Текст книги "Кыыс-Хотун"
Автор книги: Анастасия Сыромятникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
XVII
По узкой лесной тропе, погоняя коня босыми пятками, мчится девушка. Покраснело лицо от хлестких веток, перепутались черные волосы. Дорога знакома ей, но все равно пугает. Сердце замирает от неясного страха, и Аныс отчаянно торопит коня, чтобы скачка кончилась побыстрее.
Что она скажет страшной шаманке? Как оправдает свое вторжение? Чем смягчит жестокосердную женщину, от нескольких слов которой зависит жизнь Кыыс-Хотун? Говорят, что Ульяна доводится Аныс родней, но Аныс даже не знает, с какой стороны. Да это и не повод, чтобы заявиться к могущественной шаманке, держащей связь с потусторонним миром.
Вот и ее небольшая юртенка, заросшая мхом, оплетенная какими-то растениями и паутиной. Рядом – огромный амбар, в который Ульяна складывает дары прибегающих к ее помощи. Примет ли она скромное приношение Аныс?
Девушка в нерешительности остановилась у двери, вросшей в землю. Прислушалась: тишина. Неужели грозной хозяйки нет дома?
Вдруг чья-то рука опустилась на плечо Аныс. Девушка в ужасе отпрянула и оглянулась.
За ее спиной стояла улыбающаяся белолицая женщина.
– А-а, прибыла служанка богатой госпожи, – голос ее мелодичен, даже приятен. – Что же так бедно одета? Плохо стараешься, что хозяйка платьев не дарит, или так здорово работаешь, что на тебе одежда горит? Что за наряд, девка?
– Я, я… – стуча зубами, выговорила Аныс. – Говорят, ты тетя моя… Я к тебе за советом прискакала.
– Советы денег стоят.
– Имею подарок. – Девушка разжала руку – на ладони лежало несколько медных монеток. Шаманка подхватила их, с усмешкой подбросила в воздух и ловко, как фокусница, поймала в рукав.
– Украла?
– Нет, что ты!
– А где взяла?
– Боккоя дала.
– Ну ладно, поверим. Заходи!
Аныс с трепетом вошла в жилье шаманки. Ничего особенного в юрте не оказалось, изнутри она выглядела еще проще, чем снаружи. Да и сама Ульяна, присевшая к очагу, чтобы подбросить дров, на мгновенье показалась обыкновенной якутской женщиной, домовитой и приветливой.
– Попей чаю.
Аныс сжала в потной руке чашку.
– Ну, что привело тебя, племянница?
Аныс приободрилась: все-таки признала родню. Но сразу заговорить о Нюргуне она не решилась.
– Я замуж выхожу, – сорвалось у нее с языка.
– Вот как? За кого же?
– За Беке… сына Ланкы.
– Гм. Ну что ж, погадаем, что из твоего замужества получится.
– Нет-нет, гадать не надо!
– Так что же тебе надо? – удивилась Ульяна. – Ты попроси хозяйку, может, даст что-нибудь в приданое: корову, телку там…
– Я не о себе хлопочу!
– О ком же?
– Защити Нюргуну, Ульяна! Защити Кыыс-Хотун! Каменная Женщина с ней расправиться хочет.
– С чего ты взяла?
– Тростью чуть не убила. Ульяна, я знаю, это твоих рук дело. Ты наговорила, будто все несчастья госпожи из-за Нюргуны. Мне Бок-коя сказала.
Шаманка сурово поджала губы.
– Ну и что? – отрывисто и зло бросила она. – Какая тебе печаль, если одна гадина из рода Таскиных перегрызет горло другой?
– Каменная Женщина гадина, я согласна. Но Кыыс-Хотун не гадина! Она добрая, нежная… Она моя лучшая подруга. Как же мне ее не пожалеть? Потолкуй с госпожой, возьми свои слова обратно, а если Нюргуна погибнет, то и мне не жить. Вместе росли, вместе умрем.
– Ты в гроб не спеши… Еще належишься в свое время, – оборвала шаманка.
– Спаси Нюргуну! Иначе я… приду сюда и юрту твою сожгу… А тебя – убью! – в отчаянии вырвалось у Аныс.
– Ого-го! Полегче! Ты кому вздумала грозить? Забыла, с кем разговариваешь?
Аныс втянула голову в плечи.
– Подумай, дура, за кого стараешься. Ну, дружите вы, пока девушки. А потом замуж выйдете: ты – за батрачонка Беке, а она – за какого-нибудь князя. Вот и дружбе вашей конец. Глядишь, и на порог свой золоченый тебя, замухрышку, не пустит.
