Текст книги "В огонь и в воду"

Автор книги: Амеде Ашар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

XI
Старинная история

Все трое, Гуго де Монтестрюк, Коклико и Кадур, были в таком возрасте, что грусть у них не могла длиться долго. Они ехали, казалось, завоевывать мир.

Гуго лелеял такие мечты, конца которым и сам не видел. Красное перо, полученное когда-то от принцессы Мамиани и закрепленное на шляпе, представлялось ему теперь талисманом.

Скоро местность изменилась, и трое верховых очутились в таких местах, где прежде никогда не бывали. Коклико, не помня себя от радости, прыгал в седле, как птичка на ветке. Каждая новая деревня, каждый дом, купцы с возами, бродячие комедианты, прелаты верхом на мулах, дамы в каретах или носилках – все вызывало у Коклико крики удивления.

– Вот болтун-то! – весело заметил Гуго.

– Граф, – отозвался Коклико, – это выше моих сил: я не могу молчать. Примером, впрочем, могут служить птицы: они всегда поют; отчего же и нам не говорить? Притом я заметил, такой уж я болван, что молчание ведет к печали, а печаль – к потере аппетита. – Затем Коклико принял серьезный вид и сказал: – А как вы думаете, граф, что ждет того, кто ищет себе удачи в свете и у кого есть притом хороший испанский жеребец, который так и пляшет под седлом; шпага, которая так и просится вон из ножен, а в кармане добрые пистоли, которые так и хотят выскочить на свет божий?

– Да все, чего хочешь, – ответил Гуго.

– Так, значит, если бы вам пришла фантазия сделаться императором требизондским или царем черкесским, вы думаете, что и это было бы возможно?

– Разумеется!

– Это, мне кажется, уже слишком много… А ты как думаешь, Кадур?

– Без помощи пророка дуб – все равно что травка; а с помощью пророка песчинка становится горой…

– Слышишь, Коклико? Моя воля будет именно такой песчинкой, а в остальном поможет моя добрая звезда.

Коклико продолжал, возвысив голос:

– Я слышал, что при дворе множество прекрасных дам, столько же, сколько было нимф на острове Калипсо, о котором я читал в одной книге, и что эти дамы, как кажется, особенно милостивы к военным и еще милостивее к таким, которые близки к особе короля. Как бы мне хотелось быть гвардейским капитаном!

– Да, недурно бы, – сказал Гуго, – можно бывать на всех праздниках и на всех сражениях…

– А вам очень нужны эти сражения?

– Еще бы!

– Ну, это как кому нравится. Мне так больше по душе праздники. С другой стороны, я слышал, что у людей духовных есть множество привилегий: богатые приходы, жирные аббатства с вкусным столом и с мягкой постелью. А какая власть! Их слушают вельможи, что довольно важно, и женщины, что еще важнее. Без них ничего не делается! А некоторые ученые утверждают даже, что они управляют миром. Я не говорю, разумеется, о сельских священниках, что таскаются в заплатанных рясах по крестьянским избам, а едят еще хуже своих прихожан. Нет! Я говорю о прелатах, разжиревших от десятины, о канониках, спящих сколько душе угодно, о князьях церкви, одетых в пурпур… А что вы скажете, граф, о кардинальской шляпе?

Гуго состроил гримасу:

– Монтестрюки все были военными.

– Ну, раз так, то перейдем лучше к важным должностям и к чинам придворным. Как весело и приятно быть министром или послом! Кругом толпа людей, которые вам низко-низко кланяются и величают вас сиятельством, что так приятно щекочет самолюбие. Вы водитесь с принцами и с королями, вы преважная особа в свете. Не говорю уже о кое-каких мелких выгодах вроде крупного жалованья, например, или хорошей аренды. Кроме того, очень весело было бы поссориться, например, сегодня с англичанами, придраться завтра к испанцам, а при случае содрать взятку с турецкого султана. Пресыщенный славой, я бы мирно окончил жизнь в расшитом мундире и в шляпе с перьями каким-нибудь первым чином двора.

