Текст книги "Кыыс-Хотун"

Автор книги: Анастасия Сыромятникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

XV

Еще в лесу Нюргуна услышала пьяные крики. Это было так неожиданно, что она не на шутку перепугалась. Ей представилось, что через мгновение из-за лиственниц вылетит разнузданная ватага. Но шум не приближался, и Нюргуна осторожно двинулась вперед. Поворот, еще поворот – густой молодой листвяк внезапно расступился, и перед девушкой раскинулся длинный алас.

Дом стоял на самом краю аласной впадины, в окружении пышных берез. Часть их забежала во двор, за ограду и замерла гам: одно деревце – у хотона, два – по обе стороны крыльца и целая группка – посреди усадьбы. Оттуда и слышался шум. Присмотревшись, Нюргуна увидела под березами ряд длинных столов и пирующих за ними людей. Вдруг крики стихли. Кто-то выбежал за ограду навстречу Нюргуне и тут же вернулся назад. Нюргуна догадалась, что ее увидели, и нерешительно направилась к усадьбе.

Тут же за столами произошла небольшая суета, и оттуда выкатился человек с лоснящимся желтым лицом. Это был Атласов.

– Ты все-таки пришла! – захохотал он, хватая девушку за руку. – Не так-то просто обойти Атласова! Слава его далеко гремит, дым из трубы в Якутске виден!

Спотыкаясь на ровном месте, он потащил Нюргуну к столу. Ошеломленная девушка не сопротивлялась. Под березами сидело около двадцати человек, в основном, мужчины. Атласов усадил Нюргуну, с силой надавив ей на плечо.

– Смотрите все! – икнув, начал он. – Эту девушку зовут Кыыс-Хотун, я вез ее с Севера тысячу верст. Потом она сбежала – или отстала, не знаю, но вот она здесь, сама пришла, и я вам говорю – это моя невеста! Слышишь, Кириллин? Эй, сын князя! Хороша моя невеста?

– Угу, – отозвался молодой франт с набитым ртом.

– Постыдился бы, Акимушка, – сильно напирая на «о», сказал плотный бородатый старик. Нюргуна не сразу поняла, что это поп. – Сегодня как раз три года, как твоя Анна умерла. Негоже в такой день заводить разговор о новой свадьбе.

– Я не на поминки вас собрал, а чтоб отпраздновать свое возвращение из тундры. Думаете, легко колесить у самого Ледовитого моря? Так что забудем о мертвых. Будем жить, пока живется! Тем более в такие времена, когда, ложась спать, не знаешь, проснешься ли завтра!

– Аким! – крикнул с другого конца стола маленький плешивый человек. – Признайся: сколько шкур содрал с охотников?

– Сколько ни содрал, все мои! – не обиделся Атласов. – Вот посидите, я сейчас!

Он куда-то вперевалку побежал. Взгляды присутствующих оценивающе впились в Нюргуну. Нюргуна опустила глаза. Она чувствовала себя как на раскаленной сковороде.

Через минуту Атласов появился вновь с огненно-красной лисой в руках. Он ликующе взмахнул над головой вспыхнувшей на солнце шкуркой.

– Смотрите! Где вы возьмете такое богатство? Ну-ка, охотнички, расскажите, когда видели в наших краях в последний раз такого зверя? А у меня – мешками! Хочу – продам, хочу – шубу себе сошью, хочу – подарю. Держи, Кыыс-Хотун! Это тебе для начала, за то, что пришла.

С дурашливыми ужимками, покачиваясь и кривляясь, он опустил лису на плечи Нюргуны. Девушка дернулась, словно густой ворс ожег ей шею. Прямо перед глазами оказалась мордочка лисы без левого уха. Нюргуна сразу узнала шкурку. Ее добыл Мичэкэ, чахоточный муж Дайыс. Ему долго не везло на охоте, и когда попалась лиса, для больного это было большой удачей. Но Атласов дал ему половинную цену под видом того, что у шкурки не хватает уха… Нюргуне захотелось сорвать лису с плеч и швырнуть в лицо Атласову, но она сдержалась и лишь потихоньку стянула шкурку на колени…

– Наливай, наливай райскую водичку! Сосед, помоги соседу! – возвысил голос Аким. Нюргуна давно заметила, что у Атласова для спирта – десятки названий: «святая водичка», «райские капли», «мечта желудка» и другие.

