Текст книги "В огонь и в воду"

Автор книги: Амеде Ашар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Я была не права; останьтесь, пожалуйста.

Гуго покачал головой. Брискетта поднялась на цыпочки и, схватив Гуго за руку, шепнула:

– Останьтесь, кто знает! Может случиться, что окно отворится и само собой!

– Нет, Брискетта! Что бы вы сами подумали о человеке, который принял бы милость, не заслужив ее?

– А если я вас сама освобождаю от вашего обещания? Если я вам скажу, что я умираю от страха, что у меня сердце разрывается на части?

– Я в восторге, милая Брискетта: это доказывает, что я победил сердце прежде, чем выиграл пари; к несчастью, данного мною слова вы не в силах мне вернуть… Я дал его самому себе и не хочу, чтобы весь этот народ имел право сказать когда-нибудь, что граф де Монтестрюк отступил.

Брискетта печально отняла руку и, чувствуя, что слезы душат ее, спрятала личико в мантилью. Гуго поехал к Большой Пустерле, провожаемый толпой народа, между тем как дамы махали ему платками со своих балконов. Маркиз де Сент-Эллис в раздумье ехал рядом с юношей.

Доехав до того места, откуда надо было начать спуск, Гуго остановился на минуту и взглянул вниз, на дно этого обрыва, будто вырубленного топором великана между двумя рядами домов. Конь вытянул шею, поднял уши и фыркнул, тоже взглянув в эту пропасть.

Маркиз посмотрел вниз через голову своего коня, который остановился над обрывом как вкопанный.

– Гм! – промычал он. – Эта прогулка могла бы войти в число двенадцати подвигов Геркулеса! – И, коснувшись руки Гуго, он спросил: – Ты твердо решился? Подумай, что тут не ты будешь защищать свою жизнь: она зависит от коня… или даже от первого камня, который попадется ему под ноги!

Вместо ответа Гуго поклонился толпе и тронул поводья. Жеребец перебрал ногами, отступил назад и взвился на дыбы. Гуго дал шпоры, конь фыркнул и нерешительно ступил ногой на скользкие камни спуска. Настало мертвое молчание. Теперь Гуго, если бы и захотел, уже не смог бы вернуться назад: негде было развернуть коня.

Такая же точно толпа, какая была наверху, собралась и внизу, на берегу реки. Сверху виден был только круп лошади, снизу – только грудь. Она как будто висела в воздухе. Каждый шаг, который она пробовала сделать вниз по обрыву, заставлял всех невольно вздрагивать. Она продвигалась медленно, со страхом, выставив уши вперед, раздув красные ноздри, копытами осторожно ощупывая голыши, прежде чем ступить на них. Иногда все четыре подковы скользили разом, конь садился назад и полз вниз по круче. На половине спуска нога попала на камень; конь споткнулся, и всем уже казалось, что человек с лошадью вот-вот оборвутся в страшную пропасть. Раздался крик ужаса, но жеребец сделал скачок и стал твердо.

– А! Как страшно! – вскрикнул Коклико. – Я уж думал, что все кончено!

– Не было написано в книге судеб, – произнес Кадур.

Маркиз не дыша впился глазами в Гуго и следил за малейшим его движением; ловкость, хладнокровие и смелость юноши были поистине изумительны.

– Подумать только, я чуть не раскроил голову этому молодцу! – прошептал маркиз. – Хорошо, что я был тогда так неловок!

Когда Овсяной Соломинке оставалось каких-нибудь десять шагов, Гуго смело пришпорил коня, и тот спрыгнул на гладкую и ровную землю. Раздались восклицания, и в одну минуту все платки и шляпы полетели вверх. Маркиз, отирая слезы, бросился к Гуго и обнял его.

Гуго оглядывался вокруг, словно ища кого-то.

– Ах да, Брискетта! – вспомнил и маркиз. – Смотри, вон она!

И он указал на Брискетту, бледную, уничтоженную, опустившуюся у подножия старого креста. Целая стена зрителей отделяла их друг от друга. Взрыв восклицаний поразил бедную девушку, и, объятая ужасом, думая, что случилось несчастье, она вскочила на ноги, увидела Гуго, вскрикнула, улыбнулась и, шатаясь, прислонилась опять к кресту. Гуго хотел кинуться к ней, но она поспешно опустила вуаль на лицо и исчезла в толпе.

X
Добрый путь

Жизнь Брискетты была весела, как песенка, нрав – светел и легок, как бегущая вода. Гуго обожал ее, и Брискетта его любила, но между ними была заметная разница. Однако же девушка поддалась очарованию любви, и если Гуго не уставал скакать между Тестерой и Вербовой улицей, то и она также не уставала дожидаться его у себя на балконе. Агриппа только потирал руки. Разве что Овсяная Соломинка мог пожаловаться.