– Гм! – хмыкнул Гуго. – Слишком много лести с одной стороны и неправды с другой!.. Склоняться перед высшими, вечно искать окольных путей, плакать, когда властитель печален, смеяться, когда он весел, – все это совсем не по мне… К тому же у меня не хватит терпения возиться с чужими делами, когда и со своими-то собственными часто не знаешь, как сладить.

– Есть еще кое-что, – продолжал Коклико. – Можно вернуться в Тестеру, где вас любят, да и край там такой славный, прожить там всю жизнь, найти славную девушку из порядочного рода и с кое-каким приданым, жениться на ней и народить добрых господ, которые, в свою очередь, тоже проживут там до смерти, сажая капусту. Так можно жить счастливо, а это, говорят, ведь не каждому дается.

– Мы не из такого рода, – гордо возразил Гуго.

– Да, кстати, граф, о Монтестрюках рассказывают одну историю… я что-то слышал об этом, еще будучи ребенком… Мне давно хотелось узнать у вас все подробности. Меня всегда интересовало, откуда у вас фамилия Шаржполь и девиз «Бей! Руби!», что написан у вас на гербе; так кричат, кажется, члены вашего рода в сражениях. Не объясните ли вы нам всего этого?

– Охотно, – ответил Гуго. – Это было в то время, когда добрый король Генрих Четвертый завоевывал себе королевство. За ним всегда следовали бойцы, которых он ободрял своим примером; ездил он по горам и по долинам; счастье ему не всегда улыбалось, но он не унывал и храбро встречал грозы и бури. Когда кто-нибудь из его товарищей переселялся в вечность, другие занимали это место, и так вокруг короля всегда был отряд, готовый кинуться за него в огонь и в воду. Случилось как-то, что Генриха, который был тогда еще для доброй половины Франции и для Парижа только королем наваррским, окружил в Гаскони сильный отряд врагов. С королем было очень немного солдат, с такими слабыми силами нелегко было пробиться сквозь ряды неприятеля. Король остановился в лесу, по краю которого протекала глубокая и широкая река. Враги надеялись одолеть его голодом, и в самом деле, отряд Генриха начинал уже испытывать недостаток в продовольствии.

Генрих бегал как лев вокруг своего лагеря, ища выход и бросаясь то налево, то направо. Происходили небольшие стычки, всегда стоившие жизни нескольким роялистам. На всех дорогах стоял караул, а переправиться через реку без лодок не представлялось возможным, а достать их было негде.

Однажды вечером на аванпостах показался какой-то человек и объявил, что ему нужно видеть короля. На спине у него была котомка, а одет он был в оборванный балахон, но смелый и открытый взгляд говорил в его пользу.

«Кто ты такой?» – спросил его офицер. «Я из таких, что король будет рад меня видеть, когда узнает, зачем я пришел». – «Дело в том, – продолжал офицер, – что с королем нельзя всякому говорить…» – «Ну, я подожду, если надо; только, поговорив со мной после, король Генрих пожалеет, что вы заставили меня потерять время».

У человека этого было такое честное лицо, он так спокойно сел под деревом и вынул из котомки кусок черного хлеба и луковицу, собираясь поужинать, что офицер наконец решился. «Ну, так и быть! Пойдем со мной», – сказал он крестьянину. Тот поднял брошенные на землю котомку и палку и пошел за офицером, который привел его к капитану гвардии; этот обратился к нему с теми же вопросами и получил на них те же самые ответы.

Наконец капитан пошел доложить о крестьянине королю Генриху, который с грустью считал про себя, сколько еще дней остается ему до неизбежной и отчаянной вылазки. «А! Ввести его! – крикнул король. – Может быть, он прислан ко мне с известием, что к нам идут на помощь».

Крестьянина ввели. Это был статный молодец с гордым взглядом, на вид лет тридцати. «Что тебе нужно? – спросил король. – Говори, я слушаю».

«Я знаю, что вы с вашими солдатами не можете отсюда выбраться… Ну, и я вбил себе в голову, что выведу вас, потому как люблю вас». – «А за что ты меня любишь?» – «Да за то, что вы сами храбрый солдат, всегда первым бросаетесь в огонь и совсем себя не бережете: вот мне и сдается, что из вас выйдет славный король, милостивый к бедному народу». – «Недурно, любезный! Но каким же способом ты думаешь вывести меня отсюда?.. Да и не одного же меня нужно выводить! Всех со мной, а не то я останусь здесь с ними».