Но так он называл спирт, лишь когда угощал. Стоило же на Севере какому-либо охотнику попросить у него бутылку, сразу появлялись другие слова: «Что ты, парень, неужели думаешь, что я эту отраву с собой вожу? Мне еще пожить хочется!»

Всеобщее веселье возобновилось. Нюргуна перестала быть в центре внимания. Единственный, кто не забывал о ней – сидящий рядом Атласов. Время от времени он то обнимал девушку за талию, то щипал за локоть. Нюргуна молча сносила его «ласки». Она словно оцепенела и ничего не брала в рот, хотя у нее давно сосало под ложечкой. Зачем она пришла сюда? На что надеялась? Поговорить с неизвестной женщиной, которая будто бы тоже из Кыталыктаха? Но, где же она? Среди множества людей, сидевших за столом и носивших пищу, не было ни одного знакомого лица. Где искать эту женщину? Да и нужно ли? Ведь главное Нюргуна все равно знает, что еще добавит к этому незнакомка? Может, она покинула Кыталыктах раньше Нюргуны?…

Между тем купец совсем разошелся. Спирт и близость девушки опьянили его. Он без умолку рассказывал о своих приключениях, и все время получалось, что не было такой воды, из которой он не вышел бы сухим.

Вдруг неслышными шагами к нему подошла высокая худая женщина и тронула за плечо. Купец обернулся к ней и сразу замолчал.

– Пора отдыхать, – спокойно сказала она.

Купец послушно встал.

– Ах, тетка Бочуона, – вздохнул он, – никогда не даешь ты как следует гульнуть.

Смотри, Кыыс-Хотун, это тетка Бочуона, она всем нам тетка. Когда я уезжаю, она мой дом бережет. А эта девушка – моя… невеста. Я ее… с Севера привез… Кыыс-Хотун, дочь старика Буокая! Xa-xa! Xa-xa!..

Бессмысленно смеясь неизвестно чему, он подался в сторону дома. Бочуона сокрушенно покачала головой и перевела взгляд на Нюргуну.

– Пойдем, детка… Здесь тебе незачем оставаться. Пусть пьют, это не женское дело.

Нюргуна с облегчением последовала за ней. Краем глаза она осторожно разглядывала провожатую. Тетка Бочуона была немолода, но и до старости тоже ей было далеко. Она стояла на том счастливом перевале лет, когда без обиды оглядываешься на прошлое и без страха вглядываешься в будущее. Ее спокойное улыбчивое лицо, казалось, излучало теплое сияние, и Нюргуна поймала себя на мысли, что ей хорошо от одного присутствия этой женщины.

Идти пришлось недолго. Миновав несколько строений, они приблизились к старому амбару, поросшему сверху травой. Рядом с ним возвышалась огромная, древняя лиственница с утолщенным у земли стволом. Под деревом, уронив руки, дремал мужчина средних лет с преждевременно поседевшими усами.

– Это мой муж, Прокопий, – ласково улыбнулась Бочуона. – Устал… Дрова рубил. Раньше, бывало, после такой работы мог осуохай плясать, а теперь… Еще два года назад на ысыахе его никто обогнать не мог. Выиграет – и награду мне: такую огромную кость… Жир капает… Постарел.

Они вошли в амбар. В нос Нюргуне ударило сложным ароматом многих трав. Пучки трав были развешаны на стенах и под потолком, и от каждого из них струился свой, неповторимый запах.

– Пока Аким гуляет, мы в доме живем. Ну, а когда возвращается, перебираемся сюда. Полгода – хозяева, полгода – батраки… – Бочуона засмеялась. – Вот кумыс, сердце остуди.

Нюргуна с жадностью приникла к чорону. Кумыс, по-видимому, был только что из погреба – от первого глотка заломило зубы.

– Так ты, детка, с Севера?

Нюргуна, занятая кумысом, молча кивнула.

– И в самом деле… собираешься замуж за Акима?

Нюргуна сердито тряхнула головой.

– Это он собирается. Ну и пусть женится! Только не на мне. У меня своя дорога.

Лицо Бочуоны прояснилось.

– Ты правильно решила, детка. Зачем тебе такой старый человек, да еще бродяга? Жениться надо на ровне, по любви, иначе какое же счастье? Ради любви… можно на все пойти. А если не любишь – только себя погубишь. Аким вдовец, ты знаешь? Прекрасная женщина была Анна, если б не она, не знаю, жила ли бы я на белом свете. Приютила меня, обогрела двадцать лет назад. Я совсем одна была, любимый человек умер. Потом уже Прокопия нашла. Все хорошо у нас, только детей нет. И Прокопий прихварывать стал. А сам берет на себя любую работу. С богачами ссорится… С князем Кириллиным чуть до драки не дошло на наслежном собрании.

