Текст книги "В огонь и в воду"

Автор книги: Амеде Ашар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

XVI
Буря близка

Когда капитан ушел, Лудеак не стал терять времени на раздумья и жалобы. Он отыскал Цезаря, который терял уже терпение, любезничая с Орфизой, чтобы только задержать ее, и, ударив его по плечу, шепнул ему на ухо:

– Дело сорвалось!

Этим, впрочем, не ограничились неудачи Цезаря в ночь после пьесы. Орфиза казалась рассеянной и поглощенной другими мыслями. Выйдя на террасу, она поспешила оставить его руку и остановилась среди группы гостей, которая окружала принцессу Мамиани, поздравляя ее с успехом на сцене. Лицо Леоноры сияло таким торжеством, что Монтестрюк заметил ей это.

– Мы видели удалившуюся нимфу, а теперь видим возвращающуюся богиню, – сказал он ей цветистым языком только что разыгранной пьесы.

– Это оттого, что я спасла от большой опасности одного героя, который и не подозревает об этом, – ответила она с улыбкой.

– Значит, герой вам дорог?

– Я и не скрываю этого.

«А! Так это она!» – подумал Лудеак, не пропустивший ни одного слова из их разговора.

Принцесса сняла у себя с плеча бант из серебристых лент и, подавая его графу Гуго, сказала:

– На моей родине есть обычай оставлять что-нибудь из своих вещей на память тому, с кем встречались три раза при различных обстоятельствах. В первый раз я вас видела со шпагой в руке в одном замке; во второй – на охоте в густом лесу; сегодня мы разыграли вместе комедию в Париже. Хотите взять этот бант на память обо мне?

И, пока Монтестрюк прикалывал бант к своему плечу, она прибавила:

– Не знаю, что бы ответила султанша тому рыцарю, который бросился бы к ней на помощь; но удивляюсь, что инфанта может так долго противиться поэзии и пламенным речам, которые вы произносили сегодня вечером.

Герцогиню д’Авранш била лихорадочная дрожь, к ней примешивалась и досада. Она была удивлена, что Гуго не пошел вслед за ней в сад, и раздражена, что застала его любезничающим с принцессой. Она подошла поближе и смело произнесла с оттенком неудовольствия и не обращая внимания на окружающих:

– Инфанта может оправдаться тем, что видела в этой поэзии и в этих пламенных речах одну комедию.

Та же лихорадка волновала и кровь Монтестрюка, но, лучше владея собой, он улыбнулся и, гордо взглянув на Орфизу, возразил:

– Нет, герцогиня, нет! Вы ошибаетесь: это была не комедия, не вымысел. Видя вас в ярком блеске драгоценных камней, я вспомнил о походе аргонавтов, искавших за морями обещанное им золотое руно… В сердце у меня столько же постоянства, столько же мужества, как было и у них… В глазах моих вы так же прекрасны и так же блистательны, и я сказал себе в безмолвном изумлении, упоенный своими чудными мечтаниями: мое золотое руно – вот оно!..

– Значит, – сказала просиявшая Орфиза, – вы шли завоевать меня?

– На глазах у всех, как подобает честному дворянину, с полной решимостью победить или умереть!

Взглянув на него, она была поражена выражением его лица, озаренного сиянием молодости и восторга. Поддавшись магнетизму глаз любящего человека, Орфиза ответила тихо и быстро:

– Если так, то идите вперед!

Она повернулась, чтобы смешаться с толпой, но в эту минуту встретилась глазами с графом де Шиври. Он кинул на нее грозный взгляд. Герцогиня остановилась и произнесла громким голосом:

– Я, помнится, говорила вам о своем девизе, граф де Монтестрюк: per fas et nefas. Вам известно, что это значит?

– Настолько я понимаю, можно перевести эти четыре латинских слова таким образом: во что бы то ни стало!

– Так опасайтесь же бури! – И, не опуская глаз, Орфиза ушла с террасы.

– Ну! Что ты на это скажешь? – прошептал Лудеак на ухо Цезарю.