«Вот это сказано по-королевски; я не ошибся, что пришел сюда». – «Так ты думаешь, что можешь вывести нас всех вместе из этого проклятого леса?» – «Да». – «Так говори же скорее… Каким путем?» – «Да через реку». – «Но ведь река так широка и глубока, что через нее нельзя перейти…» – «А брод через реку разве годится только для коз да для овец, что ли?..» – «Значит, есть брод на этой реке и ты знаешь, где он?» – «Разумеется, иначе зачем я пришел сюда?»

Генрих IV чуть не обнял крестьянина.

«И ты нас проводишь?» – «Да, когда прикажете. Даже лучше подождать ночи: ночью-то похуже караулят в окрестностях». – «А разве и на том берегу есть неприятель?» – «Да, за леском, и вам оттого именно их и не видно… а отряд, надо думать, вдвое больше вашего». – «Ну, это ничего, пробьемся!» – «И я себе говорил то же самое».

«Живо! Снимать лагерь! – крикнул король, но, спохватившись, коснулся руки будущего проводника. – Ты не врешь? Ты не для того пришел сюда, чтобы обмануть меня и привести нас всех в засаду?» – «А велите ехать по обеим сторонам от меня двум верховым с пистолетами в руках, и, как только вам покажется, что я соврал, пусть меня застрелят без всяких разговоров! Но если я благополучно проведу вас через брод, то ведь и мне можно будет попросить кое о чем?»

«Проси тогда чего хочешь! Отдам тебе весь свой кошелек». – «Кошелек-то оставьте, пожалуй, при себе, а мне велите дать коня да шпагу и позвольте биться рядом с вами». – «Решено! Останешься при мне».

Как только совсем стемнело, королевский отряд снялся потихоньку с лагеря и выстроился, а крестьянин стал во главе и пошел прямо вперед через лес. Солдаты потянулись гуськом по узкой и извилистой тропинке, которая через чащу вела к реке.

Наконец их взорам открылась река, совсем черная от густой тени деревьев. Крестьянин, который до сих пор шел быстрым шагом, остановился и стал всматриваться в темноту. Он увидел в нескольких шагах толстую дуплистую вербу, а рядом с ней другую, поменьше, с подмытыми корнями.

«Вот если тут, в стороне, есть под водой большой плоский камень, то, значит, и брод тут, – сказал он, опустил в воду свою палку, пощупал и нашел камень. – Отлично! Теперь смело можем переходить». – И он первым вошел в воду.

Все направились за ним следом. Скоро вода стала доставать им до колен. Смутно начинал уже обозначаться другой берег. «Сейчас, – продолжал проводник, все еще ощупывая дно палкой, – дойдет до пояса и немного выше – почти до плеч… Тут самое трудное место. Руки надо будет поднять над головой, чтобы не замочить порох… А то и верховые могут взять пеших себе за спину…»

Как и говорил проводник, отряд вскоре очутился на середине реки; лошадям было уже по грудь. Через несколько шагов вода дошла почти до самых седел; потом мало-помалу дно стало опять подниматься. «Слава тебе Господи! – сказал король, ступая на берег. – Ну ты, брат, молодец!»

Ночь подходила к концу. На белеющем горизонте начинал обозначаться гребень холмов, на небе показывался бледный отблеск зари. «Вот самое подходящее время, чтобы напасть на неприятеля и застать его врасплох, – сказал крестьянин. – От усталости и от утреннего холода все там крепко спят».

«А ты откуда это знаешь?» – «Да я разве не служил целых шесть лет? Рана-то ведь меня и заставила бросить ружье… Что же, – сказал крестьянин королю, который привстал на стременах, чтобы лучше видеть, – помните, что вы мне обещали?» – «Коня и шпагу? Сейчас!»

Генрих Четвертый сделал знак офицеру, и крестьянину тотчас подвели оседланную лошадь. «Храброго солдата, что ездил на этом коне, убили на днях, – сказал король, – а теперь ты его заменишь».

