Текст книги "Поэмы"

Автор книги: Алишер Навои

Рассказ о красавице Чина

 
Изображал художник не один
Красавицу, прославившую Чин.
 
 
Как передам я эту красоту?
Ее лицо – страна Хотан в цвету.
 
 
Лицо светилось, говорят, у ней
Под сенью темной мускусных кудрей.
 
 
Она такие сети чар плела,
Что даже сердце хана в плен взяла.
 
 
Чин потрясен был этой красотой,
Шатался вечной истины устой.
 
 
Ее изображенья обошли
Весь мир, околдовав людей земли.
 
 
Все люди – ближней, дальней ли страны
О ней лишь были мыслями полны.
 
 
Однажды эта дева на майдан
Собралась ехать – поиграть в човган.
 
 
Хан в этот день не мог поехать с ней,
Но дал в охрану избранных людей.
 
 
Дабы ее не оскорбил ни взгляд,
Ни слово, сказанное невпопад.
 
 
Он этой страже приказал хватать
Всех, кто хоть слово смел о ней сказать.
 
 
А стража, чем усердней, тем лютей;
Хватали в день по нескольку людей.
 
 
Они погибли в муках и крови…
Но был один – неколебим в любви.
 
 
Он жаждал встречи с ней, изнемогал;
Пил не вино, а кровь свою глотал.
 
 
Отчаяния хмель его увлек —
И чудом он проник в ее чертог.
 
 
В ее опочивальню он попал,
Но, сердцем слаб, в беспамятстве упал.
 
 
Тут стража зоркая его нашла,
Скрутила руки, к хану привела.
 
 
Всех, кто посмел хоть сердцем полюбить
Красавицу, – хан повелел убить.
 
 
Сказал: «На стройке крепости моей
Кладите их меж глыбами камней.
 
 
Пусть головы их из стены торчат
И дерзких, непокорных устрашат.
 
 
Да видит их мученья весь народ
И помнит пусть – кто дерзок, тот умрет».
 
 
И стали слуги хана в тот же час
Осуществлять чудовищный приказ…
 
 
Закат померк. И ветерок ночной
Рассеял черный мускус над землей.
 
 
Хан собирался в степь, но вздумал вдруг
Взглянуть, как новых стен возводят круг.
 
 
В его крови – огонь вина любви,
С ним свита – звери, чьи мечи в крови.
 
 
При свете факелов увидел он
Постройку стен, услышал крик и стон.
 
 
Услышал скрип навоя, гул труда.
Сошел с коня и сам пошел туда.
 
 
На стонущих он посмотреть решил,
Которых сам на гибель осудил.
 
 
Увидеть – стойки ли в любви своей
Они, несчастнейшие из людей.
 
 
Вопили, плача, каялись они,
Предсмертной мукой маялись они.
 
 
Средь них один лишь благородный был,
Тот, кто любви всю душу посвятил.
 
 
Измученный он на земле лежал,
Не плача, смертной очереди ждал.
 
 
Нет, видя близость страшного конца,
Он горячо благодарил творца.
 
 
«Господь! Пока я жив, дышу пока,
Во мне жива любовь, мне смерть легка!»
 
 
Пред смертью, за великий дар – любить —
Он продолжал творца благодарить.
 
 
«Любимая моя!» – он повторял
И плакал, ослабев, и замирал.
 
 
Увидевши его, жестокий хан
Был состраданья бурей обуян.
 
 
Его от казни он освободил,
С возлюбленной его соединил.
 
 
Он горести любви душой постиг,
Стал справедлив и подлинно велик.
 

* * *

 
О Навои, благослови того,
Чей дух – основа духа твоего!
 
 
Мой кравчий, жар души не утолен,
В красавицу из Чина я влюблен!
 
 
Дай чашу Чина – жажду утолить!
Я сам, как люди Чина, стану пить!
 

О бесподобном Хорасане и о прекрасном граде Герате

Воздвиг творец сияющих высот

И явный и не явный небосвод.

Он семь небес округлых сотворил,

Семью светильниками озарил.

Шесть – лучезарны, но седьмой средь них,

Как яркий факел среди свеч простых.

Три – в нижних сферах, три – огни высот,

А факел озарил четвертый свод.

Есть шесть небесных свеч; и все они —

От факела рожденные огни.