– Скажу, что пора все это закончить! Сегодня же я поговорю с кузиной и если не получу формального обещания, то буду действовать…

– Не стану отговаривать тебя на этот раз… Земля горит под нами, но завтра или сегодня же ночью, прежде чем на что-нибудь решиться, приходи ко мне поговорить… Упущенный случай можно отыскать снова.

Через час граф де Шиври, бродивший взад-вперед по залам, мучимый гневом, но все еще не желая пока ссориться с Монтестрюком, встретил Орфизу в одной из галерей.

– Я искал вас, – сказал он, подходя к ней.

– А я вас ожидала, – ответила она, останавливаясь.

– Значит, и вам тоже кажется, что нам нужно переговорить?

– Мне показалось, что я должна потребовать у вас объяснения.

– Не по поводу ли тех слов, которые я услышал?

– Нет, – ответила гордо Орфиза, – а по поводу тех взглядов, которые их вызвали.

Граф де Шиври давно знал Орфизу де Монлюсон и успел убедиться, что ее не заставишь уступить. Пока он искал какое-нибудь ловкое средство к отступлению, герцогиня приступила прямо к делу:

– Итак, мы все проясним, и у вас не будет причин, клянусь вам, пожаловаться на недостаток откровенности с моей стороны. Когда мы окончим разговор, наши отношения, надеюсь, будут ясно и точно определены.

– Я желаю этого, кузина, так же сильно, как и вы.

– Вы знаете, что я никому не позволяю вмешиваться в мои дела. К сожалению, у меня нет ни отца, ни матери; поэтому, мне кажется, я купила довольно дорогой ценой право быть свободной и ни от кого не зависеть.

– Не забывайте о короле.

– Королю, граф, надо управлять королевством, у него нет времени заниматься подобным вздором. Между тем до меня дошел слух, что при дворе есть люди, которые ставят рядом наши имена, мое и ваше; но, вы должны сознаться, нас ничто не связывает: ни обещания, ни какие бы то ни было обязательства; следовательно – полная независимость и свобода с обеих сторон.

– Позвольте мне прибавить к этому сухому изложению, что с моей стороны есть чувство, которому вы когда-то отдавали, казалось, справедливость.

– Я так мало сомневалась в искренности этого чувства, что позволила вам дать мне доказательства его прочности.

– А! Да, когда вы отложили ваш выбор на три года!.. Когда вы вынудили меня бороться на одинаковых условиях с человеком, вам совершенно незнакомым! Полное равенство с первого же взгляда!..

– Если это равенство так оскорбительно для вас, то зачем же вы приняли борьбу? Ничто вас не стесняет, вы свободны…

Еще одно слово – и разрыв был бы окончательный. Орфиза, быть может, этого и ждала. Цезарь все понял и, сдерживая свой гнев, вскричал:

– Свободен, вы говорите? Я был бы свободен, если бы не любил вас!

– Тогда почему же вас так возмущает мое решение? Как! Вас пугают три года, в продолжение которых вы можете видеться со мной сколько вам угодно? Этим вы доказываете, как мало сами уважаете свои достоинства!

– Нет, но некоторые слова дают право предположить, что обещанное беспристрастие забыто.

– Вы говорите о сделанном мною намеке на мой девиз, не так ли? Я как раз собиралась сказать об этом. Последние мои слова касались вас, сознаюсь в этом. Но разве я была не права, предостерегая графа де Монтестрюка от бурь, близость которых мне была ясна из всего вашего поведения, несмотря на ваши уверения в дружбе к нему и в рыцарской покорности мне, и не должна ли я была предупредить его во что бы то ни стало, что он должен быть готов к борьбе?

– Разумеется, граф де Монтестрюк всегда встретит меня между собой и вами!

– На это вы имеете полное право так же точно, как я имею право не отступать от своего решения. Я хотела убедиться, может ли мужчина любить прочно, постоянно. Еще с детства я решила, что отдам сердце и руку тому, кто сумеет их заслужить… Попробуйте. Если вы мне понравитесь, я скажу «да»; если нет, скажу «нет».

