Текст книги "В огонь и в воду"

Автор книги: Амеде Ашар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Амадей Ашар
В огонь и в воду

I
Игорный дом в осеннюю ночь

Граф Гедеон Поль де Монтестрюк, известный также под именем графа де Шаржполя, считался одним из богатейших и счастливейших дворян южной Франции. У него были обширные владения, и хотя его предки не попали в число рыцарей – завоевателей Палестины, но он был в родстве со знатнейшими семействами королевства, которое только что было вверено Провидением рукам еще неопытного Людовика XIV.

Граф Гедеон, сын графа Ильи и внук того героя, которому их род был обязан своим величием, был богат с рождения. К несчастью, богатство это досталось ему рано вместе с такими привычками и таким горячим темпераментом, которые не знали ни усталости, ни пресыщения.

Овдовев бездетным, граф Гедеон в сорок лет опять женился, чтобы продлить род Монтестрюков; но, не жалея ни молодости, ни красоты своей жены, принялся вести прежнюю жизнь, как только она родила ему сына, окрещенного под именем Гуго Поль.

В молодости граф Гедеон бывал в Париже и в Сен-Жерменском дворце; он занимал сторону короля в смутах, сломал не одну шпагу в стычках с испанцами и громко кричал в схватках: «Бей! Руби!» – старинный клич и девиз своего дома. Вернувшись в свой замок в окрестностях Жеро, он убивал время на всякие безрассудства: на охоту, дуэли, маскарады и пиры, нисколько не заботясь о графине, которая тоскливо ждала его за стенами Монтестрюка. Дворяне, с которыми он рубился или играл в карты, любили его за ум и веселость, а мелкий люд обожал за щедрость.

Граф Гедеон, статный, щедрый, любимый окрестными красавицами, имел подобно благодетелю его рода королю Генриху завидную репутацию: он считался храбрым в такой стране, где все были храбры. Каким только опасностям не подвергал он жизнь свою; из таких только бед не выпутывался он со шпагой наголо!

В то время как начинается наша история, стали уже носиться слухи, что граф де Монтестрюк близок к разорению. Не было уж ни блистательных праздников в его замке, ни сумасшедших поездок в Тулузу и Бордо, где все привыкли видеть его с огромной свитой слуг, ни шумных охот с соседями.

Но как же он мог разориться, он – владелец стольких лесов, виноградников, лугов, ферм, прудов? Старики, сидевшие в своих наследственных поместьях, только качали головой и, жалея жену графа, говорили: «Да ведь он играл!» В самом деле, граф Гедеон играл, и играл много.

В то самое время, когда дурные слухи распространялись по провинции, граф Гедеон верхом на любимом коне выехал однажды ночью из замка Монтестрюк.

Небо было весь день мрачно. К вечеру поднялся сильный ветер. Граф Гедеон, подъехав к воротам замка, окликнул часового и велел опустить мост. Зеленая вода стояла неподвижно во рву, в тени высоких стен. На досках моста раздался стук копыт коня, который нетерпеливо грыз удила; наконец граф Гедеон очутился за рвом.

За ним молчаливо ехали два всадника. Концы их длинных рапир стучали о железные стремена. Они, как и сам граф, были закутаны в длинные плащи, а на головах у них были широкие серые шляпы времен покойного короля Людовика XIII. Граф Гедеон пустился в галоп, и оба спутника за ним. Дорога уходила в темноту, по обочинам рос густой кустарник, лошади испуганно фыркали. Скоро они прискакали к долине; тут стало немного светлее. Низкие, покрытые соломой домики смутно виднелись между деревьями.

В начале дороги, тянувшейся желтой лентой в темную долину, граф удержал свою лошадь и обернулся. На полупрозрачном небе смутно рисовались стены, куртины и башни Монтестрюка. В одном из окон замка граф будто бы увидел свет.

– Посмотри, Франц… Что это такое? – обратился граф к одному из всадников, которые тоже остановились за ним.

Франц посмотрел и ответил с лотарингским акцентом:

– Это месяц отражается в стекле.

– Да, в окне у графини. Когда я уезжал, она сидела еще со своими женщинами!..

Граф вздохнул, снова окинул замок долгим взглядом и пришпорил коня. Франц и его товарищ поскакали за графом, и на повороте дороги и замок, и окно скрылись из виду.

