Текст книги "Кыыс-Хотун"
Автор книги: Анастасия Сыромятникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
XV
«Нюргуна, милая!
Долго ждал я тебя за усадьбой, но ты или не нашла меня, или совсем не вышла. Так и не удалось нам поговорить. А сказать тебе я должен много.
Ты, конечно, знаешь уже, что я ушел от твоей тетки и больше к ней не вернусь. Буду хлопотать о разводе. Знаю, что это дело не простое, но иначе я не могу. По двум причинам: во-первых, я не люблю Хоборос. Более того, я ее ненавижу. За ее ревность, попреки, за злобу и нечестность к бедным людям – не забывай, я тоже из их числа. Во-вторых, я люблю тебя.
Да, Нюргуна!
Я люблю тебя, давно и крепко. Но я боялся этого чувства, мне оно казалось подлым. Я боялся испортить жизнь всем нам троим – тебе, себе и ей. Теперь все кончено. Как ни связывать разорванную веревку, все равно останется узел.
Я знаю, ты тоже любишь меня. Две души, задавленные деспотизмом имеющих власть и богатство, не могли не узнать друг друга, не потянуться друг другу навстречу.
И вот что я тебе скажу, моя любимая: нам надо бежать отсюда. В город. Туда, где остались мои друзья. Туда, где бессильны длинные руки твоей тетки. Не думай, что я пишу так ради красного словца. С тех пор как я ушел из усадьбы, тебя некому там защитить.
Ты сама не знаешь, какая страшная опасность тебе грозит. Гнев этой чудовищной женщины может обрушиться на тебя каждую минуту. Напрасно ты будешь оправдываться – тебя и слушать не будут. Надо как можно быстрее бежать из Кыталыктаха.
Пока я не разведусь с Хоборос, мы будем жить как брат с сестрой. И обязательно разыщем твою мать! Я уверен, она жива. Я разошлю письма во все улусы. Кто-нибудь ответит, где она!
Но ты уже взрослая девушка и должна понимать, что нам потребуются деньги, много денег. Когда еще я найду место учителя, да и не приносит оно доходов. А жить надо.
Все кругом говорят, и я верю, что это правда: у Хоборос припрятано золото. Целый клад, доставшийся от предков. Половина этого клада должна по праву принадлежать тебе. Когда-то Хоборос обманула твою мать. Не допусти, чтобы она обманула и тебя.
Узнай у Боккои, где хозяйка прячет золото, и дай мне знать через Петю. Мы не задержимся в Кыталыктахе ни минуты.
Обнимаю тебя нежно.
Твой Василий».
«Твой Василий… – повторила про себя Нюргуна, осторожно коснувшись Листка бумаги губами: – Мой… Неужели он мой? Он пишет, что найдет мою мать, что никогда не вернется к Хоборос… что мы…»
Эту записку ей сунул, заговорщицки подмигнув, Беке, когда она готовила пойло для коров. «От Василия», – шепнул он. Нюргуна едва дождалась, когда останется одна. Наконец Боккою позвали к госпоже.
«Да, надо спросить у Боккои, где золото…» Нюргуна еще раз пробежала глазами записку и осторожно сложила ее.
«А зачем? Неужели без золота не прожить?»
Она представила себе, как она и Василий ночью, тревожно озираясь, отпирают замки, роются в каком-то хламе…
«Да ведь это воровство!»
«Но ведь вы возьмете только долю вашей матери».
«А откуда я знаю, какова эта доля?» «Сказано же, половина».
«А если возьмем больше? Да и кто будет знать, что я взяла лишь свою долю? Скажут: ограбила тетку. Ведь это позор!»
Нюргуна скомкала бумагу и швырнула в огонь.
«Но ведь пишет Василий».
Она рванулась было ко вспыхнувшей записке, но тут же отдернула руку.
Над обгоревшим комком бумаги струился синий дымок.
XVI
Постарела, сдала Боккоя. Раньше, бывало, все торопилась, суетилась, хлопотала, а теперь передвигается тихо, как мышка, словно боится всколебать застоявшийся воздух юрты. Не уходит из сердца тревога. Вот и сегодня утром: к хозяйке пожаловали окрестные богачи – поп, исправник. Обычное дело. Посидели, съели, что было подано, и укатили восвояси. А Боккоя места себе не находит: что замыслили подлые против молодого хозяина?
