Текст книги "Скромное обаяние художника Яичкина"

Автор книги: Анастасия Зубкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Галина, это очевидно, – Евгений Карлович торжественно поднял свою чашку, так, словно это был, по меньшей мере, золоченый кубок, – мы сейчас звоним вашему большому другу Дмитрию…

– И настоятельно просим его не совать свой длинный нос в чужие дела, – закончила за него бабуля, зловеще сверкая глазами.

– Так его, дружок называется! – воскликнула Катерина.

В едином порыве все подскочили со своих мест.

– Ни за что! – звонко воскликнула я, – ни за какие ковриги!

– Это еще почему? – удивилась бабуля.

– Потому что, – веско ответила я. – Пусть этот гад сам поймет, что жена ему дороже всяких Димок.

– Под этим гадом, я так понимаю, мы подразумеваем Павла? – уточнил Евгений Карлович.

– Именно, – заявила я, – если он окончательно рехнулся, то туда ему и дорога, пусть с Димочкой своим живет.

– Совершенно не понимаю, – фыркнула бабуля, – как моя внучка вообще умудрилась выйти замуж, с такими воззрениями.

– Ну, я думаю, этот момент мы легко уладим, – примирительно проговорил Евгений Карлович, подтягивая брюки с идеальной, как лезвие опасной бритвы, стрелкой и берясь за трубку телефона, – звонить мы будем не объекту, ранее обозначенному как «гад», а некоему Дмитрию.

– Вы рушите мои честь и достоинство, – трагически прошептала я.

– Пятнадцать минут позора, детка, – утешила меня бабуля, – долгая и счастливая жизнь впереди. Диктуй номер.

Замогильным голосом я продиктовала Димкин номер телефона. Евгений Карлович набрал его и, сдвинув на нос очки в тонкой золоченой оправе, принялся внимательно прислушиваться к длинным гудкам в трубке. Это продолжалось довольно долго. Бабуля, Катерина и я уже начали маяться, мы переглядывались, нервно озирались, неловко брались за разные очень срочные дела (в частности, я попыталась протереть стол), бросали их (к примеру, я поняла, что это совершенно невозможно по причине крайней его загаженности) и не находили себе места. В тот момент, когда я уже собиралась подскочить, вытащить из-под раковины посуду и всю ее совершенно молниеносно перемыть (дикая мысль, но можно сделать скидку на нервы), Евгений Карлович оживился.

– Доброе утро, – хорошо поставленным голосом Левитана провещал он, – не мог бы я попросить к телефону Дмитрия? О, я так рад, что застал вас дома… К несчастью, мы не знакомы, что, я думаю, будет устранено в самое ближайшее время, но, все же, разрешите представиться, меня зовут Евгений Карлович.

Бабуля откинулась на спинку дивана и мученически закатила глаза.

– Евгюша развел эти танцы часа на полтора, – пробормотала она себе под нос и включила у телефона громкую связь. Кухня наполнилась шипением, помехами на телефонной линии, и мы физически ощутили Димкино замешательство.

– Э-э-э… что-то случилось? – спросил Верная Рука – Большой Друг Нашей Семьи.

– Ха-ха-ха, – сдержанно и очень светски посмеялся Евгений Карлович, – понимаю, что звонить в такую рань молодому одинокому мужчине, эдакому светскому льву, непростительная оплошность. Как вы понимаете, если бы не крайние обстоятельства, я ни за что не позволил бы себе подобную бестактность.

– Чего? – потерянно спросил Димка. Стало ясно, что из речи Евгения Карловича он понял слов пять – семь, но для единой смысловой картины этого явно маловато.

– Впрочем, – как ни в чем ни бывало, продолжал Евгений Карлович, – мне доподлинно известно, что сейчас вы пребываете не в гордом одиночестве. С вами, плечо к плечу, проживает ваш верный друг, эдакая надежда и опора, который никогда не предаст, не оставит товарища…

– К-какого товарища? – нервно сглотнул Димка.

– А парень не промах, – порадовалась за него бабуля, – на лету все ловит.