Тот факел перлом млечным назови,

Не перлом – солнцем вечным назови.

Султан семи небесных сфер – оно

Душою в тело неба внедрено.

На средней сфере неба свой престол

Султан светил блистающий обрел.

И поговорку вспомнить тут не грех,

Что «Дело среднее – важнее всех».

Как всем планетам путь указан свой,

Семь поясов имеет мир земной.

Меж ними вечная взаимосвязь

Во дни миротворенья родилась.

Но солнце ярче всех; оно идет

Эклиптикой, что делит небосвод.

Четвертый круг небес, что избран им,

Сравним с четвертым поясом земным.

Четвертый пояс средь земных широт

Блистает, как четвертый небосвод.

В науке измерения земли

Иклим четвертый «раем» нарекли.

И в нем – прекрасней всех подлунных стран —

Лежит благословенный Хорасан.

Четвертой сферы неба шире он,

Как свод седьмой, возвышен в мире он.

Его неисчислимы города,

И каждый город – яркая звезда.

Все города в тени садов густых;

Как ангелы и пери – люди в них.

Над Хорасаном горные хребты,

Как стены неприступной высоты.

А в недрах гор – сокровищ тайники,

К ним глубоко прорыты рудники.

Живые воды на степной простор

Бегут, шумя, с могучих этих гор.

Краса его долин светлей стекла —

Где водоемы, словно зеркала.

Его полям зеленым и садам

Завидует цветник небесный сам.

Цветет он, плодородием дыша.

Мир – это тело; Хорасан – душа.

Скажи: грудная клетка мира – он;

В груди Герат, как сердце, заключен.

Живое сердце, в похвале о нем,

«Султаном царства тела» мы зовем.

Ты свой Герат, исполнившись любви,

«Султаном стран вселенной» назови!

Он сердце мира и живет в сердцах;

Так в центре войск шатер свой ставит шах.

При виде шаха, радости полны,

Войска восторгом воспламенены.

Не грех, что полюбился он сердцам:

Герат – наш кров, наш отчий дом и храм.

Перо мое крылатое, спеши,

Красу его убранства опиши.

Ты свой Герат не градом называй —

Ирема светлым садом называй.

Окружность Хорасана велика:

Чтоб обойти его, нужны века.

Узор дорог бесчисленных его

Начертан кистью неба самого.

Здесь почва – мускус, урожай – двойной,

Страна обильна, словно рай земной.

В Герате башни крепостной стены

Долину озирают с крутизны.

Вокруг Герата главы снежных гор

Встают под небо синее в упор.

Неколебим гератских стен отвес,

Врата их – арки девяти небес.

А купола дворцов в лучах зари

Горят, как ангельские алтари.

Резьба блистает на стенах дворцов

Под бирюзою синих куполов.

Сквозь арки непомерной вышины

Пройти могли б небесные слоны.

Видны хребта земного позвонки

Во рвах; так рвы твердыни глубоки.

Как небо, крепость замка высока;

Над замком звезды неба, как войска.

Базары града знает целый свет,

Там дорогим товарам счета нет.

Там сколько бы добра ни покупать,

Во сто раз больше будут предлагать.

Шумят базары, чуть блеснет заря,

Неисчерпаемые, как моря.

Там блещут, как небесная река,

Стоцветные атласы и шелка.

А у заргаров радугой огней

Играют груды дорогих камней.

Ты на большом базаре городском

Заблудишься, забудешь обо всем.

На главную соборную мечеть

Нельзя без восхищения глядеть.

Столица – мир, мечеть в ней – мир другой,

Как в синей сфере неба – шар земной.

Его минбар уводит к небесам,

Туда, где Муштари сияет нам.

Ее михраб, серпом луны горя,

Прекрасен, как вечерняя заря.

Дворцы блистают дивной красотой

И в городе, и за его чертой.

Везде, куда пришлец ни поглядит,

Благоустройство дивное царит.

Из многих малых городов и сел

Возник Герат, как море, и процвел.

Названия кварталов и садов

Идут от ста названий городов.

О боже, боже! – Люди говорят,—

Храни всегда прекрасный наш Герат.

В нем два светила, двух планет светлей,

Как Млечный Путь, цветенье двух аллей.

Я там мечетей не сочту святых,

Смотрю с благоговением на них.

