Текст книги "В огонь и в воду"

Автор книги: Амеде Ашар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Мое имя! – воскликнула Орфиза.

– Ваше имя, и лучшее доказательство – вот эта записка.

Гуго вынул из кармана записку, переданную ему вечером на Маломускусной улице, и подал ее раскрытой герцогине. Пробежав ее глазами, она расхохоталась.

– И вы могли подумать, что я написала подобную записку? Взгляните, граф де Шиври!

Герцогиня передала записку Цезарю; он улыбнулся.

– Меня обвиняют в тщеславии, но, сказать по правде, если бы мне прислали подобное нежное письмецо, то прежде всего, разумеется, я бы вздохнул от сожаления, что не могу этому поверить, но никогда бы не подумал, что его написала герцогиня д’Авранш!.. Ах! Бедный друг мой! Какая же странная мысль пришла вам в голову!

Орфиза улыбнулась одобрительно, и эта улыбка окончательно рассердила Монтестрюка. Он взял из рук у Шиври записку, скатал ее шариком и преспокойно бросил в огонь. Потом продолжил шутливым тоном:

– Это, однако же, неблагодарно!.. Я должен был сохранить этот кусок бумаги, какая бы рука ни написала его, на память о той пользе, которую он принес мне.

– И в чем же заключается эта польза? – поинтересовался Цезарь.

– Я получил благоволение короля.

– Да, в самом деле, вы видели короля! – воскликнула Орфиза. – А я и забыла об этом… В Фонтенбло, кажется? По какому случаю? Зачем?

– Но разве нет такого обычая, что все дворяне королевства должны представляться его величеству?.. Спросите у графа де Шиври… Кроме того, я вынужден был просить короля о милости.

– И получили ее?

– Он сделал больше: со вчерашнего дня по высочайшему повелению я принадлежу к военной свите его величества.

– А! – протянул Шиври.

– Это только начало, – прибавил Гуго, – но я надеюсь пойти гораздо дальше и гораздо выше во что бы то ни стало.

– И чего же вы намерены добиться, позвольте узнать? – спросила герцогиня, улыбнувшись при этом намеке.

– Но ведь вы сами знаете… завоевать золотое руно.

– А! Так это дело решенное, что вы похитите меня на корабле «Арго», даже не крикнув «берегись»?

– Нет, ведь я вас предупреждаю.

– Много милости! А если я откажу вам?

Гуго был просто в припадке хладнокровия; он улыбнулся, поклонился и ответил:

– Нет, герцогиня, нет! Вы согласитесь.

– Вы были наивны до дерзости, теперь вы смелы до наглости.

Орфиза встала с явным желанием прекратить разговор. Но Гуго решился идти до конца. Он хладнокровно положил руку на эфес шпаги и, поклонившись еще раз Орфизе, глаза которой сверкали от гнева, сказал:

– Если смелость действительно преступление, то все-таки ничто не заставит меня отступить… Вы или смерть!

Когда Гуго вышел, Цезарь пожал плечами и заявил:

– Он просто сумасшедший!

Но Орфиза под влиянием внезапного, столь обычного у женщин переворота посмотрела на Шиври и сказала:

– Он не похож, однако же, на прочих…

Выйдя из особняка герцогини, Гуго бесцельно бродил по улицам Парижа. Он сладит наконец с этой гордой герцогиней; он пожертвует ради этого всей кровью, всей жизнью. Она увидит наконец, что он не шутил, когда принимал ее вызов. «С ней, – говорил он себе, – то улыбается надежда, то приходит отчаяние; сегодня у нее мелькала ласковая улыбка, завтра – ирония, сарказм… Молодая и прекрасная, она забавляется переменами, питается капризами… Но я сам из упрямого рода и покажу ей! Волей или неволей она должна сдаться и сдастся!»

Настали сумерки, потом пришла ночь. Опомнившись, Гуго понял, что и сам не знает, куда зашел. Он ждал первого прохожего, чтобы спросить дорогу в особняк Колиньи, как вдруг вблизи послышались крики. Гуго кинулся на шум и в узком переулке в ночном сумраке увидел брошенный у стены портшез, между тем как несшие его лакеи с трудом отбивались от целой шайки мошенников.