– Нет! Нюргуна не такая! Она сама, как батрачка!
Шаманка задумалась.
– Ну хорошо. Допустим, я бы что-нибудь и сделала. Но ведь не могу же я сама, без приглашения явиться в дом. Это просто унижение.
– Спаси! Придумай, что сможешь!
– Ладно. Дня через три приду.
– Завтра! Только завтра! Потом будет поздно!
– Цыц, девка! – рассердилась Ульяна. – Не слишком ли много ты хочешь! Сказала – через три дня, так и сделаю.
Аныс, рыдая, вскочила на ноги.
– Злая! Злая ведьма! Ты ненавидишь Каменную Женщину, но при чем тут Нюргуна?! Она-то перед тобой ни в чем не виновата!
– Пей чай, девка.
Ульяна прошлась по юрте, остановилась против Аныс и задрала ее подбородок.
– Скажи Хоборос… Нет, сама ты все испортишь. Пусть скажет Боккоя: шаманка Ульяна ждет у себя госпожу. Есть важные новости из нижнего мира…
XVIII
Не успела Аныс: за два часа до ее возвращения из дальней поездки вернулась Хобо-рос. Она молча прошла к себе.
Лицо ее на этот раз ничего не выражало. Озадаченные батраки бросились каждый к своей недоконченной работе: всегда страшновато, когда не знаешь, что на уме у госпожи.
Боккоя робко остановилась в дверях.
– Подойди поближе, старая, – скупо улыбнулась Каменная Женщина. – Что смотришь на меня, как на волка? – Она тяжело приподнялась в кресле. – Была я у кузнеца Тита… Догадываешься, по какому делу? Сбил меня с толку шут Ланкы. Табак-то сын Тита выпросил у Василия еще две недели назад! В общем, виновата я перед Нюргуной. Хочу загладить свою вину. Беру Нюргуну на ту сторону – у князя Левого Глаза завтра праздник. Сейчас же едем. Может, повезет ей, найдет наконец жениха… Да и сам князь сейчас вдовец, не раз нашей кралей интересовался. Если хозяин пожалует… без меня… Ты Василию о наших бабских распрях ни слова. Незачем ему все знать. А Нюргуну принаряди как следует. Я от Тита привезла украшения – для нее по моему заказу из моего же фамильного серебра отлил. Славно у него получилось… Смотри.
Хоборос вытащила из дорожного ларца тяжелые наплечные подвески и тусахту[23]23
23 Тусахта – украшение на женской шапке.
[Закрыть].
– Да, умеют люди делать, – вздохнула Боккоя, перебирая сухонькими пальцами увесистые дольки наплечников.
– Видишь – ничего для нее не жалею! Ты ей скажи об этом. Всегда ей счастья желала… Ну, иди.
…Боккоя нацепила на Нюргуну подвески, продела в ушные мочки тяжелые серьги. Забренчали серебряные кулоны. И вдруг от их мелодичного звяканья у Нюргуны стало так горько на душе, что она всхлипнула.
– Что с тобой, дитя мое? – встревожилась старая хлопотунья.
– Не хочу на тот берег… Не хочу! Я знаю, она собирается меня выдать за Левого Глаза. Он двух жен замучил и меня съест!.. Зачем я родилась девушкой, господи!
– Ии, напрасно ты, милая, – ласково проговорила Боккоя. – Ты сейчас с госпожой не ссорься. Знаешь сама, какова она во гневе. Не поедешь – по кусочку отвезет. Да и будет ли свадьба, еще бабушка надвое сказала. Зачем князю молоденькая девушка! Ему подавай бабу в годах, ровню, хозяйку… У него уж дети взрослые, куда ему тебя?
– Ну, если женится на мне, я его Федоту уши оборву, как пасынку! – развеселилась Нюргуна. – Припомню, как он меня в школе по кивку попа на бревно таскал!
– Дай бог тебе чаще улыбаться, – перекрестилась Боккоя.
Снаружи послышался голос Ланкы: «Лошади готовы». Боккоя и Нюргуна выбежали во двор. Грузно опираясь на трость, вышла из дома Хоборос.
Вдруг по двору промчался порыв холодного ветра. Боккоя взглянула вверх и покачала головой.
– Что-то небушко хмурится. В такую погоду опасно на ту сторону.
Хоборос ничего не ответила.
Дорога извивалась змеей между густыми кустами тальника.