– Под товарищем я подразумевал вас, а друга, который делит с вами кров, зовут Павел. Я прав? – продолжал наседать Евгений Карлович. – Только не говорите мне, что я ошибся номером и беседую с другим, не менее приятным, но совершенно бесполезным для моего дела Дмитрием – я этого не переживу.

– Я… – начал было Димка.

– Вот и славно, – обрадовался Евгений Карлович, – польщен знакомством с истинным ценителем простых, человеческих бесед. Я и сам, знаете ли, люблю поболтать, так, запросто, без экивоков, ведь в наш век всеобщей урбанизации и цинизма мы совершенно разучились общаться… Вы согласны со мной, Дмитрий?

– И-и-и… да, – судя по голосу, Дмитрий уже слабо понимал, где находится.

– Впрочем, как ни приятно с вами беседовать, – продолжал Евгений Карлович, – пора переходить к делу. Я прихожусь дедом законной супруге вашего большого, и, а я в этом уверен, лучшего друга. Понимаете ли, это накладывает определенные обязательства… Ну, мы понимаем друг друга, – Евгений Карлович сделал многозначительную паузу.

Димка тоже молчал – похоже он начинал паниковать. Я мстительно улыбалась. Будет знать, как уводить чужих мужей.

– Дмитрий, вы еще тут? – непринужденно поинтересовался Евгений Карлович.

– Да, – сдавлено прохрипел тот, – только я ничего не понимаю.

– Я рад, что вы указали мне на некоторую пространность моего рассказа, – Евгений Карлович закинул ногу на ногу. Он был свеж и приветлив – беседа могла длиться вечно – судя по всему, он получал от нее истинное удовольствие. Бабуля глухо зарычала.

– Евгюша, – грозно прошептала она, – ты сведешь парня с ума, и ничего не добьешься. Милый, – проговорила она в полный голос. – Знаешь ли ты, что на Галку уже бандиты наезжают из-за вашего буфета?

– На какую Галку? – спросил откуда-то издалека Димка.

– На жену твоего ненаглядного Пашки! – взорвалась бабуля, – прекрати нам тут комедию ломать.

– Мария, – примирительно проговорил Евгений Карлович, весьма раздосадованный, что его так беспардонно прервали, – молодой человек немного запутался, такое бывает в его возрасте – зачем же судить его так строго?

– Вы вывезли буфет? – отмахнулась от него бабуля, – или не вы?

– Ее похитили? – спросил вдруг Димка вполне вменяемым голосом.

– Димка, – подала голос я, понимая, что ситуация зашла далеко, – со мной все хорошо, мне никто ничего не сделал…

– Они… – голос Димки дрогнул, – они били тебя?

– Нет, – озадачено проговорила я, – а что, должны были?

– Галочка, держись! Мы сейчас будем! – завопил Димка и шваркнул трубку.

Все растерянно переглянулись.

– Как у него с головой? – сдержанно поинтересовалась бабуля, – по-моему, у него не все дома.

– Да не, – призадумалась я, – вроде бы раньше вполне вменяем был…

– Где он живет? – бабуля поднялась с места и приняла бойцовскую стойку.

– Через два дома от нас, – вздохнула я, – неужели они и правда буфет вынесли?

До меня вдруг дошло, что если Пашка начал с буфета, то возможно… возможно… он вывозит свои вещи? Эта страшная мысль пронзила меня с той же силой, с какой копье поразило Гектора, павшего под стенами Трои. Я уронила голову и тихонько завыла.

– Не принимай близко к сердцу, – бросила мне бабуля, – ты же слышала – они сейчас будут…

Я отмахнулась от нее, подобрала под себя ноги, закрыла лицо руками и принялась оплакивать свое семейное счастье.

– Милая, – бабуля неуверенно зависла надо мной, – я, конечно, понимаю, что тебе нестерпимо хочется трагизма и великих, подлинных страданий, но позволь поинтересоваться: над чем ты так убиваешься? Твой муж прибежит через пару минут, через час они с этим странным парнем приволокут обратно буфет, ты дома, в кругу близких родственников и друзей, весь вчерашний день ты посвятила развратным удовольствиям – так в чем же беда?

– С головой у нее не все в порядке, – заявила Катерина, отхлебывая чаю.