Гуго выхватил шпагу и бросился на грабителей. Как только самый отчаянный из них упал от первого же удара, все прочие разбежались, опасаясь, что дозор вмешается в дело, если борьба затянется. Гуго и не думал их преследовать и уже вкладывал шпагу в ножны, как вдруг дверца портшеза отворилась и из него вышла дама, закутанная в плащ и с черной бархатной маской на лице. «Если она старая и дурная, – сказал себе Монтестрюк, – то пусть это доброе дело зачтется мне, по крайней мере, на небесах».

Незнакомка взглянула на него, пока он кланялся.

– Послушайте, что тут происходит? – спросила она.

– Извините, но я сам хотел спросить вас об этом, – ответил Гуго, успокоившись: голос был молодой.

– Извините и вы меня, я привыкла спрашивать, но не отвечать.

Дама толкнула ногой тело человека, которого ранил Гуго; он не двинулся.

– А! Вот как вы их отделываете! – продолжала она, взглянув опять на своего защитника.

– Да, я так уж привык, – сказал Гуго гордо.

Она осмотрелась вокруг. Из двух носильщиков и двух лакеев, которые были при ней, один был убит, двое убежали, четвертый стонал под стеной, возле опрокинутого портшеза.

– Сударь, – продолжала дама, – когда спасают кого-нибудь, то тем самым отдают себя в их распоряжение.

– Приказывайте. Что я должен делать?

– Не угодно ли вам проводить меня домой, но с условием, что вы не будете стараться разглядеть меня или узнать, кто я.

– Боже сохрани! И без того иногда в тягость, что приходится смотреть на тех, кого знаешь, и знать тех, на кого смотришь.

– Какая дерзость!

– Вот это самое слово мне сказали уже раз сегодня, и потому-то мне не хочется говорить ни с кем.

Незнакомка подошла к раненому лакею и приказала ему:

– Перестань стонать, и марш!

Бедняга встал и медленно поплелся по переулку.

– Приятное приключение, нечего сказать! – проворчала незнакомка. – Вот бы посмеялись, если бы узнали, с кем оно случилось!

– Посмеялись бы или поплакали, – сказал Гуго.

– А почему вы так думаете?

– Потому что одно без другого не бывает. Женщины как кошки: то прячут когти, то царапаются. Когда одни смеются, другие плачут.

Скоро показались стены большого сада; сквозь деревья в темноте смутно виднелся дворец.

– Э, да это Люксембург! – сказал Гуго будто сам себе.

– Здесь мне уже нечего бояться; можете идти.

Монтестрюк остановился и собрался повернуть назад, чтобы уйти, как вдруг она его удержала.

– А если бы мне захотелось отблагодарить вас, неужели вы не подсказали бы мне способа сделать это?

– Нет ничего легче. Угодно вам снять перчатку?

– Вот, – сказала она, подумав с минуту.

Она подала ему тонкую, гибкую, изящную руку.

Гуго взял ее почтительно кончиками пальцев и, сняв шляпу и поклонившись, поднес к губам. Выпрямившись, он сказал ей:

– Теперь я должен благодарить вас.

Он еще раз поклонился незнакомке и ушел, не поворачивая головы, между тем как она следила за ним глазами.

– Э! – протянула она. – Человек с сердцем, а будет придворным!

Фраза, которой Орфиза де Монлюсон закончила свой разговор с графом де Шиври, когда Монтестрюк ушел от нее, заставила раздражительного Цезаря сильно задуматься. Он хорошо знал женщин и, следовательно, знал также, что многие из них любят известную смелость в речах и поступках. Он чувствовал, что Гуго, не испугавшись приема Орфизы и ее насмешливой улыбки, много выиграл в ее мнении. Сверх того, он не только сумел выпутаться удачно из такой беды, в которой другие могли бы потерять или свободу, или жизнь, но и приобрел милостивое внимание короля. Если он вышел с таким успехом из трудного положения, то чего нужно было ожидать от такого человека, когда ему подует попутный ветер?

Правда, у графа де Шиври был всегда под рукой Бриктайль, взбешенный поражением; но, раненый, он еще долго пролежит в постели и не будет в силах что-нибудь предпринять. Надо ждать, а пока принять меры, чтобы бороться тем оружием, которое графу де Шиври доставляли имя и общественное положение.