За леском что-то зашевелилось, но еще нельзя было разобрать, что там делается. «Это неприятельский лагерь просыпается», – пояснил крестьянин. «Ты хорошо знаешь местность. Что нам теперь делать? Куда идти?» – спросил король.

«Этот лесок – пустяки. А стоит отряд дальше, в долине; как только спустимся, так на него и наткнемся… Значит, прямо вперед и в атаку!» – «Славно сказано!.. А как тебя зовут?» – «Поль Самуил из местечка Монтестрюк, что в Арманьяке». – «Ну! Вперед, Поль![2]2
  Шаржполь!


[Закрыть] Марш!» Крестьянин пришпорил коня и пустился во весь карьер, махая над головой новой шпагой и крича: «Бей! Руби!»

В одну минуту они пронеслись через лесок, и королевский отряд с Генрихом и с проводником во главе ринулся вниз с горы как лавина. Лошади в неприятельском лагере были почти все еще на привязи; часовые выстрелили куда попало и разбежались. Пехота вздумала сопротивляться, но была опрокинута, и в мгновение ока король со своими воинами очутился перед лагерем. Тут все было в смятении. Несколько человек наскоро собрались и кое-как выстроились. Поль, увидев их, кинулся вперед, продолжая кричать: «Бей! Руби!» Ударом шпаги он свалил с коня первого попавшегося кавалериста, острием проткнул насквозь горло другому и врезался в самую середину толпы.

Четверть часа спустя король был уже в чистом поле, и вокруг него собрались сторонники, почти потерявшие уже надежду увидеть его в живых.

Когда остановились на ночлег, король подозвал Поля Самуила, обнял его при всех офицерах и сказал им: «Господа! Вот человек, который спас меня; считайте его своим братом и другом. А тебе, Поль, я отдаю во владение Монтестрюк – от него ты и будешь впредь называться – и, кроме того, жалую тебя графом де Шаржполем в память о твоей храбрости в сегодняшнем деле. На графский титул и на владение ты получишь грамоту с моей подписью и королевской печатью. Сверх того, я хочу, чтобы на твоем родовом гербе в память о твоем подвиге и о словах твоих было, во-первых, золотое поле, потому что у тебя золотое сердце; во-вторых, черный скачущий конь – в память того, который был под тобой; в-третьих, зеленый шлем – в знак того леса, в который ты бросился первым; и, в-четвертых, над шлемом серебряная шпага острием вверх – в память той, которой ты махал в бою и которая сверкала огнем на утреннем солнце. А девиз своего рода ты сам прокричал и можешь вырезать под щитом эти два слова, которые лучше всяких длинных речей: «Бей! Руби!»

– Вот как мой предок стал Монтестрюком, графом де Шаржполем, – прибавил Гуго. – С тех пор в нашем роду стало обычаем прибавлять имя Поль к тому, что дается при крещении. Первый Монтестрюк назывался Поль Самуил, сын его – Поль Илья, мой отец – Поль Гедеон, а я зовусь Поль Гуго и, если Богу будет угодно, передам это имя своему старшему сыну с титулом графа де Шаржполя, который я считаю равным самым лучшим и самым древним. Что думаешь, Коклико?

– Ей-богу! – воскликнул Коклико в восторге. – Король Генрих был великим государем, а предок ваш Поль Самуил – славным капитаном, хоть и пришел в простой одежде крестьянина, и все, все высоко и славно в этой истории! А ты, друг Кадур, что ты скажешь?

– Бог велик! – ответил Араб.

XII
Дама с голубым пером

Разговаривая таким образом, трое товарищей проехали чуть ли не половину Франции и нигде не встретили ничего особенного. Должно быть, вид трех молодцов, крепких и исправно вооруженных, внушал особенное почтение всем ворам, какие попадались на дороге, а щедрость располагала в их пользу всех хозяев гостиниц.

Переехав Луару в окрестностях Блуа, они услышали в ближайшем лесу громкие звуки рога и догадались, что благородное дворянство забавляется там охотой. Погода была ясная, местность живописная и богатая; вблизи лениво протекала широкая Луара, вокруг шли темные леса вплоть до самого горизонта; Гуго, недолго думая, поскакал прямо к чаще, откуда доносился звук рога.