– Большое спасибо, – горячо поблагодарила я любимую подругу, под шумок сварганившую себе бутерброд и быстро поедавшую его. Надо отметить, что кошмары последних дней никак не отразились на ее аппетите.

Некоторое время я еще пошмыгала носом, повздыхала, но не смогла выжать из себя ни одной, самой завалящей слезы.

– Ну и пожалуйста, – я стащила у бабули папиросу и смело закурила ее. Горло мое продрало напильником, но я храбро затянулась и, почти не морщась, выпустила дым в потолок. – Учтите, что вы – черствые люди, понятия не имеющие о милосердии и человеколюбии.

– Слыхали, – отмахнулась от меня Катерина, – ты лучше придумай, как ты будешь рассказывать Пашке, откуда на твоей кухне бандюки взялись.

– Детка, тут уместна правда, – порекомендовала бабуля.

– Да вы что? – ужаснулась я, вскочила и принялась бегать по кухне, – он же с ума сойдет!

– Мужик должен быть немного сумасшедшим, – сообщила Катерина, – иначе с ним с тоски подохнешь.

– Ну, этого Павлу не занимать, – вздохнул Евгений Карлович. – Никто не подходит, – он грустно положил трубку после нескольких неудачных попыток дозвониться до Димки.

– А что ты хотел, милый, – бабуля отловила меня, приобняла за плечи и обвела всех собравшихся победоносным взглядом, – ты же устроил тут настоящий молодежный театр – парни уже не знают, что думать, и мчатся к Галочке на выручку в полной уверенности, что ее захватил маньяк, выражающийся так витиевато, что никто ровным счетом его не понимает.

– То есть, Мария, ты думаешь, что пока я не заболтал Галину до полусмерти, – грустно вздохнул Евгений Карлович, – они просто обязаны ее спасти?

– Так и есть, – усмехнулась бабуля, – а буфет они изъяли, больше некому. Мне вот интересно только одно.

– Что? – наконец-то бабулина папироса докурилась, с наслаждением я затушила ее и принялась хлебать чай.

– Что в этом буфете такого примечательного?

– Он наверняка жутко антикварный, – уверенно сказала Катерина, – такую дрянь могли делать только в древности. Причем, в глубокой.

– Свой буфет найди, а потом ругай его сколько влезет, -встала я на защиту семейного имущества. Несмотря на то, что нам этот буфет никогда не принадлежал, я считала его по праву нашим с Пашкой. «В конце концов, – думала я, – и в коридоре бы он отлично встал бы…»

– Ну, – пожала плечами бабуля, – Евгюша нам в два счета определит, что это за буфет.

Евгений Карлович молча поклонился благородному собранию.

В этом плане бабуля была совершенно права – искусствовед по профессии, Евгений Карлович был специалистом высочайшего класса. До сих пор одним из любимейших занятий моего новоявленного деда является скитание по барахолкам в поисках очередного шедевра, закопанного в куче хлама. На досуге же Евгений Карлович развлекал себя живописью – из под его пера выходили на редкость дрянные пейзажи и натюрморты, он добродушно ругал их и раздаривал своим знакомым. Еще до замужества бабуля притаскивала картины несравненного пера Евгения Карловича ко мне домой, сразу направлялась к стенному шкафу, запихивала их туда и заявляла, что среди того хлама, которым забита моя квартира, этот кошмар будет практически незаметен. Надо сказать, что одним из условий свершившегося бабулиного замужества было четкое условие – никакой живописи в доме. Ну, по крайней мере, наискорейшее избавление от этих картин – нарисовал и подарил.

