Текст книги "В огонь и в воду"

Автор книги: Амеде Ашар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

III
Стычка в чистом поле

Граф Гедеон поднялся по великолепной каменной лестнице, прошел длинную анфиладу комнат и в большом парадном салоне нашел герцога де Мирпуа, который встретил его без шляпы.

– Граф, – вежливо сказал герцог, – такой ранний визит доказывает, что у вас есть ко мне важное дело. Я желал бы иметь возможность и удовольствие оказать вам в чем-нибудь услугу.

– Благодарю вас за любезность, герцог, – ответил граф де Монтестрюк, – дело касается меня, но вас еще больше.

– Меня?

– Сейчас я все объясню. Простите мне прежде всего, что я вызову у вас тяжелое воспоминание… У вас есть дочь, герцог?

Герцог де Мирпуа побледнел и ответил:

– Ее уж нет больше, граф; она не умерла, а посвятила себя Богу, и каждый день я ее оплакиваю, думая о том, что она жива, но я никогда больше ее не увижу.

– Я знаю, какой удар обрушился на ваш дом… знаю имя мерзавца, который совершил преступление! Меня удивляет одно только – что он еще жив.

– У меня нет сына… я гнался за человеком, о котором вы говорите, догнал его!.. Вы знаете историю дона Диего, граф; со мной было то же… Он сломал мою шпагу и сохранил мне жизнь, а у меня нет Сида, который мог бы отомстить за меня.

– Ну а если бы кто-нибудь вам сказал: «Я убью барона де Саккаро или сам погибну», что бы вы ему дали за это?

– Этот дом, мои замки, мои имения… все, все!

– Всего этого слишком много. Оставьте себе имения и замки, оставьте себе этот дом… Я берусь убить барона де Саккаро, немножко за себя, больше за вас, но мне не нужно ничего из всех ваших богатств… я прошу только вашего покровительства для женщины и для ребенка.

– Мой дом будет для них открыт, даю вам слово. А как зовут эту женщину?

– Графиня де Монтестрюк, которая сегодня же вечером, может быть, овдовеет и приведет к вам моего сына.

Герцог с удивлением взглянул на графа и спросил его:

– Значит, все, что рассказывают, правда?

– Да, герцог, я разорился; сегодня ночью я оставил свои последние деньги в игорном притоне… Мне стыдно и страшно подумать об этом, но именно потому, что я так дурно жил, я хочу хорошо умереть… Кровь, говорят, смывает всякую грязь, а моя кровь прольется сегодня, наверное, до последней капли.

– Но этот барон де Саккаро… вы разве знаете, где он теперь?

– Я, знаю, по крайней мере, как напасть на его след… Еще до наступления вечера я, наверное, настигну его… А если я вернусь… тогда посмотрим!..

Герцог де Мирпуа раскрыл объятия, и граф бросился ему на грудь. Через минуту Монтестрюк пошел к двери с высоко поднятой головой.

– Да сохранит вас Бог! – воскликнул герцог.

Очутившись снова на улице и сев на коня, граф де Монтестрюк вздохнул полной грудью: совесть говорила ему, что он поступил благородно. Проезжая мимо собора, на верху которого блестел крест в лучах утреннего солнца, он сошел с коня и, бросив поводья Францу, взошел на паперть и преклонил колени. Джузеппе последовал за ним и сделал то же. «Барон де Саккаро – человек суровый, – сказал себе граф Гедеон, – если он убьет меня, я хочу, насколько возможно, спасти свою душу от когтей дьявола».

Выехав за ворота Лектура, три всадника очутились в поле и поехали в ту сторону, где видели накануне зарево от пожара, к Ошу.

– Ты знаешь, что задумал господин? – тихо спросил Франц у Джузеппе.

– Нет, но, наверное, какую-нибудь чертовщину.

Встречая по дороге крестьян, граф де Монтестрюк спрашивал у них, не знают ли они, где можно встретить барона де Саккаро. Услышав это страшное имя, некоторые бледнели. Барона видели в окрестностях Сен-Кристи, где он ради забавы сжег прошлой ночью четыре или пять домов.