Почему подумала, что речь шла о нем, и самой не понять…
В господском доме послышался топот, с треском распахнулась дверь.
– Боккоя! Где ты, старая ведьма! Принеси холодной воды!
Когда Боккоя переступила порог хозяйской спальни, сразу поняла, что вода ни причем: просто госпоже, как часто бывало в последнее время, пришла охота жаловаться на судьбу.
– Садись, старая.
Боккоя осторожно присела на краешек обитого шелком кресла.
– Бог проклял мой род, – ломая руки, начала Хоборос, – За что он меня так покарал? Возле меня не муж, а его грязная одежда! Неужели все кончено? Неужели у меня больше ничего не осталось?
Боккоя молчала. Она хорошо знала, что встревать в излияния госпожи все равно, что лить воду на раскаленную сковороду: такой пар пойдет, что руки обожжешь.
– Господи, воздуха мне, воздуха! Дышать нечем. Какая я дура. До сорока лет жила, горя не ведая. Надо же было, глупой, мужа искать. Вот пожалуйста, совсем спятил, из дому сбежал! А ты была рада моей судьбе. Предупредила бы, что незачем на старости лет замуж выходить.
Предупредила бы… Как будто стала бы слушать хозяйка ее советы. Да по правде говоря, Боккоя тогда действительно обрадовалась. Женщина не должна жить одна – так думала. Замужем подобреет госпожа, смягчится у нее сердце. До того рада была, что даже полную рюмку выпила.
– Все пройдет, сжалится судьба. Все худшее проходит…
– Оставь свои утешения. Ты в них сама не веришь. Господи боже, ты же видишь, что я ни в чем не повинна. Накажи их, господи! А если ты их простишь, сама накажу. Я их заставлю ползать у своих ног, землю целовать, по которой иду. Не покорятся – тогда я встану перед тобой, всемогущий, с несмываемой виной, с кровавым грехом на душе. С кровавыми руками встану перед тобой!..
– Что ты, – ахнула Боккоя, – что ты говоришь! Зачем грозишь? Не к лицу тебе, дочери знатного рода, такие слова!
– Я знаю, что говорю. Права Ульяна, права!.. Открыла мне глаза на врагов моих. А я ее ничем отблагодарить не могу… Моего добра не берет, а ее конь подох, оказывается. Напоролся брюхом на сук и подох. Я думала, врет про своего иноходца, оказывается, все правда. И насчет девки она права… Вот кто мой главный враг.
– О ком ты? – похолодев, молвила Боккоя.
– О ком?… «Кукушкой выросла в чужом гнезде, никто не верь ее красоте». Как ты думаешь, кто это?
– Вот уж не знаю.
– Ой ли? Кто же вырос в моем гнезде подброшенным кукушонком, как не она?
– Да ты про Нюргуну, что ли? Грех тебе ее в плохом подозревать. Она же совсем еще дитя!
Боккоя тихо засмеялась.
– Вчера меня спрашивает: бабушка, что такое золото?
– Вот как?
– Я говорю: а почему ты о нем заговорила? Ты разве никогда золота не видала? Отвечает: «Видать-то видала, да не пойму, зачем оно человеку?» Вот видишь, какой несмышленыш еще.
– Несмышленыш! А где золото лежит, не спрашивала?
Боккоя перекрестилась.
– Не спрашивала. Да разве я скажу.
– Смотри, старая! Головой поплатишься.
Хоборос тяжело забегала по спальне.
– Золотом интересуется… Вот как! Ах, права Ульяна! Ни одного слова не соврала. «Дух проходит через амбар…»
Она приблизилась к очагу и, налив полную рюмку водки, плеснула в огонь. Взвилось синее пламя.
– Дух огня, спаси меня! Ты видишь, мой дом разрушается, на мелкие части рассыпается. Духа земли позови, духа тайги позови, духа воды позови. Помоги мне! Помоги! Заклинаю!