Теперь надо было смотреть на герцогиню д’Авранш, как смотрит полководец в военное время на крепость. Нельзя уже было надеяться, что она поднесет ему ключи от своего сердца на серебряном блюде. Надо было вести осаду, правильную осаду, в которой необходима и система, и ловкость. Граф де Монтестрюк обрел неожиданного союзника в лице короля. Почему же и графу де Шиври, в свою очередь, не обратиться к Людовику XIV, имевшему над герцогиней особенную, почти неограниченную власть?

Цезарь скоро добился случая явиться к королю и, приблизившись к нему с видом глубочайшей почтительности, сказал:

– Государь! Я желал выразить вашему величеству свое опасение, что едва не навлек на себя ваше неудовольствие.

– Вы, граф де Шиври?

– Увы, да, государь… Я осмелился поднять глаза на особу, которой вы покровительствуете…

– О ком вы говорите?

– О графине де Монлюсон… Я предавался с упоением очарованиям ее прелестей, как вдруг вспомнил, что она связана с вашим величеством такими узами, которые для меня священны. Быть может, по незнанию я шел против намерений моего государя. За моей любовью наступило раскаяние, и я дал себе клятву, что, если я имел несчастье навлечь на себя немилость вашего величества, позволив себе мечтать об особе, на которую вы имеете, может быть, другие виды, то пусть сердце мое обливается кровью до конца моей жизни, но я откажусь от этой любви. У ног короля я ожидаю своего приговора…

Эта речь, в которой было рассчитано каждое слово, понравилась Людовику XIV – она льстила его необузданной страсти к владычеству надо всем и над всеми. Он улыбнулся милостиво и ответил:

– Вы рождены от такой крови, с которой может соединиться, не унижая себя, графиня де Монлюсон, хотя она и возведет в герцоги того, кого изберет ее сердце. Поэтому разрешаю думать вам о ней. Вы получаете мое королевское позволение.

– Чтобы графиня де Монлюсон не подумала, что я поддаюсь тщеславию и действую под влиянием слишком высокого мнения о самом себе, ваше величество, не разрешите ли мне также повторить ей слова, которые я имел счастье услышать из уст ваших?

– Я даю вам свое позволение.

Это было гораздо больше, чем граф де Шиври смел ожидать: Людовик XIV почти дал ему слово. «Теперь не только меня встретит этот проклятый Монтестрюк между собой и Орфизой де Монлюсон, – сказал он себе, – но и самого короля!»

XXII
Кто сильнее?

Гуго не виделся с маркизом де Сент-Эллисом с того вечера, как он столь неожиданно оказал ему помощь на улице д’Арси. На следующий же день после встречи с дамой в черной маске он пошел искать маркиза по адресу, сообщенному им при расставании. Выпутался ли он, по крайней мере, из беды?

Когда Гуго вошел к маркизу, первым его вопросом было:

– Ведь ты не ранен, надеюсь?

– Да что значит такой вздор в сравнении с тем, что со мной случилось? Всякая рана показалась бы мне счастьем, блаженством!.. Знаешь, что со мной было после твоего отъезда из Арманьяка?

– Понятия не имею.

– Так слушай же. Как-то раз, помнишь, злая судьба привела меня в Тулузу; там я встретился с одной принцессой… Фея, сирена… Но к чему рисовать тебе ее портрет?.. Ты знал ее в Сен-Сави, куда она приезжала по моей убедительнейшей просьбе.

– Принцесса Леонора Мамиани?

– Она самая. Само собой разумеется, как только я увидел ее, я влюбился безумно. Чтобы понравиться ей, я пустил в ход самую утонченную любезность. Но у нее, видно, камень в груди: ничего не помогло! В одно утро она меня покинула без малейшего сострадания к моему отчаянию, но позволила, однако же, приехать в Париж, куда она направлялась не спеша…

– Короче, мой друг, пожалуйста, покороче! Я помню, что однажды утром я встретил тебя, когда ты скакал следом за ней. Помню также, что ловкий удар шпагой положил конец твоей одиссее, и ты был вынужден искать убежища под крышей родового замка, где, помнится, я тебя оставил. Потом?