В Сен-Кристи граф увидел еще тлеющие развалины четырех или пяти домов, вокруг которых горевали и плакали бедные женщины с маленькими детьми.

– А я проиграл этой ночью шесть тысяч пистолей! – вполголоса произнес он, злясь на самого себя; потом, успокоив свою совесть мыслью о том, что он затеял, он крикнул им: – У меня нет для вас денег, но, если только это может вас утешить, я клянусь вам, что проклятый барон не причинит вам больше зла! А пока ступайте к герцогу де Мирпуа, в его дом в Лектуре, и он, наверное, поможет вам в память обо мне.

Сказав это, граф Гедеон пустился дальше. Цыгане, тащившие за собой вереницу растрепанных лошадей и облезлых ослов с десятком полунагих ребятишек, шлепавших по грязи, сообщили ему, что барон со своей шайкой поехал к Сен-Жан-ле-Конталю, в трактир, хозяин которого славится умением жарить гусей.

– Кто тебе сказал это? – спросил граф у цыганки, которая отвечала ему за всех.

– Да он сам. Я ему ворожила..

– И что же ты ему предсказала?

– Что он проживет до ста лет, если только дотянет до конца недели.

– А какой день сегодня?

– Суббота.

– Ну, ну! Может статься, что он долго и не протянет! А что он дал тебе?

– Два раза стегнул кнутом. За это я плюнула ему вслед, да еще перекрестилась левой рукой.

Граф уж было отъехал, но вернулся и спросил:

– А сколько мошенников у него в шайке?

– Да человек двадцать, и все вооружены с ног до головы.

– Эх! А нас всего трое! – сказал граф, а потом, выпрямляясь в седле, прибавил: – Да, трое; но один сойдет за четверых, вот уже двенадцать, а двенадцать душ со мной сойдут и за двадцать; выходит – счет ровный.

Он снял с шеи золотую цепь и отдал цыганке:

– Карман пуст, но все-таки бери, и спасибо за известия.

Цыганка протянула руку к графу, который уже поскакал дальше, и крикнула ему вслед:

– Пошли тебе Господи удачу!

Услышав это, граф снова остановился и повернулся к цыганке со словами:

– Черт возьми! Да кто же лучше тебя может это знать? Вот моя рука, посмотри.

Цыганка схватила руку графа и, внимательно на нее посмотрев, задрожала. Франц наблюдал за ней с презрением, Джузеппе – со страхом.

– Вот странная штука! – сказала наконец цыганка. – На руке у дворянина те же самые знаки, что я сейчас видела на руке у разбойника.

– А что они предвещают?

– Что ты проживешь долго, если доживешь до завтра.

– Воля Божья!

Граф кивнул цыганке и, не дрогнув ни одним мускулом, поехал дальше.

Уже собор Ошский показался на горе с двумя своими квадратными башнями, когда граф Гедеон подозвал знаком обоих товарищей и спросил:

– А что, вы очень дорожите жизнью?

Франц пожал плечами и ответил:

– В пятьдесят-то с лишним лет! Есть чем дорожить! Я с трудом могу одолеть пять или шесть кружек… Съем трех каплунов – и отяжелею, а если не просплю потом часов восемь или десять, то голова после трещит… Надоело!

– А ты, Джузеппе?

– О! Я, – сказал итальянец, – также, как и он! К чему жить в мои годы? Недавно проскакал тридцать миль – и схватил лихорадку… Вот на ночлеге хорошенькая девочка налила мне стакан… Она улыбалась, зубки у нее блестели, как у котенка. А я заснул, положив локти на стол… Совсем не стало во мне человека!

– Значит, вы согласны отправиться в путь, откуда не возвращаются назад?

– Вот еще! Раз вы едете, то и мы не отстанем. Правда, Франц?

– Еще бы!

– Если так, то будьте готовы…

– А куда мы едем? – спросил Джузеппе.

– В трактир, где барон де Саккаро пирует со своими разбойниками.

– Их двадцать, кажется, а с ним выходит двадцать один, – сказал Франц.

– Или мы его убьем, или он нас спровадит на тот свет.

– Что я тебе говорил? – проворчал Джузеппе на ухо товарищу.