Вдруг она зашаталась. Попыталась выпрямиться, но пол неумолимо уходил из-под ног. Перед глазами вспыхнул кроваво-красный шар. Он вращался, то сгущаясь до размеров блюдца, то раздуваясь на все обозримое пространство. Потом он рассеялся, и где-то вдали Хоборос увидела порхающую, как бабочка, Нюргуну…
Боккоя со вздохом принялась приводить госпожу в чувство…
– Тпру! Стой, чертово животное! – ругался Беке, запрягая старого белого коня. – Ну и конь, норовистый – что его хозяйка!.. Стар, а брыкается…
– Ии, милый, – пролепетала Боккоя. – Зачем бедную конягу поносишь, если справиться не можешь? Конь что надо, смотри-ка: и масть, и осанка, – старуха погладила лошадь по холке.
– Что это ты, старая, вздумала хозяйскую скотину ласкать?
– Конь этот был моим когда-то. Тогда ты был совсем ползунком. Никто с ним не умеет обращаться.
Боккоя смахнула слезу.
– Видишь, ушами шевелит? Все понимает. Хоть и скотина, а добро помнит.
Боккоя, шаркая подошвами, побрела в юрту. Беке с сочувствием посмотрел ей вслед.
– А ну-ка, друг, опусти башку, – обратился он к коню, надевая хомут. Потом извлек из кармана засохший кусок лепешки и сунул ему в полустертые зубы. Конь покосился, но угощение принял. – Лопай, лопай, путь не близкий. Когда-то всех должников объедешь…
…Быстро катилась повозка по укатанной лесной дороге. Лошадью правила Аныс, а за ее спиной бездумно смотрела в небо Нюргуна. Госпожа послала девушек за данью.
– Ну как? – обернувшись, прокричала Аныс. – Что лучше: в амбаре сидеть или на повозке трястись?
Нюргуна рассмеялась. Вечно эта Аныс подшучивает. Посидела бы сама без воздуха и солнца, поубавилось бы, наверно, бойкости.
– А что, Аныс, о хозяине говорят?
– Смотря кто. Каменная Женщина твердит: муж за лекарством для нее в город поехал, а Беке – в управу, разводиться.
– А Беке откуда знает?
– Ну, с учителем они друзья. Да ты что делаешь вид, будто ничего не знаешь? Небось Беке записочки носит?
Нюргуна нахмурилась. Не выходит у нее из головы письмо Василия. Золото, золото… Почему Василий так настаивает на краже? Да и как его найти, проклятый клад? Попробовала заговорить с Боккоей, но так и не посмела спросить в открытую. Ну хорошо, возьмет она золото, убежит. А что будет потом со старухой? Какую кару обрушит на нее тетка?
– Что закручинилась? Смотри, к Тихону подъезжаем!
Из-за поворота показалась полуразвалившаяся юрта. Не успели девушки привязать коня, как навстречу им из ветхого жилища выскочили оборванные детишки. Нюргуна с досадой ощупала карманы: забыла захватить гостинцев. Она погладила детей по головкам, и ей стало так грустно, так тоскливо, что хоть беги на край света.
– А, за маслом? – худая, как скелет, дрожащая всем телом, как осина, показалась из юрты Ирина, жена Тихона. – Заходите, гости дорогие!
В словах ее не было никакой иронии, словно и в самом деле была она рада избавиться от масла.
– А вот наш чаек. Похлебайте, – подвинула она девушкам чашки. – Березовым соком пробавляемся. Настоящего чая и запах давно у нас выветрился. Только снится – бывает.
Она слабо улыбнулась.
Нюргуна осторожно отхлебнула то ли сладкий, то ли горький напиток, отдающий болотом.
– Возьми, это тебе! – проговорила Аныс, достав из торбаса кусочек чая.
Ирина с жадностью схватила подарок.
– Дай бог тебе здоровья! – забормотала она. – Ты, наверно, для госпожи готовишь, Аныс?
– Меня к господскому столу на пушечный выстрел не подпускают. Знают, что после меня им ничего не достанется, – захохотала Аныс. – Вот тебе еще.
На этот раз она достала несколько листиков табака. Ирина взяла их негнущимися пальцами и отнесла в дальний угол.
