Текст книги "В огонь и в воду"

Автор книги: Амеде Ашар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Орфиза наградила его такой улыбкой, какой он не видел со дня охоты, на которой чуть не убилась Пенелопа.

Близкий отъезд привел Гуго в отчаяние: ему предстояло расстаться с этими местами, где он каждый день видел Орфизу, где их соединяли одни и те же удовольствия, где он дышал одним с ней воздухом, где мог угадывать ее мысли. Сколько обстоятельств будет разлучать их в Париже и как редко он будет с ней видеться!

Накануне отъезда Орфизы в Блуа и оттуда в Париж Гуго, проведя с ней последний вечер, грустно бродил под ее окнами. Его била лихорадка. Безумная мысль пришла ему в голову и овладела им с такой силой, что через минуту он уже мерил расстояние до балкона, за которым показывался изредка силуэт Орфизы: он желал получить что-нибудь от нее на память, какую-нибудь вещь, которой касалась ее рука.

По мерцанию огня он понял, что герцогиня перешла во внутренние комнаты. Через пять минут Гуго уже был на балконе, не зная сам, каким путем он туда взобрался, но с твердой решимостью не спускаться вниз, пока не найдет свое сокровище. Окно было полуотворено, он толкнул его рукой и попал в маленькую комнату, которая отделялась одной только полуприподнятой портьерой от той, куда ушла Орфиза. Его мгновенно охватил тот самый аромат, очарование которого он уже не раз испытывал: то было как бы ее собственное дыхание.

Повсюду были разбросаны ее вещи. Платье из блестящей материи, которое было на ней в этот вечер, венгерские перчатки, еще сохранявшие форму ее милых ручек, маленькие атласные башмачки, веер, которым она играла так грациозно, – все говорило ему о ней. Гуго стоял в восхищении, упиваясь видом всех этих вещей. Но в его мысли начинало закрадываться беспокойство: что, если Орфиза вдруг войдет в эту комнату и увидит его здесь? Что она подумает? Как он объяснит ей свое присутствие? Он и не подозревал, что Орфиза уже следила за всеми его движениями.

Она услышала, как открывается окно; легкий треск паркета предупредил ее, что кто-то ходит в соседней комнате. Она была слишком храбра, чтобы звать кого-нибудь на помощь: дочь одной из героинь Фронды, она не знала страха. Она подумала, не Шиври ли это, известный своей наглой смелостью, и уже схватила кинжал, готовая твердой рукой поразить его за такую дерзость; молча, приподняв портьеру, она посмотрела и задрожала, узнав Гуго де Монтестрюка. Как! Он, в ее комнатах, в такой час! Что ему нужно? Удерживая дыхание и спрятавшись за толстой портьерой, она следила за каждым его шагом. Первыми ее чувствами были гнев и огорчение: Гуго упал в ее мнении, и сердце ее сжималось от сожаления; потом она испытала удивление и нежное умиление.

После минутной нерешительности Гуго осторожно подошел к креслу, где висел венок из роз, который был этим вечером на корсаже у Орфизы. Оглядевшись вокруг, он оторвал в волнении один цветок, страстно поцеловал его и спрятал у себя на груди. Он уже хотел уйти и повесил осторожно венок на спинку кресла, когда внимание его обратилось на что-то, чего Орфиза не могла рассмотреть из-за своей портьеры. Гуго нагнулся и нежно снял с белого атласного корсажа какую-то ниточку золотого цвета – то был длинный волос Орфизы. Она улыбнулась, увидев, с каким восхищением он рассматривает свою находку, и тихонько выпустила кинжал из рук. Разве нужно было оружие против такого почтительного обожания?

Гуго достал спрятанную на груди розу и, обмотав вокруг стебелька найденный волос, завязал оба конца и спрятал опять на груди, как вор, схвативший какую-нибудь драгоценность. Он уходил тихо и уже дошел было до окна, как вдруг тяжелые складки портьеры раздвинулись и перед ним появилась Орфиза. Он сделал шаг назад, вскрикнув от ужаса.

В белом кисейном пеньюаре, с распущенными волосами, с обнаженными по локоть руками, она казалась призраком. Орфиза сама не понимала, отчего вдруг решилась показаться; какое-то новое, неиспытанное еще ощущение поразило ее; но, притворившись раздраженной, она спросила Гуго:

– По какому это случаю, граф, вы вошли сюда в такой час?.. Неужели вы думаете, что такой поступок – честный способ отблагодарить меня за гостеприимство и за мою прямую, открытую признательность вам?.. Каким путем вы попали в мои комнаты? Как? Зачем?