Три всадника, оставив Ош справа, въехали в долину, которая ведет в Сен-Жан-ле-Конталь. Все трое вынули свои шпаги и кинжалы из ножен, чтобы увериться, что концы у них остры и лезвия отточены. Осмотрели заряды в пистолетах и, успокоившись на этот счет, пустились дальше.

– Видите, молодцы, – сказал граф, – шесть зарядов – это шесть убитых. Останется четырнадцать, пустяки для нас с вами…

Скоро они доехали до того места, где начинались дома Сен-Жан-ле-Конталя. Женщины и девушки с криком разбегались во все стороны; дети плакали, догоняя их и падая на каждом шагу.

– Вот лучшее доказательство, что тот, кого мы ищем, еще не убрался отсюда! – сказал граф Гедеон.

Он остановил за руку бежавшую по улице женщину с узлом платья. Та упала на колени, думая, что пришла ее смерть.

– Встань и расскажи, что там происходит, – обратился к ней граф.

– Ах, боже мой! Сам дьявол напал на нас!

– Да, дьявол или барон – это одно и то же. Что же он там делает?

– А все, что не позволено делать, добрый господин. Сначала ничто не предвещало беды: вся ватага казалась усталой и толковала, что пора спать; начальник велел приготовить обед, когда они проснутся. Трактирщик поставил кастрюли на огонь, а во дворе накрыли большой стол. Но как только они открыли глаза и выпили несколько бутылок, то стали настоящими язычниками…

– Совсем пьяные, значит?

– Совершенно!

– Ну, тем лучше!

– Они собираются разграбить деревню ради забавы. Послушайте-ка!

В самом деле, слышался сильный шум и выстрелы. Перепуганный скот бежал из деревни с отчаянным ревом. Граф поехал к деревне, сказав своим спутникам:

– Берегитесь, пляска начинается! Держите руку на пистолете и, как только я подам сигнал, не зевайте!

– А какой же будет сигнал?

– Черт возьми! Шпага наголо! Как только я ее выну – стреляй в разбойников и руби их!

Они приехали на главную улицу Сен-Жан-ле-Конталя, в конце которой стоял трактир, прославившийся жареными гусями. Повсюду царил страшный беспорядок. На жителей напал панический ужас. Чтобы добраться до трактира «Золотой карп», надо было двигаться навстречу бегущим.

Через растворенную дверь виден был барон на коне; он осушил целый кувшин вина и смеялся во все горло. Вокруг него ломали мебель, бросали посуду за окно. Несколько разбойников гонялись за служанками, которые не знали, куда спрятаться; стол был опрокинут, несколько бочек расстреляно из пистолетов, и вино лилось ручьями на пол. Негодяи, упав на колени, пили прямо с пола. Там и сям солдаты торопливо совали в мешки награбленные вещи.

Наконец те, кто держался еще кое-как на ногах, сели на коней и выстроились подле барона де Саккаро, красного, как пион. Другие направились, качаясь, на конюшни и вышли оттуда, таща лошадей за поводья.

– Все крепки и славно вооружены, – сказал Франц, – и не двадцать их, а тридцать!

– Ну, тем забавнее будет. На балу, ты сам знаешь, чем больше танцующих, тем веселей, – отозвался Джузеппе.

Выстроив кое-как свою банду, барон крикнул:

– Теперь, мои барашки, на охоту за хорошенькими девочками и за прекрасными денежками! Кто меня любит – за мной!

В ответ раздалось «ура», но в ту минуту, как отряд двинулся с места, во дворе появился граф Гедеон в шляпе, надвинутой на самые брови, а за ним Франц и Джузеппе. Барон, уже ехавший к воротам, увидел его.

– А! Граф де Монтестрюк! – вскрикнул он.

– Он самый!

– Тысяча чертей! Помоги же моей памяти!.. Ведь это тебя я сбросил наземь как-то вечером на дороге в прошлом году?

– Да, напав на меня сзади и неожиданно.

– Военная хитрость, мой друг, военная хитрость! Какими судьбами ты оказался здесь?

– Я оказался здесь потому, что искал тебя.

– Ну, ты меня нашел; чего же ты хочешь?