С каждой минутой нарастал ветер. Небо покрылось черными грозовыми тучами. Хоборос равнодушно смотрела перед собой, не ощущая холода.
– Колпак-то совсем прохудился! – брякнул Ланкы, указывая кнутовищем в небо. – Да и плот новый, еще не испробован… Каков-то он на быстрине?
– Погоняй! – грубо оборвала его тираду госпожа. – Рассуждать потом будешь!
– Темнеет!
– Гони лошадей!
Нюргуна с наслаждением вдыхала влажный речной воздух. Она подставила лицо свежему предгрозовому ветру. Мощный воздушный поток с такой силой рванул назад волосы, что невольно запрокинулась голова. На мгновенье мелькнуло каменное лицо госпожи.
«Неужели поплывем на ту сторону? – подумала Нюргуна. – Нет, вряд ли… Сама побоится. Из упрямства понукает Ланкы. Как же: собрались – и возвращаться назад. Мыслимое ли дело – в такую погоду. Не удастся на этот раз тетке сплавить меня замуж: река на моей стороне».
А Хоборос в эти минуты думала о старом князе. Крепкий старик. Обе его жены в свое время ходили как шелковые. Обломает рога и строптивой девке…
Как гнется под ветром прибрежный тальник! До самой земли. Кажется, все – конец слабому деревцу. Ан нет – распрямляется снова и снова принимает на ветви колючий от песчинок порыв урагана.
– Нюргуна, – разжала губы Хоборос, – забери из управы жалобу, которую писала за Тихона.
Нюргуна удивленно взглянула на тетку: с чего она вспомнила об этой жалобе в такую минуту?
– Ты слышишь, что я говорю? Забери жалобу из управы, – зло повторила Хоборос.
Нюргуна молчала. Перед ее мысленным взором возникла худющая Ирина, ее голопузые детишки. Припомнился вкус странного чая, которым угощала жена Тихона, и луч надежды в ее глазах, когда зашла речь об этой жалобе.
– Как я могу ее взять? – пожала плечами Нюргуна. – Жалоба не моя. Я только писала. Мне ее не дадут.
– Дадут. Кто не знает, что Тихон не кончал семинарий? Скажешь: писала ты, а не Тихон, все выдумала, чтобы меня позлить.
– Но ведь это будет неправда!
– Боишься солгать в мою пользу? А сколько мне лжешь?
– Не лгу.
– Лжешь… притворщица.
– Они же от голода, умирают!
– Тихона тебе жаль… Меня не жаль. Пусть тетка позорится. Ну что ж. Я нарочно об этом заговорила, чтобы тебя проверить. Ты ведешь себя как чужая – пеняй на себя!
Страшная угроза прозвучала в ее голосе. Нюргуна похолодела. Вдруг ветвистая синяя молния озарила полнеба, грянул гром в четыре раската. Лошади встали на дыбы и дико заржали. Ланкы натянул поводья и испуганно воззрился на Хоборос.
– Езжай… Что стоишь! – гневно крикнула госпожа, взмахнув тростью.
Бедный Ланкы изо всех сил огрел кнутом лошадей – обеих сразу.
Дождя еще не было, но казалось, он уже хлынул – это хлестали брызги, сорванные ураганом с поверхности реки. У берега качался новенький плот. Нюргуна промокла до нитки. Она со страхом смотрела на разбушевавшуюся стихию.
– Ты еще будешь целовать мои ноги! – заорала Хоборос. – Будешь ползать еще передо мной! Будешь знать, как делить мое добро с нищими. Опомнись! Будет поздно!
Нюргуна молча пожала плечами.
Хоборос подняла глаза к небу. Ей показалось вдруг, что высоко над ней, среди набухших свинцовой влагой туч парит шаманка Ульяна. Она хохочет и шутливо грозит ей пальцем.
– О, ты знала, Ульяна, что говорить!
Давным-давно, еще в молодости, желая узнать свою судьбу, позвала она Ульяну и щедро отблагодарила заранее. Тогда-то и выложила шаманка все будущее Хоборос. Все грядущие годы госпожи были ей видны, как круги на пне. Не все из предсказаний шаманки запомнилось, еще меньше осуществилось, но главное врезалось в память. «Если хочешь оградить себя и потомков своих от несчастий, – зловеще шептала Ульяна, – ты должна принести в жертву духам самое дорогое, что у тебя есть». Шли годы, а жертва оставалась непринесенной: Хоборос было неясно, что же она должна приподнести духам. Золото? Но зачем хозяевам бездонных подземных кладовых желтые побрякушки? Скот? Не станут духи мараться такой мелочью…
Да что обманывать себя: речь шла, конечно, о человеческой жертве. До сих пор Хоборос не выполнила указания свыше: вот откуда все ее беды. Вот почему от нее, от ее богатства уходит муж.