Иногда Брискетта удивлялась такому постоянству Гуго – изо дня в день скакать к ней, несмотря ни на ветер, ни на дождь, лишь бы только увидеть ее. Девушка спрашивала себя, надолго ли хватит такой любви. Однажды утром между двумя поцелуями, когда облака принимали уже розовый оттенок на востоке, она вдруг спросила Гуго:

– Ты приедешь опять сегодня вечером?

– Сегодня вечером? Что за вопрос!.. Да и завтра… и послезавтра… и потом…

– Значит, всегда?

– Да, всегда.

– Странно!

Гуго взглянул на нее с удивлением; сердце у него сжалось.

– Что это с тобой сегодня? Не больна ли ты?

– Нет, я думаю… Должно быть, какая-нибудь неведомая мне фея присутствовала при твоем рождении…

– Это почему?

– Да потому, что каждую ночь в один и тот же час, какая бы ни была погода, каково бы ни было расстояние, я слышу твои шаги под балконом, и никогда ни на лице твоем, ни в глазах, ни в словах твоих я не подмечала ни малейшего признака усталости или скуки, ни малейшей тени разочарования или пресыщения. Каков ты был вначале, таким и остался.

– Что же в этом удивительного?

– Да все… сам факт, во-первых, а потом… да подумай сам! Знаешь ли ты, что вот уж четыре или пять месяцев ты любишь меня?

– Ну так что же?

– Но ты ведь не думаешь, однако, жениться на мне?

– Почему же нет?

– Ты… ты, Гуго де Монтестрюк, граф де Шаржполь, ты женишься на мне, на Брискетте, на дочери простого оружейника?

– Я не могу жениться завтра же – это ясно; но я пойду к матери и, взяв тебя за руку, скажу ей: я люблю ее, позвольте мне жениться на ней!

На живом личике Брискетты отразилось удивление и вместе с тем глубокое чувство. Сотни разнообразных ощущений – радость, изумление, нежность, гордость – волновались у нее в душе и отражались в ее влажных глазах, как тень от облаков отражается в прозрачной, чистой воде. Вдруг она не выдержала, бросилась на шею Гуго и, крепко поцеловав его, сказала:

– Не знаю, что со мной, но мне хочется плакать; вот точно так, как в тот день, когда ты спускался верхом с большой Пустерли… Посмотри, сердце у меня так и бьется в груди… Ах! Если бы все люди были похожи на тебя!.. – Она рассмеялась сквозь слезы и продолжила: – И однако же, даже в тот день, когда ты чуть не сломал себе шею из-за этих вот самых глаз, что на тебя теперь смотрят, ты не был в такой сильной опасности, как сегодня!

– В опасности?

– Смерть – дело одной минуты; но цепи, которые нужно носить целую жизнь и которые давят, – это ужасно! Слушай, друг мой: я не допущу, чтобы твоя мать, графиня де Монтестрюк, была огорчена твоим намерением жениться на мне и поставлена в необходимость отказать тебе, – что она и сделает, разумеется, и будет совершенно права, – но я дам тебе самое лучшее доказательство своей привязанности. Ты не поведешь меня с собой в Тестеру, но будешь по-прежнему ездить сюда ко мне, пока я сама здесь буду.

– Но…

Брискетта прервала его поцелуем:

– Ты показал мне, как сильно меня любишь… А я покажу, как ты мне дорог, оставляя тебе полную свободу… У всякого из нас своего рода честность.

Гуго ничего больше не смог от нее добиться. Заря уже занималась; Брискетта толкнула его к балкону.

Однажды некоторое время спустя Гуго застал Брискетту бледной, расстроенной, сильно озабоченной. Она стояла посреди разбросанных по комнате узлов; все шкафы были раскрыты, все ящики выдвинуты.

Девушка привлекла его к себе и сказала, подавляя вздох:

– У тебя храброе сердце, друг мой; не плачь же и обними меня… Нам надо проститься!

Гуго так и подпрыгнул.

– Разве не этим все должно было кончиться? – продолжала она с живостью. – Разве есть что-нибудь вечное? Я знаю, что ты хочешь сказать… Ты любишь меня так же, как и в первый день, даже еще больше, кажется; но ведь это первый пыл молодости, пробуждение сердца, которое забилось в первый раз. Той, которая должна носить имя графини де Монтестрюк, которая разделит с тобой жизнь, – той ты еще не видел… Ты ее узнаешь среди тысячи женщин; тогда в самой глубине души твоей что-то вздрогнет и скажет тебе: «Вот она!» И в этот день ты забудешь, что Брискетта существовала на свете.