Приложение № 8. Список названий картин Евгения Карловича, хранящихся у меня дома

1. Девушка с голубыми цветами (белокурая девушка с букетиком незабудок в руках; не хочу сказать ничего плохого про жизненный путь модели этой картины, но в глазах ее плещется настоящий порок, не надо быть искусствоведом, чтобы догадаться– душу этой девушки отягощают, по крайней мере, два тяжких преступления);

2. Переделкинский закат (желтеющая закатная нива, в траве лежат трое и любуются небом; то есть, это Евгений Карлович сказал мне, что они любуются небом, мне-то поначалу показалось, что они умерли и их пока никто не нашел, как бы там ни было, картина внушает подлинный ужас);

3. Натюрморт с гранатами (три надрезанных граната на белой скатерти, заляпанной красными пятнами, больше похожей на место массового убийства, и кружка с неприятной бордовой жидкостью);

4. Руслан (вообще-то Руслан – это любимый песик Евгения Карловича, мирно скончавшийся на восемнадцатом году жизни, но я отказываюсь верить, что эта собака Баскервилей и есть наш любимый Русланчик);

5. Лыжники (двое стоят в пасмурном зимнем лесу; сразу видно, что это – кровожадные маньяки, поджидающие свою жертву, тем более что лыжи у обоих надеты задом наперед);

6. Натюрморт с ромашками (простой букет ромашек стоит в простой прозрачной вазе; все было бы хорошо, если бы не траурная скатерть, сразу навевающая мысли о тщете всего сущего, о том, что прахом мы были, в прах и возвратимся);

7. Леночка (признаться, я до дрожи в коленях боюсь эту страшную карлицу, подделывающуюся под маленькую девочку; впечатление усугубляет тот факт, что весь ее передник уделан чем-то красным);

8. Зимнее утро (в картине по большому счету нет ничего криминального, если бы она не навевала такую тоску: жиденькие ветви деревьев, тянущиеся в небо, беспросветная хмарь, синие трупные пятна на льду и околевающие от холода птички с глазами, покрытыми изморозью).

Глава восьмая, в которой Евгений Карлович разводит тайную дипломатию и чуть не сводит с ума Димку (окончание)

Честно говоря, никогда не могла понять, почему мирные козочки, пасторальные закаты и непритязательные тюльпанчики в голубых вазочках в исполнении Евгения Карловича производили на зрителя такой ужас. Вероятно, дело тут заключалось в том, что при здоровой, деревенской направленности, любви к натурализму и широкой, оптимистической натуре, Евгений Карлович некоторое время вращался в кругах богемных авангардистов и даже слыл среди них выдающимся художником. Измученный проклятой богемой, Евгений Карлович был вынужден наступать на горло своей песне, писать всякую сюрреалистическую муть и медленно погружаться в пучину дремучего алкоголизма (как непременного атрибута любой богемы).

Поздние просыпания, похмельные утра и горы пустых бутылок приводили Евгения Карловича в отчаяние. И жизнь его так и не изменилась бы, не познакомься он с одной из бабулиных подруг, которая по-быстрому женила его на себе и вмиг отвадила богему. Именно она (по бабулиному совету) уговорила его бросить профессиональную живопись и ступить на искусствоведческую стезю.

С тех пор жизнь Евгения Карловича круто изменилась. Живопись плавно перешла в разряд хобби, а будущее поманило великими перспективами. Однако богемное прошлое не переставало о себе напоминать – оно оставило на его картинах свой неизгладимый отпечаток. Отныне милые деревенские девушки на полотнах известного искусствоведа смотрелись провозвестниками апокалипсиса, в глазах детей плескалась убийственная тоска, а животные больше походили на экспонаты кунсткамеры.

«Вот пусть Евгений Карлович Димку нарисует, – мрачно думала я, – на фоне буфета. В кругу чад и домочадцев. С букетом. На коне. В историческом колорите – всякие там драпировки, кувшины, кринолины, шпаги и древнегреческие статуи. Чтобы неповадно было».

Уж не знаю, почему в этой истории мне меньше всего нравился именно Димка, однако ненавидела я его всей своей оскорбленной душой. Ничего, так Пашке и надо. Пусть поживет в Димочкиной берлоге – сразу научится любить тихие семейные радости. Иногда мне кажется, что Димкины пассии зверели именно от его бесконечного бардака – носков в кастрюлях, яичной скорлупы, сковородок с застывшим жиром, бесконечных банок, коробок, тряпок, старых газет, битой посуды, свернувшихся обоев и прочей дребедени, обильно пересыпанных альпинистским снаряжением. Можно сказать, что я уже отомщена: оказаться в Димкином гадюшнике аж на трое суток – такое переживет не каждый. Может, это и слишком суровое наказание, однако пусть помнит, что бывает за уход от родной жены.

