Текст книги "Поэмы"

Автор книги: Алишер Навои

 
Когда в ту ночь услышал шах слова
О том, что луноликая жива,
 
 
Он до утра не мог прийти в себя,
Сознание внезапно погубя.
 
 
В незримом он пылании страдал,
Как жертва при заклании страдал,
 
 
То падал, то вставал, чтоб вновь упасть,
Влюбленного обугливала страсть;
 
 
Когда ж нетерпеливая любовь
Ему рассудок возвращала вновь,
 
 
Приказывал он путнику тотчас
Чудоподобный повторить рассказ.
 
 
Он был печален, как ночная тень,
Пока не рассмеялся ясный день.
 
 
Дыханье утра обожгло простор,
Оно раздуло солнечный костер,
 
 
И, благодарный солнечным лучам,
Возжаждал шах сближенья с Диларам:
 
 
Украсила красавица Хорезм, —
Теперь он сам отправится в Хорезм,
 
 
Направит он в ту сторону стопы!
Но государства мудрые столпы
 
 
Сказали: «Шах! Ты потерял покой,
Недуг разлуки овладел тобой,
 
 
Хотя болезнь губительна весьма, —
Дорога утомительна весьма.
 
 
Страшна любовь – владычица твоя,
И слабость увеличится твоя.
 
 
Подумай о своей державе, шах:
Столицу покидать не вправе шах!»
 
 
За ними вслед, усердием горя,
Врачи старались убедить царя:
 
 
«Внемли нам, царь, и милость нам яви.
В тебе видны все признаки любви,
 
 
Но вспомни признаки горы: покой,
Степенное величье, связь с землей.
 
 
Гора всегда недвижна и тверда,
Лишь двинется в день Страшного суда.
 
 
Пребудь горой степенной, шах Бахрам,
Не разрушай вселенной, шах Бахрам!
 
 
Расстанешься ты с давнею тоской,
Но в ожиданье сердце успокой».
 
 
Их выслушав, Бахрам в конце концов
Назначил добродетельных гонцов,
 
 
Подобных ангелам по чистоте,
Соперников небес по быстроте.
 
 
Велел он два послания вручить,
Страницы покаяния вручить:
 
 
Письмо к ходже – моления полно,
Письмо к луне – смущения полно.
 
 
Ходже такие написал слова:
«Дошла до слуха нашего молва,
 
 
Что вы в Хорезме обрели приют:
Мы разрешенье обрели от пут,
 
 
Услышав эту весть. Мы просим вас:
В обратный путь пуститесь к нам тотчас,
 
 
В движенье пребывайте день и ночь,
Сон от очей, как мы, гоните прочь».
 
 
Красавице писал он кровью слез,
Всего себя он в жертву ей принес:
 
 
«С тобою разлучен, я ранен в грудь,
Так отправляйся поскорее в путь!
 
 
Я раб, я пленник твой. Приди ко мне,
Не то умру я по твоей вине.
 
 
Любимая, как жизнь ко мне приди,
Чтоб сердце билось у меня в груди.
 
 
Приди: с тобою встретиться спеша,
Уже летит к тебе моя душа.
 
 
Приди: уже струится кровь моя
Тебе навстречу, о любовь моя!
 
 
Приди: от мук освободи меня,
Верни мне душу, пощади меня!
 
 
Приди, как светоносная заря,
Лети, как пери, в облаках паря,
 
 
Разлуки не мечи в меня стрелу:
Хотя убийца я по ремеслу, —
 
 
Гляди, покорен я: на шее меч,
Я в саван поспешил себя облечь. [104]104
  Гляди, покорен я: на шее меч, //Я в саван поспешил себя облечь. —Явившийся к властям с повинной в знак покорности облачался в саван, вешал на шею меч и посыпал голову пеплом.


[Закрыть]
 
 
Не думай, что к тебе я не пришел —
Любя, благоговея, не пришел —
 
 
Из-за излишней гордости своей
Или упрямой твердости своей.
 
 
О нет, недугу тела и души
Отсутствие мое ты припиши!
 
 
Я без тебя ничтожным стал, как раб.
Увы, я так беспомощен и слаб,
 
 
Что воду я не в силах пить: я пью
Не воду, мнится мне, а кровь свою.
 
 
Я пленник, – будь мне госпожой: приди!
Я болен телом и душой: приди!
 
 
Я мертв, – ты смерть сумеешь побороть,
Ты жизнь вдохнешь в безжизненную плоть.
 
 
Приди ко мне, как солнце поутру.
Приди: промедлишь ты – и я умру».
 
 
Царю Хорезма он послал приказ:
«Купцу вручи ты деньги и припас,
 
 
Потребный для дороги по степи,
В обратный путь купца поторопи».
 
 
Как ветер, вестники пустились вскачь,
И, превращая каждый шаг в ягач,
 
 
К хорезмскому примчались рубежу,
И, отыскав почтенного ходжу,
 
 
Письмо ему, как ветер, принесли.
Он взял его, склонившись до земли.
 
 
Но поднялась до солнца голова,
Когда прочел он шахские слова.
 
 
Сияя, Диларам письмо прочла, —
Стал ярче солнца свет ее чела.
 
 
Хорезма шах призвал к себе ходжу,
Сказал: «Царю я с радостью служу».
 
 
Купцу вручил он деньги из казны,
И были сборы все завершены,
 
 
И в сторону Бахрамова дворца
Пошел счастливый караван купца.
 
 
Без отдыха он двигался вперед,
И вот один остался переход.
 
 
Великим нетерпеньем обуян,
Решил Бахрам пуститься на обман.
 
 
Едва настала ночь, дворец заснул, —
Он бдительность придворных обманул
 
 
И поскакал навстречу Диларам, —
Скажи: навстречу солнечным лучам.
 
 
А караван проделал трудный путь,
И странники решили отдохнуть:
 
 
Им сон смежил усталые глаза,
Замолкли каравана голоса.
 
 
Ко сну склонилась равная заре
В разбитом около ручья шатре:
 
 
Желала отдохнуть царица роз.
На берегу чинар высокий рос,
 
 
Пещерою казалось в нем дупло,
Его огнями молний обожгло,
 
 
Был ствол его глубоко рассечен:
Так душу рассекает страстный стон…
 
 
Шах крепко привязал коня к скале,
Сам спрятался в чинаровом дупле.
 
 
Внезапно он обрел себя в раю,
В шатре увидев гурию свою.
 