– Потом покурю, – объяснила она, засовывая в рот пустую трубку, – когда больше захочется…
– Ирина, – вспомнила Нюргуна, – ну как ваша жалоба? Та, что я писала? Подействовала?
– Кто ж его знает, милая, – покачала головой Ирина, – Говорят – разбирают… Только когда в пользу бедняков разбирали?…
– Ничего. Не унывай!
– А масла госпоже больше пуда не давай, – добавила Аныс. – Так распорядился еще Василий Макарович, хозяин.
– О, добрый он господин, спаси его господь! – куда-то в сторону поклонилась Ирина. – Только… теперь, наверно, Каменная Женщина все повернет по-своему!
Долго махала рукой Ирина вслед девушкам, долго не отпускало Нюргуну щемящее чувство какой-то вины перед ней. Как будто не тетя, а сама она разорила и ограбила этих бедных людей, отняла у полуголодных детишек последний кусок хлеба.
Убегут они с Василием – и останутся эти люди беззащитными. Какое уж там «больше пуда не давай!»
Но, что же делать? Жертвовать собой ради них? Да и поможешь ли им, если даже останешься?…
Лошадь замедлила шаг – то ли проголодалась, то ли заленилась.
– Хот![22]22
22 Xот – понукание.
[Закрыть] – прикрикнула Аныс. – Я тебя! Шевелись живей!
Вот и река, торжественная, величавая Лена. Повеяло свежестью, стало легче дышать. Странно, подумала Нюргуна, живу у самой реки и так редко бываю здесь. Как будто в клетке живу…
Есть у якутов легенда: давным-давно их предки, переселяясь по Лене на суровый север, уронили в синие воды дощечку. Простая с виду дощечка, а на ней все счастье якутского племени было записано, будущее предопределено. Потеряв дощечку, всё потеряли якуты: и служившие им письмена, и извечный порядок, и цель, и прошлое. С тех пор никому из их потомков нет счастья. А великая река, поглотившая их благополучие, течет как текла.
Не будет счастья и Нюргуне, если его главным условием любимый человек считает кражу золота. Деньги рано или поздно кончаются, какая от них польза?
– Нюргуна-а! – послышался издалека чей-то голос. А может, Нюргуне показалось. Аныс-то и ухом не повела.
– Нюргуна! Аныс! Постойте! – раздалось ближе.
– Бай-бай! Кому это мы понадобились в такой глуши? – Аныс натянула поводья. Нюргуна узнала бы этот голос в любую грозу, среди тысячи молний. Единственный, родной.
Но как он здесь оказался? Или Беке соврал, сказав, что Василий поехал в управу? Что он делает во владениях Каменной Женщины?
Из-за рощицы на полном скаку вылетел всадник. Это был, конечно, Василий. Боже, как сразу засияло солнце! Как засверкали воды великой реки! Нюргуне показалось, что она проваливается в никогда не виденный сладкий сон.
– Здравствуйте, девушки!
У Василия оживленное, румяное лицо, радостная улыбка.
– Здравствуйте, хозяин, – холодно отозвалась Аныс.
– Шустра ваша лошадка, ничего не скажешь! Еле догнал.
Нюргуна сидела ни жива ни мертва. Она впервые увидела Василия после письма, в котором он объяснялся в любви. «Что он говорит….. какая лошадка? Надо что-то сказать, иначе он уедет, умчится. Надо что-то сказать! Почему так сердита Аныс? Аныс, Аныс… Что скажешь при ней, что можно сказать при ней?»
Василий соскочил с седла.
– Я сейчас видел в лесу чудное озеро. В двух шагах! Пошли, посмотрим? Настоящий лесной глаз.
– Смотрите, – все тем же ледяным тоном произнесла Аныс. – Только поживее. А то лошадь ваша сбежит.
Василий удивленно взглянул на нее.
– Нюргуна, – робко сказал он, – посмотришь?
– Да, да, – заторопилась Нюргуна и, пряча глаза от Аныс, спрыгнула с повозки.
Василий протянул ей руку.
– Вперед!
Рука его дрожала. Но Нюргуна не замечала этого, она сама была как в бреду.