Все трое молча скакали, как призраки, по пустынной дороге, пригнувшись к шеям лошадей. Когда ветер врывался под складки их плащей и раскрывал их, в кобурах седел виднелись рукоятки тяжелых пистолетов. Осенний ветер нес им в лицо сухие листья, пугавшие лошадей.

Когда они подъезжали к дороге, пролегающей между Ошем и Ажаном, на горизонте вдруг показался яркий свет. Освещенные заревом в своих глухих берегах, грязные воды Жера совершенно покраснели. Граф де Монтестрюк невольно натянул повод своей лошади, и та на минуту замедлила свой бешеный галоп.

– Дом горит, – сказал он, – а может быть, и целая деревня. Опять несчастье!

Всадник, скакавший рядом с Францем, покачал головой и произнес с сильным итальянским акцентом:

– Вовсе не несчастье, а преступление!

– А почему ты думаешь, что этот пожар…

– …от поджога? А разве барон де Саккаро не приехал сюда дня четыре или пять дней тому назад?.. Это он забавляется!..

– А! Барон де Саккаро! Этот мошенник! – вскричал граф Гедеон с гневом и презрением. – Про него говорят, что он родился от комедиантки, как ублюдок от волчицы, и хвастает, что у него отец – испанский гранд, от которого ему досталось все состояние!.. А я думал, что он все еще по ту сторону Пиренеев!

– Нет… Он уехал из своей горной башни. В Испании он – граф Фрескос, но становится французским бароном всякий раз, когда у него случается разлад с судами его католического величества, и скрывается в своем поместье на границах Арманьяка.

– А шайка его с ним, без сомнения?

– Разумеется! Барон никогда не ездил один.

– У меня старые счеты с этим бандитом… и мне сдается, Джузеппе, что когда-нибудь он попадет мне в руки; не поздоровится ему в тот день!

Граф отпустил поводья, конь рванул вперед, и три всадника продолжили путь к Лектуру. Через час граф Гедеон и его спутники увидели острую вершину колокольни. Они подъехали, не переводя духа, к подошве холма, на котором стояли старые дома, и стали подниматься по склону. Вскоре они достигли узких ворот в толстой стене широкой и невысокой башни. Граф стукнул кулаком в перчатке по доскам и окликнул сторожа, тяжелые шаги которого раздались под сводом. Граф назвал себя; ключ повернулся в массивном замке, и ворота открылись.

За стеной граф почти тотчас стал взбираться по одной из узких, темных и крутых улочек, извивавшихся по городу. Тут не было ни одного фонаря, а рытвины встречались на каждом шагу. Почти в самом конце этой крутой улицы граф Гедеон проехал под аркой в толстой серой стене. Тут он сошел с коня.

Если на улице царили мрак и тишина, то на широком дворе, где он оказался, было светло и шумно. Из дома доносились веселые песни, смех и звон стаканов. Граф де Монтестрюк взял кожаные мешки, которые все три всадника держали перед собой в руках, и стал подниматься по винтовой лестнице с остроконечными окнами.

Франц проворно отвел лошадей в сарай и щедрой рукой насыпал им овса из стоявшей рядом бочки. Джузеппе внимательно следил за своим господином, уже поднявшимся на первый этаж. Занося ногу на последнюю ступеньку, граф поскользнулся, и один из мешков упал на камни.

– Скверная примета! – проворчал Джузеппе, покачав головой.

Но граф уже оправился и вошел в большую комнату, где его встретили радостными криками.

– Наконец-то! Вот и он!.. Граф де Монтестрюк!.. За здоровье графа!

Тридцать стаканов наполнились до краев и разом осушились. Граф выпил свой и вылил на паркет последнюю каплю красного вина.

– Черт возьми! Хоть ты и поздно приехал, но зато не с пустыми руками! – сказал один из пирующих, погладив рукой туго набитые мешки.

Граф засмеялся, положил их на стол, который затрещал под ними, и сказал:

– Тут шесть тысяч пистолей. Я поклялся, что или удесятерю эту сумму, или ни одного пистоля не привезу назад, и сдержу слово!

Джузеппе уселся на солому рядом со своим товарищем и еще раз взглянул на окна. Сова пролетела мимо одного из них и задела стекло крылом. Опять итальянец покачал головой.

– А сегодня еще и пятница! – произнес он.