Прокопий потребовал бедняков лошадьми наделить. Вот какой он, – в голосе Бочуоны послышалась гордость. – Сам тает как свечка, а о других печется. «Подумайте, богачи, о бедных, – кричит, – иначе революция с вами нянчиться не будет!» Ну, да разве послушаются его…

Нюргуне почему-то совсем не казалось странным, что эта незнакомая женщина, много старше ее, так доверчиво говорит ей, быть может, о самом сокровенном.

– Как ты оказалась здесь? Откуда?

– Просто шла и зашла. Устала, вижу – усадьба.

– Но ведь Аким тебя знает?

– Да, он видел меня на Севере.

– Куда же ты идешь со своего Севера? И почему одна? Одной девушке опасно.

– Ничего! Не так уж и страшно. Главное – бояться не надо. Я – поверите? – в тайге ночевала.

– Бедная девочка, – погладила ее по волосам Бочуона. – Есть у тебя родители?

– Есть отец Буокай, но он не отец… Он так… добрый человек…

– Хорошо, когда встречаются добрые люди. Это бывает редко! Но ты не сказала, куда идешь.

– Сама не знаю, что сказать. Шла я домой, в Кыталыктах, а теперь…

Нюргуне показалось, что губы Бочуоны дрогнули.

– Кыталыктах? – пробормотала Бочуона. – Вот как!.. Впрочем, наверно, другой Кыталыктах. Но почему ты говоришь: «Домой?»

– Там я жила раньше.

– Жила раньше… Господи, что-то у меня голова кружится. Замучилась я с этим угощением… Пойду погуляю. А ты отдохни. Ложись, не стесняйся!

Бочуона быстро застелила, орон.

– Тебе никто нс будет мешать. Прокопию я скажу, он переночует в доме… Я приду попозже.

Бочуона торопливо вышла. Нюргуна нырнула под одеяло. Она закрыла глаза, и перед ней поплыла бесконечная дорога, – по тайге, по болотам, через одинокие усадьбы и крохотные поселки. Нюргуна шла одна, но что делала бы она без людей? Люди давали 'ей пищу и ночлег, помогали советом, а часто и провожали от юрты к юрте.

Однажды в лесу ей повстречался медведь… Он стоял в двадцати шагах на задних лапах, передними упершись в лиственницу. Что высмотрел он на дереве, выяснять Нюргуна не стала. Она до боли в пальцах сжала в руке пистолет, подаренный Мироновной, и осторожно отступила назад. Знала: пистолет от медведя может и не защитить. Постояв несколько минут под лиственницей, лесной хозяин побрел в тайгу, освободив дорогу. Он ушел, но страх остался. С тех пор Нюргуна клала пистолет под подушку, наивно полагая, что оружие отпугнет зверя, если он захочет появиться во сне. Так она сделала и на этот раз…

Вдруг Нюргуна почувствовала на плече тяжелую руку. Вслед за тем кто-то поднял одеяло, пытаясь лечь рядом на узкий орон. Нюргуна в испуге села на постели. Прямо перед собой увидела ухмыляющееся лицо Акима.

– Тсс… – прошептал Атласов и потянулся к Нюргуне.

– Прочь! Стреляю! – крикнула Нюргуна и выхватила пистолет.

Атласов взмахнул руками и отшатнулся. Его лицо перекосилось.

– Бу-бу-бу… – забубнил он, трясясь от страха. – Чертова девка, сатана!.. Зачем пришла тогда?…

– Прочь, говорю!

Нюргуна подняла пистолет дулом вверх и нажала курок. Грохнул выстрел. Атласов взвизгнул и стремглав вылетел из амбара.

– Ну успокойся, детка, не плачь. Он не придет, не бойся. Мы его больше сюда не пустим! – уговаривала девушку Бочуона.

– Все вы такие! И богачи, и слуги их! – рыдала Нюргуна. – Ты нарочно, нарочно подстроила все! Ты нарочно оставила меня одну!

– Что ты, милая, что ты! Я и думать об этом не думала. Ушла, чтоб тебе не мешать. Кто же знал, что он так рано проснется. Еще ведь и ночь не настала – посмотри, светло!