Там каждый хлеб, что бедным раздают,

Подобным солнцу люди назовут.

Там по утрам Корана каждый стих

Гремит, как хоры ангелов святых,

Там медресе, как медресе небес,

Ключи познанья и живых словес.

Строителям, сумевшим их создать,

Поистине присуща благодать.

Познанья жар в учениках горит,

У них учиться должен Утарит.

Возвышенные своды этих школ —

Как купола небесного престол.

Горит рассвет, блеснув из облаков,

В сверкающей эмали куполов.

И минареты дивной высоты

Красуются повсюду, как цветы.

Над ними пери легкие парят,

Обряд для нас неведомый творят.

Ты видишь – стая ангелов сошла

На их сверкающие купола.

Ты скажешь: минареты – строй колонн,

На коих трон аллаха утвержден.

На острых куполах серпы луны

Путь человека озарять должны.

Там муэдзин по лестнице крутой

Восходит ночью со своей свечой.

Движенье неба чередой полос

На куполах блестящих отлилось.

Мечети дивной красоты стоят,

Украшенные, как небесный сад.

Там голуби живут, как Джабраил,

Сложивший крылья у престола сил.

Войдя в мечеть, под исполинский свод,

Чистосердечно молится народ.

Пять раз на дню ты должен совершать

Намазы и пророка восхвалять.

Сады Герата! Каждый сад его

Прекраснее эдема самого.

И каждый сад – отрады полон он

Всем, кто трудом и зноем изнурен.

Там цветники всегда полны цветов,

Тропинки вьются между цветников.

Там шестигранные есть цветники

И восьмигранные есть цветники.

Там расцветает столько видов роз,

Что мне их сосчитать не удалось,

И садоводы знающие тут

Плодовые деревья берегут.

Вот так цветет, красуется Герат,

Земля услад, прекрасный сад отрад.

Там розы, обвиваясь вкруг ветвей,

Цветут среди мощеных площадей.

Там сотни птиц пернатых гнезда вьют

И день и ночь на сто ладов поют.

Журчанием арыков ночь полна,

Как пир отрадный бульканьем вина.

Журчанье вод и свежий шум ветвей

Велят на пир ночной созвать друзей.

Чертогами, пленяющими взгляд,

Художники украсили Герат.

На стенах роспись – чинские шелка,

В той росписи Мани видна рука. [24]24
  В той росписи Мани видна рука. – Мани (по преданию, казнен в 244 г.) – легендарный основатель религии манихеев, получившей распространение особенно на Ближнем и Среднем Востоке. У мусульман Мани широко известен как художник.


[Закрыть]

А на твердыне замка сам Кейван,

Как страж, хранит Герат и Хорасан.

На юге город огражден рекой,

Она подобна небу синевой.

Взгляни на пузыри кипящих вод:

Любой из них, как бирюзовый свод.

А с севера – прозрачны и звонки —

Наш город орошают две реки.

Вода их вкусом слаще райских вод,

В них влагу жизни черпает народ.

Сады над ними, полные красы,

Под ветром шелестят, как речь Исы.

Предместья города среди садов —

Подобия цветущих городов.

Ни Самарканд с предместием любым,

Ни даже Миср богатый не сравним.

Продли, аллах, святого мира дни,

Герат от всех несчастий охрани!

Таким он не был двадцать лет назад —

Прекраснейший из городов Герат.

Столица и держава расцвели

По воле властелина сей земли.

Разумен, тверд во всех своих делах

Победоносный справедливый шах.

Ануширван – прославленный в былом —

Стал ныне бы его учеником.

Пусть в справедливости он преуспел,

Но светочем ислама не владел.

Закон, без света истины святой,

Негоден в управлении страной.

Забыто все… Лишь тем в столетьях жив

Ануширван, что был он справедлив.

Знай: справедливость громче славных битв

И выше догм, религий и молитв.

Султан, что справедливость утвердит,

Свой век бессмертной славой озарит.

Пока стоят земля и небосвод,

Пусть благоденствует любой народ.

Благоустраивай лицо земли,

Добру и справедливости внемли.

В твоих руках – народ и мир земной,

Не только этот – но и мир иной!

Рассказ о царе Бахраме

 
Когда из мира Язди-Джирд ушел,
Бахрам воссел на отческий престол.
 