– Я был там, внизу, под вашими окнами… увидел свет… сердце мое забилось, мной овладело безумие… я взлез на дерево… и прыгнул с дерева на балкон…

– Но вы могли упасть в такой темноте!.. убиться насмерть!..

– Вы вот об этом думаете, герцогиня, а я не подумал!..

– Но, еще раз, зачем? С какой целью?

– Сам не знаю… Не сердитесь, ради бога! Я искал какую-нибудь из ваших вещей. Я хотел сделать из нее талисман… Мне попалась под руку роза… она была тут вот, в этом венке… я взял ее.

– Но отчего же вы прямо не попросили ее у меня?

– Как попросить у вас?! Имею ли я право на такую милость? Нет, нет, я бы ни за что не посмел! Но вы уезжаете, и я не знаю, когда опять вас увижу!.. Моя голова помутилась. Я не хотел вас лишиться… Ах! Герцогиня, я так люблю вас!

Услышав этот крик, вырвавшийся из глубины его души, Орфиза вздрогнула.

– Так вы и в самом деле меня любите? – спросила она глухим голосом. – И не в шутку сказали тогда, что хотите посвятить мне свою жизнь?

– В шутку!.. Эта любовь овладела всем моим существом с первого же взгляда; каждый день, проведенный рядом с вами, делал эту любовь сильнее и глубже… Я живу только вами и хотел бы жить только для вас… Неужели вы не поняли, не догадались, не почувствовали, что меня одушевляет не мимолетное безумие, не каприз молодого сердца, но чувство неизменное, необъятное, неведомое? Но ведь сама смелость моего поступка служит вам доказательством моей искренности. Моя надежда, моя мечта – это вы. Мечта такая высокая, что даже теперь, когда вы позволили мне стремиться к этому блаженству, я не знаю, каким чудом могу его достичь… Но мысль, что сам Бог привел меня на ваш путь, укрепляет меня и поддерживает… Ах! Если бы довольно было храбрости, преданности, всевозможных жертв, беспредельной любви, безграничного уважения, ежеминутного обожания, я, быть может, заслужил бы вас и тогда посвятил бы всю свою жизнь любви к вам!.. Взгляните на меня, герцогиня, и скажите сами, разве я говорю неправду?

Эта пламенная речь, столь непохожая на придворные мадригалы будуарных поэтов, какие привыкла слышать до сих пор герцогиня д’Авранш, увлекла ее, как порыв бури.

– Я верю вам, граф, – ответила Орфиза с живостью, – я и тогда верила вашей искренности, когда сказала вам, что буду ждать три года. Но у меня сердце гордое и одних слов мне мало! И между тем мне кажется, что если бы я любила, как вы любите, ни перед чем бы я не остановилась, ничего бы не пожалела, чтобы добиться успеха, – ни усилий, ни терпения, ни самых тяжелых испытаний. Какие бы ни возникали передо мной преграды, ничто бы меня не удержало. Я пошла бы к своей цели, как идут на приступ крепости, сквозь дым и пламя, презирая смерть. Я где-то прочла девиз одного человека, очень честолюбивого: Per fas et nefas! Я перевожу это следующими словами, которые считаю для себя законом: «Во что бы то ни стало!» Если вашу душу, как вы говорите, наполняет любовь, заставившая вас преклонить передо мной колени, то вы запомните эти слова и будете смотреть вперед, не оглядываясь назад!

Он готов был кинуться к ее ногам, но она его удержала:

– Вы, кажется, взяли у меня розу? Отдайте ее назад.

Гуго достал розу и подал ей.

– Я не хочу, чтобы отсюда уносили что-нибудь без моего согласия, – сказала она, – но не хочу также дать повод думать, что я придаю слишком большую важность простому цветку… Каков он есть, я отдаю его вам.

Гуго бросился поцеловать ее руку, но она высвободила ее и скрылась за портьерой. Гуго не осмелился последовать за ней. Но не нашел ли он в этой комнате больше, чем смел надеяться? Опьяненный любовью, обезумевший от счастья, Гуго бросился к балкону и в один миг спустился вниз.