 
От глаз ее умчался легкий сон.
Творцу смиренный сотворив поклон,
 
 
Дыханием любви опалена,
Волшебный чанг настроила она
 
 
И стала петь, к чинару прислонясь,
К возлюбленному сердцем устремясь.
 
 
Ее певучий и протяжный стон
Был горестью разлуки напоен.
 
 
Вздыхая, пери подошла к ручью,
И там переложила в песнь свою
 
 
Она слова Бахрамова письма,
А музыку подобрала сама.
 
 
Как льются слезы, песнь ее лилась,
О нет, не слезы – кровь текла из глаз.
 
 
Внимая ей, все замерло вокруг,
Вонзался в сердце шаха каждый звук.
 
 
Луна, в любовном пламени сгорев,
Заговорила звонко, нараспев:
 
 
«О трудный путь, как долог ты, увы!
О зной! Навис, как полог ты, увы!
 
 
Я так слаба, а жар степной горяч,
Увы, мне больше не под силу плач!
 
 
Меня смертельно ранила тоска,
Мне кажется, что смерть моя близка.
 
 
О небо, нет, не склонно ты к добру!
О низкое, ужели я умру,
 
 
Желанного я не увижу дня,
Когда любимый мой призвал меня?
 
 
К его ушам слова мои направь,
К его ногам глаза мои доставь,
 
 
С любимым близость – вот отрада мне,
А радости другой не надо мне!»
 
 
Бахраму в грудь напев ее проник.
Шах разорвал, рыдая, воротник,
 
 
Его дыханья огненного жар
Траву обжег и опалил чинар.
 
 
В беспамятстве Бахрам упал к ногам
Своей огненноокой Диларам:
 
 
Так падает, прижав к груди ладонь,
Огнепоклонник, увидав огонь,
 
 
На пери так взирает дивона!
И пери, встречей той поражена,
 
 
Упала, онемев, к его ногам.
Смотрите же: лежит без чувств Бахрам,
 
 
Он распростерт, она у ног царя,
Он – тень всевышнего, она – заря.
 
 
Когда аллаха тень легла на луг,
Заря спустилась к этой тени вдруг.
 
 
Она и он повержены во прах:
Она без чувств, и без сознанья шах.
 
 
Смотрите же: тоске пришел конец…
Диковинны дела твои, творец!
 
 
Но вот заря расправила крыла,
Двух любящих в беспамятстве нашла,
 
 
Открыло утро свой камфарный клад,
Над шахом белый разостлав халат.
 
 
Проснувшихся людей объял испуг:
С подругой рядом оказался друг!
 
 
Их встречей был обрадован купец:
Слетела птица счастья наконец!
 
 
Он от влюбленных отогнал людей,
Велел завесу принести скорей.
 
 
Камфарноцветным было полотно:
Как облако камфарное, оно
 
 
Чету сокрыло от людей вдали.
Когда в себя влюбленные пришли,
 
 
Сказал своей красавице Бахрам…
Но что сказал – того не знаю сам,
 
 
Не только человек, – и ветерок
Не смел шатра переступить порог!
 
 
Итак, достиг желанного Бахрам.
Примчалась свита по его следам.
 
 
Вернулись к шаху сила, счастье, смех,
Веселье шаха оживило всех.
 
 
Бахрам вручил купцу вазира власть,
И потерял купец к наживе страсть.
 
 
И вот растаял утренний туман,
Отправился в столицу караван.
 

 
Когда вернулся в город шах Бахрам,
Он вновь предался играм и пирам.
 
 
Болезни прежней не страшась угроз,
Он пил вино, вдыхая запах роз,
 
 
Все дни недели беспечальный шах
Стал проводить в своих семи дворцах,
 
 
Внимать луноподобным, как в раю,
Лаская луноликую свою:
 
 
Пусть много есть красавиц для утех,
Одна – любимей и желанней всех.
 
 
Дворцы менялись – и менялся цвет…
Так несколько прошло веселых лет.
 
 
«Во здравье!» – так он клики возносил.
К небесному владыке возносил.
 
 
Но всякому дыханью есть предел.
«Во здравье!» – раз он крикнуть не успел,
 
 
И небо, потонувшее во мгле,
Царю могилу вырыло в земле…
 
 
Увы, не диво сей короткий век:
Сто поколений царствуй человек,
 
 
Владыкою слыви семи чудес,
Под куполом живи семи небес,
 
 
Бахрам небес будь часовым его, – [105]105
  Бахрам небес будь часовым его.– Бахрам небес – планета Марс; по древним и средневековым представлениям, покровитель воинского дела.


[Закрыть]
Нельзя назвать вечно живым его:
 
 
И он, увы, уйдет в конце концов,
В могилу не возьмет своих дворцов…
 
 
Бахрама завершилось бытие:
Он завершил желание свое.
 
 
Когда, веселья окружен людьми,
Он пил вино во всех дворцах, в семи,
 
 
Все дни и ночи посвятив пирам, —
Сопутствовала шаху Диларам,
 
 
Слова ее звенели для него, —
Все песни, все газели – для него!
 
 
Когда в стенах скучал он четырех,
Он для охоты покидал чертог,
 
 
А рядом с ним подобная луне
Протяжно пела на лихом коне.
 
 
Она дарила жизнь своим лицом,
Она была и кравчим и певцом;
 
 
Для пира – украшением была,
Для сердца – утешением была;
 
 
Труд и молитву с ней делил Бахрам,
Пир и ловитву с ней делил Бахрам…
 
 
Случилось, что устроил царь царей
Широкую облаву на зверей.
 
 
Он, мнилось, обложил небесный свод,
Где, как звездам, зверям терялся счет.
 
 
Напрасно зверь, чтоб убежать отсель,
Выискивал хоть маленькую щель!
 
 
Вот, выгнав дичь на неоглядный луг,
Загонщики образовали круг, —
 
 
Со всех сторон на зверя всех родов
Они в пятнадцать двинулись рядов.
 
 
Вот круг до трех был сужен ягачей.
Охота сразу стала горячей.
 
 
Смешались рев зверей и ловчих клич,
Убитая и раненая дичь.
 
 
В цветник тюльпанов превратился луг,
Кровь разлилась потоками вокруг.
 
 
Куда ни глянь – полно кровавых луж,
Полно звериных душ – бесплотных душ.
 
 
Несутся звери, высунув язык.
Везде – преграда, западня, тупик.
 
 
Несутся – тщетный труд: спасенья нет,
Куда ни побегут – спасенья нет:
 
 
Их обступают ловчие кругом,
Прямые стрелы падают дождем!
 
 
Так без вины погибли существа, —
Душа в любом из них была жива.
 