Бочуона тихонько гладила плечи Нюргуны, перебирала густые волосы. Девушка затихла. Лишь изредка сотрясали ее гибкое тело бурные всхлипы.

– Я почему тогда ушла… Ты одно словечко сказала… Кыталыктах. Твой дом, говоришь, в Кыталыктахе? Я хочу тебя спросить: где этот Кыталыктах? В каком улусе? Я сама из Кыталыктаха…

Нюргуна вскочила.

– Значит, о тебе говорил Иван Иванович?

– А что он говорил?

– У Атласова твоя землячка служит, сказал.

– Ты из моего Кыталактаха!

– А почему я тебя никогда там не видела?

– Тебе сколько лет?

– Девятнадцать.

– А я девятнадцать лет как здесь.

Бочуона затрепетала и опустилась рядом с ороном на колени.

– Послушай, девочка… Девятнадцать лет ношу я в себе горе. Неутолимое горе… Скажи мне, чья ты? Как тебя зовут?

– Кыыс-Хотун.

– Это имя я слышала, но ведь оно не настоящее?

– Мне его Мастер Морджо подарил. В благодарность за то, что я за ним ухаживала. Жив ли он?

– Как же тебя зовут на самом деле?

– Нюргуна Таскина.

– Доченька… – прошептала Бочуона и обняла Нюргуну. – Я твоя мать.

– Что-что? – испуганно воскликнула Нюргуна.

– Я твоя мать… Это я дала тебе твое настоящее имя. Я хотела, чтобы сквозь тяготы жизни ты, как подснежник сквозь весеннюю грязь, прорастала, чтоб была такой же нежной и желанной людям, как этот майский цветок…[33]33
  33 Нюргуна – по-якутски «подснежник».


[Закрыть] Злые люди отняли тебя у матери, выслали меня из наслега. Прости меня, грешную, что росла ты без ласки, среди чужих людей… Прости!

– Что ты говоришь? – крикнула Нюргуна и, вырвавшись из рук Бочуоны, бросилась из амбара, в светлый сумрак северной белой ночи.

Сколько она об этом миге мечтала, представляла его во сне и наяву, сколько женщин казались ей матерью! Почему же ничего не сказало ей сердце, когда появилась ее настоящая мать?

– Мама… – прошептала Нюргуна.

Огромное счастье, как крылья, подняло ее над землей и понесло над таинственными ночными аласами.

XVI

Высокий господский дом посреди полей и лугов высился, как стог сена. Рядом чернели копнушки юрт и амбаров.

Солнце садилось. Кыталыктах пеленала сонная зыбь белой ночи. Утихал ветерок, не успевший остыть. Выпрямилась трава по обе стороны дороги. Разглаживалась вода на длинных озерах – остатках Старого ленского русла.

Нюргуна то и дело останавливалась, вглядываясь до боли в глазах в родную ширь.

Ее, конечно, могли подвезти до самого дома. Но Нюргуна попросила остановить телегу, как только заприметила отросток дороги, ведущий в Кыталыктах, и Иван Иванович понял ее. Протянул руку, попрощался тепло:

– Помните – за Талым озером, дом Капитонова!

Кыталыктах…

Нюргуна не спешила. Не было радости в ее душе. Опасалась – чего, не знала сама.

Пусто подворье Таскиных. То ли спать легли, то ли вовсе здесь никого нет. Может, и вправду нет. Скот на выпасе весь – лето. Там и доят коров. Так всегда бывало в этой усадьбе. В хамначитских юртах оставались лишь те, кто прислуживал хозяевам. Ну, а теперь… Прислуживать некому.

На дверях большого дома – тяжелый, чуть тронутый ржавчиной замок. Ступеньки к порогу чисты, но не так, как прежде: сухие былинки, березовые листья на них. По крайней мере, сегодня не подметались.

Вдруг – за спиной:

– Кто здесь?

Тревожный голос, испуганный. Нюргуна обернулась.

– Оксе! Подружка! Ты! Вернулась!

Девушка с плачем бросилась на шею Нюргуне, обхватила крепкими руками. «Аныс… Это же Аныс!» – обожгло Нюргуну. Давно гадала она, кто встретит первым ее в Кыталыктахе. Когда-то мечталось – Василий. Теперь знала, что невозможно это. Что ж, судьба послала ей второго самого близкого человека. Спасибо судьбе.

– Никогда не верила я, что ты утонула, замерзла или еще что-нибудь. Никогда!

– Все это могло случиться, Аныс.

– Знаю, могло… Но я верила: не бывать тому!