XV
Игра любви и случая

Недаром боялся Монтестрюк минуты отъезда: он очень скоро увидел разницу между пребыванием в замке и жизнью в городе. С появлением герцогини в Париже и при дворе дом ее хотя и остался открыт для Гуго, но он мог видеться с ней лишь мимоходом и не иначе, как в большом обществе.

Молодая, прекрасная, единственная дочь и наследница знатного имени и огромного состояния, Орфиза де Монлюсон была предметом такой постоянной и предупредительной лести, такого почтительного обожания, видела у ног своих столько благородных поклонников, что не могла не считать себя важной особой, которой все позволительно. Против ее капризов никто не смел восстать, ее желаниям никто не смел противиться. Благодаря этому она была то величественна и горда, как королева, то причудлива, как избалованный ребенок.

После сцены накануне ее отъезда в Париж, оставшись наедине со своими мыслями, она сильно покраснела, вспомнив прощание с Гуго, вспомнив, как у нее под влиянием позднего часа и веяния молодости почти вырвалось признание.

Как! Она, Орфиза де Монлюсон, герцогиня д’Авранш, покорена каким-то дворянчиком из Гаскони! Она, которой поклонялись вельможи, считавшиеся украшением двора, в одно мгновение связала себя с мальчиком, у которого только и было за душой, что плащ да шпага! Гордость ее возмущалась, и, сердясь на саму себя, она давала себе слово наказать дерзкого, осмелившегося нарушить ее покой. Если он и выйдет победителем из борьбы, он сам еще не знает, какими усилиями, какими жертвами ему придется заплатить за свою победу!

С первых же дней Орфиза показала Гуго, какая перемена произошла в ее мыслях. Она приняла его как первого встречного, почти как незнакомого. Затерянный в толпе посетителей, спешивших поклониться всеобщему идолу, Гуго почти каждый раз встречал и графа де Шиври в особняке герцогини; но Цезарь, продолжая осыпать графа де Монтестрюка любезностями, тем не менее относился к нему, как вельможа к мелкому дворянину. Но у Гуго было другое на уме, и он не обращал внимания на такие мелочи. Поднявшись на третий этаж невзрачной гостиницы, где Кадур снял для него комнаты, он предавался угрюмым размышлениям и печальным заботам.

Орфиза, казалось, совсем забыла разговор с ним накануне отъезда из Мельера, и как будто бы мало было этого разочарования, причин которого Гуго никак не мог понять, – еще и жалкая мина Коклико, состоявшего у него в должности казначея, добавляла ему забот. Каждый раз, когда Гуго просил у него денег, бедный малый печально встряхивал кошелек. Из туго набитого, каким этот кошелек был еще недавно, он становился легким и тонким, а у Гуго всегда находилось множество предлогов запустить в него руку.

– Граф, – сказал ему как-то утром Коклико, – наши дела больше не могут идти таким образом: мы затягиваем пояса от голода, а вы все расширяете свои карманы; я сберегаю какое-нибудь экю в три ливра, а вы берете луидор в двадцать четыре франка…

– Вот потому и надо решиться на важную меру… Дай-ка сюда свою казну и высыпь ее на стол: человек рассудительный, прежде чем действовать, должен дать себе отчет в состоянии своих финансов.

– Вот, извольте судить сами, – ответил Коклико, достав кошелек из сундука и высыпав его содержимое перед Гуго.

– Да это же просто чудо! – воскликнул Гуго, расставляя столбиками серебряные и золотые монеты. – Я, право, не думал, что так богат!

– Богаты!.. Граф, да ведь тут едва ли остается…

– Не считай, пожалуйста! Бери деньги и беги к портному; вот его адрес, который дал мне мой любезный друг граф де Шиври. Закажи ему костюм испанского кавалера… Не торгуйся! Я играю на сцене с герцогиней д’Авранш и не хочу разочаровать ее. Беги же!

– Но что будет завтра, граф? Когда пьеса окончится?..

– Это значит оскорблять Провидение – думать, что оно оставит честного дворянина в затруднении. Вот и Кадур тебе скажет, что если нам суждено быть спасенными, то несколько жалких монет ничего не прибавят на весах, а если мы должны погибнуть, то все наши сбережения ни на волос не помогут!

– Что написано в книге судеб, того не избежать, – произнес араб.

– Слышишь? – воскликнул Гуго. – Ступай же, говорю тебе, ступай скорей!