 
Убийцей должен зваться человек:
Он бытие живых существ пресек.
 
 
Он, ловчий, жаждой крови обуян:
Недаром и одет он, как тюльпан,
 
 
Недаром кровь, куда ни глянет глаз,
Арыками повсюду растеклась,
 
 
Широкий луг весь потонул в крови:
Кровопроводом ты его зови!
 
 
Кровь потекла, по желобам струясь,
А под землей была вода и грязь.
 
 
Земля была болотистой землей.
Ее покрыла пыль, за слоем слой.
 
 
Пригрело солнце, дал ей силу дождь,
И вот она травы познала мощь:
 
 
Росла в болотной сырости трава, —
Сумела мощно вырасти трава.
 
 
Земля ее вспоила изнутри:
Недаром стебли толщиной в кари.
 
 
Она с землей корнями скреплена.
От корня – и травинок прямизна!
 
 
Арыки крови ныне потекли,
Со всех сторон к средине потекли.
 
 
Взгляни-ка: вот блестит она, земля,
Но кровью вся пропитана земля,
 
 
С болотною водою кровь слилась,
Людей по пояс засосала грязь,
 
 
Взгляни-ка: тонут вихри-скакуны,
По щиколотку в грязь погружены.
 
 
Спустилось покрывало в этот миг, —
Нет, облако закрыло солнца лик,
 
 
И хлынул дождь на человечий скоп,
И вновь всемирный начался потоп!
 
 
Все видят: нет пощады их греху,
Вода – внизу, кругом и наверху!
 
 
Кругом, внизу и наверху – вода!
Будь даже, как кирпич, земля тверда,
 
 
Но если войско, загоняя дичь,
С усердием начнет тереть кирпич, —
 
 
Он сотрясется, как бы ни был тверд,
Охотниками в порошок истерт.
 
 
А тут еще по облику земли
Арыки жаркой крови потекли!
 
 
Становятся они мутней, грязней,
Копытами испуганных коней
 
 
Растоптан каждый, в слякоть превращен,
Тут начинает плакать небосклон,
 
 
Шумит, как море, гневная вода,
На землю низвергается беда.
 
 
Напрасно все бегут и стонут все:
Куда б ни побежали – тонут все!
 
 
Творили люди на охоте смерть,
Но сами обрели в болоте смерть.
 
 
Когда, облавы суживая круг,
Вся рать Бахрама съехалась на луг,
 
 
На землю бремя трудное легло.
Ей стало это бремя тяжело,
 
 
Она погнулась – медленно пошли
Сто тысяч седоков ко дну земли.
 
 
Тогда вокруг образовался ров,
А влага вырвалась из берегов.
 
 
Увидев: поле влагой залито,
Над влагою земля – как решето,
 
 
Все поняли: то – мертвая вода,
И все от жизни отреклись тогда.
 
 
Погибли и охотники и дичь,
Добыча и захватчики добыч.
 
 
Бахраму смерть принес его поход:
Так жертвой стал он собственных охот.
 
 
За дичью он велел скакать коню, —
Охота превратилась в западню.
 
 
Попали в западню джейран и лев, —
Погибли оба, разом смерть узрев.
 
 
Зверь кровожадный и пугливый зверь, —
Нет между ними разницы теперь.
 
 
Вот двое ловчих крепко обнялись,
Чтобы спастись, они в одно слились,
 
 
Но в миг, когда они слились в одно,
Трясина затянула их на дно.
 
 
Напал на всех, как муравейник, страх.
Как муравей, ушел под землю шах.
 
 
Его жилье отныне – яма, гур,
Недаром прозвище Бахрама – Гур!..
 
 
Сей низкий мир – прожорливый дракон,
И пожирать людей – его закон.
 
 
Десятка недостаточно: злодей
Глотает разом тысячи людей.
 
 
Принес он гибель многим существам,
Но вот что удивительно: Бахрам,
 
 
Великий и могущественный шах,
Повергший всех врагов своих во прах,
 
 
Над миром грозно утвердивший власть, —
И этот шах попал дракону в пасть,
 
 
Исчез он вместе с войском навсегда,
Ни вести не оставил, ни следа.
 
 
Сей мир дракон? Нет, хуже во сто крат, —
Там, где дракон, бывает часто клад:
 
 
Мы знаем, что чудовище – дракон,
Но бережет сокровище дракон.
 
 
А что мы видим в мире? Прах и твердь.
Сокровища здесь нет, здесь только смерть.
 
 
Отраду жизни человек постиг,
Но может умереть он каждый миг,
 
 
Довольно мига, чтоб дракону в пасть
Не только телу – и душе попасть.
 
 
Но нам не хватит многих, долгих лет,
Чтоб избавление найти от бед.
 

в котором излагается наставление читателям и писцам

 
Священную познал я благодать:
Я завершил чудесную тетрадь.
 
 
Но сколько раз, пока старался я,
Смущался я и колебался я!
 
 
Едва страница начата была, —
Внезапно закусило удила
 
 
Мое проворноногое перо:
Седок рассказа гнал его хитро.
 
 
К благословенной цели я пошел.
Сказал бы: семь ущелий я прошел,
 
 
Сказал бы: семь стоянок в тех горах,
Где даже вихрь испытывает страх!
 
 
Немало перенес я на пути,
Но все же к цели я сумел дойти.
 
 
Тут мной сомненье овладело вновь.
Твердила мне душа: «Не прекословь.
 
 
Тот, кто рождает слабый, тусклый стих,
Не видит в нем изъянов никаких.
 
 
Стихи для вдохновенного творца —
Что собственные дети для отца,
 
 
А для отца – все дети хороши,
Частицы сердца, печени, души!
 
 
Уродливым ребенка назовешь, —
На взгляд отца он все-таки пригож!
 
 
Отвергнут всеми, дорог он отцу:
Так дорог стих отвергнутый певцу.
 
 
Как на свои созданья ни смотри, —
В сих девственницах утренней зари
 
 
Ошибки никогда ты не найдешь.
Найдя ее, ошибкой не сочтешь!
 
 
Как мне понять достоинства стиха?
Работа – хороша или плоха?
 
 
Известность обретут мои труды
Иль даром пропадут мои труды?
 
 
Ничто не тяжелее тех трудов,
Которые нам не дают плодов.
 
 
Когда нельзя стихом зажечь сердца, —
Бессмысленны все тяготы певца.
 
 
Увы, мы скажем о певце таком:
Стремился в храм, попал в питейный дом!
 
 
«Но как мне быть? – так я к себе взывал, —
Не надобно мне выспренних похвал, —
 
 
Я полагаться не хочу на лесть,
А сам себя судьей не вправе счесть».
 