– Детка, – ткнула меня в бок бабуля, – у меня такое ощущение, что ты меня совсем не слушаешь.

– Что? – я очнулась, блаженно улыбаясь, представляя, как Пашка пытается отыскать в Димкиной ванной полотенце, а находит двухместную палатку, обгоревшую с одного бока. – Бабуль, а как ты думаешь, Пашка уже раскаялся, что ушел к Димке?

– Я думаю, надо еще подумать, – бабуля достала из своей пачки папиросу и принялась задумчиво разминать ее, – стоит ли отдавать бандитам их буфет?

– Не отдавать? – ужаснулась я. – А есть варианты?

– Варианты всегда есть, – примирительно заулыбалась бабуля.

– Знаешь, – я набрала в легкие побольше воздуха, собираясь напомнить своей бабушке, что она, как моя старшая родственница, обязана оберегать и предостерегать меня от всяческих глупостей, а не втягивать меня с завидным постоянством в сумасшедшие истории, но тут раздался звонок в дверь. Я побагровела, подскочила с дивана и понеслась в коридор.

– Моя внучка, – провещала мне вслед бабуля, – необыкновенно страстная натура. Порой ее просто невозможно обуздать.

Глава девятая, в которой мы присутствуем на сеансе оценки антиквариата

Если восторг переполняет вашу душу, хочется петь, плясать и веселиться, изливая свою радость на окружающих, но вас по-прежнему заботит разная ерунда – плохо завернутый кран, неудобный стул или пение соседа снизу – это не настоящее счастье.

Полный и безраздельный восторг – это когда ваш муж сидит на вашей ноге, кормит вас тушенкой с вилки, осыпает вас ласковыми именами, которые и вслух-то произнести неудобно, – все это на глазах у крайне скептически настроенных четырех человек, сдержанно комментирующих происходящее и дающих дельные советы, а вам на все это решительно наплевать. Я находилась именно на этой стадии.

Мы с Пашкой сидели на кухне, туго сплетясь в нерасплетаемый узел, клялись друг другу в вечной любви, преданности и обещали никогда не расставаться. Пашка периодически впадал в самобичевание, объявлял себя стопроцентным ослом, каялся, сжимал меня в объятиях и снова, снова кормил тушенкой. Я жевала (в такой момент Пашка мог скормить мне железный винт) и улыбалась. Бабуля скучала и смотрела в окно, Катерина вдумчиво читала книгу с кулинарными рецептами, Евгений Карлович жарил яичницу, а Димка косился на Катерину, вздыхал, маялся и периодически пытался заговорить со мной и Пашкой.

Тщетно. Сцена нашего супружеского примирения затянулась, мы с Пашкой нежно улыбались друг другу, обнимались, целовались, и даже тушенка в тот момент казались мне пищей богов.

Уж не знаю, что доконало Пашку больше – отсутствие дорогой, любимой, обожаемой жены, пребывание в Димкиной квартире, угроза необходимости платить за меня выкуп или наличие на нашей кухне четверых бандюков, однако после того, как я открыла дверь, Пашка налетел на меня как благодарный народ на румяного царя батюшку. Недоразумение с похищением быстро разрешилось, бабуля разоружила Димку, а Пашка поволок меня на кухню, чтобы, как он выразился, «поговорить без свидетелей». Уж не знаю, что он имел в виду, но если Катерина, бабуля, Димка и Евгений Карлович не считаются свидетелями, какой же смысл мой муж вкладывает в это понятие?

Не успела я состряпать приличную историю, дабы объяснить все происходящее, как выяснилось, что это совершенно лишнее – Пашка порхал вокруг меня как необыкновенно раскормленный мотылек, клял свою глупость и засыпал меня обещаниями, которые сначала приводили в эйфорическое состояние, далее стали настораживать, а потом и вовсе повергли меня в смятение.