Коклико только развел руками от отчаяния и вышел, оставив на столе несколько золотых и серебряных монет, которые Гуго поспешил смахнуть рукой к себе в карман.

Действительно, Орфиза де Монлюсон задумала разыграть пьесу у себя в особняке, выбрала героическую комедию и сама распределила роли между самыми близкими своими знакомыми. Граф де Монтестрюк, граф де Шиври, шевалье де Лудеак, даже сама принцесса Мамиани должны были играть в этой пьесе, навеянной испанской модой, всемогущей в то время.

– Судя по всему, – сказал шевалье своему другу Цезарю, – нам с тобой нечему особенно радоваться… В этой бестолковой пьесе, которую мы станем разыгрывать среди полотняных стен в тени картонных деревьев, тебе предстоит похитить красавицу, а Монтестрюку – жениться на ней… Как тебе нравится эта штука? Что касается меня, то, осужденный на смиренную роль простого оруженосца, я имею право только вздыхать по моей принцессе… Меня просто удивляет, как серьезно наши дамы, Орфиза и Леонора, относятся к своим ролям на репетициях… И нежные взгляды, и вздохи – все у них только для героя!

– Ты не можешь пожаловаться, что я пренебрегаю твоими советами, – ответил Цезарь, – но всякое терпение имеет предел… А эти репетиции произвели на мой рассудок такое действие, что я решил приступить к делу: как только разыграем комедию, я покажу себя гасконцу, а там будь что будет!

– Ты увидишь тогда, быть может, что и я не терял времени… Не на одни тирады и банты оно ушло у меня…

Еще несколько дней назад Лудеак связался с каким-то авантюристом, таскавшимся повсюду в длинных сапогах с железными шпорами и с длинной шпагой. Он всегда был одет и вооружен, как рейтар накануне похода. Его звали капитан д’Арпальер. Лудеак водил его с собой по лучшим кабакам Парижа и очень ценил.

Граф де Шиври должен был узнать все в подробностях утром того дня, на который было назначено представление. В это самое утро к нему вошел шевалье де Лудеак и, приказав подать завтрак, старательно затворил все двери. Налив два стакана, он сказал:

– Я говорил тебе на днях, что не терял даром времени, сейчас ты в этом убедишься. Что ты скажешь, если мы превратим милую комедию, в которой будем выказывать наши скромные таланты, в самую очаровательную действительность?

Цезарь недоуменно взглянул на Лудеака.

– Не понимаешь? Хорошо, я все тебе растолкую. В нашей комедии есть паша, роль которого ты призван исполнить, – паша, похищающий благородную принцессу…

– Да, знаю! Я же сам буду декламировать две тирады: одну – описывая свою пламенную страсть, а другую – изливая свою бешеную ревность.

– Ну вот! Благодаря моей изобретательности паша мавританский в самом деле похитит Орфизу де Монлюсон в костюме инфанты. Когда ей дозволено будет приподнять свое покрывало, вместо свирепого Абдаллы, паши алжирского, она увидит у своих ног милого графа де Шиври… Остальное уже твое дело.

– Но какими средствами ты думаешь достичь этого изумительного результата?

– Мне встретился человек, словно созданный для того, чтобы выручить нас в затруднительных обстоятельствах. Это солдат, готовый помочь за приличную награду. Мне сдается, что прежде он был значимой фигурой у себя на родине… Несчастье или преступление сделали его тем, кто он теперь… Он подберет себе несколько товарищей без лишних предрассудков, проберется в особняк герцогини, где его никто не заметит среди суеты и шума, расставит своих сообщников в саду, и по условленному сигналу героиня комедии, выйдя подышать свежим воздухом, попадет в сильные руки четырех молодцов в масках под предводительством моего капитана… Он встанет во главе процессии, и в одну минуту они посадят ее в заранее приготовленную карету со скромным кучером, которая будет ждать рыдающую красавицу за калиткой, а ключ от этой калитки уже у меня в кармане.

Лудеак налил стакан вина Цезарю и продолжил:

– Меня уверяли, что похищенные невинности не слишком долго сердятся на прекрасных кавалеров, умеющих выпросить себе прощение. А так как я никогда не сомневался в силе твоего красноречия, то мне кажется, что, повздыхав немного, Орфиза де Монлюсон простит наконец герцога д’Авранша.

Последние слова вызвали улыбку у графа де Шиври.