Нюргуна отстранила подругу, внимательно окинула взглядом.

Какой была, такой и осталась Аныс: маленькая, жилистая, лицо загорело до черноты, ситцевое платье, как встарь, заштопано, и улыбка та же, веселая, чуть озорная. Не властны над ней невзгоды.

– А я, по-твоему, как? Ничего?

– Красавица… Еще выросла, кажется… Только худа больно. Пойдем. Пойдем в юрту. Тебя кормить надо!

– А дом почему закрыт?

– Князь Федор закрыл… И ключ унес! Теперь он здесь хозяин!

– Князь Федор? С какой стати?

– Все расскажу… Пойдем же!

Батрацкая юрта встретила, как прежде, застоявшимся сумраком, запахом дыма. Не было лишь прежнего гомона, разноголосого кашля и вздохов, детского смеха и старческих причитаний.

– Ты что же, одна здесь?

– Одна… сторожу! Остальных князь Федор выгнал. Целее усадьба будет, сказал.

– Вот как. А скот?

– Пасут… доят… На тех же лугах. А молоко, масло – к князю. Ну, чем кормить тебя? Может, суп сготовить?

– Налей холодного чаю. Больше мне ничего не нужно.

– Нет… не годится… Вот тебе хлеб и чай, а суп я все же поставлю…

Аныс принялась хлопотать у камелька. Нюргуна глотнула чай и невольно выглянула в подслеповатое оконце. В него ничего не было видно, кроме пустой громады дома. Всегда застил свет хамначитам этот дом.

– Где ж ты была, Кыыс-Хотун?

– Я тебе главное, Аныс, скажу, остальное потом. Я мать нашла.

– Оо… Значит, ты ее искать отправилась тогда?

– Нет, не искала, а вот нашла. Я остаться у ней не могла. Батрачит она у плохого человека. Нельзя у ней оставаться. Я хочу, чтоб она сюда вернулась.

Аныс вздохнула.

– Где ж она жить будет? Чем?

Нюргуна резко отодвинула чашку.

– Что случилось тут? Почему всем завладел князь?

– Ну, а как же?

Аныс вытерла руки подолом, присела рядом:

– Кто бы еще взял? Не я ж, не Ланкы с Варварой, не Мики. Как госпожа… Да тебе ведомо ли, что госпожа?…

– Знаю. На последнем ночлеге услыхала. Я ведь в Якутск ехала. Услышала – сразу решила: в Кыталыктах! Все равно по пути… Но ты рассказывай! Я так все знать хочу, будто всегда здесь была. Понимаешь? Почему повесилась Каменная Женщина? Как считают у вас?

– Проще простого это, Кыыс-Хотун! И объяснять нечего. Из-за хозяина. Как ушел он, исчез насовсем, да ограбил еще – золото выволок, одна осталась она, одна с черными мыслями. Я ведь прислуживала, видела многое, слышала. Как-то раз заглянула… Стоит на коленях перед иконой. Молится! Прости меня, господи, говорит. За что караешь? Я чуть не крикнула: «За Кыыс-Хотун!» А она сама: неужели за подлую девку… И всякое разное – на тебя.

– Вот как!

– Припадки у ней пошли… часто! Поняла, видно, что жить все равно ей уже не осталось.

Варваре говорит: «Свей из волоса конского веревку хорошую, толстую… ты, мол, умеешь, Варвара». «Зачем тебе?» Как взглянет… Ты же помнишь, как умела взглянуть – немеешь. Варвара свила. Она с этой веревкой в погреб, где золото прятала. Там и повесилась. Хоронили – хоть бы кто слезу обронил. Поверишь ли?

– Кто сказал, что золото взял Василий?

– Больше некому, Кыыс-Хотун! Не дурачок же мой, Беке… Он всего-то натворил, что амбар с зерном поджег. Признался мне, когда уходил. Хоть этим, сказал, отомстил за все Каменной Женщине. Он хороший, Беке. Где-то сейчас? Жду не дождусь.

– Дождешься, Аныс. Вернется. Если ждешь – вернется. Обещал вернуться?

– Обещал…

Дрова давно прогорели, суп не закипал – девушки о нем забыли. Обе с грустью смотрели в утоптанный глиняный пол, думая каждая о своем.

– Говоришь – больше некому? Почему?