– Говорит как по книге, разбойник! Потом, спрашиваешь ты? Ах, мой милый Гуго! Только я выздоровел и стал было готовиться к отъезду к моей прекрасной принцессе, как появилась в наших местах одна танцовщица, совсем околдовала меня, и я поскакал за ней в Мадрид… Наверное, ее подослал сам дьявол!

– Не сомневаюсь. А потом?

– Заметь, что танцовщица была прехорошенькая, и потому я поехал вслед за ней из Мадрида в Севилью, из Севильи в Кордову, а из Кордова в Барселону, где наконец один флорентийский дворянин уговорил ее отправиться с ним в Неаполь. Моя цепь разорвалась, и у меня не было другой мысли, как увидеть снова мою несравненную Леонору, и вот я прискакал в Париж. Бегу к ней, вхожу, бросаюсь к ее ногам и разражаюсь страстью! Скала, мой друг, вечно скала!.. А что ужаснее всего – она явилась передо мной еще прелестнее, чем прежде… Я умру, наверняка умру. Не правда ли, она прекрасна?

– Очень красива!

– И так мила! Стан богини, грация нимфы, поступь королевы, ножки ребенка, глаза как бриллианты… ручки…

– Перестань, ради бога! Да и к чему? Ведь я знаю ее и тоже поклоняюсь ей.

– И не сошел с ума от любви, как я?

– Но, – ответил Гуго, запинаясь, – признайся сам, что твой пример не слишком-то ободряет!

– Правда, – вздохнул маркиз, – но я хочу забыть эту гордую принцессу. Я заплачу ей равнодушием за неблагодарность. Я соединю свою судьбу с твоей, я не разлучусь уже с тобой никогда. Мы вместе станем искать приключений. Мы добьемся того, что о наших подвигах затрубят все сто труб славы, и я хочу, чтобы, ослепленная блеском моих геройских дел, когда-нибудь она сама, с глазами, полными слез, упала передо мной на колени, умоляя располагать ею… Едем же!

– Куда это?

– Право, не знаю, но все-таки едем скорее!

– Согласен, но с условием, что ты пойдешь прежде со мной к графу де Колиньи, у которого я поселился после той ночной схватки.

Когда оба друга вышли на улицу, маркиз взял Гуго под руку и продолжал:

– Принцесса была вся в черном, приняла меня в молельне – она, дышавшая прежде только радостью и весельем… а из слов ее я догадался, что она поражена прямо в сердце каким-то большим горем, похожим на обманутую надежду, на исчезнувший сон, в котором заключалось все счастье ее жизни… Не знаешь ли, что произошло?

– Нет, – ответил Гуго, не глядя на маркиза.

– Ведь не может же это быть любовное горе! Какой грубиян, замеченный принцессой, не упал бы к ее ногам, целуя складки ее платья? Если бы я мог подумать, что подобное животное существует где-нибудь на свете, я отправился бы искать его повсюду и вонзил бы ему шпагу в сердце. Она хочет удалиться от света, эта милая, очаровательная принцесса, украшение вселенной, запереться в своем замке где-то за горами и даже намекнула мне, что втайне питает страшную мысль – похоронить свои прелести во мраке монастыря. Вот до какой крайности довело ее несчастье! Клянусь тебе, друг мой, я не переживу ее отъезда…

– Что это? Если ты не убиваешь ближнего, то приносишь самого себя в жертву; не лучше ли заставить твое милое божество изменить мысли, не лучше ли внушить ей другие планы?

– Могу я рассчитывать на твою помощь при случае?

– Разумеется!

Гуго и маркиз наконец пришли к графу де Колиньи и застали его сидящим с опущенной на руки головой перед тем же самым столом с картами и планами, за которым нашел его Монтестрюк в первый раз. Гуго представил маркиза де Сент-Эллиса, и граф принял его как старого знакомого; он сделал знак обоим, чтобы они сели возле него, и сказал:

– Ах! Я оказался в очень затруднительном положении. Вы, верно, слышали оба, что император Леопольд обратился недавно к королю с просьбой о помощи?

– Против турок, – ответил маркиз, – которые снова угрожают Вене, Германии и всему христианскому миру? Да, я слышал.

– Вы знаете также, может быть, что совет короля решил послать как можно скорее войско в Венгрию, чтобы отразить это вторжение?