– Хочу убить тебя.

Шпага графа блеснула в правой руке, а из пистолета, который он держал в левой, он выстрелил в бандита, стоявшего у него на дороге. Тут же раздались еще два выстрела, а за ними с быстротой молнии еще три. Шесть человек упало.

И тут с криком «Бей! Руби!» – старинным боевым кличем своего рода – граф де Монтестрюк бросился прямо на барона. В то же время со шпагами наголо Франц и Джузеппе кинулись на прочих бандитов.

Ошеломленные стремительной атакой, расстроенные внезапным падением шестерых товарищей, всадники барона позволили нападавшим прорвать свои ряды, и еще двое свалились с коней от первых же ударов. Но увидев, что против них всего трое человек, они кинулись вперед. Тут произошла страшная свалка; раздавались крики, стоны, проклятия, бешеные удары шпаг и глухой шум тяжелого падения тел на землю.

Граф Гедеон перескочил через солдата, которого свалил первым выстрелом, и схватился с бароном де Саккаро. Это был крепкий рубака, владевший отлично и шпагой, и кинжалом, но он ослабел от попойки, рука его потеряла гибкость и твердость; кроме того, у графа было еще и то преимущество, что он готов был умереть, лишь бы только убить врага.

Удар сыпался за ударом; уже кровь лилась ручьями с обоих, но по тому уже, как граф вертелся около барона, грозя ему и рукой, и шпагой, и кинжалом, быстро нападая и так же быстро отражая удары, можно было догадаться заранее, на чьей стороне окажется победа. Она пришла бы еще скорее, если бы время от времени один из людей барона не отделялся от общей схватки, где бились Франц и Джузеппе, чтобы броситься на графа, которому приходилось еще и от него защищаться, а между тем барон мог хоть немного передохнуть; но силы его заметно истощались, кровь лилась из ран, и он уже с трудом держал шпагу.

Пришла наконец минута, когда уставшая рука барона опустилась и открыла задыхающуюся грудь. Быстрее молнии граф Гедеон нанес удар, распорол барону горло и сбросил окровавленного наземь.

– Мертв! – крикнул он.

Увидев смерть начальника, еще кое-как державшиеся люди барона ударились в бегство. Франц и Джузеппе и не думали гнаться за ними. Окруженные мертвыми и умирающими, они протянули друг другу руки.

– Ну, каково тебе, брат? – спросил Франц у Джузеппе.

– Нехорошо, брат! А тебе?

– Еще хуже, если это возможно…

Граф подъехал к ним, едва держа в руке окровавленную шпагу, затем вдруг побледнел и на минуту закрыл глаза. Он открыл их и, сделав над собой усилие, чтобы не упасть, сказал:

– Кажется, мой счет сведен.

Франц и Джузеппе соскочили с седел, не думая о своих ранах, и сняли графа с коня; они положили его на солому, покрытую собранными наскоро плащами. Несколько жителей, увидев, что побитые разбойники скачут сломя голову из деревни, подошли к трактиру. Кто был посмелей, вошел во двор, глядя на раненых, считая мертвых, перескакивая через целые лужи крови. Двое или трое бродили вокруг барона, удивляясь его огромному росту и еще пугаясь свирепого выражения, так и застывшего на его лице. Они показывали друг другу страшную рану у него на шее.

Маленький человечек в черном плаще, вышедший из погреба, приблизился к графу Гедеону, согнув спину.

– Я немного лекарь, кое-чему учился в Испании, – сказал он, – покойный барон де Саккаро – да приимет Господь его душу! – возил меня с собой на всякий случай…

Джузеппе подтолкнул его к графу.

IV
Обещание сдержал смертью

Маленький человечек в черном опустился на колени, расстегнул платье графа, положил его на спину, потом на живот, внимательно осмотрел раны и затем сказал:

– Все это пустяки, граф. Я знаю секрет кое-каких мазей, и все бы уладилось, но, к несчастью, у вас на левом боку, между третьим и четвертым ребром, сквозная кинжальная рана дюйма в четыре или в пять.

– Смертельная? – спросил граф.

– Да, судя по всему, дело плохо.

– Сколько еще я проживу?