 
Сомненье душу ранило насквозь,
Царапалось в ней что-то и скреблось.
 
 
И плакал и вздыхал я тяжело,
Но счастье в келью вдруг ко мне вошло,
 
 
Смеясь, сказало: «Что же ты грустишь?
Ты яхонты и жемчуга даришь,
 
 
Зачем же литься ты даешь слезам,
Подобным яхонтам и жемчугам?
 
 
Ты мне откроешь ли причину слез?»
Когда я счастья услыхал вопрос,
 
 
Светлее показалась келья мне,
Жить захотелось для веселья мне,
 
 
Во всем открыться разом я решил,
И сердце я рассказом облегчил.
 
 
Сказало счастье: «Мой сердечный друг,
Народа жемчуг и знаток наук!
 
 
Тревогой ты напрасно обуян.
Боишься, что в стихах найдут изъян?
 
 
Оставь кручину, сердце успокой,
Знай, что изъян – несовместим с тобой!
 
 
Кто медным блюдом назовет луну?
Поверят ли такому болтуну?
 
 
Пернатые летают существа,
Но разве все незрячи, как сова?
 
 
Когда увидят змеи изумруд,
Они ослепнут, – может быть, умрут,
 
 
Но тот же изумруд неоценим:
Он возвращает зрение слепым.
 
 
Вот запах розового цветника:
Он – язва для навозного жука,
 
 
Но посмотри-ка: тот же запах роз
Больному облегчение принес.
 
 
Творенья твоего звезда взошла, —
Что для нее ничтожества хула?
 
 
Пусть онемеет у того язык,
Кто постоянно порицать привык!..
 
 
Так о невежде говорит народ:
«Собака лает – караван идет!»
 
 
Пусть брань тебя не трогает ничуть.
О горестях своих теперь забудь.
 
 
Себя, как видно, ты не знаешь сам,
Не знаешь ты цены своим стихам.
 
 
Мысль твоего творенья глубока.
Зачем шумишь, бурлишь ты, как река?
 
 
Как море, будь безмолвен, величав!»
Такую речь нежданно услыхав,
 
 
Забыть былое горе я сумел,
Спокойным стать, как море, я сумел.
 
 
Когда-то бурно пенилось оно,
Жемчужин изумительных полно.
 
 
О, как они светились изнутри,
Играя блеском влаги и зари!
 
 
Жемчужинами нагружал ячелн,
Вылавливал я их из пенных волн,
 
 
Нанизывал я их на нить стихов,
Но тайной скорби голос был таков:
 
 
Постигнут ли читатели мой стих
Так, как я сам его красу постиг?
 
 
Теперь ко мне пришло веселье вновь,
И осмотрел я ожерелье вновь,
 
 
И каждая жемчужина зажглась,
И увидал взыскательный мой глаз:
 
 
Хотя стихи нанизаны на нить,
Кой-где порядок надо изменить.
 
 
Пусть хороши жемчужины мои, —
Изъяны обнаружены мои.
 
 
Тогда стиха в порядок я привел,
Где нужно, перемены произвел,
 
 
Там – стих убавил, здесь – прибавил я,
Там – заменил, а здесь – поправил я,
 
 
Так стройности желанной я достиг,
И вот пришел к концу мой черновик.
 
 
Когда читатель, развернув тетрадь,
Начнет мои сказания читать,
 
 
И если, прелесть в них найдя сперва,
Захочет вдуматься в мои слова,
 
 
И если их с охотою прочтет
И только долю сотую поймет, —
 
 
То, если он умом и сердцем чист,
Одобрит он, похвалит каждый лист…
 
 
А тот, чье сердце грязно, темен ум,
Кто так далек от справедливых дум,
 
 
Что назовет стекляшкою сапфир, —
О правый боже, пусть вкусит он мир,
 
 
Ты ум его и сердце просвети,
Направь его по доброму пути…
 
 
Писец! В тебе я друга обрету,
Когда перу придашь ты остроту.
 
 
Я написал, а ты перепиши,
Пускай все буквы будут хороши,
 
 
Смотри не ошибись и невзначай
Расположенья точек не меняй.
 
 
За песней песню поведи пером,
Людьми помянут будешь ты добром.
 
 
Пусть будет труд отрадою твоей,
Достойною наградою твоей.
 
 
А если по небрежности, писец,
Ты спутаешь начало и конец,
 
 
А если из-за денег вступишь в спор,
Пусть ляжет вечный на тебя позор,
 
 
В твой черный глаз, колюче и остро,
Пусть, как в чернильницу, войдет перо,
 
 
Пусть будет черным, как письмо, твой лик
И, как перо, расщеплен твой язык!..
 
 
Я выбрал эту книгу среди книг,
В ней, как в стране, я семь дворцов воздвиг,
 
 
Семь гурий поселил в семи дворцах,
Любуясь ими, веселился шах,
 
 
Семь сказок он узнал семи земель —
Моих стихов единственную цель.
 
 
Я дал названье книге: «Семь планет», —
Пускай она теперь увидит свет.
 
 
Своих стихов я произвел подсчет:
Пять тысяч бейтов я повел в поход.
 
 
На них четыре месяца ушло, —
Вот дней труда примерное число.
 
 
Когда б своим я временем владел,
Когда б свободен был от прочих дел,
 
 
Своих стихов я завершил бы цель
На протяженье четырех недель.
 
 
Докучных дел обилие мое,
Из-за тебя бессилие мое!
 
 
Не потому ли я страдал и чах,
Что проходили дни в пустых речах,
 
 
В той смене лживых и правдивых слов,
От коих я давно бежать готов?
 
 
Я днем и ночью потерял покой,
И кажется мне ночь сплошной тоской,
 
 
Волнением дневным я утомлен,
Обилием людей ошеломлен.
 
 
Питание моей души – тоска,
И пища сердца моего горька.
 
 
Хотя меня обидел злобный рок,
Я книгу написал в короткий срок.
 
 
Быть может, стих мой вышел нехорош,
Но и плохим его не назовешь.
 
 
Сравнюсь ли я с великими людьми?
Индус Хосров, гянджинец Низами
 
 
(Ошибки их да зачеркнет аллах!)
Не помышляли о других делах,
 
 
Помимо говорения стихов,
Высокого творения стихов.
 
 
А я писал среди трудов и мук,
Досугу их не равен мой досуг.
 