– Так ведь тайну золота никто не знал. А ему Боккоя выдала. Я сама при том была, только не поняла. Вот уж кого мне жаль до слез, так это старушку нашу. Как сгинула ты, вся извелась. Во сне кричала. Себя кляла. Мол, скажи она тебе, где хозяйский клад, ты б с Василием убежала, жива была бы, счастлива. Умирать стала – приказывает: «Найди хозяина, приведи». Он в ту пору в соседнем наслеге скитался. Привела я его. Боккоя всего-то три слова – старый амбар, угол… И умерла. Я ничего не поняла. Ну, а хозяин умнее меня.

Нюргуна закрыла глаза. Как живая встала перед ней Боккоя – вечная хлопотунья, раба и наперсница Каменной Женщины. Ничего у нее не было своего – как помнит Нюргуна, о чужом пеклась. Это ее добрые руки выпестовали и Нюргуну. «Вечная память тебе, славная женщина, жертва могущественных Таскиных, вечная память тебе и любовь!..»

– Она тоже не верила, что ты погибла. Может, надеялась, что с золотом Василию легче будет найти тебя. Искал ли?…

Нюргуна не откликнулась. Откуда ей знать? Аныс истолковала ее молчание иначе.

– Вот и я так же думаю. Если б искал, отыскал бы! Зачем ему стараться. С золотом и без тебя обойдется.

– Ты, Аныс, все никак простить ему не можешь. Не пойму – чего?

– Как – чего? Да не будь его, вся твоя жизнь иначе решилась бы. Быть бы тебе наследницей, настоящей большой хотун. А так – имя одно. Как насмешка!

– Не расстраивайся. Нынче таким хозяевам, как Хоборос, не сладко. Беспокойно им. Царя сбросили – не за горами день, когда и их попросят убраться. Очень скоро случи-чится это, Аныс!

– Вижу, и ты расхрабрилась, как Беке. А заявись сюда князь Федор – что скажешь ему? У кого богатство, того и сила.

– Чужое это богатство! Награбленное!

– Известно, награбленное. Да не отнимешь.

– Верно, девка, толкуешь! – раздалось от порога.

Нюргуна и Аныс в смятении взглянули друг на дружку.

В юрту, тяжело отдуваясь, ввалился – плечистый тучный мужчина в фуражке с околышем.

– Князь Федор! – потерянно прошептала Аныс.

Нюргуна в упор разглядела вошедшего. Наслежный князь изменился мало. Может, прибавилось седины в бороде, да в полумраке юрты не разглядеть. Как умудрился подкрасться так незаметно? Не пешком же явился? Долго ли подслушивал?

– Не отнимешь… – повторил князь слова Аныс, по-хозяйски усаживаясь за стол. – Налей-ка чаю, девка. Вроде ночь, а такая духота.

Аныс покорно направилась к камельку, где на железном крюке висел остывший чайник.

– Значит, так оно и есть: явилась! Мне говорят, а я не верю.

Нюргуна удивилась: кто ее видел? Сама она в Кыталыктахе не видела никого.

– Ну, где была?

– Где б ни была, теперь я здесь.

– Ты что, дерзить надумала, что ли? Отвечай внятно и ясно. Я наслежный староста, тебе известно? Обо всех, кто приходит – уходит, по начальству должен докладывать. Посторонних в наслеге нам не надобно.

– Я не посторонняя. Я здесь жила.

– Да сбежала, как мать твоя когда-то. Какой вернулась – кто знает?

– Мать моя не убегала, ее принудили уйти. И я не по своей воле Кыталыктах оставила.

– Чья же воля была?

– Послушай, князь Федор.

Что ты все меня допрашиваешь? Пора уж и мне у тебя кое-что спросить.

Нюргуна старалась говорить как можно спокойнее. Голос ее окреп. Князь вздрогнул, и Нюргуна поняла, что не так уж уверен в себе этот самодовольный сытый человек, что за грубым напором он прячет досаду и растерянность, вызванную ее появлением. Не зря же так заторопился убедиться, действительно ли пришла она. Утра дожидаться не стал!

– По какому праву ты захватил землю и скот моей тети?

Князь набычил голову:

– Тебе, что ли, отчет давать буду?

– Именно мне. Ты захватил мою землю и скот.

Князь деланно захохотал.

– Ишь ты! Твое! Когда ж ты всем этим владела?

– Так ведь и ты не владел.

– Я прямой наследник Таскиных! Всем известно, что моя бабка была из рода Таскиных. Их род кончился, значит, добро их – мое!

– Я Таскина.