Затем Джузеппе устроился поудобнее на соломе и, завернувшись в плащ, заснул, положив руку на рукоятку своего кинжала. Франц из предосторожности уже положил между собой и им пистолеты.

Общество, к которому присоединился граф Гедеон, состояло из двадцати самых отчаянных игроков Арманьяка и из дюжины молоденьких и хорошеньких женщин, которые наживались на обломках наследственных состояний. Одна из самых прелестных, блондинка с черными глазами, подбежала к столу и, срывая с него скатерть, крикнула серебристым голоском:

– Битва начинается! – И, вынув из кармана колоду карт, она бросила ее на блестящий полированный стол.

Другая положила рядом с картами кожаный стаканчик, из которого высыпались шесть белых игральных костей.

Все общество, проходимцы и дворяне, уселось вокруг стола. Когда граф Гедеон подходил к ним, одна из красавиц повисла у него на руке и сказала заискивающим голосом:

– Если вы выиграете, а счастье всегда в ладу с доброй славой, вы уделите мне часть выигрыша на атласное платье… Ваша милость не останется в убытке.

Все прочие дамы тоже вертелись вокруг него, и каждая в свою очередь что-нибудь у него выпрашивала; а он обещал все, чего они хотели. Присев к игрокам, он одной рукой оперся на стол, а другой открыл один из мешков, затем положил горсть золота на карту и воскликнул:

– Для начала сто пистолей на пиковую даму!.. Пиковая дама брюнетка, как и ты, моя милая, и если она выйдет, то и на твою долю достанется!

Граф стал метать карты; дама пик проиграла.

– Червонная дама блондинка, как ты, моя прелесть, – сказал он весело, обратившись к другой соседке, – двести пистолей на даму червей, и если она выиграет, я высыплю их тебе в ручку.

Опять стали метать карты, и дама червей тоже не выиграла.

Игра пошла живо. Когда граф де Монтестрюк выигрывал, хорошенькие розовые пальчики протягивались к кучке золота, которую он подвигал к себе, и брали себе сколько хотели. Когда он проигрывал, дамская ножка сердито стучала по полу.

Через час из первого мешка не осталось ничего. Граф отбросил его в сторону.

– На четыре удара весь мешок, – крикнул он, – и по пятьсот пистолей удар! Но теперь – в кости.

Он схватил дрожащей рукой один из стаканов и тряхнул им. Молодой человек большого роста с рыжими усами и ястребиными глазами взял другой стакан.

– Согласен на пятьсот пистолей, – сказал он. – Если я и проиграю, то только отдам вам назад то, что у вас же выиграл.

Кости упали на стол.

– Четырнадцать! – крикнул граф Гедеон.

– Пятнадцать! – ответил человек с рыжими усами.

В четыре удара граф проиграл и второй мешок и бросил его на другой конец залы.

– У меня есть еще третий, – воскликнул он и, развязав его, высыпал золото перед собой.

– Последний – самый лучший! – заметила красавица с черными волосами.

– На два удара последний! – сказала блондинка.

Граф сунул руки в кучку и разделил ее пополам.

– Кому угодно? – спросил он.

– Мне! – сказал капитан с рубцом на лице. – Тысяча пистолей! Да этого не заработаешь и за двадцать лет на войне.

Граф Гедеон подвинул вперед одну из кучек. Наступило мертвое молчание. Кости покатились между двумя игроками.

– Семь! – сказал граф глухим голосом, сосчитав очки.

Капитан в свою очередь бросил кости.

– Семь! – крикнул он.

– Счастье возвращается! – воскликнула блондинка. – Поскорей бросай!

Граф бросил.

– Шестнадцать! – крикнул он весело.

– Семнадцать! – ответил капитан.

Граф де Монтестрюк побледнел: первая кучка уже исчезла, но он, подвинув вперед другую, сказал:

– Теперь идет арьергард!

Это был его последний батальон; у всех захватило дыхание. Оба противника разом опрокинули свои стаканы и разом их сняли. У графа было девять, у капитана десять.

– Я проиграл, – сказал граф.

Он взял мешок за угол, встряхнул его и бросил на пол. Потом поклонился всей компании, не снимая шляпы, и твердым шагом вышел из комнаты.