 
Когда б моя звезда была светла,
Не молкла бы моим стихам хвала,
 
 
Пером я столько создал бы чудес,
Что даже своды светлые небес
 
 
Листами б нареклись моих стихов!
В такой короткий срок среди трудов,
 
 
Среди трудов в такой короткий срок
Я все же создал много тонких строк,
 
 
В короткий срок я нанизал стихи, —
Простительны моих стихов грехи…
 
 
Ну, Навои, пора кончать. Пойдем, —
Ты вправду оказался болтуном!
 
 
Мой труд! Начни в родной стране свой путь,
Народу моему желанным будь,
 
 
Чтобы могла сердца людей зажечь
Моя правдовзыскующая речь.
 
 
Да будут явны месяц, день и год
Сей книги завершенья: восемьсот
 
 
И восемьдесят девять, джумада
Вторая, пятница… Конец труда! [106]106
  И восемьдесят девять, джумада// Вторая, пятница… Конец труда. —Навой закончил свою поэму «Семь планет» в пятницу месяца джумада вторая 899 г. по мусульманскому лунному календарю. В переводе на наше летосчисление эта дата приходится на одну из пятниц с 26 июня по 24 июля 1484 г.


[Закрыть]
 
 
Иди, мое творение, в народ,
Пусть он в тебе святыню обретет,
 
 
Да будут всем стихи мои нужны,
Да будут с ними семь небес дружны,
 
 
Да будет их друзьями полон свет,
А покупателями – семь планет.
 

СТЕНА ИСКАНДАРА

Перевод В. Державина

Первые главы содержат восхваление аллаха, пророка Мухаммеда, посвящение и наставление сыну султана Хусейна Байкары, наследнику хорасанского престола Баднуззаману

В следующих главах Навои говорит о своем душевном состоянии после завершения четырех книг «Пятерицы». Он утомлен, но полон решимости приступить к написанию пятого дастана своей Хамсы

Навои с уважением вспоминает своих предшественников, создавших пятерицы, Низами, Эмира Хосрова Дехлави и своего друга и учителя Джами

Далее следует краткое изложение истории шахов Ирана – легендарных пишдадидов и кейанидов, ашканидов (исторических аршакидов) и сасанидов

Начало сказания об Искандаре, ведущее к нахождению истины. Открытие подлинной его истории, в которой запечатлено веление промысла

Противоречия в родословной Искандара вымышлены летописцами; исследователи, устраняя эти противоречия, узнают правду о его происхождении

Когда правитель Файлакус ушел в ворота вечности, престол его бренного владения занял Искандар

 
Тот, кто былое кистью оживил,
Завесу над картиной приоткрыл:
 
 
Четыре царских рода власть несли
В пределах обитаемой земли. [107]107
  Четыре царских рода власть несли // В пределах обитаемой земли– Имеются в виду четыре иранские диуастии: легендарная династия первоцарей Пишдадидов, легендарная династия Кейанидов и исторические династии Аршакидов и Сасанидов.


[Закрыть]
 
 
А длилось время их, как помнит свет,
Четыре тысячи и триста лет;
 
 
И тридцать шесть еще последних лет
И десять месяцев еще вослед.
 
 
То были открыватели цари,
Мирозавоеватели цари.
 
 
И мир тысячелетний, и покой
Вкусил при тех владыках род людской.
 
 
Но, призванные благо утвердить,
Цари не все успели совершить.
 
 
В сей малый срок, что дан живущим в дар,
Взращен был добрым шахом Искандар.
 
 
Коль перечислим все его дела,
То всякий скажет: «Слава и хвала!»
 
 
Теперь я суть вступленья объясню,
Происхожденья тайну проясню.
 
 
Четыре царских рода было. Он
После второй династии рожден.
 
 
Когда покинул мир последний кей,
Бахман Дара вселенной правил всей. [108]108
  Когда покинул мир последний кей, // Бахман Дара вселенной правил всей.– Речь идет о последнем царе из династии Кейанидов. Кей – здесь царь. Дара – персидский царь, Дарий III Кодоман (336–330 гг. до н. э.). Бахман – отец Дары.


[Закрыть]
 
 
Дара гордился, что цари земли
Ему покорно дань свою несли.
 
 
Тогда в Юнане правил Файлакус,
Его царем признали Рум и Рус. [109]109
  Тогда в Юнане правил Файлакус, // Его царем признали Рум и Рус. —Файлакус – македонский царь Филипп II (359–336 гг. до н. э.) – отец Александра Македонского. Рус – область, в которой обитали восточные славяне и тюркские племена. Однако Навои допускает здесь историческую неточность, говоря о подчиненности русов Филиппу.


[Закрыть]
 
 
Все свойства были царственными в нем;
Он – ангел был в обличии земном.
 
 
Чтоб знать его историю, возьми
Прочти царя поэтов Низами.
 
 
В сказанье, что как вечный свет горит, [110]110
  В сказанье, что как вечный свет горит.– Имеется в виду поэма Низами «Искандар-наме», одна из пяти поэм «Хамсы».


[Закрыть]
Он так о Файлакусе говорит:
 
 
Хоть в мире счастлив был его удел,
Наследника он – сына – не имел.
 
 
Тоской по сыну был он удручен,
Скажи: опоры в жизни был лишен.
 
 
И вот однажды, позднею порой,
С охоты возвращался он домой.
 
 
И увидал в пустыне властелин
Столпы и стены сумрачных руин.
 
 
Врата и свод обрушились давно,
Как сердце, что тоской сокрушено.
 
 
В тени руин заснул он, утомлен,
И был дыханьем утра пробужден.
 
 
Услышав стон, воспрянул он, глядит:
Пред ним, мертва, роженица лежит.
 
 
И с ней – новорожденное дитя,
На гибель обреченное дитя.
 
 
Ее мучений день конца достиг…
Был жалобен и слаб младенца крик.
 
 
Как будто понимал малютка сын,
Что вот он – беззащитен и один.
 
 
А Файлакус? Живое сердце в нем
От состраданья вспыхнуло огнем.
 
 
Он кликнул слуг, велел дитя хранить,
А мать умершую похоронить.
 
 
Найденыша того забрал с собой
И стал его счастливою судьбой.
 
 
Он Искандаром отрока назвал
И трон ему, как сыну, завещал.
 
 
Другой хранитель памяти веков [111]111
  Другой хранитель памяти веков. – Речь, видимо, идет о поэте Хосрове Дехлави, писавшем на фарси. Одна из поэм его «Хамсы» посвящена Искандару.


[Закрыть]
Так открывает корни двух родов.
 
 
Даре румиец дочь – дитя свое —
Вручил, как деревцо из мумиё.
 