– Я что-то слышал и об этом, – ответил маркиз.

– Ну так вот, – продолжал Колиньи, – мне очень хотелось бы получить начальство над этой экспедицией, и вот я изучаю внимательно все эти карты и планы; но не так-то легко мне будет устранить соперников!

– Разве это не зависит от самого короля? – спросил маркиз.

– Разумеется!

– Ну так что же? Разве вы не на самом лучшем счету у его величества?.. Я-то хорошо это знаю… – произнес Гуго.

– Согласен… но рядом с королем есть и посторонние, тайные влияния.

– Да, эти милые влияния, которые назывались Эгерия – в Риме, при царе Нуме, и Габриэль – в Париже при короле Генрихе Четвертом.

– А теперь зовутся герцогиней де Лавальер или Олимпией Манчини – в Лувре, при Людовике Четырнадцатом.

– А герцогиня де Лавальер поддерживает, говорят, герцога де ла Фельяда.

– Не считая того, что против меня еще принц Конде со своей партией.

– Гм! Фаворитка и принц крови – этого уже слишком много за один раз!

– О! Принц крови не тревожил бы меня, если бы он был один… Король его не любит… Между ними лежат воспоминания Фронды; но вот Олимпию Манчини надо бы привлечь на свою сторону…

– Почему бы вам к ней не поехать? – воскликнул Гуго. – Почему бы не сказать ей: «Графиня! Опасность грозит великой империи, даже больше – всему христианству, а его величество король Франции – старший сын церкви. Он посылает свое войско, чтобы отразить неверных и обеспечить спокойствие Европы… Этой армии нужен начальник храбрый, решительный, преданный, который посвятил бы всю жизнь торжеству правого дела… Меня хорошо знают, и вся кровь моя принадлежит королю. Устройте так, графиня, чтобы честь командовать этой армией была предоставлена мне, и я клянусь вам, что употреблю все свое мужество, все усердие, всю свою бдительность, чтобы покрыть новой славой королевскую корону его величества. Я встречу там победу или смерть! И в благодарность за доставленный мне случай я благословлю руку, которая вручит мне шпагу».

– Браво, Монтестрюк, браво! – вскричал Колиньи. – Но чтобы говорить так с фавориткой, надо иметь ваше лицо, ваш пламенный взор, восторженные жесты, звучный, проникающий прямо в душу голос, вашу уверенность, вашу молодость, наконец… Если бы у меня было все это, я бы, вероятно, решился попытать счастья и, может быть, добился бы успеха… но мой лоб покрыт морщинами, на лице моем – печать забот и борьбы, в волосах пробилась седина. Как же я могу надеяться на то, что блестящая графиня де Суассон примет во мне участие?

– Да не в уединенной же башне очарованного замка живет эта славная графиня, обладающая, как говорят, грацией ангела и умом дьявола! – воскликнул Монтестрюк. – Не сидит же она в пещере под стражей дракона! Она занимает, если не ошибаюсь, должность при дворе: есть, значит, возможность добраться до нее, познакомиться с ней, поговорить с ней.

– Если дело только в том, чтобы тебя представить, – сказал маркиз де Сент-Эллис, – я к твоим услугам.

– Ты, милый маркиз?..

– Я. Ведь говорил же я тебе, что приехал в Париж именно для того, чтобы выручать тебя, ночью на улице, а днем во дворце! Я помог тебе вырваться из когтей шайки бездельников, а теперь берусь толкнуть тебя в когти хорошенькой женщины.

– Да как же ты возьмешься за это?

– Очень просто. Есть какое-то дальнее родство между нами и графом де Суассоном, мужем прекрасной Олимпии. Я никогда не пользовался этим родством, но теперь отправлюсь к графине и добьюсь позволения представить тебя ей.

– Не думайте, однако, что это будет так легко… Войти к той, кто была, есть или будет фавориткой, – труднее, чем к самой королеве. В ее приемных залах всегда целая толпа.

– Возьму приступом, говорю вам; но с условием, что мы с моим другом Гуго тоже примем участие в вашей экспедиции. Мы оба хотим отведать Венгрии, и я надеюсь покрыть себя там лаврами и отнять у турок с полдюжины султанш, которых подарю одной принцессе, не имеющей соперниц по красоте в целом мире!