 
Но вместо управления страной,
Он затевал вседневно пир горой.
 
 
Коль царь умеет только пить и спать,
Враги начнут державу разрушать.
 
 
Бахрам, в угодьях рыская степных,
Не видел горя подданных своих.
 
 
Его вазиры грабили казну
И разоряли славную страну.
 
 
Охотился Бахрам в глухих степях.
Отстала свита; заблудился шах.
 
 
Шалаш разрушенный увидел он,
Услышал чей-то тихий плач и стон.
 
 
Дом обвалился, словно дом души,
От всех таящей боль свою в тиши.
 
 
В стене торчали стрелы, след вражды,
Насилия или другой беды…
 
 
В руину царь вошел и видит в ней
Ограбленных, измученных людей.
 
 
Хозяин бедственной лачуги той
Принес Бахраму хлеб, кувшин с водой.
 
 
«Как ты живешь?» – спросил его Бахрам.
Ответил: «Как живу, ты видишь сам».
 
 
Бахрам сказал: «Всю правду мне открой,—
Что здесь случилось с ними и с тобой?»
 
 
Ответил: «Прежде лучше нам жилось,
Пока гонение не началось.
 
 
Наш новый царь вино беспечно пьет,
Не видит он, как мучится народ.
 
 
Царь спит, а слуги царские в тот час
Идут и грабят беззащитных нас.
 
 
Вся эта столь богатая страна
В пустыню мертвую превращена».
 
 
Руины замка увидал Бахрам,
Спросил: «Скажи, что прежде было там?»
 
 
Ответил: «Это был богатый дом,
Прекрасный сад старинный рос кругом.
 
 
Цвели там розы, зрели там плоды,
Журчал поток каризовой воды.
 
 
От тех живых неистощимых вод
У земледельца множился доход.
 
 
Насильники, что грабить нас взялись,
Разрушили, засыпали кариз.
 
 
Сады погибли, высохли поля,
Мертва неорошенная земля.
 
 
Край обезлюдел, рушатся дома,
Как будто здесь у нас прошла чума.
 
 
Сам погляди – что с этих взять людей?
А слуги шаха все лютей и злей.
 
 
Мы – нищие, все отняли у нас,
Нам нечем жить. Пришел последний час!»
 
 
Все понял шах: мучительным огнем
Душа, скорбя, воспламенилась в нем.
 
 
Меч состраданья грудь его терзал,
От горя ком под горло подступал.
 
 
От сердца прочь беспечность отошла,
Увидел ясно он все корни зла.
 
 
Решил он – притеснителей казнить,
Добро и справедливость утвердить.
 
 
Великую он в этом клятву дал…
Тут кто-то с вестью доброй прибежал:
 
 
«Как мы взялись раскапывать кариз,
Воды прозрачной струи полились!»
 
 
Хозяин молвил: «Милостив творец!
Видать, наш царь-пьянчужка наконец
 
 
Над нашим горем сжалился душой.
Вода! – К добру, наверно, знак такой!»
 
 
Встал царь, дикхана поблагодарил
И щедро всех несчастных одарил.
 
 
Он истребил насилие и гнет,
От лихоимства защитил народ.
 
 
И правда им была утверждена,
И снова расцвела его страна.
 
 
Великий шах живет – известно мне —
Заботой о народе и стране.
 
 
За то и раем Хорасан зовут,
Что люди в благоденствии живут.
 

* * *

 
Мой шах? Мечты да сбудутся твои!
Да будет радость в том и Навои!
 
 
Эй, кравчий, поспеши фиал налить,
Хочу достойно шаха восхвалить!
 
 
Душа моя скорбит, угнетена.
Я смою гнет живой водой вина.
 

Наставление царевичу Бадиуззаману

 
Когда я к этой книге приступил,
Почувствовав прилив духовных сил,
 
 
Я за живой водой пошел во тьму,
В страданиях, не зримых никому.
 
 
Я сталью острой очинил калам
И дал исход стремительным словам.
 
 
Страницы украшая, словно рай,
Тростник мой зазвучал, как звонкий най.
 
 
Звук, порожденный писчим тростником,
Пел, нарастал, взывая, как маком.
 
 
Приняв за пенье флейты этот звук,
Запел и заплясал суфийский круг.
 