– Ну а если кто-нибудь из недогадливых рассердится и обнажит шпагу? – сказал он. – Один наш знакомый может и не понять всей остроумной прелести твоего плана!

– Тем хуже для него! Не твоя ведь будет вина, если в общей свалке какой-нибудь ловкий удар научит его, как полезна иногда осторожность! Я, по крайней мере, не вижу в этом никакого неудобства.

– Да и я тоже!

– Значит, это дело решенное и я могу сказать своему капитану, чтобы строил батареи?

– По рукам, шевалье! Дело не совсем, правда, чистое, но ведь пословица гласит: ничем не рискуя, ничего и не выиграешь.

– За твое здоровье, герцог!

К началу представления целая толпа собралась в особняке герцогини. Внимательный наблюдатель мог бы заметить среди пышно разодетого общества сухого, крепкого и высокого господина с загорелым лицом, которое разделяли пополам длинные рыжие усы с заостренными концами. Одетый в богатый костюм темного цвета и закутанный в бархатный плащ, он пробирался изредка к каким-то безмолвным личностям, шептал им что-то на ухо, и вслед за тем они рассыпались по саду или втирались в толпу лакеев, толпившихся у дверей и в передней.

Граф де Шиври, в мавританском костюме, ждал сигнала, чтобы выйти на сцену.

– Все идет хорошо, – шепнул ему Лудеак.

Раздались три удара, и спектакль начался.

Портной, к которому обратился Гуго по рекомендации Цезаря де Шиври, отличился на славу. Такого чудесного испанского костюма никогда не встречалось при дворе Изабеллы и Фердинанда Католика. Воодушевленный новизной своего положения, ярким освещением залы, великолепием нарядов, живой интригой самой пьесы, но особенно улыбкой и сияющей красотой Орфизы, Монтестрюк играл с таким жаром, что заслужил оглушительные рукоплескания. Была минута, когда, упав к ногам взятой в плен прекрасной инфанты, он клялся посвятить себя ее освобождению с таким увлечением, с таким гордым и искренним видом, что Орфиза забыла свою руку в руке вставшего перед ней на колено юного мстителя. Все общество пришло в восторг.

Этот успех Гуго, впрочем, разделял с принцессой Мамиани, которая была одета в усеянное драгоценными камнями платье султанши, обманутой своим повелителем. В одной сцене, где она изливала свои страдания после внезапно открытой неверности, она выразила жгучую ревность таким хватающим за душу голосом, что смело могла сравниться с первоклассными трагическими актрисами. Слезы показались на глазах у зрителей.

Между тем таинственный незнакомец, с которым перешептывался Лудеак, скрывался в углу залы, в тени драпировок. Глаза его сверкали, как у хищной птицы. Когда принцесса Мамиани появилась на сцене, он вздрогнул и подался вперед, как будто собравшись броситься на нее.

– Она! Она! – прошептал он.

Лицо его побледнело, судорожная дрожь пробежала по телу. Принцесса опять вышла на сцену, и опять он вперил в нее настойчиво-пристальный взор.

К концу представления Лудеак проскользнул к нему. Незнакомец, сам не сознавая, что делает, с силой схватил его за руку и спросил глухим голосом:

– Кого я должен похитить, скажите, которую? Эту брюнетку в мавританском костюме, у которой столько жемчуга и брильянтов в черных волосах?..

– Принцессу Мамиани?

– Да!.. Да, принцессу Леонору Мамиани!..

– Разве вы ее знаете?

Человек с рыжими усами провел рукой по влажному лбу.

– Я встречал ее прежде во Флоренции… но с тех пор произошло столько событий, что она мне представляется теперь вышедшей из царства теней!.. Так не ее?

– Нет… другую…

– Ту, у которой голубой шарф?

– Да, блондинку, что играет роль инфанты, – Орфизу де Монлюсон.

– А! – произнес капитан со вздохом облегчения.

Он собрался было уйти, но, одумавшись, спросил еще:

– А как зовут того молодого человека в розовом атласном костюме испанского кавалера?..

– Граф де Шаржполь.

– Незнакомое имя… Голос, что-то такое в наружности возбудило во мне давние воспоминания… Должно быть, я ошибся.

Слова эти были прерваны громом рукоплесканий: представление окончилось, занавес опустился. Незнакомец поправил плащ на плечах и, приподняв портьеру, пошел в сад.