– Будьте спокойны!.. Даже если мне придется идти до Болгарии, чтобы прогнать неверных, я поведу вас и туда.

Через два дня после этого разговора Гуго был дежурным в Фонтенбло. В той галерее, которая вела в комнаты графини де Суассон, граф вдруг увидел девушку, которая шла так проворно и весело, что он невольно засмотрелся на этот вихрь из шелка, уносимый парой маленьких точеных ножек. Девушка инстинктивно обернулась и вдруг, вскрикнув, бросилась к гасконцу. Другой крик раздался в ответ, и Монтестрюк кинулся к ней.

– Господи! Это же Брискетта!

– Но это он, это Гуго! – воскликнула она. – Мой милый Гуго в таком чудном мундире!.. Вот сюрприз!

– Моя милая Брискетта в таком прелестном наряде! – вторил он ей. – Вот приключение!

Тут появились придворные.

– Место не совсем подходящее для разговора, – сказала Брискетта, – слишком много глаз и ушей! Но через час сойдите вниз, я буду во дворе принцев; не останавливайтесь только, а идите за мной, как будто вовсе меня не знаете; мы уйдем в сад, а я знаю там одну рощицу…

И она улетела, как жаворонок, послав ему воздушный поцелуй.

Гуго ждал с величайшим нетерпением назначенного Брискеттой срока; он даже сошел во двор принцев раньше. Ее еще не было. Гуго принялся ходить взад-вперед, отыскивая темные углы и делая вид, что изучает архитектуру, чтобы не возбудить подозрений.

«Если она не идет, значит, ее задержали», – говорил он себе. Но что и кто? И какими судьбами дочь ошского оружейника очутилась во дворце в Фонтенбло?

Тут вдруг Гуго услышал шум шелкового платья на ступенях лестницы, которая вела во двор. Он обернулся – перед ним была Брискетта. Она сделала ему знак и вошла в темный коридор, а оттуда проворно выскочила в сад; затем живо взяла его под руку и увела в рощицу, где можно было беседовать, не опасаясь посторонних взглядов.

– У вас готова ко мне тысяча вопросов, не правда ли? – сказала она ему. – И у меня также целая тысяча… Я и сама не знаю, с чего начать. Давно ли вы при дворе?.. Как сюда попали?.. Зачем?.. На что надеетесь?.. Довольны ли вы?.. Рады ли, что со мной встретились? Я очень часто о вас думала, поверьте!.. Ну, поцелуемся!

И Брискетта бросилась ему на шею.

– Как хорошо здесь! – прибавила она, прижимаясь на минуту к его сердцу. – Ах! Я сильно вас любила, мой милый Гуго, когда мы были там, далеко!

– А теперь?

– Теперь? – переспросила она, поднимая голову, как птичка. – Пусть только вам встретится надобность во мне, и вы увидите, что я сберегла для вас то же сердце, что билось на Вербовой улице!..

Она улыбнулась, отстранилась немного и воскликнула:

– Вы только болтаете, а не отвечаете мне. Расскажите мне все, все!

Гуго рассказал все в подробностях, умолчав благоразумно о кое-каких обстоятельствах, которых незачем было открывать Брискетте. Он не стал упоминать о причине опасности, грозившей ему у церкви Святого Иакова, но остановился охотно на своей встрече с маркизом де Сент-Эллисом, на участии к нему графа де Колиньи, на представлении королю.

– Выходит, вы совершенно счастливы?

– Счастлив! Да разве можно быть вполне счастливым?

– Значит, есть еще что-то, чего вы желаете?

– Боже мой, да! И мне не останется ничего желать разве только тогда, когда я добьюсь от графини де Суассон того, что мне нужно…

– У вас в самом деле имеется просьба к обергофмейстерине ее величества королевы?..

– О! Сущие пустяки!.. Начальство над армией, посылаемой в Венгрию, для одного из моих друзей.

– Только-то!.. Ах! Видно, вы так навсегда и останетесь верным сыном своей родины! И какими же путями вы надеетесь добраться до графини?

– Один господин, которого вы знаете, тоже из Арманьяка, маркиз де Сент-Эллис, обещал открыть передо мной ее двери.