II
Ночное свидание

Если бы граф Гедеон, покидая Монтестрюк, вместо того, чтобы ехать в Лектур, поехал по дороге, которая огибала замок, он заметил бы, что свет от месяца, как уверял Франц, на стекле в комнате графини не исчезал и даже не слабел, когда месяц скрывался за тучей. Этот огонь дрожал в окне башни, стена которой была возведена на отвесной скале. С этой стороны замка, слывшей неприступной, никто даже и не подумал вырыть ров.

В то время как граф пускал своего коня в галоп по дороге в Лектур, из чащи шагах в ста от замка вышел какой-то человек. Подойдя к скале, над которой высилась башня с огоньком наверху, незнакомец вынул из кармана свисток и взял три жалобные и тихие ноты, прозвучавшие в ночной тишине подобно крику птицы. В ту же минуту свет исчез, и вскоре к подножию скалы спустился конец длинной шелковой веревки с узлами, брошенный вниз женской рукой. Незнакомец схватил веревку и стал подниматься вверх по скале и по каменной стене.

За несколько минут он добрался до окна; две руки обхватили его со всей силой страсти, и он очутился в комнате графини, у ее ног. Она, вся дрожа, упала в кресло. Он схватил ее руки и покрыл их поцелуями.

– Ах! Как вы рискуете! – прошептала она. – Под ногами – пропасть, кругом – пустота; когда-нибудь быть беде, а я не переживу вас!

– Чего мне бояться, когда вы ждете меня! – вскричал он в порыве любви, которая верит чудесам и может сама их совершать. – Ах, Луиза, как я люблю вас!

Луиза обняла молодого человека за шею, и слезы показались у нее на глазах.

– А я, разве я не люблю вас? Ах! Ради вас я обо всем забыла, даже о том, что для меня дороже жизни! И однако же, я все боюсь, что когда-нибудь меня постигнет наказание…

Она вздрогнула. Молодой человек сел рядом с ней и привлек ее к себе. Она опустила голову ему на плечо.

– Я видела грустный сон, друг мой; черные предчувствия преследовали меня целый день… Ах, зачем вы сюда приехали? Зачем я вас здесь встретила? Я не рождена для зла, я не из тех, кто может легко притворяться… Пока я вас не узнала, я жила в одиночестве, я не была счастлива, но я не страдала…

– Луиза, ты плачешь… а я готов отдать за тебя всю свою кровь!..

Она страстно прижала его к сердцу и продолжила:

– И однако же, милый, обожаемый друг, я ни о чем не жалею… Что значат мои слезы, если со мной ты узнал счастье! Моя ли вина, что я полюбила тебя с первого же взгляда?.. Я пошла к тебе, как будто невидимая рука вела меня.

Вдруг раздался крик филина, летавшего вокруг замка. Графиня вздрогнула и побледнела.

– Ах, этот зловещий крик!.. Быть беде в эту ночь.

– Беде!.. Оттого, что ночная птица кричит, ища добычу?

– Сегодня мне всюду чудятся дурные предзнаменования. Вот сегодня утром, выходя из церкви, я наткнулась на гроб, который несли туда… А вечером, когда я возвращалась в замок, у меня лопнул шнурок на четках, и черные и белые косточки все рассыпались. Беда грозит мне со всех сторон!

– Что за мрачные мысли! Они приходят вам просто от вашей замкнутой, монастырской жизни в этих старых стенах. В ваши годы и при вашей красоте эта жизнь вас истощает, делает вас больной. Вам нужен воздух двора, воздух Парижа и Сен-Жермена, воздух праздников, на которых расцветает молодость. Хотите вверить мне свою судьбу? Я сделаю вас счастливой. Мои рука и шпага – ваши, сердце – тоже. Имя Колиньи довольно знатное. Куда бы я ни пошел, меня всюду примут, в Испании и в Италии, а Европе грозит столько войн, что дворянин из хорошего рода легко может составить себе состояние, особенно когда он уже показал себя и когда его зовут графом де Колиньи.

Луиза грустно покачала головой и сказала:

– А мой сын?

– Я приму его как своего собственного.