– Вот оно, озеро! – как будто издалека доносились до нее слова Василия. – Построить бы здесь юртенку. Или просто шалаш. Да и жить припеваючи!
Нюргуна попыталась взглянуть на озеро, но вместо него увидела бледное доброе лицо Василия, заслонившее весь мир. Это сон. Не может быть, чтобы это было правдой.
– Тебе Петя передал мое письмо? – тихо спросил Василий Макарович.
– Да.
– Почему же ты не ответила?
– Я… Не знала, что ответить… Да и не думала, что можно ответить…
– Ты не знала, что ответить… Значит, ты не любишь меня?
Лицо его нахмурилось, словно по озеру прошла волна.
– Нет-нет… я люблю вас! – заторопилась Нюргуна, боясь, что он тут же уйдет с непроясненным навеки лицом. Ее окатил испуг. Она сказала, что любит! Сколько она мечтала об этом миге и боялась, что его не будет! Она с замиранием сердца ждала, что произойдет дальше.
Василий осторожно обнял ее за плечи.
– Вот как случилось, Нюргуна… Ты так молода… ты моя ученица… но нам друг без друга не жить. Будь что будет!
– Мы уедем отсюда?
– Обязательно! Мы найдем твою мать, Нюргуна. Первым делом. А потом, когда я получу развод…
– Я боюсь…
– Чего?
Она подняла глаза к его тревожным глазам.
– Я боюсь красть золото… Простите…
Лицо Василия окаменело.
– Ты боишься тетки?
– Тети? Да… Но это не все. За Боккою страшно. Съест ее.
– Об этом я не подумал.
– И вот что еще… Это золото отцом и дедом Каменной Женщины у многих людей украдено. У Мики, у Тихона, у Аныс. Не знаю, я, кажется, путано говорю.
– Нет-нет, продолжай. Ты говоришь правильно.
– То есть это золото как бы общее, а пользоваться им вдвоем… Сначала его украла Хоборос, а потом украду я… Чем же я лучше ее? А если я не лучше ее, то вы и меня разлюбите…
– Не говори так! Ты просто прелесть. Как я могу тебя разлюбить? Какая чистая, нежная у тебя душа! Как уцелела она в руках этой страшной женщины?!
Он провел ладонью по волнистым волосам Нюргуны, и она задохнулась на мгновенье от ласки.
– Ты права, Нюргуна… Но подумай: что же, взять эти деньги, чтобы раздать беднякам? Это было бы, конечно, справедливо, но как осуществить такую затею? Как только увидят у тебя в руках золото, ты сразу будешь схвачена! Да и не решится ни один бедняк принять такой подарок!
«Как разумно, как верно он рассуждает», – потерянно думала Нюргуна, прижимаясь к его плечу.
– Конечно, можно и не тревожить клада. Но ведь это значило бы дать вору возможность свободно распоряжаться украденным! И потом… Неужели тебе не хочется преподнести тетке такой сюрприз в отместку за ее издевательства? Представляешь? Эта жадина обшаривает свою кладовую, а там… – Василий злорадно засмеялся. – Наконец, благодаря этим деньгам можно будет помогать бедным. – Он внимательно посмотрел в глаза девушке. – Нам будет очень трудно без них.
Нюргуна уронила голову ему на грудь.
– Я боюсь, – прошептала она. Василий с досадой хрустнул пальцами.
– Нюргу-на-а! – послышался с дороги крик Аныс. – Сколько тебя ждать? Ехать по-ра-а!
Василий потер лоб.
– Мы еще поговорим об этом. Я найду способ встретиться с тобой. А теперь беги. Если что случится, дай знать через Петю.
– Хорошо, – сдавленно проговорила Нюргуна.
Она быстро взглянула на Василия и опрометью бросилась к дороге.
Аныс решительно хлестнула лошадь, когда Нюргуна села.
«Что же делать… что мне делать?…» – чуть не рыдала Нюргуна.
Отъехав на порядочное расстояние, Аныс придержала коня и смахнула слезы со щек подружки платочком не первой свежести.