Через несколько минут он оказался в самом блестящем обществе; охота шла на оленя. Свора была отличная, впереди неслись большие ищейки. Около двадцати господ в шляпах с перьями разъезжали по зеленым аллеям. Впереди скакала на белой лошади молоденькая дама. На ее серой шляпе колыхалось голубое перо, на шею спадали кольцами белокурые волосы с золотым отливом. Голубой бархатный корсаж плотно обтягивал стройный стан.

Рядом с незнакомкой – Гуго вовсе не удивился бы, если бы узнал, что у нее течет в жилах королевская кровь, – красовался всадник важного вида, нашептывая ей любезности. Улыбка освещала ее веселое личико, которому могла бы позавидовать любая богиня. Красота незнакомки была ослепительная, красота кавалера – какой-то надменной. Ей, казалось, нет еще и двадцати лет, ему – не больше двадцати пяти. Какое-то необъяснимое чувство с оттенком ревности схватило Гуго за самое сердце.

Дама с охотником скрылись в чаще. Но ни изумление при виде прелестной незнакомки, ни бросаемые со всех сторон любопытные взгляды не отвлекали внимания Гуго от всех подробностей охоты, и он не чувствовал ни малейшего замешательства, как будто находился в окрестностях Тестеры, у своего друга маркиза де Сент-Эллиса. Собаки бегали туда-сюда по широкой поляне, искали по следу, обнюхивали траву, возвращались опять назад; ясно было, что след зверя потерян. Гуго сошел с коня среди охотников, которые не решались сознаться, что дали маху.

– Вы гоните оленя, господа? – спросил молодой граф.

Его красивый жеребец, нетерпеливо бивший копытом, уже расположил к нему некоторых: такого коня не могло быть у первого встречного.

– Да, – ответили ему, – великолепный зверь!

– Ну, господа, – заявил Гуго, – вы идете по неверному следу: это вот – след лани, а это – годовика… надо хорошенько поискать в лесу и поправить ошибку.

Гуго вошел в чащу, а за ним охотник с ищейкой. Поискав некоторое время, он указал пальцем на совсем еще свежий след на мху у корней дуба:

– Вот он след! Пускай собаку и марш за ней! – крикнул Гуго и мигом вскочил на коня.

– Э! Да это, видно, охотник! – заметил один из дворян.

Все кинулись за зверем, который уходил в долину. Целый час он не давался, заскочил было в воду, потом бросился назад в лес. Гуго вел охоту; он затрубил, чтобы дать знать, что зверь уходит в логово. Общество немного рассеялось: добрая половина держалась за Гуго, другие опять потеряли след.

Охотники скакали в это время по такой чаще, что легко было сломать себе шею. Красавца, недавно ехавшего возле дамы с голубым пером, уже не было при ней. Гуго благословил судьбу. Он заметил, что незнакомка забралась в глубокую рытвину между двумя крутыми откосами, густо поросшими кустарником. Как ни горячо он гнал оленя, но тут кинулся вслед за дамой. Не успел проскакать и ста шагов, как увидел, что белая лошадь закусила удила. От безумных скачков даму так подбрасывало в седле, что нельзя было терять ни минуты.

Гуго пришпорил коня и нагнал ее, но, бросив взгляд вперед, увидел, что глубокий овраг ведет прямо к страшному крутому обрыву. На взбесившейся лошади дама с голубым пером летела к верной гибели. Нужно было удержать лошадь во что бы то ни стало.

Дорога так сузилась под конец, что не было никакой возможности прыгнуть рядом и остановить лошадь за узду. Гуго измерил взглядом расстояние, остававшееся до обрыва, и, видя, что оно уменьшается со страшной быстротой, достал было пистолет из кобуры. Но пуля могла попасть в даму, а не в лошадь: на полном скаку нельзя было ручаться за верность руки. Что делать?