– И этот самый ответ вы дадите и ему?

– Я дам его всякому.

– Всякому! – возмутился граф де Шиври.

– Зачем же я стану стеснять свою свободу, когда я не стесняю вашего выбора?

Цезарь вышел из затруднения, разразившись смехом.

– Значит, сегодня совершенно то же, что и прежде! Только одним гасконцем больше! Но если так, прекрасная кузина, то к чему же это решение, объявленное вами в один осенний день за игрой в кольцо?

– Может быть – шутка, а может быть – и дело серьезное. Я ведь женщина. Угадайте сами!

Орфиза прекратила разговор, исходом которого Цезарь был мало доволен. Ворча, он пошел отыскивать Лудеака. Тот еще не ушел из особняка и играл в карты.

– Если тебе везет сегодня в картах так же, как мне у кузины, то нам обоим нечем будет похвалиться! Прекрасная Орфиза разбранила меня и доказала как дважды два четыре, что во всем виноват я один… Я не много понял из ее речи, состоявшей из сарказмов и недомолвок… Но я чертовски боюсь, не дала ли она слово этому проклятому Монтестрюку!

– Я догадался по твоему лицу… Значит, ты думаешь…

– …что его надо устранить.

– Если так, пойдем ужинать. Я уже говорил тебе, что мне попался под руку такой молодец, что лучшего и желать нельзя…

– Не тот ли это молодец, который должен был сегодня вечером предоставить мне возможность разыграть перед Орфизой роль Юпитера перед Европой?

– Тот самый.

– Гм! Твой молодец что-то слишком быстро ушел для такого решительного человека!

– Я хорошо его знаю. Он и ушел-то только для того, чтобы после еще стремительнее броситься на добычу.

– А как его зовут?

– Капитан д’Арпальер… Балдуин д’Арпальер… Ты о нем что-нибудь слышал?

– Кажется, слышал смутно, да еще в таких местах, куда можно ходить только в сумерки и в темном плаще.

– Именно… Не спрашивай, как я с ним познакомился… Это было однажды вечером, когда винные пары представляли мне все в розовом цвете… Он воспользовался случаем, чтобы занять у меня денег, которых после не отдал, да я и требовать назад не стану по той простой причине, что никогда не мешает иметь в друзьях человека, способного на все!

– И ты говоришь, что он – капитан?

– Он клялся мне, что это так; но мне сдается, что его рота гребет веслами на галерах его величества короля… Он уверяет, что ждет, пока министр вернет ему деньги, издержанные им на службе его величеству. А в ожидании шлифует мостовую, таскается по разным притонам и живет всякими проделками. Я уверен, что его всегда можно купить за пятьдесят пистолей.

– Ну! Значит, молодец!

– Надо, однако же, поспешить, если мы хотим застать его в одном заведении, где ему отпускают в долг, а он осушает бутылки без счета, расплачиваясь за них рассказами о сражениях.

– Так у тебя уже есть план?

– Еще бы!

Они прибавили шагу и пришли на улицу Сент-Оноре, к знаменитому трактирщику. Когда они подходили к полуотворенной двери, изнутри слышался страшный шум от бросаемых в стену кружек, глухого топота дерущихся и громких криков.

– Свалка! – сказал глубокомысленно Лудеак.

Они вошли и при свете огня увидели посредине залы крепкого и высокого мужчину перед целой толпой слуг и поваров. Он походил на дикого кабана перед стаей собак. Четверо уже отведали его могучего кулака и стонали по углам. Он только что отвел от груди своей конец вертела и хватил эфесом шпаги самого трактирщика по голове так ловко, что тот откатился кубарем шагов на десять; остальным также досталось. В эту самую минуту Цезарь и Лудеак вошли в залу, давя каблуками осколки тарелок и бутылок.

– Эй! Что это такое? – крикнул Лудеак. – Разве так встречают честных дворян, которые, веря славе заведения, приходят поужинать у хозяина «Поросенка»?