– С помощью Божьей и с моими заботами о вашей милости, до… до вечера, граф.

– Успею ли я, по крайней мере, исповедаться и принять причастие?

– Да, если вашей милости не слишком много нужно рассказывать попу.

– Только то, в чем порядочный дворянин может сознаться… Эй! Франц!

Франц подошел. У бедного рейтара были слезы на глазах.

– Садись на лошадь и скачи в Жимонское аббатство; аббат – мой приятель. Пусть он пришлет мне священника… Только поторопись: смерть не может заставлять ждать.

Честный солдат, не говоря ни слова, поймал свежую лошадь, бродившую без седока, и попросил Джузеппе привязать к его ранам, которыми он весь был покрыт, смоченные водкой компрессы.

– Только бы мне туда доехать, – сказал он, взбираясь на коня.

В то время как Франц скакал в Жимонское аббатство за священником, человечек в черном, учившийся в Испании, давал графу лекарство из склянки и прикладывал к ранам разные мази, которых у него было множество. Джузеппе молча смотрел.

– Если у вас останется, – произнес наконец бедный солдат, – мне бы тоже нужно немножко.

Граф обернулся к итальянцу и, взглянув на него, спросил:

– А что, разве нам придется вместе отправляться в далекий путь?

– А вы как думаете? Я не из тех, что бегут в последний час.

По приказанию графа Гедеона бедняка положили возле него на солому, и они принялись толковать о старых походах.

Жители деревни, не заботясь об умирающих, занимались очищением их карманов и действовали удивительно ловко. Услышав, что есть чем поживиться в трактире, прочие тоже прибежали, как стая голодных собак, и с шумом и криками принялись стаскивать платье с мертвых.

– Смотри не вздумай умереть первым! Ведь нужно же будет кому-нибудь привезти меня домой, в Монтестрюк; я на тебя рассчитываю, – сказал граф, обращаясь к Джузеппе.

– Ну еще бы! Ведь господин всегда должен идти впереди!.. Я могу и подождать.

Вдруг раздался шум на улице, и толпа расступилась: это Франц возвращался во всю прыть, одной рукой держась за седло, а другой хлестая лошадь запыхавшегося святого отца. Франц подъехал прямо к графу Гедеону и сказал:

– Вот и священник!

Едва он это выговорил, как свалился на землю. Его рот судорожно сжался, он раскрыл глаза и больше уже не шевелился.

Джузеппе, приподнявшись, перекрестил бедного товарища.

– Вот и первый, – прошептал он.

Граф приподнялся и сел, а священник возле него.

– Святой отец! Я делал не много добра, и редко; много зла, и часто; но никогда и ничего против чести… Я умираю добрым католиком. Вот сейчас только я избавил свет от гнуснейшего мошенника.

– Знаю… знаю, – кивнул священник.

– Надеюсь, что это мне зачтется там, на небесах.

Священник нерешительно покачал головой; потом, наклонившись к умирающему, спросил:

– Раскаиваетесь ли вы в грехах своих, сын мой?

– Горько раскаиваюсь.

Священник поднес распятие к губам графа, который набожно его поцеловал, потом перекрестил большим пальцем его лоб, уже покрывшийся липким потом. Окончив исповедь, граф попросил верного Джузеппе достать ему лист бумаги, перо и чернильницу. Человечек в черном, не сводивший с него глаз, достал все это из кожаного футляра, висевшего у него на поясе, и, положив бумагу на колени раненому, сказал боязливо:

– Не нужно, однако же, писать слишком долго.

– Вы полагаете?

– Я говорю это из предосторожности. Я только что щупал вам пульс: если вы надумаете писать красивые фразы, то не успеете поставить подпись.

Джузеппе, собравший последние силы в эту торжественную минуту, приподнял графа, который взял перо и довольно твердой рукой написал три строчки, поставил подпись, свернул лист вчетверо и приложил на горячий воск, накапанный на бумагу черным человеком, большой золотой перстень с гербом.

– Есть у меня еще время? – спросил он.

– Да, немного… не столько, как в первый раз.

Граф взял еще лист бумаги и тем же пером написал:

«Графиня, я умираю христианином, хоть и жил хвастуном; простите мне все зло, которое я вам сделал… Вверяю вам сына».