Вдруг его осенило. Он выхватил из ножен шпагу и, прильнув к шее коня, пустился во весь опор; в четыре скачка он догнал белую лошадь и, нагнувшись, изо всей силы хватил ее шпагой по задней ноге; лошадь сразу упала, но прежде, чем она успела опять подняться, Гуго соскочил с коня и, держа шляпу в одной руке, подал другую амазонке. Та сама уже спрыгнула с седла, между тем как ее лошадь пыталась встать, оставляя за собой кровавый след. Обрыв был всего в десяти шагах. Еще одна секунда – и дама погибла бы.

Незнакомка, выпрямившись во весь рост, с лицом скорее разгневанным, нежели взволнованным, окинула Гуго надменным взглядом и сказала:

– Кажется, вы искалечили мою Пенелопу!

– И в самом деле, похоже, ей трудно будет оправиться.

– А кто вас просил?

– Пришлось выбирать: вы или она. Посмотрите сами… Еще один скачок – и Пенелопа, которая не слишком-то о вас, кажется, думала, увлекла бы вас за собой на дно пропасти. Она бы тоже убилась, но ведь это вас не воскресило бы.

Дама, бросив взгляд на обрыв, произнесла:

– Может быть, вы и правы.

– Я уверен в этом. Если бы вы убились, я остался бы безутешен навеки.

– А как вас зовут?.. Надо же мне узнать имя любезного кавалера, которому я обязана жизнью.

– Поль Гуго де Монтестрюк, граф де Шаржполь.

– Имя совсем неизвестное при дворе.

– Со временем оно станет известным.

Их взоры встретились, один – полный гордости, другой – твердой уверенности.

– Делать нечего, – продолжала дама, – придется сдаться и поблагодарить вас за оказанную помощь.

В это время остальные охотники подскакали к ним; впереди всех несся красавец, ехавший в начале охоты подле амазонки с голубым пером. Она махнула им платком и попросила отъехать назад, чтобы дать ей место выбраться из узкой рытвины, куда занесла ее Пенелопа. Все повиновались. Через минуту дама появилась на гладкой поляне вместе со страшно хромающей белой лошадью. Все окружили ее. Что это значит и что с ней случилось?

– Не беспокойтесь… Просто неприятность, от которой меня избавил вот кто… – И, переменив тон, она представила Гуго красавцу: – Граф де Шаржполь, любезный кузен. Граф Цезарь де Шиври.

Молодые люди холодно поклонились друг другу. Затем незнакомка повернулась к Гуго и, склоняя свой тонкий стан, как настоящая королева, произнесла:

– Орфиза де Монлюсон, герцогиня д’Авранш, просит графа де Монтестрюка проводить ее в замок.

Граф де Шиври нахмурил брови, Гуго низко поклонился. Почти в ту же минуту на окруженной высокими деревьями поляне, где собралось все общество, а охотники затрубили сбор, появилась еще одна амазонка, навстречу которой герцогиня д’Авранш поспешила с внимательной предупредительностью. С первого же взгляда Гуго узнал принцессу Леонору Мамиани. Она тоже его заметила; между тем как все почтительно расступались перед ней, принцесса направилась прямо к нему и вполголоса сказала:

– Помните, как я вам крикнула: «До свидания»? С тех пор прошло немало времени, но внутренний голос говорил мне, что я не ошиблась и что мы с вами опять увидимся.

– Ваше пророчество я принял за приказание, – любезно ответил Гуго, касаясь губами обтянутой в перчатку ручки принцессы.

– А! Вот наш провинциал и встретил знакомых! – проворчал граф де Шиври.

Скоро все общество двинулось в путь, принцесса и герцогиня впереди, подле Орфизы – граф де Шиври, подле Леоноры – граф де Монтестрюк.

Гуго переводил взор с одной на другую: у одной глаза были зеленые, у другой черные, у обеих стан тонкий и гибкий; обе обладали ослепительной красотой, но у Орфизы было больше молодости, а у принцессы больше величия. Между ними всякий с трудом бы сделал выбор. За Леонору говорило уже то, что она первая смутила мысли Гуго и разбудила его мечты. Отчего же он был внимательней к грациозной герцогине и при взгляде на графа де Шиври в нем шевелилось чувство ревности, которого он вовсе не испытывал к маркизу де Сент-Эллису?