В ответ раздался только стон, и хозяин, завязывая салфеткой разбитый лоб, подошел к Шиври и Лудеаку и сказал им:

– Ах, господа! Что за история! Еще две-три таких же – и навсегда пропадет репутация этого честного заведения!

– Молчи, сволочь! – крикнул великан, махая шпагой и удерживая на почтительном расстоянии избитую прислугу. – Я вот сейчас объясню господам, в чем дело, и они поймут.

Осушив стакан, каким-то чудом оставшийся целым, он благородно сделал знак обоим вошедшим дворянам присесть на скамью напротив него. Капитан Балдуин д’Арпальер, тот самый, кого принцесса Мамиани называла Орфано де Монте-Россо, был еще в том самом костюме, в котором его видели у герцогини д’Авранш.

– Вот в чем дело, – начал он, покручивая свои жесткие усы. – Со мной ночью случилось неприятное приключение. Ум мой помутился от него. Чтобы прогнать грустные мысли, я отправился в этот трактир. – Тут капитан повернулся к хозяину, у которого ноги все еще дрожали от страха, и, погрозив ему пальцем, продолжал: – Надо вам сказать, что я делал честь этому каналье – ел у него – по доброте душевной и потому, что он кормит недурно, как вдруг прямо перед вашим приходом, под смешным предлогом, что я ему немного должен, он имел дерзость объявить, что подаст мне вина не иначе, как за наличные деньги! Не иметь доверия к офицеру его величества короля! Я хотел наказать этого негодяя, как он того заслуживал, но все эти люди кинулись на меня… вы видели сами, что было дальше.

Огромная нога капитана в толстом сапоге со шпорой топнула по полу; все задрожало.

– Хозяин просто бездельник, – сказал Лудеак. – Он привык говорить черт знает с кем. А сколько он с вас требовал?

– Не знаю, право… Какую-то безделицу!

– Двести пятьдесят ливров круглым счетом, – прошептал трактирщик, державшийся на почтительном расстоянии от них, – двести пятьдесят ливров за разную птицу, за колбасу и откормленных каплунов да за лучшее вино.

– И из-за такой безделицы вы беспокоите этого господина? – вскрикнул Цезарь. – Да вы, право, заслуживаете, чтобы он вам за это обрубил уши! Вот мой кошелек, возьмите себе десять золотых и марш к вашим кастрюлькам!

В одну минуту слуги привели все в порядок, накрыли на стол и сбегали в погреб за вином.

Поступок графа де Шиври тронул великана. Он снял шляпу, вложил шпагу в ножны и уже подходил к Цезарю, чтобы поблагодарить, но Лудеак опередил его.

– Любезный граф, – сказал он, взяв Цезаря под руку, – позволь представить тебе капитана Балдуина д’Арпальера, одного из самых храбрейших дворян во Франции. Я бы сказал – самого храбрейшего, если бы не было моего друга, графа Цезаря де Шиври.

– Не для вашей ли милости я должен был сегодня ночью победить нерешительность одной молодой дамы, которая все никак не отдаст справедливость вашим достоинствам?

– Так точно, капитан, и признаюсь, ваш неожиданный уход меня очень опечалил.

– Дьявол вмешался в наши дела в образе маленькой белой ручки – вот почему я изменил вам; но есть такие вещи, о которых я поклялся никогда не забывать и не забуду. Вы же, граф, – прибавил он, взяв руку Цезаря в свою огромную ручищу, – приобрели сейчас право на мою вечную благодарность. Шпага и рука капитана д’Арпальера в вашем полном распоряжении.

– И вы согласитесь, не правда ли, разделить ужин со мной и моим другом Лудеаком?

– Тем охотней, что работа, за которой вы меня застали, порядочно возбудила во мне аппетит!

– Подать кушанье, да живей! – крикнул Лудеак.