 
Тот звук отшельничьих пещер достиг,
Всех девяти небесных сфер достиг;
 
 
Он поднял смуту среди толп людских,
Смятенье в сонме ангелов святых.
 
 
И праведники стали горевать
И вороты одежды разрывать.
 
 
И этой звонкой флейты перелив
Внимали пери, крылья опустив.
 
 
Под этот звук освободясь от мук,
Больные позабыли свой недуг.
 
 
Теперь, когда пленяющая взгляд
Красавица одета в свой наряд
 
 
И над землей, величия полна,
Взошла, как двухнедельная луна,
 
 
Стал виден весь Восток в ее лучах,
И смута на земле и в небесах
 
 
Вновь началась… Сломался пополам
Секретаря небесного калам. [25]25
  Секретаря небесного калам. – Небесный секретарь – планета Меркурий – покровитель поэтов.


[Закрыть]
 
 
Сокровищницы неба казначей
Слетел, кружась над головой моей.
 
 
Меня дождем бесценных жемчугов
Осыпал он из девяти ларцов. [26]26
  Осыпал он из девяти ларцов.– Девять ларцов, по древним представлениям, девять небес.


[Закрыть]
 
 
Осыпал золотом и серебром
В великом расточительстве своем.
 
 
Как легкий вихрь кружился он, и пал.
И пыль у ног моих поцеловал.
 
 
Расставил он передо мной подряд
Сокровища, которыми богат.
 
 
Осыпал серебро моих седин
Рубинами неведомых глубин.
 
 
И стал я в удивленье размышлять,
Стал в размышленье душу вопрошать:
 
 
Ведь это все – написанное мной —
С моею жизнью сходственно самой;
 
 
Но это только тысячная часть
Того, над чем души простерта власть.
 
 
Пусть мой дастан достоинств не лишен,
Но как далек от совершенства он.
 
 
Он мыслями богат. Но где же строй?
В нем нет системы строгой и прямой.
 
 
Бывало – вдохновением дышу,
Но лишь двустиший десять напишу,
 
 
Зовут заботы; надо все бросать,
И некогда затылок почесать.
 
 
Как только тушь на небе голубом
Рассвет сотрет сернистым мышьяком,
 
 
И утро тьму ущелий, мглу и дым
Сметет лучистым веником своим,
 
 
И ночь знамена мрака унесет,
А день свой стяг багряный развернет,
 
 
И до поры, покамест этот стяг,
Склонясь к закату, не уйдет во мрак,
 
 
Покамест ночь наставшая опять
Не станет с сажей киноварь мешать,
 
 
Покамест над землею небосвод
Опять свои светила не зажжет, —
 
 
С рассвета до ночи душою всей
Я пленник жалоб множества людей.
 
 
Не остается ни мгновенья мне
Побыть с самим собою в тишине.
 
 
И кто в мой дом печальный ни придет,
Сидит и забывает про уход.
 
 
Тяжелый, долгий разговор ведут,
Сидят, пока другие не придут.
 
 
Толпится в доме множество людей,
Сжигая зданье памяти моей.
 
 
Задачи ставят, коих, может быть,
Никто не может в мире разрешить.
 
 
Прощенья просишь – дерзостью сочтут,
Все объяснишь – обиду унесут.
 
 
Будь с ними щедр, как небо, в их глазах
Любая щедрость только тлен и прах.
 
 
Тем, кто утратил в жадности покой,
Нет разницы меж каплей и рекой.
 
 
Все, что ты им даешь, они возьмут
И на тебя же с жалобой пойдут.
 
 
О, этот разнобой речей пустых!
Лишь алчность – чувство общее у них.
 
 
Будь ты могуч, как богатырь Рустам,
Будь ты безмерно щедр, как был Хатам,
 
 
Будь, как Карун, несметно ты богат,
Останешься пред ними виноват.
 
 
Хоть я от всяких служб освобожден,
Хоть я своей болезнью угнетен,
 
 
Но все же не решаюсь их прогнать,
А слушаю, – и должен отвечать.
 
 
Я в слабости души себя виню —
И все-таки докучных не гоню.
 
 
И это каждый день… в теченье дня
Пересыхает горло у меня.
 
 
Страдаю днем от глупости людей,
А ночью – от бессонницы моей.
 