– Вы добры и великодушны, – воскликнула она, сжав руку Колиньи, – но долг приковывает меня к этому месту, и я не изменю ему, что бы ни случилось. Чем сильнее вопиет моя совесть, тем больше я понимаю, что должна посвятить себя своему ребенку! А кто знает, быть может, когда-нибудь я одна у него и останусь. И притом, если бы меня и не держало в стенах этого замка святое чувство матери, я никогда не решусь – знайте это – взвалить на вас такое тяжелое бремя! Женщина, которая не будет носить вашего имени, с которой ваша честность свяжет вас железными узами, которая всегда и повсюду будет для вас помехой и стеснением!.. Нет, никогда, ни за что!.. Одна мысль, что когда-нибудь я увижу на вашем лице даже самую легкую тень сожаления, заставляет меня дрожать… Ах, лучше тысячу мук, чем это страдание! Даже разлуку, неизвестность легче перенести, чем такое горе!..

Вдруг она остановилась, а затем произнесла:

– Что я говорю о разлуке!.. Ах, несчастная! Разве ваш отъезд и так не близок? Завтра, быть может?.. – Луиза обеспокоенно посмотрела на графа де Колиньи. – Да говорите же, умоляю вас! Да, теперь я вспомнила… Ведь вы мне сказали, что вас скоро опять призовут ко двору, что король возвращает вам свое благоволение и что даже было приказание…

Она не в силах была продолжать, во рту у нее пересохло.

– Луиза, ради бога…

– Нет, – сказала она с усилием, – я хочу все знать… Это приказание, которое грозило мне… Вы получили его, не правда ли?

– Да… вчера.

– Значит, вы уедете?

– Я ношу шпагу: мой долг повиноваться…

– Когда же?

– Завтра…

Луиза вскрикнула. Он обнял ее и прижал к себе, прошептав:

– Ах, вот он, страшный час!

– Да, страшный для меня! – сказала она, открыв лицо, залитое слезами. – Там вы забудете меня… Война, удовольствия, интриги займут у вас все время… и – кто знает? – скоро, вероятно, новая любовь…

– Ах! Как вы можете думать такое?..

– И чем же я буду для вас, если не воспоминанием, сначала, быть может, живым, потому что вы меня любите, потом отдаленным?.. Наконец оно неизбежно исчезнет… Не отрицайте этого! Разве вы уверены в том, что когда-нибудь вернетесь сюда? Как далеко от Парижа наша провинция и как счастливы те, кто живет возле Компьеня или Фонтенбло! Они могут видеться с теми, кого любят… Простая хижина там, в лесу, была бы мне милее, чем этот огромный замок, в котором я задыхаюсь.

Рыдания душили графиню. Колиньи упал к ее ногам.

– Что же вы прикажете мне делать?.. Я принадлежу вам… приказывайте… Мне остаться?..

– Вы сделали бы это для меня, скажите?

– Да, клянусь вам.

Графиня страстно поцеловала его в лоб и воскликнула:

– Если бы ты знал, как я обожаю тебя!

Потом, отстранив его, она сказала:

– Нет! Ваша честь дороже… уезжайте… но, прошу вас, не завтра… еще один день… я не думала, что страшная истина так близка… она разбила мне сердце… Дайте мне еще один день, чтобы я могла привыкнуть к мысли, что расстанусь с вами… дайте мне время осушить слезы. – И, силясь улыбнуться, она прибавила: – Я не хочу, чтобы вы в своих снах видели меня такой дурной, как сейчас! – И она опять зарыдала.

– Я сделаю все, что ты захочешь, Луиза. Завтра я приду опять и на коленях поклянусь тебе в вечной любви!

Он привлек ее к себе, и их отчаяние погасло в поцелуе.

На рассвете Колиньи стал спускаться по тонкой, едва заметной веревке к подножию замка. Графиня смотрела влажными глазами на своего дорогого возлюбленного; веревка качалась под тяжестью его тела. Скоро он спрыгнул на мягкую траву, росшую на откосе у подножия скалы; затем, сняв шляпу, опустил ее так низко, что перо коснулось травы, поклонился и побежал к чаще, где стояла его лошадь.

Когда он скрылся за деревьями, графиня упала на колени и, сложив руки, произнесла:

– Господи Боже! Сжалься надо мной!

В эту минуту граф де Монтестрюк выходил с пустыми руками из игорной залы, где лежали в углу три пустых кожаных мешка. Он спускался по винтовой лестнице, а шпоры его и шпага звенели по каменным ступеням.

Граф вошел в сарай, где его ожидали Франц и Джузеппе, лежа на соломе. Оба спали. Он кольнул Франца концом шпаги, а Франц, открыв глаза, кольнул Джузеппе концом ножа, который держал наголо в руке. Оба тут же вскочили на ноги.