Затем, обращаясь к Джузеппе, он сказал:

– Эти два письма отдай графине де Монтестрюк, жене моей, а этот перстень – моему сыну.

Граф опустился на солому, закрыл глаза, сложил руки; губы его слабо шевелились. Джузеппе стал на колени и положил подле графа его обнаженную шпагу. Все молчали во дворе. Священник читал отходную.

Вдруг граф открыл глаза и, взглянув на Джузеппе, сказал твердым голосом:

– До свидания!

Дрожь пробежала по всему его телу.

– Приими, Господи, душу его! – произнес священник.

– Вот и второй! – прошептал итальянец.

Джузеппе обернул тело господина в плащ и, положив его на носилки, направился к замку Монтестрюк. Шествие двигалось медленно; Джузеппе ехал верхом, держа лошадь графа в поводу. Он спрятал оба письма на груди, а перстень в поясе. Время от времени у него кружилась голова, но он не поддавался, говоря себе: «Все равно доеду».

К концу ночи он увидел стены замка, выступающие из мрака.

– Кто идет? – крикнул часовой, заметив толпу людей, подходивших к воротам.

– Благородный граф де Шаржполь, мой господин, возвращается мертвым в свой замок.

Подъемный мост опустился, и процессия перешла ров.

Если бы Джузеппе вместо того, чтобы войти через ворота, взял по тропинке, огибавшей скалу, на которой возвышалась стена замка, он, может быть, различил бы две обнявшихся тени в черной раме окна, наверху большой башни. Графиня обнимала графа де Колиньи и никак не могла с ним расстаться.

– Итак, настал час проститься, – говорила она, – и навсегда!

– Не навсегда, Луиза, я вернусь.

Она качала головой, и слезы текли по ее лицу.

– Нет, нет! Вы не вернетесь… Арманьяк далеко… а в Париже так хорошо!

Ее душили рыдания; ничто не могло унять ее отчаяния – ни клятвы, ни обещания.

– Я чувствую, – говорила она, – что никогда больше вас не увижу!

Бледный свет, предвестник утра, забрезжил на горизонте.

– Вот уж и день! – сказала Луиза, вздрогнув, обняла Колиньи в последний раз и произнесла: – Прощай!

Она прильнула губами к его лбу и безмолвно указала на веревку у окна.

Тут со стороны ворот послышался шум, потом завизжали цепи подъемного моста и раздался стук упавшего помоста.

– Боже! – воскликнула графиня. – Это, может быть, граф де Монтестрюк!.. Ступайте! Ступайте!

Графиня стояла, задыхаясь от страха, у окна, пока граф де Колиньи не спустился по веревке и не скрылся в лесу. Дрожащей рукой она схватила веревку и, притянув ее наверх, спрятала в сундук. Едва она успела затворить окно, как в дверь постучали.

– Кто там? – спросила она глухим голосом.

– Это я, Джузеппе, ваш слуга, с поручением от графа де Монтестрюка, моего господина.

Луиза отперла дверь, и Джузеппе со шляпой в руке, бледный, расстроенный, вошел в комнату.

– Графиня, – сказал он, кланяясь, – вот письма, которые граф приказал мне вручить вам. Кроме того, он просил передать этот перстень его сыну.

Графиня взяла у него из рук письма и перстень.

– Но сам граф?.. – спросила она наконец.

– Граф следует за мной. Извольте взглянуть.

Джузеппе раздвинул складки портьеры и показал графине носилки, поставленные слугами посреди комнаты. На них лежало тело графа. Из груди Луизы вырвался крик:

– Умер!

– Умер со шпагой в руке, как дворянин и как солдат.

В нескольких словах Джузеппе рассказал ей, как, проведя ночь за картами в Лектуре, граф отправился на рассвете искать барона де Саккаро и как, застав его в Сен-Жан-ле-Контале, напал на него и убил.

– Тогда граф и написал письма, которые я обещал доставить вам. Потом он скончался от ран, получив отпущение грехов.

Луиза упала на колени, закрыв лицо руками.

– Теперь, графиня, мое поручение исполнено и я могу идти.