Она встряхнула головой, отгоняя страшные мысли, перевела взгляд на Нюргуну. Девушка стояла у самой воды. Набегавшие волны перекатывались через ее ступни. Казалось, она не чувствовала холода. Ее лицо было спокойное.
– Ты будешь женой старого князя! – в бешенстве топнула ногой Хоборос.
– Посмотрим, – слегка улыбнулась Нюргуна.
– Посмотрим, – с угрозой повторила Хоборос и, сняв с воза огромный туес, сунула его в руки Нюргуне: – Грузи на плот!
Нюргуна в нерешительности остановилась: плот качался на волнах, он то тыкался в берег, то отходил от него. Уплыть ему не давала грубая просмоленная веревка.
– Ну! Что же ты? Смелости против моей воли идти хватает, а на плот ступить боишься? Прыгай! – Хоборос с ненавистью толкнула девушку в спину. Нюргуна упала коленями на грубо отесанные бревна, не выпуская из рук туеса. Хоборос тут же вырвала из земли кол, за который была привязана веревка:
– Отдаю тебя в руки бога!
Нюргуна попыталась схватиться за склоненную к воде верхушку ивы, но в руках осталось лишь несколько листьев. Мелькнуло и исчезло багровое лицо Хоборос. Потом плот поставило чуть ли не стоймя, и Нюргуна вцепилась в веревку, соединившую бревна.
Подпрыгнувший туес, повиснув на миг перед ее глазами, исчез в пучине. Вцепившись в веревку намертво, Нюргуна потеряла сознание.
– Оо, мать-река, великий океан, смойте мой смертный грех! – завопила Хоборос и, как подкошенная, рухнула на берег. Подбежавший Ланкы, ничего не понимая, огляделся вокруг. Почему как мертвая лежит госпожа? Где Кыыс-Хотун? Где плот? Только весла, широченные, как лопаты, белеют под ивой. Неужели плот сорвало? Но как же это могло случиться, если он сам до половины загнал кол в песок? Он бросился к воде. Саженях в двадцати в волнах мелькнул плот, на нем старик ясно различил распростертую девушку.
– Оо, – застонал старик Ланкы и бросился к госпоже.
Он схватил ее за плечо и стал трясти, но обморок не проходил. Вдруг старика осенила догадка: он оставил Хоборос и кинулся к колу. Глубокие следы Каменной Женщины вокруг сказали ему все.
– Свою же племянницу… – с ужасом пробормотал он и подскочил к Хоборос. – Вставай, падаль! Вставай! Утопила девчонку! Ничего, поплывешь когда-нибудь и сама без весел!..
Впервые в жизни он кричал на хозяйку.
Хоборос с трудом приподнялась и первым делом толкнула в грудь хамначита. Ланкы скорчился и тихо заплакал.
– Спятил, что ли? Как ты мог подумать? Все договорено заранее. Ты же знаешь, какая разборчивая невеста наша девка. Сказала: пусти меня по Лене к Большому острову.
А там пусть ожидают юноши. Кто плот поймает, тот и будет моим мужем. Не бойся! Ее уже караулят.
– Э-эх, не нашего это ума дело! – скис Ланкы. – Байские прихоти!
«Зачем же тогда было собираться на ту сторону?» – мелькнуло у него в голове. Но Хоборос не дала ему раздумывать:
– Хлебни! Согреешься!
В ее руках тускло блеснула бутылка спирта, извлеченная из-под сиденья брички.
Придя в себя, Нюргуна приподнялась и оглянулась – кругом вода, вода… Туман скрывал берега. Течение несло рядом с плотом мусор и пену. Время от времени через плот перекатывались волны, обдавая девушку ледяными брызгами. Впрочем, она их почти не ощущала. Ее праздничная одежда набухла и покрылась слизью.
Куда несет ее неуклюжее судно, к какому берегу пристанет оно? Или разобьется? Будь хоть одно весло, можно было бы что-нибудь сделать. Но на плоту ни щепки. Нюргуна, закусив губу, попробовала оторвать одну из поперечин, но лишь до крови расцарапала руку. Сработано надежно, как и все в хозяйстве Каменной Женщины.