Гуго стал было возражать.

– Хочешь услышать добрый совет? – произнесла Брискетта твердым голосом. – Заводи любовные интриги внизу и береги настоящую любовь для равных себе, наверху. Да и кроме того, видишь ли, милый Гуго, – прибавила она, склоняя голову на его плечо, – я немножко из породы ласточек… мне нужно летать… пусти же меня летать…

Она отерла украдкой бежавшие по щекам слезы. Гуго был растроган, хотя и старался не показать этого. Эта была для него первая тяжелая разлука, оставляющая рану в сердце. Брискетта продолжала с милой улыбкой:

– Сколько раз, гуляя по лесам в мае, мы с тобой видели гнезда среди кустарников в полном цвету! А куда улетали осенью те соловьи и зяблики, что строили эти гнезда? Их любовь длилась столько же, сколько длилась весна!.. Разве ты не заметил, что листья начинают желтеть, а вчера уж и снег носился в воздухе!.. Это знак. Расстанемся же, как расстались птички, и если только мои слова могут облегчить тебе грусть разлуки, то я признаюсь тебе, друг мой, что никого уже, сдается мне, не полюблю так беззаветно, как любила тебя!

– Я вижу, – сказал Гуго, озираясь кругом, – что ты и в самом деле собираешься уехать.

– Да, я еду в Париж с матерью одного молодого господина, которая очень ко мне привязалась.

– Точно ли мать, а не сын?

– Мать, мать… Сын – совсем иначе.

– Он тебя любит?

– Немножко. Лгать тебе я не хочу.

– И ты едешь?

– Париж так и манит меня. У меня просто голова идет кругом, когда я о нем подумаю… Такой большой город… и Сен-Жермен близко, а чуть дальше Фонтенбло, то есть двор!

Брискетта крепко поцеловала Гуго. Слез она не могла удержать, и они катились по ее щекам.

– Если мы с тобой там встретимся когда-нибудь, ты увидишь сам, как я тебя люблю! – сказала она. – Одно хорошее место есть у меня в сердце, и место это всегда твое. – И потом, вырвавшись из его объятий и положив обе руки на его плечи, она добавила: – А ты меть повыше!

Отъезд Брискетты оставил большую пустоту в сердце и в жизни Гуго. Ни охота, ни беседа с маркизом де Сент-Эллисом не могли заполнить этой пустоты. Фехтование с Агриппой или с Коклико, разъезды без всякой цели с Кадуром также не развлекали его. Какое-то смутное беспокойство мучило юношу. Париж, о котором говорила Брискетта, беспрестанно приходил ему на ум. Молодая кровь кипела в нем и бросалась ему в голову.

Агриппа заметил это прежде всех. Он пошел к графине де Монтестрюк в такой час, когда она бывала обыкновенно в своей молельне.

– Графиня, я пришел поговорить с вами о вашем сыне, – сказал он. – Вы хотели, заперев его в Тестере, сделать из него человека. Теперь он человек; но разве вы намерены вечно держать его здесь, при себе?

– Нет! Тестера годится для нас с тобой, кому нечего уж ждать от жизни, но Гуго носит такое имя, что обязан преумножить его славу.

– Не в Арманьяке же он найдет возможность сделать это… а в Париже, при дворе.

– Ты хочешь, чтобы он уехал… так скоро?

– В двадцать два года граф Гедеон, покойный господин мой, уже бывал в сражениях.

– Правда! Ах! Как быстро летит время!.. Дай же мне срок. Я считала, что совсем уже привыкла к этой мысли, а теперь, когда разлука так близко, мне, напротив, кажется, что я прежде никогда о ней и не думала.

Графиня стала пристальнее наблюдать за сыном и скоро убедилась сама, что то, чего ему было довольно до сих пор, больше его не удовлетворяет.

Как-то вечером она решилась позвать Гуго. Всего одна свеча освещала молельню, в которой на самом видном месте висел портрет графа Гедеона в военном наряде, с рукой на эфесе шпаги.

– Стань тут, дитя мое, перед этим самым портретом, который на тебя смотрит, и выслушай меня внимательно. – Графиня подумала с минуту, а затем продолжила: – Как ты думаешь, исполнила ли я, как следовало, свой материнский долг?

– Вы!.. О боже!

– Награда моя, милый Гуго, в этом самом восклицании твоем и в твоем взгляде. Итак, если ты, дитя мое и, следовательно, судья мой, если ты думаешь, что я выполнила свой долг честно перед очами Всевышнего, то должен выслушать меня со всем вниманием.