– Ты?! Да кто тебе сказал? Ты вообще неведомо кто. Кто твой отец, кто твоя мать? Ты же подкидыш! Подбросили тебя из другого наслега. Разве не знаешь? Разве покойница не говорила тебе об этом?

– Ты, князь Федор, когда-то и о моей матери на суде то же самое говорил. Всю жизнь одно и то же лжешь. А, князь? – Она чувствовала, что действует правильно, что каждое слово бьет князцу не в бровь, а в глаз – одутловатое лицо наслежного старосты побагровело. – Тот суд поверил тебе.

Да ведь это было когда? Нынче другие времена. В Якутске – слыхал? – ссыльные взяли власть. Скоро у таких, как ты, отнимать начнут, а ты все под себя гребешь. Слыхал, спрашиваю? – Да, он, несомненно, слыхал. Стал бы иначе выслушивать все эти дерзости от девчонки. – Любой в Кыталыктахе подтвердит, что я воспитывалась как дочь Хоборос Таскиной.

– Ас чего бы ей тогда тебя топить? А? Нюргуна помедлила мгновение, подбирая слова.

– Если б тетя хотела меня погубить, я б перед тобой не сидела. Не клевещи.

Князь заерзал на скамье. Видно было, что он не ожидал такого оборота. Такой Нюргуну он себе не представлял. Исчерпав все, что мог сказать в свою пользу, он решил зайти с другого конца.

– Ну, ну, ну! Нашла перед кем кулаками махать. Давай полюбовно. Я ведь, ежели разобраться, дядя твой. А? Давай мирно! – Он заискивающе улыбнулся. – Конечно, и ты наследница, кто спорит. Да ведь нужно было порядок в доме блюсти? Вот я и взялся… Ты где была? Никто не знал. Вернулась – владей. Но и мне кое-что полагается. А?

– Что же тебе полагается?

– Я так думаю: Нижний остров – весь мой. Ну, а Высокий – можно подумать. Половину Высокого, пожалуй, могу уступить. Подтаежный алас – это бабки моей, наследное. От пашни ты и сама откажешься…

– Ни от чего я не откажусь.

– Все заграбастать хочешь?

– Свое, законное – все.

– Не дури, девка! Давай полюбовно. Я и сам такой, ни с кем не делился вовеки. Но тут – дело другое! Давай полюбовно! Или еще лучше… – Он хлопнул себя по лбу. – Ну, конечно! Выходи за моего Федота, а? Вот это дело! Моя земля да эта земля… Я ж не вечен, мне на погост скоро. Все твоим станет. Какой хотун будешь! Федот-то мой – теленок. С ним сладить – раз плюнуть.

У Нюргуны в памяти всплыл сынок князя, по три года сидевший в одном классе. Вот он исподтишка дергает ее за косу. Вот по приказу попа тащит на бревно…

– Неужели твой сын до сих пор не женат?

– Не хотел жениться. Ни на ком! Все тебя ждал.

«Ври, да не завирайся, – усмехнулась Нюргуна. – Не хотят за дурака идти».

– Любит тебя! Любит!

– Я, князь, с Кыталыктахом и позавидней жениха найду.

– Найдешь чужого… как тетка твоя, наплачешься!

– Не твоя печаль.

– Значит, не хочешь полюбовно?

– Где ключ от теткиного дома? Мне жить негде.

– Смотри, девка. Раскаешься, что против меня… Не хочешь делиться – ничего не получишь! А заберешь – не жить тебе. Попомни!

– Ключ!

Князец грохнул по столу черным кулаком и вышел. Послышался стук колес. Аныс вскочила со скамьи. Лицо ее исказил страх.

– Зачем ты? Зачем так? Почему не бережешься?

Забыла, какой человек? Скрутит, изувечит, из-за угла застрелит! Бери, что дает. Не требуй многого! Не требуй!

– Успокойся, Аныс! Ничего он мне не сделает! Ты вот что… есть лошадь?

– Есть.

– Скачи, народ созови. Всех – слышишь? Всех, кто на Каменную Женщину спину гнул. Мики, Ланкы, других… Скажи: Кыыс-Хотун с ними говорить будет.

– О чем?

– Ну! Прошу тебя!

– Ладно.

Аныс решительно сунула ноги в сапоги, повязалась платком. Хлопнула дверь.