Ветер почти стих, река успокаивалась, словно пожалела девчонку, брошенную в ее могучие объятья. Раздвинув лучом тучи, блеснуло солнце. И тотчас запылала вода. Стало больно смотреть на волны. Нюргуна упала ничком на середину плота.
Она стала перебирать в памяти все, что случилось. Виновата, конечно, она сама: слишком поторопилась, прыгнула на плот без весел.
Плот отвязался и поплыл. Наверно, за ней уже мчится в тревоге целая лодка гребцов. Среди них, конечно, смельчак Беке, а командует ими Василий. Все они зорко всматриваются в речную даль…
Она не заметила, как заснула. Когда очнулась, солнце сияло вовсю. Река стала еще шире. Не надо бояться, догонят, найдут… Но почему до сих пор не догоняют?
Сколько плыла? А может, не плыла? Может, плот прибило к острову, а она и не слышала? Может, те, кто ищет ее, разминулись с плотом? Может, им и не суждено найти?
Это божья кара за ее смертный грех. Она полюбила женатого человека – разве это не грех? Она отбивала мужа у тети – разве это не преступление? Она любила слепо, она думала только о себе. А разве Хоборос не человек? За что она должна страдать? Лишь за то, что Нюргуна моложе ее и крепче здоровьем?
Василий говорил, что человек должен желать того, что велит ему сердце. Но разве сердце никогда не ошибается?
Сколько придется ей скитаться по ленским волнам? Вдруг она заметила, что лежит на каком-то меху. Это был тулуп. Словно знала Хоборос, что в середине лета он может понадобиться. Нюргуна поплотнее закуталась в шубу.
Но что это? Шуба рысья? Почему рысья? В старину в рысий тулуп обряжали умерших. Значит, ее хоронят?…
Плот – это гроб. Гроб для живого человека. А может, она уже мертва? Может, она плывет на своем плоту в царство мертвых?
Вот посреди реки возвышается гора. На ней – ни деревца, ни кустика. Наверно, на северном склоне ее, невидимом для людей, в хрустальном ледяном дворце восседает бог. Давно поджидает он душу Кыыс-Хотун, отягощенную грехом. Скор и суров будет его суд.
Под горой, у самой воды, мечутся какие-то фигурки. Это, наверно, слуги бога…
Течение легко повернуло плот к подножию страшной горы.
Часть вторая
I
– Ого, вот это да! – с уважением произнес мальчишка Чуурай, разглядывая своими черными глазенками высоченные горы. И откуда они взялись посреди бескрайней равнины? Кто вознес так высоко закрывающие солнце пики? Что прячется в их глубине, какие сокровища?
Над Леной с холодного Севера несутся тусклые плотные облака. Время от времени они сталкиваются друг с другом, превращаясь в бесформенную массу. Долго им еще плыть над землей и водой, прежде чем прольются на все живое отрезвляющим осенним дождем.
Чуураю неуютно в этой незнакомой местности. Он привык к привольной тундре с яркими цветами, где все так открыто и понятно. Там он никогда не заблудится, по озерам и речкам найдет путь к чуму. Здесь все совсем другое – и эти горы, припорошенные снежной пеленой, и белокорые деревца, прижавшиеся к их бокам… Деревца эти – березки. И хотя они тонки, прозрачны, Чуураю кажется, что потеряться в этом лесу – раз плюнуть. Но что поделаешь, далеко еще время, когда Чуурай сам себе будет выбирать дорогу. Теперь же он идет туда, куда держит путь отец, старый охотник Буокай.
А старик давно мечтал заглянуть в эти благодатные места. Приближаясь к Ледовитому океану, река Лена становится все мощнее. Здесь обилие растительности, рыбы и дичи. Можно подумать, все, чем богата Лена, гонит она сюда, к устью. Не зевай, охотник, и будешь с добычей.
Нынешняя зима для Буокая сложилась неудачно. Тундру как будто подменили. Песцы не шли в ловушки. Буокай хмурился и думал, что хорошо бы податься на морские острова, да Чуурай – его единственная надежда и отрада – маловат. Он парень крепкий и старательный, пойдет, куда позовешь, но далеко ли уйдешь в десять лет?…
– Отец, откуда взялась земля, а?
Все-то его интересует, все ему надо знать. Старик с любовью взглянул на сына. Хотя их двое, а всегда найдется о чем поговорить. Иногда даже Буокай не знает, что ответить. Вчера, например, парень спросил: отчего у человека две ноги, а у всех зверей – четыре? А у комара и того больше?…
Буокай погладил поредевшую бороденку.