Она сделала над собой усилие, чтобы подавить волнение, и знаком подозвала сына ближе:

– Прожив под одной крышей долгие годы, пока Господь позволял тебе запасаться силами и здоровьем, мы должны теперь расстаться. Для тебя, в твои годы, это просто поездка… для меня – все равно что разлука навеки… Я покоряюсь ей, однако, для твоего блага.

– Отчего же навеки, матушка? Я ведь не уеду из Франции; поездка дело не вечное… я снова вернусь в Тестеру.

– Надеюсь, что Господь дозволит мне еще раз увидеть тебя здесь, но, если суждено иначе, ты все-таки иди своим путем. Я все уже приготовила… В этом кошельке сто золотых, с которыми ты сможешь прожить первое время… У тебя есть конь и шпага. Господь пошлет остальное; быть может, с Его помощью ты поднимешь наш дом из развалин. Я сделала тебя человеком; ты сам сделаешь себя главой семейства.

– Ручаюсь вам, по крайней мере, что посвящу этому все свое мужество, все терпение, всю волю, которым вы меня научили.

Гуго сел у ног матери, как в детстве. Она взяла его за руки, устремила на него влажный и глубокий взор и продолжила тихим голосом:

– Не стану давать тебе пустых советов: ты сам знаешь, какая кровь течет в твоих жилах… этого довольно. Один совет, однако же, один только, навеянный мне той книгой, которую ты так любил читать в детстве. Помнишь ли ты историю сказочного корабля «Арго», на котором люди храбрые, неустрашимые плыли к далеким берегам за золотым руном?

– Еще бы не помнить!.. Ни море, ни дальнее расстояние, ни тысячи опасностей – ничто не остановило аргонавтов, и они вернулись победителями, завоевав сокровище.

– Ну, мой милый Гуго, каждый человек, вступающий в жизнь, должен видеть впереди свое золотое руно. Имей и ты свое и никогда не теряй его из виду: пусть оно будет целью твоих усилий и стремлений. Одним это золотое руно, благородная мечта души мужественной, представляется в виде женщины, с которой они хотят соединиться на всю жизнь и которая является для них олицетворением всего прекрасного и доброго на земле. Если и ты ищешь того же – да пошлет тебе Господь такую подругу, которая заслуживала бы всех жертв, какие ты принесешь, чтобы добиться ее; да будет она из хорошего рода и доброй христианкой, которая сможет воспитать твоих детей в святых истинах веры. Но смотри больше на сердце, нежели на лицо. И если ты найдешь такую, какой желаю тебе я, твоя мать, отдайся ей весь и навсегда! Но если душа твоя стремится не к женщине, если ее одолевает честолюбие – избирай высокое и великое, не унижайся до жалкой и презренной наживы; пусть это будет такое дело, в котором тебе предстояло бы побеждать опасности, кровью своей жертвовать ради славы, короля, родины, веры. Итак, выбери свое золотое руно… Но, будь то женщина или честолюбие, иди всегда прямым путем и оставайся чистым, без пятна, чтобы заслужить победу.

– Я заслужу ее, матушка.

– Да услышит тебя Господь!

Она привлекла его к сердцу и долго обнимала.

– Теперь, сын мой, помни также, что бывает и такое несчастье, которого ничем не одолеешь. Храбрость бывает иногда побеждена, терпение истощается, воля устает; многие возвращаются с битвы израненные, обессиленные! Если и на твоем пути встанут преграды неодолимые, ну… У тебя останется еще Тестера. Окрестные поля дают тысячи полторы ливров в год. Будет, значит, приют и кусок хлеба у старика… Но прежде чем ты станешь искать здесь убежища, борись до конца и начинай двадцать раз сначала, пока у тебя останется хоть капля крови в жилах, хоть капля жизни в сердце.

Когда Гуго встал, графиня увидела по выражению его лица, что сын понял ее.

– Ступай теперь, – сказала она ему, – и готовься к отъезду; если что-нибудь решил, не надо откладывать.

Маркиз де Сент-Эллис прежде всех узнал об этом решении.

– Ну молодец, – сказал он графу Гуго, – ты выбрал себе хороший путь!.. Мне сдается, что и я скоро увижусь там с тобой; я думал было проучить принцессу, но чувствую, что сердце готово уже сдаться. Если узнаю, что она в Париже, мы скоро увидимся.