К примеру, в порыве какого-то безумного восторга Пашка пообещал разобрать завал строительного мусора, мешков с цементом, битой плитки и еще черт знает чего, уже года полтора как прописавшегося на нашем балконе, помыть окна и законопатить дыру, через которую наш миленький котик навещает соседей и пожирает их скромные запасы на зиму. Не далее, как на прошлой неделе мне пришлось оплатить содержимое ведра, в котором хранились шесть десятков яиц, на которые польстился наш домашний любимец. Что не раздавил, то сожрал, причем вместе со скорлупой. К тому моменту, когда злодеяние было раскрыто, четырех десятков как не бывало. Если бы это был не мой котик, я решила бы, что соседи пытаются поставить нас на деньги, выдав полтора десятка яиц за шесть. Однако у всех на памяти леденящая кровь история, про то, как Егорка в один присест слопал два килограмма мяса, заготовленного к шашлыку. А потому я поверила соседям безоговорочно, и с деньгами рассталась, не пикнув.

В легком замешательстве я пыталась разглядеть в обещаниях своего мужа следы грядущих неприятностей (обычно слово «балкон» у нас является кодовым, обозначающем, что Пашке пора прикинуться смертельно больным, навестить родителей, грохнуть мой компьютер, устроить пожар, героически его потушить, записаться в матросы, сходить за картошкой – только отвлечь меня от мысли, что балкон пора разобрать и помыть), а он дополнил эту зловещую картину обещанием вытащить с антресолей коробки с моими книгами и записями и собственноручно сколотить для них стеллаж. Тут проняло даже бабулю.

– Мальчики, – проворковала она, любовно наблюдая за Евгением Карловичем, посыпающим яичницу зеленью, – мне кажется, что пришло время отправиться на место, где вы временно обосновали буфет и пронаблюдать этот предмет в динамике.

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась я, с ужасом представляя себе, как мы вываливаемся из теплой квартиры в февральскую метель.

– Ничего, – невинно пожала плечами бабуля, – кроме того, что я места себе не найду, пока не увижу эту хреновину. Из-за которой разгорелся весь этот сыр-бор.

Еще через пять минут вялого сопротивления меня отлепили от Пашки и закрыли в ванной.

Я постояла под контрастным душем, попудрила физиономию, накрасила губы и натянула штаны – короче, пришла в полную боевую готовность. Из ванной я выходила королевским победным шагом. Впрочем, никто из собравшихся, кроме, естественно, Пашки, не впечатлился моей способностью приводить себя в порядок под суровым прессингом в минимальные сроки.

– Итак, – торжественно провещала бабуля, когда все мы собрались в коридоре, – отправляемся! Ура, але, но пасаран, шерше ля фам, тетрум нон датур и все такое.

– Это, как его, – сморщилась Катерина, ныряя в свое пальто, – пераспера ад аструм, кажется.

– Ин вено веритас, – добавила я тихо.

– Не сомневаюсь, – коротко кивнула бабуля, зашнуровывая ботинок.

Через минуту мы были на улице. Там все было по-прежнему. Завывал ледяной ветер, мела метель, серенький свет жиденько лился сквозь пасмурную пелену, окутавшую небо, народ вокруг кутался, ежился и прибавлял шагу. Некоторое время мы вышагивали молча, а потом Димка робко спросил:

– Мы ведь не будем тащить эту хреновину обратно?

– Будете, будете, – мстительно проговорила я, повисая на Пашке, как лемур на баобабе.

– Нет, – простонал Димка, – всю жизнь мне этот ваш буфет испортил… Сил моих больше на него никаких нет.

– Зато, – порадовала его Катерина, – какой ты незаменимый человек…

– Это точно, – покивала я, стараясь укутаться в шарф так, чтобы снег не летел за шиворот, – просто жизни никакой без тебя, Димочка, нет. Даже не знаю, что делать, если с тобой что-нибудь случится.

– Всякое может быть, – зловеще посверкала глазами бабуля.

– Яркие люди всегда попадали под удар первыми, – грустно вздохнул Евгений Карлович и трагически возвел очи доле.

– Пашка, – Димка рванул к нам огромными прыжками, силясь оторваться от бабули с ее почтенным супругом, – они мне угрожают!

– Подъезд свой не пропусти, – буркнула я, – Иван Сусанин.