XVII
Подготовленная дуэль

Человек, стоявший перед Цезарем, был большого роста, сухой как тростник, мускулистый, с широкими плечами, жилистыми руками, небольшой круглой головой, покрытой густыми курчавыми волосами, как у Геркулеса, с плотной шеей, широкой грудью и с рубцом на щеке, который терялся в густых усах; кожа у него была кирпичного цвета. Все в нем обличало животные страсти и богатырскую силу.

Иногда, впрочем, какое-нибудь слово, поза, жест выдавали дворянина, как выступает вдруг чудный пейзаж из разорванного ветром тумана; но затем на передний план снова выходил старый рубака, и граф Орфано исчезал в капитане д’Арпальере.

– Ах, граф, – говорил он, – трудно жить в такие времена, когда министры короля не признают заслуг порядочного человека!.. Заставляют бегать за жалованьем капитана, который командовал жандармским эскадроном в Милане и гренадерской ротой во Фландрии; заставляют дежурить в передних человека, бравшего Дюнкирхен с Тюренном и ходившего на приступ Лериды с принцем Конде. Если бы храбрости отдавали должную справедливость, я давно уже был бы полковником.

– Скажите лучше – генералом! – ввернул Людеак. – К чему такая скромность?

– Не беспокойтесь, – сказал Цезарь, – я беру на себя ваше дело, а пока я не добьюсь для вас справедливости, мой кошелек к вашим услугам…

На рассвете десять пустых бутылок свидетельствовали о жажде капитана, а обглоданные кости жаркого – о его аппетите.

– Если когда-нибудь вам понадобится капитан д’Арпальер, – сказал он, – обратитесь на улицу Тиктонн, дверь под вывеской «Красная щука»… Я там обычно до полудня.

– Понял? – спросил Лудеак Цезаря, когда капитан ушел. – Мы пригласим графа де Монтестрюка ужинать… поговорим, поедим, осушим побольше кружек… головы разгорячатся… случайно завяжется спор, и мы неловко раздуем его, будто бы желая успокоить… Оба рассердятся, и ссора кончится дуэлью!..

– А потом?

– Потом Гуго де Монтестрюк, граф де Шаржполь, будет убит. Не знаю, правда ли, что капитан д’Арпальер командовал жандармским эскадроном в сражении при Дюнкирхене или ходил на приступ Лериды с принцем Конде, но знаю очень хорошо, что во всей Европе нет лучшего бойца на шпагах.

– Одно беспокоит меня немного, – сказал Цезарь, покручивая усы. – Ты уверен, что это будет не убийство?

– Э, нет! Ведь это будет дуэль.

Все устроилось так, как предвидел шевалье: подготовленная и рассчитанная заранее встреча свела Гуго и Цезаря на маскараде у герцогини д’Авранш, граф де Шиври проиграл какое-то пари Монтестрюку, назначили день для ужина.

– И мне очень хочется, чтобы вы надолго сохранили память об ужине и о собеседнике, с которым я вас познакомлю! – сказал он Гуго. – Это молодец, встречавшийся с врагами короля лицом к лицу в Каталонии, во Фландрии и в Милане!

Но Лудеак вовсе не желал, чтобы Монтестрюк встретился с капитаном д’Арпальером прежде, чем он сам переговорит с бывшим командиром гренадерской роты в битве при Нордлингене.

– Любезный капитан, – сказал он ему, войдя в его чулан на улице Тиктонн, – вам уже говорили, что вы встретитесь на днях с новой личностью. Я знаю, что вы человек из порядочного общества, настолько же осторожный, насколько и смелый; но умоляю вас при этой встрече удвоить осторожность.

– Это зачем?

– Как бы вам сказать… Дело очень щекотливое!

– Продолжайте.

– Представьте себе, что люди, видевшие, как вы деретесь на шпагах, и знающие, как силен в этом деле собеседник, которого граф де Шиври хочет вам представить, уверяют, что в благородном искусстве фехтования он вам не уступит… «Делать нечего, – заявил кто-то из них, – а храброму капитану д’Арпальеру придется помериться с ним силами и отказаться от славы первого бойца…»

– Ах, вот что говорят!..