Маркиз побежал к графине спросить, не может ли и он чем-нибудь помочь Гуго в предстоящей поездке. Он толковал, что берется снарядить своего молодого друга как следует. Графиня остановила его:

– У Гуго не будет ничего лишнего. Вы же, маркиз, дали ему испанского коня, и, сколько я слышала об этом коне, на нем он уедет далеко. От герцога де Мирпуа у него есть Тестера, где он вырос и научился постоянству и покорности судьбе. От отца у него есть шпага. Другие начинают жизнь и с меньшими средствами. Притом вы знаете мои мысли о кое-каких вещах. Я не хочу, чтобы двери отворялись для Гуго чужими стараниями; я хочу, чтобы он умел отворить их сам, пусть даже и силой. Здесь сформировался молодой человек, а там, в толпе, в сражениях, сформируется настоящий граф де Монтестрюк.

Через несколько дней после этого разговора настало утро отъезда. Графиня де Монтестрюк встретила сына в той же самой молельне. Глаза у нее были красные, но дух тверд. Она отдала сыну кошелек с вышитым гербом и снятый со своего пальца перстень.

– В кошельке, – сказала она, – сотня золотых – это все, что у меня есть, и я думала о тебе всякий раз, когда откладывала сюда день за днем столько, сколько могла… А этот перстень подарил мне отец твой, граф Гедеон де Монтестрюк, в день нашей помолвки. С тех пор я его ни разу не снимала. Тогда мне было восемнадцать лет, теперь я старуха. Сколько горя перенесла я, сколько слез пролила с того времени! Когда ты выберешь женщину, которая будет носить то же имя, что ношу я, надень ей на палец этот перстень.

Гуго опустился на колени и поцеловал ее руки.

– Еще не все, – продолжала она. – Вот письмо с черной восковой печатью. Ты отдашь его по адресу, но только в том случае, если будешь в крайней опасности или в крайней нужде. Если нет, то и не отдавай, не нужно.

Говоря это, она задыхалась, губы ее дрожали.

– Вы не сказали мне имя того, кому предназначается это письмо, матушка, а на конверте оно не написано.

– Оно написано, дитя мое, на другом конверте, под верхним. Ты разорвешь верхний только в крайнем случае, когда дело будет касаться твоей жизни или твоей чести. Тогда, но только тогда, иди к этому господину, и он тебе поможет.

– Но если его уже не будет в живых?

Графиня побледнела.

– Если так, тогда положись на Бога… тогда сожги письмо.

Она опустила руки на голову сына, все еще стоявшего перед ней на коленях, призвала на эту дорогую голову благословение свыше и, сдерживая слезы, прижала Гуго к сердцу, готовому разорваться на части.

В минуту отъезда, когда все уже было готово, Агриппа подкрался к своему воспитаннику и, отведя его в сторону, сказал ему с довольным видом, но не без лукавства:

– И я тоже хочу дать вам кое-что на память, граф. Может случиться, что вы будете рады найти у себя в кармане лишние деньги.

И старик протянул ему кошелек, порядочно набитый.

– Это что еще такое? – спросил Гуго, подбрасывая кошелек на руке и не без удовольствия слушая приятный звон монет.

– Как же вы забыли, что я по справедливости и притом в нравственных целях брал выкуп с мошенников, которые пробовали ограбить наш сундук, где ничего не было?

– Как! Эти опыты…

– Именно! И вот вам их результат. Я брал подать с мошенников, употреблявших во зло доверие старика, а честных награждал подарком. Вы можете убедиться, увы, что равновесия между злом и добром не существует! Зло – и это служит предметом самых печальных моих размышлений – сильно перевешивает.

– А ведь если бы ты ошибся, ты бы разорил нас! – сказал Гуго, смеясь от души.

– Граф, – возразил старик, – рассчитывать на бесчестность и плутовство рода человеческого – все равно что играть поддельными костями… совесть даже упрекает меня, что я играл наверняка.

– Я всегда знал, что господин Агриппа великий философ, – сказал Коклико, подойдя к ним и опуская кошелек к себе в карман.

– Разве ты тоже едешь? – спросил Гуго, притворяясь удивленным.

– Граф, я такой болван, что если бы вы бросили меня здесь, то я совсем бы пропал.

И, дернув его за рукав, Коклико указал на Кадура, который выводил из конюшни пару оседланных лошадей.

– И он тоже едет с нами; значит, нас будет трое рыскать по свету.

– Numero Deus impare gaudet[1]1
  Бог любит нечет (лат.).


[Закрыть], – проворчал Агриппа.

Через четверть часа трое всадников потеряли из виду башню Тестеры.

– В галоп! – крикнул Гуго, чувствуя тяжесть на сердце и не желая поддаваться грустным чувствам.