 
И отдыха не суждено мне знать;
Урывками я принужден писать.
 
 
Прости погрешности стихов моих!
Мне было некогда чеканить их.
 
 
Мне сроки рой забот укоротил,
Свой замысел не весь я воплотил.
 
 
О, если б я, благодаря судьбе,
В день час иль два принадлежал себе,
 
 
То я не знал бы никаких препон,
Всецело в море мыслей погружен,
 
 
Я доставал бы перлы редких слов,
Ныряя в бездну, как жемчуголов.
 
 
Я добыл бы – силен, свободен, смел —
Сокровищ столько, сколько я хотел.
 
 
Я показал бы в наши времена,
Какою быть поэзия должна.
 
 
А так, возможно, тщетен был мой труд,
И звуки этих строк навек замрут…
 
 
Когда я так в печали размышлял,
Мне друг мой, светлый разумом, сказал:
 
 
«Что ты без сил склонился головой,
О воин справедливости святой?
 
 
Ты, честности пример среди людей,
Не поддавайся слабости своей!
 
 
Ты здесь достиг вершины красоты,
Но можешь высшего достигнуть ты,
 
 
Ты – языка творец – дерзай, твори!
Свободно крылья раскрывай, пари!
 
 
Твои созданья – редкостный товар,
И вся вселенная – его базар.
 
 
Звездой блистает этот твой дастан,
Молва о нем дошла до дальних стран.
 
 
Я «Украшением вселенной всей»
Зову творение души твоей.
 
 
Небесной милостью осенено,
Блистает шахским именем оно!»
 
 
О шах, твоею славой, как аят,
Динары справедливости звенят.
 
 
Согнулось небо пред тобой кольцом;
И солнце – как твоя печать – на нем.
 
 
Как я могу хвалу тебе слагать?
Пылинке среди звезд не заблистать.
 
 
И капля меру знать свою должна,
Не может океаном стать она.
 
 
Но то, что высшей волей суждено,
Да будет человеком свершено.
 
 
Сгорел в огонь влетевший мотылек,
К огню не устремиться он не мог.
 
 
Несчастный сумасшедший – для детей
Посмешище, мишень для их камней.
 
 
Подобьем тех камней, того огня,
Поэзия, ты стала для меня.
 
 
Хоть в мире слов свободно я дышу,
Но нет мне пользы в том, что я пишу.
 
 
И мысль меня преследует одна,
Что эта страсть опасна и вредна;
 
 
Поэзией зовется эта страсть,
И горе тем, кто предан ей во власть.
 
 
Нижи газель, как жемчуг; но лишь те
Поймут ее, кто чуток к красоте.
 
 
За истину в ней выдается ложь,
И скажут все: «Как вымысел хорош!»
 
 
Кто был стихописаньем увлечен,
Мне кажется, что жил напрасно он.
 
 
Да лучше в погребке небытия
За чашей бедности сидел бы я!
 
 
Сумел бы от мирских тревог уйти
И думал бы о будущем пути!
 
 
Когда бы зной степной меня палил,
Я кровью сердца жажду б утолил…
 
 
Платил бы я на пиршествах ночных
Динарами телесных ран моих.
 
 
Меня бы одевала пыль пустынь,
Я не желал бы лучших благостынь.
 
 
Зонтом от солнца плеч не затеня,
Упорно к цели гнал бы я коня.
 
 
Была б в ягач моих шагов длина,
Моим венцом была бы седина.
 
 
Я шел бы, к цели устремлен одной,
Не чувствуя колючек под ногой.
 
 
Все бренные заботы разлюбя,
Я перестал бы сознавать себя.
 
 
И был бы царский жемчуг слез моих
Приманкой птицам далей неземных.
 
 
И рана скорби на груди моей
Была б святыней страждущих людей.
 
 
Кровавые мозоли пят моих
Дороже были б лалов дорогих.
 
 
Из каждой капли крови этих ран
В долине бед раскрылся бы тюльпан.
 
 
Я искрами моих горящих мук
тепной простор осыпал бы вокруг.
 
 
И как весною, снова б зацвели
Пески пустынной, выжженной земли.
 