– Да, и еще множество других глупых толков, которые я не хочу передавать вам… Вот почему ради вашей же собственной пользы я умоляю вас не говорить ничего такого, что могло бы рассердить вашего соперника. Он слывет не только страстным любителем биться на шпагах, но еще и очень щекотливым в вопросах чести… Не заводите глупой ссоры, прошу вас!

– А что вы называете глупой ссорой, позвольте узнать?

– О, боже мой! Не горячитесь, пожалуйста! Я называю глупой ссорой такую, в которой нет достаточного повода для того, чтобы два честных человека выходили на дуэль… Если у него громкий голос – ну пусть себе кричит…

– Но пусть же он не слишком громко кричит, а то ему заткнут глотку!.. Я и не с такими петухами справлялся!..

– Я в этом совершенно уверен, – сказал Лудеак, пожимая ему руку, – но теперь я вас предупредил, и вы сами знаете пословицу…

Затем Лудеак пошел к Гуго и заявил ему:

– Я должен дать вам добрый совет. Вы будете ужинать с человеком, которого мой друг Цезарь так расхвалил вам; он заслуживает этих похвал, но у него есть один недостаток. Он чертовски щекотлив, обижается на слово, улыбку и тотчас готов в таких случаях выхватить из ножен шпагу.

– А!..

– И притом любит острить и насмехаться. Будьте же осторожны и делайте лучше вид, что не обращаете на это внимания.

– Однако же если он перейдет границы?

– Ну что же будет хорошего, если вы получите рану за то только, что у вас недостало терпения!

– Ну! Раны-то я пока еще не получил!

– Я знаю, что вы можете с ним потягаться… Но подумайте – нет лошади, которая хоть раз бы не споткнулась.

Лудеак ушел от Гуго.

– Спи спокойно, – сказал он Цезарю, – я подложил трут и раздул уголья.

Два или три дня спустя четверо собеседников собрались у того же самого трактирщика на улице Сент-Оноре, где граф де Шиври познакомился с капитаном д’Арпальером. Гуго и капитан, кланяясь друг другу, обменялись грозными взглядами, гордым и высокомерным со стороны графа де Монтестрюка, нахальным со стороны капитана.

Хозяин «Поросенка» превзошел самого себя. Тонкие вина не оставляли желать ничего лучшего.

Как только они уселись за стол, Монтестрюк стал внимательно всматриваться в лицо капитана. Где же он видел этот квадратный лоб, эти красные мясистые уши, этот короткий нос с раздутыми ноздрями, жирные губы, серые, будто пробуравленные глаза с металлическим блеском, брови, похожие на кусты и как-то особенно свирепо сросшиеся над носом, что придавало такую суровость этой разбойничьей роже? Гуго был почти уверен, что уже встречался с этим человеком, хотя и не мог еще вспомнить где и когда.

Капитан со своей стороны не сводил глаз с Гуго, глядя на него как будто с беспокойством и с любопытством одновременно. И ему тоже смутно казалось, что он уже встречался где-то с графом де Монтестрюком. Но когда именно и в каком краю?

Недовольный, однако же, тем, что молодой человек рассматривает его с таким упорством, капитан вдруг сказал ему:

– Послушайте! Должно быть, вы находите много интересного в моем лице, что так пристально на него смотрите?

– Черты ваши, капитан, невозможно забыть тому, кто хоть раз имел счастье созерцать их, а я уверен, что уже имел это счастье… Но когда именно, где и при каких обстоятельствах – этого моя неблагодарная память никак не может подсказать мне.

– Что это, насмешка, кажется? – вскричал д’Арпальер.

– Сдержитесь, ради бога! – сказал тихо Лудеак, обращаясь к Монтестрюку.

– Я-то? Боже меня сохрани! – весело возразил Гуго, продолжая смотреть на капитана. – Я только пытаюсь вспомнить! Вот у вас между бровями, над носом, пучок волос… Я просто не в силах оторвать от него глаз… Он напоминает мне одну историю, герой которой в настоящую минуту, должно быть, давно уже качается где-нибудь на веревке…

– И вы осмеливаетесь находить, что этот герой похож на меня?