– Скоро увидимся! – крикнул ему Лудеак, между тем как зрители, отодвинув кресла и стулья, бросились навстречу Орфизе де Монлюсон, показавшейся в конце галереи вместе с графом де Шиври и с Гуго.

Принцесса шла медленно в стороне, опустив руки под золотой вуалью.

Толпа окружила Орфизу и начала осыпать ее похвалами, сравнивая с богинями Олимпа. Дамы толпились вокруг Гуго и поздравляли его с успехом.

– Посмотрите, – сказала одна, взглянув на него влажными глазами, – вы заставили меня плакать.

– Ах, – произнесла другая, – должна признаться, что если бы со мной заговорили таким языком, с такой страстной пылкостью, с таким пленительным жаром, мне было бы очень трудно устоять.

Принцесса Леонора прошла гордо, не останавливаясь, сквозь толпу, осаждавшую ее изъявлениями восторга и удивления, и, не отвечая никому ни слова, направилась прямо к дверям в конце галереи. Через минуту она скрылась в пустом саду, где цветные огоньки дрожали между листьями.

Дойдя до темного угла, где уже не слышно было праздничного шума, она замедлила шаг и повесила голову на грудь. Теперь она вспомнила все, что перенесла во время спектакля, и две слезы скатились по ее щекам.

В эту минуту перед ней на повороте аллеи выросла тень, и тот самый незнакомец, который только что ушел так поспешно от Лудеака, коснулся ее руки.

– Орфано! – вскрикнула она. – Вы!

– Да, тот самый Орфано, который любил вас так сильно и думал уже, что у него в сердце ничего не осталось, кроме пепла! Я и не надеялся когда-нибудь встретить вас после того памятного дня, когда вы оттолкнули мою любовь. Я нахожу вас… вы плачете, и я чувствую снова, что вся кровь в моих жилах по-прежнему принадлежит нам!

– Да, давно это было!.. Сколько лет прошло? Не знаю уже; но если я заставила вас страдать, то за вас хорошо отомстили, поверьте мне! – И, склонив голову, хриплым голосом, с побелевшими губами, как будто говоря сама с собой, она продолжала: – И я тоже узнала, что такое ревность, и знаю теперь, что такое слезы!.. Как он смотрел на нее! Каким голосом он говорил ей эти стихи, в которых каждое слово – признание! И как она счастлива была, слушая его! И все это возле меня, которой он и не замечает!

Она прислонилась к дереву и помолчала с минуту.

– Не нужно ли отомстить за вас, поразить, наказать? Скажите одно слово, я готов! – прошептал Орфано.

Принцесса взглянула на него, как бы пробуждаясь от сна; потом, сделав над собой усилие, произнесла:

– Что вы здесь делаете?.. Что привело вас сюда?.. Какими судьбами вы очутились в Париже?.. Что вас выгнало из Италии?.. Откуда вы пришли? Куда идете?

Горькая усмешка искривила губы Орфано.

– Спросите лучше у этого увядшего листа, который я попираю ногой, какой ветер сорвал его с дерева. Спросите у него, куда он полетит. Причина моего несчастья носит имя… Леоноры. Я бежал от ее гнева, бежал от ее презрения… и с того дня блуждаю по свету; сегодня ведет меня ненависть, завтра толкает вперед бешеное желание убить кого-нибудь или самому быть убитым… Какая разница, кем бы я мог быть?.. вы не захотели любить меня!

– И теперь Орфано де Монте-Россо, владевший дворцами и замками, стал искателем приключений?

– И целый сонм дьявольских страстей воет вслед за ним! Маркиз стал разбойником. – Его взор отуманился. – Ах! Если бы вы захотели, однако же! Если бы жалость тронула ваше сердце, какого человека вы сделали бы из меня!..

– Но могла ли я, скажите сами, принять руку, запятнанную злодеянием?.. Ах! Мое сердце возмутилось при мысли о том, какое имя вы мне предлагаете… Сумели ли вы сохранить его, скажите?

– Оставим это, – ответил итальянец, топнув ногой. – Прошлое умерло!.. Я отдался душой и телом приключениям… Когда у меня нет своих, я охотно берусь за чужие.

– Что-то подобное и привело вас сюда? Что именно?

– Тьфу! Просто безделица!.. Какая-то женщина противится своему обожателю; ну вот я и взялся ее похитить, чтобы избавить от скучных размышлений…

– Орфиза де Монлюсон, может быть?