– Чуяло мое сердце, что ничего хорошего это озеро не сулит, – ворчала она. – Господа – они все такие: начинают с красоты природы!.. Ты, Кыыс-Хотун, держись от него подальше. Тетку надул и тебя до гроба доведет! И что ты в нем нашла такого? По мне, так Беке в тысячу раз лучше.
Они вернулись в усадьбу к полудню следующего дня, объехав еще несколько арендаторов. Встретить их на крыльцо вышла сама госпожа.
– Ну как? Чем порадуете? Много масла запасли должники? Когда еще ждать? – нетерпеливо спросила она.
– М-много… – выдавила Нюргуна. Мысли ее были далеки от масла.
– Однако у Тихона не все коровы доятся! – солгала Аныс. – Да и сами чуть живы.
– Что ты говоришь? Заболела Ирина? – встревожилась Хоборос. – А кто же будет доить коров?
– Ирина ничего, – чувствуя, что переборщила, исправилась Аныс. – Дети покатом лежат.
Хоборос успокоилась.
– Ах, дети!.. И у, этого добра хватает. Не страшно. А где вы ночевали?
– У кузнеца Тита!
К крыльцу приковылял толстогубый Ланкы и уселся прямо на ступеньку. Девушки, воспользовались его появлением, шмыгнули за угол. Ланкы, развязав кисет и затолкав в нос большую понюшку, оглушительно чихнул.
– Что это ты расчихался? – неодобрительно произнесла госпожа.
– Ээ, крепкий табак… крепкий, его, однако, не нюхают, курят, наверно. Сын кузнеца Тита угостил.
– Где это ты успел с ним встретиться?
– Да вот только что, за тем озером. Коня потерял – ищет. Табачок-то ему хозяин отсыпал.
– Василий? Он у кузнеца?
– Был, наверно.
– Сегодня ночевал?
– Не знаю, однако. Может, и ночевал.
Ланкы с удивлением воззрился на госпожу. Он никак не мог понять, отчего Каменная Женщина так изменилась в лице.
– Э-э, наверно, не сегодня! – врастяжку заговорил он. – Только сейчас вспомнил – ты же сама говорила, что в город уехал.
Но Хоборос его уже не слушала. Схватившись за голову, она бросилась в дом. Грохнула дверь, содрогнулись тяжелые бревна. Через мгновенье из дому выскочила Боккоя. Она беспомощно огляделась вокруг.
– Где Нюргуна? Хоборос кличет.
– Однако там, – показал Ланкы за угол большим пальцем. – Нюргуна!
– Что ты натворила? – с тревогой прошептала Боккоя. – На Хоборос лица нет. Иди! Она тебя зовет! Но смотри, поосторожней!
– Я? Ничего не натворила, – удивленно вскинула брови Нюргуна.
Госпожа стояла посреди комнаты, сжимая в руке тяжелую трость, украшенную серебром. Не раз гуляла эта трость по спинам провинившихся холопов.
«Что это с ней», – успела подумать Нюргуна.
– Ну, – послышался свистящий от гнева шепот Хоборос, – что скажешь?
– А что я могу сказать? – отозвалась Нюргуна, делая невольно шаг назад.
– Расскажи хотя бы… как с моим мужем ночуешь под чужой крышей.
– Что вы, тетя!..
– Говори! Мне все известно. Где Василий?
– Н-не знаю, – пробормотала Нюргуна, с ужасом следя за тем, как толстая трость вздымается над головой хозяйки.
– Знаешь!
– Нет!
– Признайся, он подговаривает тебя украсть золото?
– Нет!
– Задушу, змею! – взвизгнула Хоборос и что есть силы ударила тростью. Нюргуна и сама не могла потом вспомнить, как успела подхватить с пола табуретку и заслониться. Только во дворе, бессмысленно глядя на ножку, оставшуюся в руке, она поняла, что ей грозило.
Хоборос бессильно опустилась в кресло. Позвала Боккою, но никто не отозвался. Женщина тихонько завыла. «Господи, как это? Что это было? Чуть не убила.
Нет, нет, хоть и много зла принесла эта девчонка, так нельзя. Надо избавиться от нее… иначе…»
Она повертела трость в руках и решительно заперла ее в сундук. Затем величественно выплыла на крыльцо:
– Ланкы, лошадей!