– С искренним сожалением, но – да!

– Будьте осторожней, – шепнул Лудеак на ухо капитану, который изменился в лице.

Гуго и капитан вскочили разом.

– И послушайте! – продолжал Монтестрюк. – Чем больше я смотрю на вас, тем отчетливее становятся мои воспоминания. С глаз моих спадает наконец пелена… разве родные браться могут быть так похожи друг на друга, как похожи вы на этого героя… Тот же вид, та же фигура, тот же голос!.. Тот был наполовину плут, а наполовину разбойник.

Дикий рев вырвался из груди капитана.

– Кажется, уже нечего больше вмешиваться, – прошептал Лудеак, наклонившись к Цезарю.

Граф де Монтестрюк сложил руки на груди.

– Точно ли вы уверены, что вас зовут Балдуин д’Арпальер? – спросил он. – Подумайте немножко, прошу вас… У вас должно быть еще другое имя… прозвище, под которым вы странствуете по большим дорогам.

– Гром и молния! – крикнул капитан и ударил со всей силой кулаком по столу.

– Бриктайль! Я был уверен!

И хладнокровно, показывая великану перстень на своем пальце, Гуго спросил:

– Узнаешь этот перстень, что ты у меня украл?.. Одно меня удивляет: как у тебя до сих пор еще голова держится на плечах!..

Кровь бросилась в лицо Бриктайлю; он уже хотел было броситься через разделявший их стол и схватить врага за горло, но сдержался невероятным усилием воли и ответил:

– А! Так ты волчонок из Тестеры, тот самый, что оставил следы своих зубов у меня на руке?.. Посмотрите, господа!

Он отвернул рукав и показал белый рубец на волосатой руке; потом с тем же страшным хладнокровием, обмакнув пальцы в стакан, из которого только что пил, он бросил две или три капли вина в лицо Гуго де Монтестрюку.

– О! Умоляю вас! – вскричал Лудеак, бросаясь к Гуго, чтобы удержать его.

Шиври вмешался в свою очередь.

– Вы друг мне, любезный граф, – сказал он Гуго, – поэтому я имею право спросить вас, до каких пор вы намерены оставлять эти капли вина на своих щеках?

– Пока не убью этого человека!

– А когда же вы его убьете?

– Сейчас же, если он не боится ночной темноты.

– Пойдем! – ответил Бриктайль.

– Ты, Лудеак, будешь секундантом у капитана, – сказал Цезарь, – а я у Монтестрюка.

Все вместе вышли на улицу; Шиври пропустил вперед Бриктайля и сам пошел перед Гуго, Лудеак был последним. Спускаясь по узкой лестнице на нижний этаж трактира, Лудеак нагнулся к уху Монтестрюка и шепнул:

– Ведь я же вас предупреждал… Надо было промолчать!..

Скоро пришли к лампаде, горевшей перед образом Богоматери, рядом с кладбищем Невинных Младенцев. Местность была совершенно пустынная.

– Вот, кажется, хорошее место, – сказал Гуго, топнув ногой по мостовой, где она казалась суше и ровнее, – а тут, кстати, и кладбище, куда отнесут того из нас, кто будет убит.

Он обнажил шпагу; его примеру последовал и Бриктайль со словами:

– Поручите же вашу душу Богу!..

– Ну! Тебе, бедный Бриктайль, об этом заботиться нечего: твою душу давно уже ждет дьявол!

Бриктайль вспыхнул и стал в позицию. Началась дуэль; оба бойца первое время только щупали друг друга. Гуго вспомнил полученные когда-то удары, Бриктайль – тот прямой удар, которым молодой граф отпарировал все его хитрости.

Рука Гуго, хотя и казалась слабей, не уступала в твердости руке противника. Удивленный Бриктайль провел ладонью по лбу и уже начал немного горячиться, но еще сдерживал себя. Вдруг он пригнулся, съежился и вытянул вперед руку.

– А! Неаполитанская штука! – сказал Гуго, улыбаясь.