И Джузеппе тяжело опустился на пол возле своего господина.

– Вот наконец и третий! – сказал он.

Служители, принесшие носилки, уже ушли. Графиня осталась одна с двумя трупами; кое-как она дотащилась до окна, ухватилась за него и с трудом выпрямилась. Вдали по дороге неслось облако пыли.

– Ах! Вдова и одна! – Луиза подошла к столу. – Но я могу написать, послать к нему верхового, вернуть его…

Она уже готова была опустить перо в чернила, но бросила его.

– Как! Я предложу ему руку и вместе с ней заботу о разоренной женщине!.. Если граф де Монтестрюк искал смерти, то я могу догадаться, что у него ничего не осталось… Сделаться бременем для него, после того как была его счастьем!.. Ни за что! Я сохраню имя, которое ношу, и добьюсь, чтобы сын того, кого уже нет в живых, носил это имя с честью.

Она затворила окно и больше уже не смотрела на белое облако, исчезавшее вдали. «Теперь прошлое умерло, надо думать только о будущем», – решила она.

Графиня позвонила. Вошел слуга.

– Доложите графу Гуго де Монтестрюку, что мать желает его видеть, – приказала она.

Через минуту вошел ребенок лет семи или восьми; она взяла его за руку и подвела к телу графа Гедеона со словами:

– Отец твой умер, сын мой, мы остались одни… Помолитесь за вашего отца, граф.

Скоро зазвонили колокола капеллы и церкви и возвестили вассалам графа де Шаржполя о смерти господина. Со всех сторон сбежались они преклонить колени у гроба, покрытого черным бархатом с фамильным гербом и окруженного сотнями свечей. Но за толпой слуг показались и жиды с кривыми лицами, и жадные, как волки, ростовщики.

Графиня приняла их сама и, указывая на длинные столы, поставленные во дворе, сказала им:

– Идите и ждите; завтра замок будет ваш, сегодня он принадлежит смерти.

Похоронное пение раздавалось под сводами капеллы, наполненной дымом ладана. Графиня пробыла в ней целые сутки, преклонив колени на голых плитах, опустив покрытую вуалью голову, сложив руки в молитве.

Когда она покинула капеллу, она была уже не той женщиной, какой вошла туда. Лицо ее было бледно, как мрамор, и в заплаканных глазах светилась твердая решимость. Кротость и мягкость черт исчезли и сменились суровостью; вместо огня молодости появилась грустная покорность судьбе. Прежде она была изящной, теперь стала величественной.

После великолепных похорон, на которые графиня отдала свои последние деньги, она велела отворить настежь двери замка и позвать тех, кого удалила накануне.

– Из всего, что здесь есть, мне ничего больше не принадлежит, – сказала она им, – можете войти; мой сын и я – мы уходим.

Взяв с собой старого конюшего и двух служителей, которые поклялись никогда не оставлять ее, вся в черном, держа сына за руку, графиня прошла твердым и спокойным шагом через подъемный мост и, не оглядываясь на эти старые стены, в которых оставляла столько воспоминаний, пошла по дороге изгнания.

Ребенок брел возле матери, поглядывая на нее украдкой в беспокойстве и смутно понимая, что случилось нечто необыкновенное. Когда исчезли из виду башни замка, он заплакал потихоньку.

Агриппа – так звали старого конюшего – не смел расспрашивать графиню, но говорил про себя, что не оставит ее, куда бы она ни пошла.

На повороте дороги, которая вела из замка Монтестрюк в окрестные поля, их ожидала запряженная сильной рабочей лошадью телега, приготовленная Агриппой по приказанию графини. Она села в нее с сыном.

– Как, графиня! В этой телеге, вы? – воскликнул Агриппа в негодовании. – Позвольте, я побегу в замок и приведу…

– Не надо! – сказала она, протягивая свою белую руку. – Разве я тебе не говорила, что все остающееся там теперь уж не мое? Слушайся же меня, как ты слушался своего господина.

Подавив вздох, Агриппа взял лошадь за узду и спросил:

– Куда прикажете везти вас, графиня?

– В Лектур, к герцогу де Мирпуа.