Брискетта задумалась на минуту, а затем сказала:

– А хотите, я возьму это дело на себя?

– Вы?

– Да, я! Бывают такие обстоятельства, в которых женщина стоит любого маркиза.

– В самом деле, какими судьбами вы очутились здесь? Чем занимаетесь?

– Ах! Как вас мучит любопытство! – рассмеялась Брискетта. – Вы все узнаете, только после… Теперь нам нужно устроить ваше свидание с графиней де Суассон… Если я возьмусь за дело, то мне сдается, что это свидание вам будет назначено скоро… Хотите?

Уверенность Брискетты поразила Гуго.

– Хорошо! – ответил он. – Но как же я узнаю, удалось ли вам?

– Будьте здесь завтра в этот же час.

– Как! Уже завтра?

– А зачем откладывать?

На этом Брискетта его оставила, а Гуго, разумеется, ни слова не сказал графу де Колиньи о том, что произошло между ним и хорошенькой девочкой из Оша, встреченной им в Фонтенебло.

Как и накануне, он в нетерпении пришел в сад немного раньше. Скоро он увидел Брискетту; она подбежала к нему, поднялась на цыпочки и шепнула на ухо:

– Готово!

– Как? С первого же раза? Но это похоже на чудо!

– А вас это удивляет? Дела всегда так делаются, когда я в них вмешиваюсь. Но прежде всего у меня есть к вам просьба… Мне как-то неловко обращаться к тебе на «вы», мой милый Гуго, позвольте говорить вам «ты».

– Говори.

– Вот это называется ответ! Ну, мой друг, маркиз де Сент-Эллис тебя представил очень плохо, все равно, как если бы и не представлял вовсе.

– Что же он сказал такое?

– Он поклялся графине, что она ослепила тебя своей красотой и что ты испустишь дух, если она не позволит тебе обожать ее вблизи.

– Нашел дурака!

– Глупо, мой бедный Гуго, непроходимо глупо! Графине уже надоели все эти ослепления: ведь она и так знает, что она светило и что лучи ее глаз сжигают насмерть бедных смертных. Все придворные поэты клянутся ей в этом великолепными рифмами, и тысячи просителей давно уже доказали ей это. Знаешь, что она мне говорила сегодня утром?

– Тебе?

– Слушай прежде, а удивляться можешь после. «Ах, моя милая! – говорила она мне. – Какая скука! Какой-то кузен из Арманьяка хочет представить мне провинциала, своего друга… Что тут делать?»

– А ты что ответила?

– «Надо прогнать его, графиня, и немедленно… Провинциал? У нас и без того их довольно!»

– Что?

– А потом я прибавила равнодушным тоном: «А как его зовут, этого провинциала, графиня?» – «Граф де Монтестрюк, кажется», – ответила она. «Ах, графиня! – вскричала я, сложив руки. – Избави вас Бог когда-нибудь принимать его! Нехороший человек – влюбленный, который только и делает, что вздыхает и сочиняет сонеты для своей красавицы!» – «Вот как!» – произнесла она. А я продолжала все настоятельней: «Рыцарь Круглого стола, графиня, герой верности!» – «Что ты говоришь, Брискетта?» – «Истину, графиня, святую истину; даже если все принцессы, даже если сами императрицы станут осаждать его самыми сладкими улыбками, он на все будет отвечать одними дерзостями. Да и не знаю, право, даже заметит ли он еще эти улыбки? Он сочтет за измену обратиться с самой невинной любезностью к другой женщине!..» – «А известно, кого он любит?..» – спросила графиня с легким оттенком неудовольствия. «Разве что подозревают… это глубочайшая тайна!.. Самые хорошенькие герцогини пробовали отвлечь его от божества… Все напрасно, все их труды пропали даром!..»

– Бог знает, что ты выдумываешь, Брискетта! – сказал Гуго.

– Подожди! Ты увидишь, что наши знатные дамы совсем не так глупы!.. Как только я окончила эту тираду – а уж сколько увлечения, сколько огня я в нее вложила, если бы ты слышал! – графиня де Суассон нагнулась к зеркалу и произнесла: «После твоих рассказов мне почти хочется узнать его… человек, так искренно влюбленный и сохраняющий такую верность той, кого любит… ведь это большая редкость!.. Я, пожалуй, приму этого оригинала…» А я именно на это и рассчитывала, Гуго… Разве женщина может удержаться от любопытства, да еще когда затронуто ее самолюбие?