– Землю, говорят, бог создал. Не иначе как правда. Кто же еще смог бы ее сделать, такую большую и славную?
– А зачем он набросал сюда этих гор? – сердито произнес мальчик. – Ничего не видно из-за них! Или они у него случайно получились? Так не брался бы, раз не умеет!
Старик встревоженно встрепенулся.
– Ээ, сынок, не говори так. Бог все слышит, ты его не ругай… Дальше не пойдем. Чум поставим, охотиться будем.
Чуурай заморгал глазами от огорчения. Как не хочется вновь застревать в такой глуши, вдали от людей. То ли дело у моря, где они останавливались весной. Там все время дули сильные ветры, было сыро и зябко, зато Чуурая с Буокаем все время окружали люди. Их было много – и взрослых, и ребятишек – целый поселок. Чуурай, истосковавшийся по сверстникам, играл с ребятами с утра до вечера. Но его блаженство длилось недолго: всего пять дней. На шестой день Буокай, не обращая внимания на немые мольбы сына, принялся все грузить на нарту…
– А потом, когда поохотимся, пойдем к морю, в стойбище?
– Там будет видно, сынок. Не следует загадывать наперед. Обратный путь долог. Скоро снег упадет, пурги начнутся. Так что… – старик замолчал на мгновение, зябко повел плечами. – А чем тебе здесь не нравится? Смотри, сколько птицы над матушкой-Леной кружит! Нет ничего вкуснее жирной утки. Тепло от нее по всему телу так и разливается. Вот обоснуемся, постреляем. Птицу будешь есть, быстро расти будешь!
Чуурай радостно засмеялся. Ему хотелось побыстрее вырасти и стать знаменитым охотником. «Лису, песца добуду, много песцов поймаю. Весь чум покрою белым песцом. Тепло будет. Отцу на себе ничего не позволю таскать. Пусть отдыхает», – замечтал он.
– Ну, сынок, давай-ка к Лене сойдем. Дров наберем. А то мясо не доварится. Река дров много на берег выбрасывает. Она добрая.
Ты только не спеши, – прикрикнул он, увидев, что Чуурай, как молодой чубуку[24]24
24 Чубуку – горный баран севера Якутии.
[Закрыть], стремился вниз прыжками. – Тут и сорваться недолго! Сходи, как я, бочком, бочком…
– Отец! – как вкопанный застыл на склоне Чуурай. – Внизу человек лежит!
– Где внизу?
– У воды!
– Ээ, – произнес Буокай, осторожно ковыляя к сыну, – откуда тут быть человеку? Наверно, бревно водой на берег вынесло.
– Человек, говорю тебе! Человек! – попятился мальчик.
– Стой! – схватил наконец Чуурая старик за рукав. – Камень под ногой сорвется, сам покатишься. Ну-ка, где твой человек? Оксе![25]25
25 Оксе – возглас удивления.
[Закрыть]
– Он удивленно вытаращил глаза. – В самом деле! Лежит на камнях… мертвец, что ли? Живой бы поднялся повыше, укрылся от ветра… Не торопись, Чуурай! Надо присмотреться сначала. Люди разные бывают…
Многое промелькнуло в голове старика в эти минуты. Желание помочь незнакомому человеку, если он жив, боролось в нем со страхом: а вдруг ловушка, подстроенная неизвестно кем? Мелькнула мысль немедленно спрятать ребенка и укрыться самому, но на безлесном склоне сделать это было негде. Он обнял сына за плечи:
– Пошли отсюда. Если и человек, он все равно мертв!
Но Чуурай не спешил. Он с любопытством вглядывался в распростертое тело.
– Отец, это девушка! Я вижу длинные волосы.
– Ээ, какая разница. Сатана может кем хочешь прикинуться.
Впрочем, последние слова Буокай произнес без уверенности. «Девушка…» – повторил он про себя. Как попала она сюда, в это страшное место? Здесь течение от весеннего до осеннего снега с грохотом швыряет на камни все, что попадает в его стальные объятия. Умные люди говорят, что река у этой излучины не имеет дна. В старину, когда суда, плававшие по Лене, были неуклюжими и хрупкими, много их разбивалось об эти замшелые камни. Оттого люди, пытаясь откупиться от духа глубины, швыряли в воду целые туши мяса, целые туеса масла. Обычай этот сохранился до сих пор. Конечно, теперь никому не приходит в голову швырять в ненавистную бездну добро: реке достаются лишь игрушечные чороны. И несет их, и кружит вода до самого Ледовитого океана. Не так ли бросает из огня да в полымя и человека на его трудном жизненном пути?