В эту минуту Гуго заметил, что красное перо, которое было у него на шляпе с самого отъезда из Тестеры, исчезло. Он потерял его, должно быть, на узкой дороге, по которой скакал сломя голову за герцогиней д’Авранш. Что предвещала эта потеря подарка принцессы? «Время и обстоятельства покажут», – решил граф и перестал об этом думать.

Коклико долго бродил по лесу и наконец нашел Гуго в замке герцогини д’Авранш. Никогда он еще не видел такого великолепного дворца.

– Ах, граф, – воскликнул он, – вся Тестера поместилась бы в одной галерее здешнего дворца! Представьте себе…

Вдруг Гуго прервал его:

– Скачи прямо сейчас в Блуа, куда я уже послал Кадура, сказав, чтобы он там меня дожидался; попроси его от моего имени перерыть все лавки в городе и прислать мне самые лучшие платья, кружева, ленты и перья. Я одет, как какой-нибудь бродяга, а здесь все похожи на принцев – это для меня унизительно. Хоть загони лошадь, а привези мне все сегодня же вечером. У тебя есть золото, не правда ли?

– У меня кошелек господина Агриппы…

– И прекрасно! Но вот что еще! Может статься, что в Блуа ничего порядочного не найдется – ведь это провинция! Если так, то скажи Кадуру, чтобы тотчас ехал в Париж. Он был там как-то с маркизом де Сент-Эллисом. Пусть приготовит нам там квартиру и пришлет все, что нужно, чтобы одеться по моде.

– Не считая денег?

– Разумеется!

– Значит, мы здесь у самого короля?

– Гораздо лучше, бедный мой Коклико! Мы у герцогини д’Авранш… у герцогини, которая больше похожа на богиню, чем на простую смертную!..

– А! Так тут женщина!.. А я такой уж болван, что и не догадался. Сейчас же поскачу, граф, не жалея лошади, прямо в Блуа и вернусь так скоро, что сам ветер покраснеет от зависти и злости.

Коклико в самом деле вернулся вечером с огромным выбором чудесного платья, надушенных перчаток, самых модных плащей, шелковых чулок и бантов из лент. С печальной миной он встряхнул отощавший кошелек Агриппы. Гуго взял его и швырнул через всю комнату. В эту минуту он был готов продать всю Тестеру за один наряд, который мог бы привлечь взор Орфизы. Целый вечер он любовался ею и ухаживал за ней; всю ночь она грезилась ему во сне. Он не мог представить себе кого-нибудь прекрасней ее. Он понимал, что для нее можно совершить чудо.

– Ты заметил, каким очаровательным тоном она говорит? – говорил он после Коклико. – А как она улыбается? Никто не ходит, как она, не танцует, как она! Она все делает иначе, чем другие. Ее голос просто музыка. Я сейчас смотрел на нее, когда она проходила по терассе: божество, спустившееся с Олимпа!

– Разумеется, – отвечал Коклико. – Но вы замечаете, граф, столько необыкновенных вещей, а заметили ли вы, что здесь не одна, а две дамы?.. О которой же вы говорите, позвольте узнать?..

– Как, разбойник, ты не понимаешь, что я говорю о герцогине д’Авранш?.. Разве можно говорить о ком-нибудь другом?..

– Но, граф, и та дама, что мы видели в замке Сен-Сави, тоже, право, стоит того, чтобы на нее посмотреть!

– Согласен и даже должен сознаться, что тогда ее величавая красота меня ослепила! Но теперь как я могу сравнивать? У меня только и есть глаза, что для другой!

Этот обрывок разговора пробудил в уме Гуго целый ряд рассуждений о странной игре случая. Отчего прежде он восхищался принцессой, а теперь готов сложить к ногам герцогини и удивление, и любовь свою? Между тем по красоте они в самом деле могли друг с другом поспорить. Почему же вторая, а не первая? В этом невольном, безотчетном предпочтении богини-блондинки богине-брюнетке он мог видеть только указание самой судьбы.

В самом пылу этих мечтаний и волнений Гуго вспомнил вдруг о графе де Шиври. Ясно было, что он встретит соперника в этом молодом красавце. Уж не помолвлены ли они? Это надо бы выяснить. Да и само лицо этого Шиври ему не нравилось: у него была какая-то нахальная и презрительная улыбка, словно он так и напрашивался на ссору.