Димка воспользовался подсказкой и мухой нырнул в подъезд. Мы последовали за ним.

Димкино жилище – это явное свидетельство того, как может быть обманчив фасад. Его квартира располагается в кирпичной новостройке, свеженькой, с иголочки, с глянцевыми объявлениями у суперсовременных лифтов, цветами в горшках и суровой консьержкой в подъезде. Консьержка эта была дамой с четкими принципами (никого не пущать) и странными понятиями о красоте. Раз в два месяца к ней приезжала сестра, большая модница и любительница принарядиться. Сестра эта красила Димкиной консьержке волосы в самые невообразимые цвета, дарила ей голубую губную помаду и фиолетовый лак для ногтей.

Приложение № 9. О том, как Димка перепутал свою консьержку с Брежневым

Мизансцена. Димка возвращается домой полшестого утра, совершенно осоловевший после ночной смены. Консьержка сидит в своей будке, разговор происходит без визуального контакта, поскольку подъездную дверь она ему не открывает.

Димка (скребется в дверь): Пожалуйста, откройте!

Консьержка (сурово): Кто такой?

Димка: Ну, вы же меня знаете… Я же здесь живу… Я из 34 квартиры!

Консьержка (еще более сурово): В этом подъезде нет 34 квартиры!

Димка (жалобно): Ну, как же, конечно есть, вы посмотрите в своей тетрадочке.

Консьержка (озадаченно): Действительно есть… А вы знаете который час?

Димка: Знаю.

Консьержка: В это время все нормальные люди еще спят, а вы только домой возвращаетесь.

Димка (обреченно): Извините, пожалуйста, но мне больше некуда податься, я очень хочу спать.

Консьержка (после тягостной минутной паузы): Хорошо, заходите.

Консьержка строго выглядывает из своего окошка. Ее сестра уехала вечером, успев покрасить своей старшенькой брови в цвет вороного крыла.

Димка рассеянно заходит в подъезд, натыкается на консьержку и замирает в холодном поту.

Димка (после продолжительной немой сцены): З-здравствуйте, Леонид Ильич…

Глава девятая, в которой мы присутствуем на сеансе оценки антиквариата (окончание)

Однако истинную свободу никогда не задушишь и не убьешь. Никакая консьержка не могла помешать Димке разводить у себя в квартире то, что он там разводил. Все великолепие его подъезда являлось преддверием к пристанищу неандертальца.

Еще до переезда, в период Димкиного совместного проживания с родителями, даже они уже не боролись с хламишничеством сына. Несчастные пожилые люди ограничились лишь тем, что взяли с сыночка честное слово не распространять этот кошмар за пределы его комнаты. Когда же Димка получил, как он выражался «долгожданную свободу» (ума не приложу, зачем она ему понадобилась – ведь, живя с родителями, он хоть изредка питался горячей пищей), наш друг смог оторваться по полной.

Теперь в Димкином коридоре стоит мотоцикл и четыре канистры с бензином, кругом валяются веревки, карабины, ледорубы, тросы – толстые и тонкие, журналы, автомобильные диски, а на кухонной стене висит неработающий холодильник, коробку из-под которого Димка до сих пор использует как платяной шкаф.

Да что там описывать – через минуту бабуля, Евгений Карлович и Катерина застыли на пороге Димкиной квартиры, не в силах произнести ни слова. Первой опомнилась бабуля.

– А парень-то у нас, оказывается, большой оригинал… – торжественно проговорила она, оглядываясь по сторонам. – Ну, и как мы тут найдем буфет?

– Проходите! – гордо взмахнул рукой Димка. Лично мне всегда казалось, что он втайне гордится своим кавардаком. – Хоум, – довольно проурчал он, – свит хоум.

– Полиглот хренов, – буркнула я и смело шагнула в шевелящуюся полутьму Димкиной квартиры. Первым, обо что я споткнулась, была гора каких-то коробок. Бешено замахав руками, я наступила на что-то мягкое, задела рукой штабель досок, отшатнулась и пропустила вперед бабулю. Та ловко обогнула коробки, сделала два шага, напрочь увязла в километре альпинистских тросов, спрутом раскинувшихся в коридоре, остановилась и задумчиво проговорила:

– Враг не пройдет… Слышишь, милый, – бабуля серьезно посмотрела на Димку, – ты у нас, часом, не подпольный миллионер?