 
Но дело к недостойному концу
Пришло: Дара вернул ее отцу.
 
 
Лишь ночь царевна с мужем провела,
И некий дар бесценный обрела.
 
 
И был жемчужницею перл рожден,
И мир был этим перлом изумлен.
 
 
Среди преданий, что хранит Иран,
Одно открыл неведомый дихкан,
 
 
Что будто Искандаров было два.
Один из них – как говорит молва —
 
 
Разбил Дару, другой же пребывал
Всю жизнь в походах и возвысил вал.
 
 
Теперь поведал нам иной рассказ
Царь мудрецов, живущий среди нас,
 
 
Хранитель истины, чье слово – свет,
Наставник наш, храни его Изед,
 
 
Об Искандаре, о его делах
Джами пропел нам в сладостных стихах.
 
 
Пошел я той же трудною стезей;
И летописи были предо мной.
 
 
Но я, от малых знаний был немым,
Придя к Джами, советовался с ним.
 
 
«Двух Искандаров не было! – сказал
Учитель мне и свитки показал. —
 
 
Походы все и подвиги его —
Деянья человека одного!»
 
 
Так говорил правдивый Низами,
Так подтвердил и в наши дни Джами.
 
 
Открыт источник истины один,
Что Искандар был Файлакусов сын.
 
 
Исследуя, я правду проверял,
В исследованье правду отыскал.
 
 
Так говорил истории знаток,
Что изучал сей двойственный чертог:
 
 
Обретший Искандара Файлакус
Его и царства утвердил союз.
 
 
Он слуг и войско щедро одарил,
Врата дворца для празднеств отворил.
 
 
Блюдя порядок царский и завет,
Дал оку ясновидящему свет. [112]112
  Дал оку ясновидящему свет. – То есть царь дал своему сыну Искандару образование.


[Закрыть]
 
 
Заботясь о наследнике своем,
Он ни на час не забывал о нем.
 
 
Он воспитанье истиной питал,
Достойной пищей разум воспитал.
 
 
Не только в царской роскоши, в тиши
Его растил он, в глубине души.
 
 
Так перл таится в сумраке глубин,
Так в руднике скрывается рубин.
 
 
Достойными он сына окружил
И путь ученья перед ним открыл.
 
 
Накумохис приставлен был к нему, [113]113
  Накумохис приставлен был к нему. – Накумохис – ученый, придворный врач Никомах, отец великого древнегреческого философа Аристотеля (384–322 гг. до н. э), которого на мусульманском востоке называли Арасту.


[Закрыть]
Наставником пытливому уму.
 
 
Тот, что как небо в знанье был велик
И всех явлений мира связь постиг.
 
 
Ты скажешь – видел острый взгляд его
Зерно и корень сущего всего.
 
 
Главой ученых был он в пору ту:
Ему был сыном славный Арасту.
 
 
После кончины своего отца
Стал Арасту светильником дворца.
 
 
Был он велик. Минули сотни лет —
Ему подобных не было и нет.
 
 
И мудрый Файлакус избрал его
Учителем для сына своего.
 
 
Счел порученье Арасту за честь;
Была от звезд ему благая весть:
 
 
Когда глаза он к небу обратил,
Читая предсказания светил,
 
 
Все, что добро и зло сулить могло б,
Предугадав, составил гороскоп.
 
 
Ища решенья в знаках звезд ночных,
Исчислил Арасту значенье их.
 
 
«Родился, – прочитал он в небесах, —
Счастливый, мудрый, справедливый шах.
 
 
Весь мир он обитаемый пройдет
И славою наполнит небосвод.
 
 
Владыки примут власть его и суд,
Ярмо его приказов понесут.
 
 
Он мир великодушьем осенит,
Ему, как бубен, солнце зазвенит.
 
 
Движение светил предскажет он,
Заветный узел тайн развяжет он.
 
 
Познанье в кровь и плоть его войдет.
Он целый мир сокровищ обретет.
 
 
Законы звезд он заключит в число
И по рукам земное свяжет зло.
 
 
Пройдет он по неведомым морям,
Проложит путь к безвестным островам.
 
 
Судил всевышний на заре времен —
Все царства мира завоюет он».
 
 
Так, проведя последнюю черту,
Свой гороскоп закончил Арасту.
 
 
Скрижаль наук он стройно начертил
И к обученью шаха приступил.
 
 
Плоды столетних поисков и дум
Впивал, как влагу, отроческий ум.
 
 
Когда он грань науки познавал,
Другую грань догадкой раскрывал.
 
 
Был в жажде знанья истинно велик
От бога одаренный ученик.
 
 
Весь век учась, он прожил на земле,
Был сведущим во всяком ремесле.
 
 
Он также, с первых дней своей весны,
Стал привыкать к ведению войны.
 
 
Он знал, что милость царская войскам —
Разгром и поражение врагам.
 
 
И в конном отличался он бою,
И в пешем закалялся он строю.
 
 
Скажу ль – стрелой пронзал он сеть кольчуг?
Нет, мыслью разрывал он сеть кольчуг.
 
 
Копьем он ратоборцам нес беду;
Метнув копье, он поражал звезду.
 
 
Своим мечом он разрубал гранит.
Где меч его? Земля его хранит.
 
 
Метнув аркан на крепостной отвес,
Достиг бы он и крепости небес.
 
 
Когда свои войска он в бой пускал,
В долину рушились громады скал.
 
 
Против дракона обнажая меч,
Дракона мог он надвое рассечь.
 
 
Он быстрой мыслью, пуще ратных сил,
Как молнией внезапною, разил.
 
 
Стал наконец державный ученик
В искусстве ратном подлинно велик.
 
 
А Файлакус в ту пору умирал;
И он проститься с сыном пожелал.
 
 
Могучий стан годами был согбен,
В глазах его земная слава – тлен.
 
 
И устремился Искандар к нему —
К отцу и властелину своему.
 
 
Прощения у бога попросил
Шах Файлакус и сыну власть вручил;
 
 
Державу завещал его руке
И опочил на гробовой доске.
 
 
Две было ветви древа: из одной —
Гроб сделан, трон вселенной – из другой.
 
 
На первой ветви птица песнь поет,
А на другой гнездо другая вьет.
 
 
Отца оплакивая своего,
Готов был шах отречься от всего.
 
 
Но после, по внушенью мудреца,
Он вспомнил завещание отца:
 
 
«Врага в свои владенья не пускай.
Мой прах на поруганье не предай!
 
 
Пусть именем твоим, твоей рукой
Мой будет вечный огражден покой!
 