Судя по всему тому, что говорилось вокруг, граф де Шиври считался одним из самых ловких и остроумных кавалеров при дворе. Он был знатного происхождения и богат. Уверяли, что он в силах добиться всего. У него были изумительно изящные наряды, руки тонкие и белые, стан гибкий, движения свободные, цвет лица бледный, с тем неопределенным оттенком, по которому узнают людей, испытавших сильные страсти и всевозможные удовольствия, улыбка насмешливая, а в голосе, в жесте, в позах, в манере говорить или слушать сквозило какое-то особенное высокомерие, так что ему можно было удивляться, пожалуй, его даже можно было остерегаться, но искать его дружбы – никогда!

Гуго узнал, что Орфизу де Монлюсон крестил сам король Людовик XIV, очень уважавший покойного герцога д’Авранша и теперь оказывавший особенное покровительство его единственной дочери-сироте. Говорили даже, но это только так говорили, что король сам позаботится выбрать ей мужа. Кроме того, уверяли, что король в память постоянной верности и услуг, оказанных ему в смутные времена Фронды, хочет предоставить своей крестнице право принести в приданое мужу титул герцога д’Авранша. Вследствие этого целая толпа воздыхателей беспрестанно вертелась вокруг наследницы знатного имени; но большая часть из них давно уже отказалась от всякой надежды одержать верх над графом де Шиври.

Орфизе недавно исполнилось восемнадцать лет; всего несколько месяцев назад она вышла из монастыря и жила теперь под покровительством почтенной тетки, вдовствующей маркизы д’Юрсель, пользовавшейся правом табурета при дворце.

Все это сильно смущало графа де Монтестрюка, у которого только и было за душой, что плащ, шпага да полторы тысячи ливров дохода от Тестеры, а с этим трудно было завоевать герцогский титул и бесчисленные владения Монлюсонов. Но гасконец готов был на все из любви к такой красавице.

Волнение не давало ему спать; он ворочался в постели с боку на бок и глубоко вздыхал, вставал, ходил, открывал окно, смотрел на звезды и опять ложился. Вдруг Гуго вспомнил слова Брискетты.

– Ах, бедная Брискетта! Как она верно отгадала, предсказывая мне все эти мучения страсти! Это совсем не похоже на то, что я к ней чувствовал… То просто сердце мое пробуждалось, даже скорее молодая кровь, чем сердце.

Теперь он любил истинно, и одна мысль, что Орфиза де Монлюсон может принадлежать другому, а не ему, отзывалась дрожью в его сердце. Лучше умереть тысячу раз, чем видеть подобное несчастье! Но как добраться до нее, какими путями, какими подвигами? Как бороться с графом де Шиври, у которого было все – и состояние, и родство, и положение в обществе, и связи?

Так Гуго мечтал и рассуждал целыми днями. Вдруг ему пришел на память прощальный рассказ матери о золотом руне и то, как она объяснила ему эту легенду. Он вздрогнул и задумался.

– Да, – произнес он наконец, – вот оно – мое золотое руно! Оно блеснуло мне так высоко, как будто на самом небе! Ее волосы именно такого цвета, как это руно, и глаза блестят точно так же! Целую жизнь я буду стремиться к ней и, быть может, никогда не достигну… но какой-то тайный голос подсказывает мне, что никогда уже мое сердце не оторвется от нее!

Если что-то говорило графу де Монтестрюку, что он встретит на своем пути графа де Шиври, то и тот тоже сразу почувствовал, что в Гуго он встретил такого соперника, которым пренебрегать не следует. Не своим светским положением был опасен граф де Монтестрюк, но молодостью, привлекательной наружностью, какой-то лихой смелостью: видно было, что у него есть мужество и твердая воля.

Цезарь сам не понимал, отчего он так заботится об этом пришельце: такой чести он до сих пор никому еще не оказывал. Сердясь на самого себя, граф де Шиври захотел узнать на этот счет мнение одного дворянина, жившего при нем и служившего ему поверенным, от которого ничего не скрывают.