– И когда же, ты думаешь, прекрасная графиня даст мне аудиенцию? – спросил Гуго, который не мог удержаться от смеха.

– О! Наверно, скоро; завтра, сегодня вечером, может быть. Она попалась на удочку, говорю тебе! Пропади мое имя Брискетты, если ее не мучит нетерпение испытать силу своих прелестей над твоей неприступностью. Сознайся сам, – продолжала она, – что для такой неопытной девушки я недурно веду твои дела.

– Сознаюсь охотно.

– Но не выдай меня, ради бога! Постарайся получше разыграть роль влюбленного.

– Это будет тем легче, – ответил Гуго с глубоким вздохом, – что ничто не заставит меня забыть ту, чей образ наполняет мое сердце!

– Так ты влюблен… искренно?

– Увы, да.

– А! Изменник! И ты ничего не говорил об этом?

– Но, судя по тому, как ты об этом говорила, я думал, что ты и сама знаешь.

– А кого это, позвольте узнать, вы так пламенно обожаете?

– Графиню де Монлюсон.

– Крестницу короля! Черт возьми! Граф де Монтестрюк, вы таки высоко целите!

– Я только послушался твоего совета, Брискетта.

– В самом деле, это так, – рассмеялась она, – прости мне неудовольствие, которое я испытала при известии, что у тебя в сердце уже не я! Но теперь, когда ее сиятельство обергофмейстерина королевы в таком именно расположении духа, в какое мне хотелось привести ее, смотри не поддавайся, ради бога! Стой крепко!

– Против чего?

– Но, дружок мой, ведь ты запретный плод для Олимпии!.. Понимаешь? Зазевайся только… и тебя съедят живым.

– Ты меня пугаешь… и для этого-то ты так проворно взялась провести меня в рай?

– Иди теперь и да руководит тобой сам дьявол!

– Ты забыла мне сказать, что ты здесь делаешь и кем считаешься при графине де Суассон.

Брискетта встала и ответила важным тоном:

– Я состою при особе ее сиятельства… Ты имеешь честь видеть перед собой ее первую горничную… ее доверенную горничную… – И, присев низко, она добавила: – К вашим услугам, граф!

Все устроилось, как говорила Брискетта. Она передала Гуго записку, которой его извещали, что он будет принят в тот же вечер на игре у королевы, где и представится обергофмейстерине ее величества. Маркиз де Сент-Эллис должен был только позвать его. Остальное пойдет само собой.

В назначенный час Монтестрюк явился на прием. Сначала он раскланялся по всем правилам придворного этикета перед ее королевским величеством, а вслед за тем маркиз де Сент-Эллис подвел его к обергофмейстерине со словами:

– Граф де Шаржполь желает иметь честь быть вам представленным, графиня.

Графиня де Суассон подняла глаза, между тем как Гуго кланялся ей. На ее лице отразилось удивление. На минуту она было смешалась, но тотчас оправилась и сказала ему:

– Очень рада вашему появлению при дворе и надеюсь, что вы встретите здесь достойный вас прием…

– Я уже встретил его, потому что графиня де Суассон так снисходительно дозволила мне быть ей представленным.

«Это он! – подумала она. – Грубиян, однако у него прекрасные манеры и прехорошенькое лицо!»

Сначала Олимпия не обратила на него, казалось, особого внимания; но Гуго скоро заметил, что она довольно часто бросает взгляды в его сторону. Он притворился равнодушным, принялся бродить взад-вперед и прятаться по темным углам, как человек, поглощенный одной мыслью. Раза два или три Олимпия постукивала от досады веером по ручке кресла; он делал вид, что ничего не замечает.

Вдруг появилась Орфиза де Монлюсон. В одну минуту все было забыто; Гуго подошел к ней с такой живостью, которой графиня де Суассон не могла не заметить. Орфиза с ним – и для него больше ничего не существовало! Его отвлекло только появление принцессы Мамиани, к которой он пошел навстречу. Она указала ему пустой стул подле себя.