 
Я вырастил тебя в моем саду
Затем, чтобы, когда навек уйду,
 
 
Меня ты был достоин заменить
И нашу славу в мире сохранить».
 
 
Шах к завещанью не остался глух,
Дабы отцовский радовался дух
 
 
И сор не падал в чистый водоем,
Веленье долга пробудилось в нем.
 
 
Обряд поминок справив по отцу,
Он возвратился к власти и венцу.
 
 
К престолу сонмы подданных сошлись.
Напевы саза стройно полились.
 

* * *

 
О кравчий, грудь слезами ороси,
Прощальную мне чашу поднеси.
 
 
Чтобы печаль вином я с сердца смыл,
Чтоб слезы по отце моем не лил.
 
 
Приди, певец, звенящий чанг настрой.
И заиграй, и песнь веселья спой!
 
 
Здесь было царство слова мне дано,
И во дворце хвалы я пил вино.
 
 
О Навои, не поддавайся лжи
И блеску мира! С разумом дружи!
 
 
Неверность мира – всюду и во всем.
Быть в мире лучше нищим, чем царем.
 
 
Дервиш свободный выше здесь, чем шах,
Чей дух томится в путах и сетях.
 

Слово о высоком парении царственного благородства, тень крыльев которого образует гнездо на темной горе Каф сказочной птицы Солнца, и в похвалу величия духа, которое укрывает крыльями серебряное яйцо птицы Солнца; и, если тень этих крыльев падет на несчастного, царь будет нищим перед ним, если ж шах лишен этой тени, то и нищий перед ним выглядит шахом

Рассказ об Искандаре и падишахе, который желал быть нищим, или, вернее, о нищем, достойном быть падишахом; Искандар вызволил нищего из ямы бедственности и хотел посадить на трон; тот отказался от короны царства и предпочел корону отречения

НАЗИДАНИЕ

В этой главе Искандар спрашивает Арасту, как быстрее и как лучше дойти до цели; Арасту указывает путь к совершенству и советует идти налегке

О том, как Искандар, отрекшись от короны владычества, удалился от престола власти и как народ Рума, склонив перед ним главы, высоко поднял подножие трона и возвеличил ценность венца; и зеркало его справедливости, солнцем ослепив летучих мышей ночи гнета, осветило мир, и жестокие люди вместе с мраком бежали с лица земли

Рассказ о деяниях Искандара, с сокращением подробностей и подробное истолкование этих сокращений. Посланник Дары приходит к Искандару за золотым яйцом и получает ответ в словах острых, как стальные копья. Молния сияния острия сжигает хирман терпения Дары; он посылает кунжут, мяч и клюку. Искандар этой клюкой отбивает мяч, а кунжут клюют птицы

 
Так проницательный поведал нам
Историк, счет ведущий временам:
 
 
В те дни, как Искандар, заняв престол,
Строй справедливый у себя завел,
 
 
Ему внушил его наставник-пир
Мысль – обойти весь необъятный мир.
 
 
И всюду справедливость утвердить,
Народы от ярма освободить.
 
 
Мысль эта в царской памяти жила,
Ветвилась, мощным древом возросла,
 
 
Но влек его не славы бранной шум,
Был мудростью глубок пытливый ум.
 
 
Как солнце, поднимаясь издали,
Одно блистает над лицом земли,
 
 
Так Искандар под сводом древним сим,
Ни с кем в делах великих несравним.
 
 
Ему сопутствовали чудеса…
Пред ним смолкали гордых голоса.
 
 
Коль все его деянья описать,
Не хватит жизни – книгу прочитать.
 
 
Ведь важен каждый день его и час, —
Начав писать, нельзя прервать рассказ.
 
 
Поэтому я много упущу
И повесть нарочито сокращу.
 
 
Коль завершу сказание мое,
Исполнится желание мое.
 
 
Я из забвенья повесть подыму,
Столь много говорящую уму.
 
 
Немало есть значительного в ней,
Но больше удивительного в ней.
 
 
Отсеяв ложь, рожденную в веках,
Скажу я правду в искренних стихах.
 
 
Он – покровитель государства был
И в Руме утвердитель царства был.
 
 
Освободил народ свой от оков,
Страну свою очистил от врагов.
 
 
И, убедясь, что власть его крепка,
Он за предел страны повел войска.
 
 
Магрибским дивам он нанес удар,
Завоевал далекий Зангибар.
 
 
Большая распря у него была
С Дарой – оплотом зависти и зла.
 
 
Не медля, как опору бытия,
Завоевал он франкские края, [114]114
  Завоевал он франкские края. – Имеется в виду Европа.


[Закрыть]
 
 
И, с франкским миром заключив союз,
Он покорил далекий Андалуз.
 
 
Идя обратно, Миср он захватил,
И небосвод – царя благословил.
 
 
Он там, с войсками ставши на привал,
Искандарию-город основал.
 
 
Потом, суди его источник сил,
Зардуштовы огни он погасил. [115]115
  Потом, суди его источник сил, // Зардуштовы огни он погасил.– Источник сил – аллах. Под огнями Зардушты Навои имеет в виду религию древних иранцев, основанную Зардуштом (Зороастром), в которой значительную роль играл культ огня.


[Закрыть]
 
 
Потом в Иран пошел, в иракский край,
Чтоб радостно запел иракский най.
 
 
Когда иракской он достиг земли,
В Ираке люди радость обрели.
 
 
Потом он взял Халеб и землю Шам,
Принес благополучье беднякам.
 
 
Когда Йемену он явил свой лик,
Там камни превратились в сердолик.
 
 
Потом пред Меккой он предстал святой
И в Мекке прах поцеловал святой.
 
 
Потом к морским пошел он берегам,
Кладя основу славным городам.
 
 
Незавоеван оставался Фарс.
И что ж – ему без боя сдался Фарс.
 
 
И знамением счастья озарен,
В поход на Север устремился он.
 
 
И цепи гор пустынных увидал…
Вернулся и Хорезм завоевал,
 
 
Даря, как солнце, милостью своей
Простор кипчакских пастбищ и степей.
 
 
И он в трудах походных не ослаб,
Прошел через Саксин, через Саклаб.
 
 
Прошел он стороною Ос и Рус [116]116
  Прошел он стороною Ос и Рус.– Перечисляя города, страны и народы, покоренные Александром Македонским, Навои допускает историческую неточность – великий полководец никогда не был на землях, заселенных осетинами, грузинами (гурджами), и не завоевывал Китай (Чин).


[Закрыть]
И с ними дружбы заключил союз.
 