Девушка… Была и у Буокая дочь, черноглазая тростинка с чистым белоснежным лицом… Он отдал ее в богатую семью, думал – хорошо устроил, а вышло все наоборот. Собрался он как-то проведать ее, пустился в дальний путь налегке, чтобы побыстрее домчаться. Переступил богатый порог – а за ним, на столе, вся в белом, холоднее мерзлой рыбы, его Туллукчана… Старик не пошел хоронить: разболелось сердце, да так, что двигаться не мог. От тех страшных дней остались в памяти лишь лица зятя да его папаши, богача Куонаскы. На них не было не то что печали – даже сожаления.
Не видел Буокай, как опускали его дочь в могилу. Потому и подумалось ему сейчас на берегу нечто совсем уж чудовищное: «Наверно, это Туллукчана. Не схоронили ее черствые люди, бросили скитаться по волнам… – Он провел рукой по лбу. – Что это я? Два года ведь прошло».
Воспоминания о дочери подстегнули старика. Он согнулся и потихоньку, придерживаясь за выступы склона, стал спускаться вниз. Чуурай последовал за отцом. Глядя внимательно под ноги, старый охотник потерял из виду девушку. Ступив наконец на берег, он поднял голову, внимательно огляделся.
– Ах, что это?
Прямо у ног, неизвестно откуда взявшись, о берег ударился новенький плот. Наверно, его швырнуло волной из-за камня. Плот был просторен и прочно сколочен, на таком можно плыть хоть до самого моря.
Буокай выпрямился и выхватил из-за пояса веревку. Вслед за вторым его движением веревочная петля полетела к плоту и намертво вцепилась в выдававшееся бревно. Буокай подтянул веревку и привязал ее к камню. Затем осторожно ступил на плот, рискуя упасть – крупная волна рвала бревна из-под ног. Увидев на плоту рысий тулуп, старик внимательно посмотрел на него, покачал головой, поднял и вернулся на берег. Волна требовательно рванула плот. Охотник кивнул, словно соглашаясь с ней, и ослабил петлю. Плот подпрыгнул, как молодой олень, сорвавшийся с аркана, и поплыл дальше.
Сверху кубарем скатился Чуурай.
– Отец, она там! – крикнул он, указывая направо. – Почему ты отпустил плот? Туллукчана на нем приплыла!
– Туллукчана? Что ты говоришь? – вздрогнул старик.
– Ну да, сестра! Я узнал ее сразу. Пойдем скорей! Ах, зачем ты отпустил плот!
Старик поднял шубу на плечо.
– Не жалей его дитя, это не плот, а гроб.
– Почему так говоришь? Туллукчана жива, я видел.
Буокай торопливо зашагал по берегу. Чуурай едва успевал за ним. Ему было очень жалко плот. У него никогда не было такого. Хорошо бы покачаться на волнах…
Буокай остановился, не решаясь подойти к лежащей на боку девушке. Распущенные волосы наполовину закрывали ей лицо, но все же можно было разглядеть, что она красива и очень еще молода. Неужели жива? Старик наконец нагнулся к девушке, но его опередил Чуурай.
– Сестра, сестра! – закричал он, тормоша ее. – Это я, Чуурай! Ты не узнаешь меня? Как ты здесь оказалась? Ты ведь жила в другом месте!
Буокай вздохнул. Забыл уже мальчик лицо своей сестры. Теперь ему в любой девушке будет мерещиться Туллукчана… Два года назад он не сказал сыну о смерти дочери. Зачем ранить сердце ребенка? Подрастет – все поймет. Уже после похорон Буокай узнал, что дочь ждала ребенка. Это был бы его внук… Недаром говорят, что беременной женщине один шаг до могилы. А тем более при таком муже. Старик сразу раскусил его…
– Чуурай, ты ведь мужчина, должен понимать что к чему. Видишь, человек ослаб, а ты мучишь.
Огонь разведи, свари мяса!
Чуурай побежал вдоль берега, подыскивая кучу дров побольше. В тундре ему приходилось подолгу скручивать жгуты травы вместо дров. Здесь же их было в достатке – это щедрая Лена набросала на гальку сучьев и бревен, которые несла, быть может, от самого Байкала… Наконец он наткнулся на груду, напоминавшую шалаш, и чиркнул спичкой.