И вот они стоят перед ней – люди, которых из года в год мучил беспощадный род Таскиных. И не думала Нюргуна, что их так много. Вот Мики с Олексас и Нюкусом – как они улыбаются, сразу видно: рады, что она жива. Вот Тихон, за которого Нюргуна писала жалобу. Мастер, отливший для нее серебряные украшения… А еще больше таких, кого Нюргуна и вовсе не знает. Все они разные: кто здоров, кто болен, кто молод, кто стар, но что-то общее землится на лицах. Нюргуна понимает, что это такое. Это страх за себя, за своих детей. Несмываемый страх давно прилип к этим лицам, и очень непросто его смыть. Он кладет свою черную тень на робкую надежду, осеняющую порой их простые черты.

Нюргуна шагнула к землякам. У нее пересохло горло.

– Дорогие люди Кыталыктаха! Все вы знаете меня, кто забыл – пусть вспомнит…

Я, Нюргуна Таскина, Кыыс-Хотун, выросла в этом доме, без отца, без матери, в чужих недобрых руках. Но так вот сейчас получилось, что я стала единственной наследницей Кыталыктаха. Пусть князь Федор не лжет, он не имеет на Кыталыктах никакого права. Вы это знаете и подтвердите где угодно. Я была далеко отсюда, прошла много дорог, видела много людей. И совсем недавно я встретила одного очень умного, справедливого человека. Вам он тоже знаком. Это Иван Иванович, бывший сударский. Он передает вам привет. Много, много он рассказывал мне о себе, о своих друзьях, что они делают, чего хотят. Это лучшие люди, а хотят они счастья всем людям. Только тот имеет право на землю, кто сам работает на ней, сказал он. И я отдаю вам Кыталыктах! Владейте им, пашите, косите – для себя, для ваших семей. Разделите по справедливости землю и скот и – владейте! И защитите, если кто вздумает отнять. Не бойтесь никого! Вас много. Не вы, а вас должны бояться, хотя никому вы и не грозите. Не поддавайтесь на уговоры и посулы, не предавайте друг друга. Будьте счастливы!..

Широкая спина Ланкы мерно покачивается в такт лошадиной рыси. На ухабах подскакивают дрожки. Но Нюргуна не чувствует этого. Перед глазами – вчерашний день, с рассвета до заката. Ох, какой же это был день!

Когда крики радости поутихли, Нюргуна предложила выбрать комитет по разделу. Так учил ее Иван Иванович. «Один человек, – говорил он, – никогда не сделает такое дело правильно».

Председателем стал Мики. Очень толковым председателем. Как будто всю жизнь только этим и занимался. Никто не спорил с ним, потому что Мики хорошо знал, что у кого есть и сколько кому требуется. Все получили свое: и молодежь, и старики, и вдовые женщины. Как сияла Аныс!

– Помнишь, Кыыс-Хотун, как ты маленькой обещала мне землю?

– Я ничего не забыла, Аныс!

Дали участок и Нюргуне. Вокруг господского дома. Вместе с ним. Нюргуна взяла для матери. Хватит ей горе мыкать на чужой стороне.

– В этом доме, – сказала, – школу откроете. Когда учителя пришлют…

Хотела сказать: «Когда Василий Макарович приедет», да язык не повернулся. Где-то он сейчас?

Ну, а потом зазвенели пилы, застучали топоры. Много понадобилось вдруг колышков, вешек – межевых знаков. Долгая это была работа, сладкая. Со слезами радости на ресницах. Черными псами шныряли среди людей прихлебатели князя Федора. Сам он только взглянул на дележ и ускакал. Ничего не сказал. Зато прихвостни его так и шастали там и сям, роняя полные злобы слова:

– Чужое берете! Подавитесь!

– Грабеж среди бела дня!

– Попомните: перегрызетесь!

Никто не слушал их, не обращал внимания…

Покачивается спина Ланкы… Как два года назад. Только тогда он вез ее на смерть, а теперь – в Якутск. Новая жизнь впереди.

Что это будет за жизнь? Невозможно представить.

Аныс, провожая, заплакала:

– Увидишь Беке… скажи: жду его. Увидишь, наверно…

Вот и Ланкы тоже. Нет-нет да и обернется:

– Беке, Кыыс-Хотун, отправь домой! Нынче у нас земля своя… Холить надо ее!

Обещает Нюргуна, да не верит, что встретит Беке.

Огромен мир. Широка земля, высоко небо, длинны реки, бескрайни моря. Но человек не песчинка. От него самого зависит, затеряться ли ему, быть подневольным или свободным. Что б ни случилось, Нюргуна рабой не будет. Она – Кыыс-Хотун.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.