– Да, именно так ее мне и назвали… Блондинка, которая казалась бы хороша, если бы вас не было рядом с нею… Легкое насилие поможет ее счастью… и все кончится свадьбой… Может статься, сказали мне, что кавалер, взирающий на нее нежными очами, бросится наперекор нашим планам… Мне поручено не щадить его, и на меня не рассердятся, если удар шпаги свалит его наземь.

– А вы знаете этого кавалера?

– Видел его сейчас… Судя по его взгляду, он далеко пойдет, если только ему дадут время… его зовут, кажется, граф де Шаржполь.

Принцесса едва удержала крик, готовый вырваться у нее из груди, и сказала:

– Если бы я положила свою руку на вашу, Орфано, и попросила маркиза де Монте-Россо оказать мне услугу; если бы я попросила его в память любви, которую он питал к Леоноре в то время, когда виделся с ней в садах отца ее, во Флоренции, – скажите, оказал бы он ей эту услугу?

– И вы правда положите вашу обожаемую ручку вот на эту?

– Можете взять ее, если поклянетесь сделать то, о чем я попрошу.

– Клянусь!

Тонкая белая ручка принцессы опустилась в грубую руку авантюриста. Он медленно поднес ее к губам и прошептал:

– О! Моя молодость!

– Вы заслуживали лучшей участи, Орфано; но ничто не может исправить содеянного!.. По крайней мере, я унесу об этой встрече, которая будет, вероятно, последней для нас, хорошее воспоминание…

– Говорите, что я должен сделать?

– Я не знаю, какими средствами и с какими сообщниками вы хотите осуществить свой преступный замысел… но я не хочу, чтобы он исполнился!.. Я хочу, чтобы Орфиза де Монлюсон, у которой я живу, осталась свободной… Вы не притронетесь к ней и уйдете отсюда немедленно…

– Такая преданность у женщины к другой женщине! – вскричал Орфано. – А сейчас вы плакали, говорили о ревности! Нет, не за нее вы боитесь!.. Постойте! Не замешан ли тут мужчина?.. Мужчина этот не был ли между вами на сцене?.. Не граф ли де Шаржполь это, и не сказал ли я вам, что, быть может, в пылу схватки удар шпаги поразит его насмерть?.. Так это за него вы так боитесь?

– Ну да! Я не хочу, чтобы он умер!

– Вы не хотите!.. А почему?

– Я люблю его!

– Гром и молния!..

Орфано оттолкнул руку принцессы; гнев отразился на его лице, но в одно мгновение он овладел собой и сказал Леоноре:

– Я дал вам слово и сдержу его… Сегодня ни один волос не упадет с его головы; сегодня Орфиза де Монлюсон останется свободной, а он останется жив… но завтра принадлежит мне, и как ни велик Париж, а я сумею отыскать графа де Шаржполя.

– Один на одного, значит?

– Капитану де Арпальеру не нужна помощь, чтобы отомстить за обиду, нанесенную маркизу де Монте-Россо!.. Оставайтесь с Богом, Леонора!.. А я иду назад, к черту.

И он поспешно удалился, закутавшись в широкий плащ. Выходя из аллеи, где осталась принцесса, он встретил Лудеака.

– Я повсюду ищу вас! – воскликнул тот, заметив капитана. – Видите, вон там граф де Шиври гуляет с Орфизой де Монлюсон. Сад почти пуст; ваши люди бродят под деревьями. Самая благоприятная минута! Смотрите, вот и граф де Шаржполь там, как бы нарочно для того, чтобы его можно было задеть мимоходом. Долго ли хватить кинжалом?.. Ну же, на охоту!

Но капитан покачал головой:

– Не рассчитывайте больше на меня. Сегодня утром я был ваш, сегодня вечером я ничей; завтра – посмотрим.

Раздраженный Лудеак открыл было рот, чтобы возразить, но Орфано прервал его:

– Знаю, что вы собираетесь мне сказать: получил деньги, так и дело кончено. Я не расположен объясняться. А деньги – вот они!.. Не хочу ничего отвечать, потому что не хочу ничего делать.

Капитан вынул из кармана толстый кошелек, бросил его в ноги Лудеаку, поднес к губам висевший на шее серебряный свисток и свистнул трижды особым образом. Вдоль деревьев скользнули тени и проворно исчезли среди веселых огней иллюминации вслед за капитаном, который пошел не оглядываясь прямо к калитке сада.