– Ээ, – начал Буокай, присаживаясь у девушки. – Если не спишь, открой глаза! Нас не бойся. Мы люди бедные, простые. Я – тунгус, охотник, с места на место кочую. А мальчик – мой сын. Он еще маленький, но крепкий и добрый.
Он опасливо дотронулся до ее волос, погладил по голове. Смертного холода под пальцами не почувствовал. Тогда он пощупал локти: они были живыми. Старик не удивился: ему и самому приходилось голодать до того, что не было сил открыть глаза. В тундре такие случаи не редкость.
– Отец, все готово! – примчался Чуурай. – Огонь до неба, вода в чайнике кипит, в ведре мясо варится. Сестра проснулась?
– Подожди, не все сразу, – проговорил Буокай, опять содрогнувшись от слова «сестра». – Ээ, не прыгай, держись подальше! Девушка ослабла, не трогай ее!
По тонкой девичьей руке прошла крупная дрожь.
– Милая, – склонился вновь охотник, – опомнись, очнись, постарайся. Все будет хорошо, ты с людьми! Открой глаза, надо ближе к огню, на холодных камнях и простудиться недолго!
Он расстелил подобранный тулуп, переложил на него девушку и ласково укутал. Из-под ее закрытых век блеснули слезы.
– Гыы, сестра плачет! – завопил Чуурай. – Не плачь, Туллукчана, мы нашли тебя! Мы тебя в обиду не дадим. Дай, я твои слезы сотру!
Но старик отстранил его:
– Иди, взгляни, суп, наверно, весь выкипел.
Затем он вновь обратился к девушке:
– Не знаю, что с тобой было, но вижу, что много пережила… Да, это так. Нелегко девушке на свете… Была и у меня дочка. Берег ее, лелеял. Замуж выдал… Уж лучше бы дома жила. Умерла моя пташечка, от побоев наверно… И жена умерла. Давно уж. Сам с двумя детьми возился. Теперь один у меня. Хороший парень, сама увидишь. Эх, как твои ноги закоченели! Холодна водица в Лене-матушке. Ты ведь по ней на том плоту проклятом приплыла, верно? Когда-то в детстве, помню, я все по этому берегу ходил, смотрел: не выбросит ли вода что-нибудь съестное? Иной раз и случалось. А сегодня мне она тебя подарила. Да-а, взамен Туллукчаны. Чуурай правду говорит, куда ж ты пойдешь, – будешь ему сестрой. Прокормимся. У меня лекарство есть, я тебя вылечу. Вот оно – Тунгус долго рылся в складках своей одежды, доставая кусочек медвежьей желчи. – Что с тобой было – не спрошу, если сама не расскажешь, и ничего плохого не подумаю. Чуурай! – крикнул он. – Принеси воды!
На этот раз мальчик подошел потихоньку, на цыпочках, чтобы не расплескать воду, которую нес в двух чашках. Одну он протянул отцу, а в другую обмакнул пальцы и стал осторожно водить ими по лицу девушки, смывая с него грязь и слезы.
– Ты, наверно, от мужа сбежала? Да, сестра? Зря ты, отец, выдал замуж Туллукчану! Ну, ничего, теперь мы тебя никому не отдадим…
Ресницы девушки вздрогнули, приподнялись и тут же бессильно упали.
– Оо, Туллукчана сейчас проснется! Я суп принесу!
Он помчался к костру.
– Захвати щепотку золы! – крикнул вслед ему Буокай.
Чуурай притащил ведерко со сваренным мясом и золу. Охотник выплеснул из чашки лишнюю воду, долил бульону и всыпал с ладони золу. Размешав питье деревянной ложкой, он поднес его к губам девушки.
– Пахай[26]26
26 Пахай – возглас отвращения.
[Закрыть], – вскрикнул Чуурай. – Зачем ты даешь ей золу?
– Изголодавшегося человека, сынок, нельзя кормить сразу. Сначала полагается дать маленькую рыбку с золой. Ну, а у нас рыбы нет – еще не поймали. Приходится давать суп. Много нельзя – умрет. Нужно потихонечку, потихонечку. Сначала – чтоб только губы смочить. Потом еще две-три ложечки. Но обязательно с золой. Так всегда наши предки делали. Учись – пригодится… – бормотал охотник, проделывая все, о чем говорил.
Девушка вдруг открыла глаза.
– Сестра, сестра! – обрадованно завопил мальчик. – Ты проснулась! Отец, смотри, Туллукчана проснулась!
– Вижу, – облегченно вздохнул старик. – Ты, сынок, Туллукчаной ее не зови. У нее теперь, наверно, другое имя.