Джузеппе, потягиваясь, посмотрел на графа и, не увидев у него в руках ни одного из трех мешков, сказал себе: «Мои предчувствия меня не обманули!»

– Пора ехать, – обратился к ним граф. – Выпейте на дорогу, а мне ни есть, ни пить не хочется… и потом в путь.

Франц побежал на кухню гостиницы, а итальянец засыпал еще овса лошадям.

– Значит, ничего не осталось? – спросил он, взглянув искоса на своего господина.

– Ничего, – ответил граф. – Черт знает, куда мне теперь ехать!

Франц вернулся с вином, ветчиной, хлебом и сыром и проворно разложил провизию на лавке. Граф, стоя, отломил кусок хлеба, положил на него ломоть ветчины и выпил стакан вина.

Проиграть шестьдесят тысяч ливров за каких-нибудь два часа! А чтобы достать их, он в недобрый час заложил землю, леса – все, что у него оставалось. Разорение! А у него жена и сын! Что теперь делать? Тысяча черных мыслей проносились у него в уме, как стаи воронов по осеннему небу.

Окончив скромный завтрак, Джузеппе и Франц вывели лошадей из конюшни. Прибежал слуга; граф высыпал ему в руку кошелек с серебряными монетами, среди которых блестел новенький золотой.

– Золотой хозяину, – сказал граф, – остальное тебе, и ступай теперь выпить!

Через минуту граф спускался по той самой узкой улице, по которой поднимался ночью, шепча: «Бедная Луиза!» Нужно было, однако же, на что-нибудь решиться. На что же? Пробить себе череп из пистолета? Как можно! Не подобает ни дворянину, ни христианину! Поискать счастья в чужом краю? Это годится для молодежи, которой и государи, и женщины сладко улыбаются, но бородачей так любезно не встречают! Просить места при дворе или губернаторского в провинции? Ему, в пятьдесят лет, попрошайничать, как монаху! Разве для этого отец его, граф Илья, передал ему родовой герб с черным скачущим конем на золотом поле?..

Было ясно, однако, что, продолжая так же, он плохо кончит, а не для того же он родился на свет от благочестивой матери. Он должен хотя бы имя свое передать чистым сыну и даже, если получится, покрыть его новым блеском… Хорошо бы совершить какой-нибудь славный подвиг.

Проезжая мимо фонтана, сооруженного в Лектуре еще римлянами и сохранившего название фонтана Дианы, граф вздумал омыть руки и лицо холодной и чистой водой, наполнявшей бассейн. Он взошел под свод и погрузил голову и крепкие кулаки в ледяную воду. «Молодцы были те, кто вырыл этот бассейн на завоеванной земле! – сказал он себе. – Кто знает? Быть может, в этом ключе сидит нимфа, и она вдохновит меня!»

Граф вскочил опять на коня и поехал по дороге к воротам, через которые попал в Лектур ночью. Заря начинала разгонять ночные тени. Равнина вдали тянулась к горизонту, окрашенному опаловым светом. Граф Гедеон окинул взором эти широкие поля, горизонт, долины, леса, между которыми он так давно гонялся за призраками, и, поддаваясь грустному чувству, спросил себя, правильно ли употребил отсчитанные ему судьбой дни. Болезненный вздох вырвался из его груди и послужил ему ответом.

Вдруг ему что-то вспомнилось, и он ударил себя по лбу.

– Да, именно так! – воскликнул граф и, обращаясь к своим товарищам, спросил: – Не знает ли кто из вас, где старый герцог де Мирпуа – в замке возле Флеранса или в своем особняке в Лектуре?

– Мне говорили в гостинице, где мы провели ночь, – ответил Джузеппе, – что старый герцог возвратился вчера из Тулузы. Наверно, так рано он еще не уехал из города.

– Ну, тогда к нему в особняк, и поскорей!

Граф повернул назад, выехал на соборную площадь и остановился перед широким порталом. Он поднял железный молоток и ударил им в дверь, которая тотчас отворилась.

– Скажи своему господину, – обратился он к появившемуся слуге, – что граф де Монтестрюк желает поговорить с ним.

Минуты через три тот же слуга вошел в залу, куда ввели графа, и доложил ему, что герцог де Мирпуа его ожидает.