– В смысле? – опешил Димка.

– Обстановка твоей квартиры стоит бешеных денег.

– П-почему? – выдавил из себя Димка.

– Потому что никому в голову не придет что-нибудь здесь искать – да у тебя дома янтарную комнату спрятать можно – никто даже не почешется.

– Просто мы с Марией, – положил свою пудовую ладонь на плечо Димке Евгений Карлович, – не верим в случайности и совпадения. Каждый человек творит свою жизнь такой, какой хочет ее видеть. Мария отказывается поверить в то, что молодой и полный сил мужчина видит ее именно так.

– Как? – прошептал Димка, неуютно косясь на календарь за 1998 год, закрывающий дырку на обоях и изображающий сногсшибательную, пусть, слегка повыцветшую красотку на фоне морского пейзажа.

– Забудь, – вольно взмахнула рукой бабуля, – забудь, пусть это будет последним, что тебя заботит. Мы что-то говорили про буфет, если ты, конечно, вообще не утратил способности понимать человеческую речь, после Евгюшиных излияний.

– Ага, – неопределенно покивал головой Димка.

– Мария, ты как всегда излишне строга к ближним, – покачал головой Евгений Карлович.

– Думаешь? – задумчиво вскинула бровь бабуля, – а, по-моему, парень полный идиот, – доверительно сообщила она, наклонившись к супругу, но так, чтобы Димка слышал то, что она сказала.

– Пашка, – неуверенно начал тот, – я все слышал.

– Буфет покажи, гад! – взорвалась Катерина, наконец решившаяся вплыть в Димкину квартиру, и проделавшая это с непоколебимым достоинством.

– В глаза бы вас всех никогда не видел, – устало пробормотал Димка и скрылся в комнате. Через секунду там загорелся свет, и великолепие Димкиного бардака торжественно предстало перед нами во всей своей неприкрытой интимности. Я покосилась на Пашку. Дражайший супруг болезненно поморщился и отвернулся. «Насмотрелся, голубчик, – мстительно подумала я, – не скоро потянет у дружка пожить».

Тем временем Евгений Карлович бодро проскакал за Димкой и вдвоем они загрохотали мебелью. Стук стоял такой, что нам показалось, что в порыве безумия они на пару крушат остатки Димкиной обстановки. Пашка некоторое время прислушивался, а потом рванул на помощь другу. Надо сказать, что у Пашки действительно было куда больше опыта общения с моим почтенным семейством.

– Отныне Евгюша получает имя Евгения Неистового, – невозмутимо прокомментировала грохот бабуля, – надеюсь, что порыв вандализма захватил его не целиком. Пошли, девочки, присоединимся к общему веселью, – бабуля коротко подмигнула нам и смело шагнула в комнату.

Веселье там было в разгаре. Пашка с Димкой в молчаливом недоумении смотрели на Евгения Карловича. А он задумчиво, отрешившись от мира, в странном танце кружил у буфета, обстукивал его, открывал и закрывал его ящики, пытливо заглядывал в них, ковырял лак, черпал пыль с его крышки и придирчиво обнюхивал ее – короче, трудился на славу.

Надо отдать должное обстановке Димкиной квартиры – буфет вписался в нее идеально – словно всю жизнь простоял здесь. Проклятый предмет мебели ничуть не похорошел, напротив, Пашка с Димкой умудрились зверски ободрать одну его створку – мало того, что теперь она висела на хлипкой петле, так еще и частично лишилась лака. Буфет это, мягко говоря, не украсило, но, поскольку его уже ничего не могло испортить, то и не изуродовало.

Некоторое время мы тактично дали Евгению Карловичу остаться наедине с буфетом – то есть, не тревожили его глупыми разговорами, молчали и маялись, подпрыгивая, когда наш бравый искусствовед принимался бормотать себе под нос что-то вроде:

– Так… интересно… а если? Даже так? Неужели? Не верю своим глазам… так просто не бывает… а зачем же тогда? Невероятно…