Бриктайль прикусил губу и, не находя нигде открытого местечка, куда можно было бы кольнуть острием, вдруг вскочил, выпрямился во весь свой огромный рост, зачастил ударами со всех сторон разом, как волк, кружащийся вокруг сторожевой собаки.

– А! Теперь испанская! – заметил Гуго, и та же улыбка мелькнула у него на губах.

– Черт возьми! Да это мастер! – проворчал Лудеак, переглянувшись с Цезарем.

Бриктайль быстро остановился, весь сжался, укоротил руку и прижал локоть.

– А! Фламандская!.. Целый смотр! – сказал Гуго.

Вдруг он, не отступая ни на волос, перекинул шпагу из правой руки в левую; Бриктайль побледнел. Он напал теперь основательно, но шпага Гуго оцарапала его.

– Гром и молния! – вскричал он.

Его удары посыпались один за другим, более стремительные, но зато менее точные.

– Манера школьников на этот раз! – сказал Гуго.

– Как только он потеряет хладнокровие – он пропал, – прошептал Лудеак, наблюдавший за Бриктайлем.

Вдруг Гуго выпрямился, как стальная пружина.

– Вспомни прямой удар! – сказал он.

И острие его шпаги вонзилось прямо в грудь Бриктайлю. Рейтар постоял еще с минуту, опустив руку, с выражением ужаса и удивления на лице, потом вдруг тяжело упал. Кровь хлынула у него изо рта и брызнула на мостовую; но, сделав над собой последнее усилие, он поднял голову и сказал:

– Если уцелею, то берегись!

Голова его упала с глухим стуком на землю, и он вытянулся и больше не шевелился.

– Убит! – сказал Шиври, склонившись над ним.

Лудеак опустился на колени возле тела и положил руку на сердце раненого, а ухо поднес к его губам.

– Нет! Еще как будто бы дышит… Я не могу оставить христианскую душу умирать без помощи.

Вдвоем с Цезарем они прислонили великана к столбу, подняв ему голову, чтобы он не захлебнулся лившейся из горла кровью. Лудеак, обращаясь к Цезарю, сказал:

– Побудь с ним пока, а я побегу к знакомому хирургу…

Когда пришел хирург с носилками для раненого, Гуго поспешил уйти. Патруль или просто городовой из объездных мог застать его с окровавленной шпагой в ножнах над телом умирающего человека. Лудеак смотрел, как граф де Монтестрюк уходит, закутавшись в плащ, между тем как хирург осматривал раненого.

– Не так-то, видно, легко нам будет отделаться от этого малого, – сказал он Цезарю. – Уж если капитан ничего не мог сделать, то кто же с ним сладит?

– Я.

– Со шпагой в руке?

– Нет, человека можно погубить и не убивая… У меня не одно средство. Пока могу тебе сказать только вот что: если когда-нибудь граф де Монтестрюк женится на Орфизе де Монлюсон, то это будет значить, что Цезаря де Шиври нет уже в живых.

Между тем хирург перевязывал рану несчастного, невольно любуясь крепким сложением капитана.

– Да, – говорил он себе под нос, – рана ужасная – весь клинок прошел через легкое!.. Прости Господи! Чуть не насквозь хватил! Но такой силач еще может отойти… знавал я и не такие еще раны, да и те залечивались…

Взглянув на Лудеака, доктор спросил:

– Куда вы понесете его? В больницу? Это все равно, что гроб ему готовить! Есть ли у него квартира, где можно было бы присматривать за ним, не теряя напрасно времени и трудов?

– А вы ручаетесь за выздоровление?

– Воля Господня, но если ни в чем не будет недостатка, то да, может быть…

– Раз так, то берите его и несите ко мне, – сказал Цезарь носильщикам. – Мой дом и мои люди к его услугам, а если он выздоровеет, то вы получите сто пистолей.

– Это, значит, ваш друг? – спросил хирург.

– Больше, чем друг – человек полезный.

– А как починим его, то он еще нам послужит, – прибавил шепотом Лудеак.