 
Когда бы я дорогой ослабел
И отдохнуть немного захотел,
 
 
Везде мне место – лечь, забыться сном,
Везде мне небо – голубым шатром,
 
 
Предгорий луг ковром служил бы мне,
А изголовьем камень был бы мне.
 
 
Едва прохлада сменит жаркий день,
Я лег бы на землю легко, как тень.
 
 
К моим ногам, измученным ходьбой,
Фархад склонился б и Меджнун больной.
 
 
И были бы ланиты их в крови
От сострадания к моей любви;
 
 
Хоть ни пред кем я не взывал о ней,
Не плакал о возлюбленной моей.
 
 
И поняли бы вдруг, изумлены,
Два призрака глубокой старины,
 
 
Что в области любви властитель – я,
Что на века над ними – власть моя.
 
 
…Когда б такой я степени достиг
И стал душой в страданиях велик —
 
 
Весь мир, подобный радостной весне,
Прекрасный мир зинданом стал бы мне!
 
 
Тогда б сурьмою пыль моих одежд
Была для ангельских пречистых вежд,
 
 
И мне любовь моя и божество
Открыла б солнце лика своего,
 
 
И жители небес, как стая птиц,
Кружась пред нею, падали бы ниц…
 
 
…И устремил свой взор духовный я
Поверх небытия и бытия.
 
 
Решил бесстрашно, как Сейид-Хасан,
Преодолеть сей бурный океан.
 
 
Меня душа, как птица, ввысь влекла,
К земле тянули низкие дела.
 
 
Вело веленье духа в райский сад,
А низменная страсть бросала в ад.
 
 
Лик этой страсти ангельски красив,
Но в ней слились в одно шайтан и див
 
 
И, каждый миг бесчисленно плодясь,
Над слабым сердцем утверждают власть.
 
 
Когда умножится зловещий рой,
Всецело овладев живой душой,
 
 
То человек, о правде позабыв,
Становится коварным, злым, как див.
 
 
Так говорю я, ибо я и сам —
Увы! – подвластен гневу и страстям.
 
 
Во имя бога вечного, душа,
Воспрянь, опору зла в себе круша!
 
 
Во власти этих дивов я томлюсь,
Великой кары в будущем страшусь.
 
 
Мой обиход – коль правду говорить —
Так плох, что хуже и не может быть.
 
 
А жизнь души нерадостной моей
Еще печальнее и тяжелей…
 
 
Пусть даже слез я океан пролью,
Грудную клетку превращу в ладью,
 
 
Но выплыть мне не даст в ладье такой
Гора грехов – огромный якорь мой.
 
 
Я внешне человек, но – видит бог,
Как я от человечности далек…
 
 
Меня – изгнанника – от Солнца Сил
Поток тысячелетий отделил…
 
 
Вот мудрецы беседуют в ночи —
В своих речах они прямей свечи.
 
 
Но змеи зависти в душе их те ж,
От бури злобы в сердце их мятеж.
 
 
И я, как все, вместилище страстей
И недостоин похвалы людей.
 
 
«Защитником народа» я слыву,
Гласит молва, что правдой я живу.
 
 
Слыву «плененным вечной красотой»,
Безгрешным и глазами и душой.
 
 
Соблазн гоню от глаз… Но как в тиши
Осилю вожделения души?
 
 
Погибну, коль на помощь не придешь,
Коль сам меня ты, боже, не спасешь!
 
 
Всю жизнь мою, все прошлые года
Я вспоминаю с мукою стыда.
 
 
А весь мой труд – калам, бутыль чернил,
Всю жизнь свою бумагу я чернил…
 
 
Калам речистее, чем мой язык,
Письмо чернее, чем мой темный лик.
 
 
Коль милостью их не омоешь ты,
Как им избавиться от черноты?
 
 
Длинна, я вижу, цепь моих стихов;
Стократ длиннее цепь моих грехов.
 
 
О господи, раба не осуди!
Меня над гранью бездны пощади,
 
 
Коль хорошо сложил дастан я свой!
А если плохо – то я весь плохой.
 
 
Благоволеньем озари мой труд,
Пусть эти строки сердца не умрут,
 
 
И пусть глубины мысли в книге сей
Откроются, сияя, для людей!
 
 
Велик мой грех. Но что весь груз его
Пред морем милосердья твоего?
 
 
Пусть добрых дел моих ничтожен след,
Но милости твоей предела нет!