 
И гурджей и чаркасов посетил,
И гурджей и чаркасов покорил.
 
 
От Севера, где древних рек исток,
Он с войском устремился на Восток.
 
 
Колючки истребил в стране Фархар,
Отраду подарил стране Фархар.
 
 
В Мавераннахр он прилетел, как дым,
И Самарканд открыл врата пред ним.
 
 
Как ветер западный, страну Чигиль
Овеял он, – так нам вещает быль.
 
 
И, в Чин прибыв, он там разбил свой стан.
И сам пришел служить ему хакан.
 
 
И с Хиндом у него была война,
Пред ним склонилась Кейдова страна,
 
 
Он изваянья идолов низверг,
На древних алтарях огонь померк. [117]117
  На древних алтарях огонь померк. – Очевидно, речь идет об уничтожении Искандаром религии брахманизма или буддизма в Индии, а также получившего там некоторое распространение зороастризма.


[Закрыть]
 
 
И к правой вере – всей вселенной круг
Привел он, указавши путь – на юг.
 
 
И через Синд, пройдя к Кечу Мукран,
Без остановки двинулся в Кирман.
 
 
Воздвиг он в Хорасане, говорят,
Прекраснейший из городов – Герат.
 
 
Пройдя пустынный и безлюдный край,
Построил Рей, как первозданный рай.
 
 
И плод созрел в саду великих дум…
Мир покорив, он воротился в Рум.
 
 
Но – в радостях, в пирах – не отыскал
Отрады той, что сердцем он алкал.
 
 
И вновь походом обошел весь мир,
Повсюду утвердив добро и мир.
 
 
Защитой от яджуджей им стена [118]118
  Защитой от яджуджей им стена…– Яджуджами, которые упомянуты в Коране, на мусульманском Востоке называли дикий народ, несущий гибель и разрушения.


[Закрыть]
Была железная возведена.
 
 
Скажи: он обошел не мир земной,
А девять сводов неба над землей.
 
 
На всех дорогах, для любой страны,
Ягач он сделал мерою длины.
 
 
И знаки расстояний на путях
Велел установить великий шах.
 
 
А на местах ночлегов каждый край
Был должен ставить караван-сарай.
 
 
Благоустраивал без шума он
Строй жизни мира, к благу устремлен.
 
 
И в море, словно кит, решил уплыть;
И корабли смолить велел, снастить.
 
 
И долго плавал, как гласит молва,
И открывал средь моря острова.
 
 
Есть острова в неведомых морях,
Которые благословил аллах.
 
 
На них высаживаясь, Искандар
Брал их себе, как лучший божий дар.
 
 
Так он до крайних островов дошел,
Но утоленья сердца не нашел.
 
 
Великим беспокойством обуян —
В неведомый поплыл он Океан.
 
 
Под кораблем – пучины вечных вод,
Над кораблем – бескрайный небосвод.
 
 
Но, дерзкое задумав, Искандар
С собою вез большой стеклянный шар.
 
 
Он влез в него; и крышку засмолить
Велел, и шар в пучину опустить.
 
 
Канат надежный – в десять верст длиной
Разматывался черною змеей;
 
 
Он к шару прикреплен одним концом,
К навою на борту – другим концом.
 
 
Шах быстро погружался в глубину,
Водоворотом увлечен ко дну.
 
 
Он чудеса увидел бездн морских…
Нет слов у нас, чтоб рассказать о них.
 
 
И вытащен из глубины с трудом,
Очнулся он на корабле своем.
 
 
Противоречья, должен я признать,
В рассказе этом можно отыскать.
 
 
Искатель возвратился в мир земной
И устремился за живой водой.
 
 
Свет жизни он во тьме пошел искать,
И не нашел, и обратился вспять.
 
 
Истока вечной жизни не нашел,
С устами пересохшими ушел. [119]119
  Истока вечной жизни не нашел, // С устами пересохшими ушел.– Речь идет о том, что великий Искандар ушел из жизни, как и все смертные, не найдя источника «живой воды».


[Закрыть]
 
 
Вел Хызр его по суше, а Ильяс
В морях – вставал к кормилу в грозный час.
 
 
Свершить же не под силу никому
Все, что до нас свершить пришлось ему.
 
 
Дал небосвод ему такую власть,
Что целый мир пред ним был должен пасть.
 
 
Коль все, что я о нем храню в уме,
Запечатлеть – возникнет «Шах-наме». [120]120
  …возникнет «Шах-наме».– Имеется в виду «Шах-наме» («Книга царей») великого персидско-таджикского поэта Фирдоуси (между 934–941 – ок. 1020).


[Закрыть]
 
 
Итак, все, что я знаю, записать
Решил я кратко в малую тетрадь.
 
 
В любом двустишии заключена
Невоплощенной песни глубина.
 
 
Все было так; я сделал все, что мог;
Но если мне теперь поможет бог,
 
 
Всю правду ведая в делах земных,
Я расскажу о ней в стихах моих.
 
 
Тогда бессудный царствовал Дара,
Чинивший зло, не делавший добра.
 
 
Отец же Искандара Файлакус
С Дарой неравный заключил союз.
 
 
Дара тогда владыкой мира был,
Народ румийский дань ему платил.
 
 
Ведь он – потомок Кейев был прямой,
И в мире власти не было иной.
 
 
Установлён закон Лухраспом был,
Строй войсковой введен Гуштаспом был,
 
 
Но всех порядков Кейевых не знал
Дара, что от Бахмана власть приял.
 
 
Он – царь царей, столпы его основ —
Великий Кей-Кубад и Кей-Хосров. [121]121
  Великий Кей-Кубад и Кей-Хосров. – Кей-Кубад и Кей-Хосров – цари династии кейанидов. Кей-Хосрову наследовал Лухрасп, от которого престол перешел к Гуштаспу.


[Закрыть]
 
 
Объяты страхом, все цари земли
Ему свои короны поднесли.
 
 
Харадж платили и везли дары
Все, павшие к подножию Дары.
 
 
И Файлакус Даре был подчинен;
Харадж платил беспрекословно он.
 
 
Харадж, где – угнетенного слеза,
Был в десять сотен золотых байза.
 
 
Когда ж навеки Файлакус ушел,
Шах Искандар наследовал престол.
 
 
Наследовал он угнетенья строй
И бремя униженья пред Дарой.
 
 
Сначала, утвердив закон и трон,
На шаха Занга устремился он.
 
 
Как молния, он свой нанес удар,
И почернел, как уголь, Зангибар.
 
 
Хоть были прежде лица их черны
Как уголь, зинджи были сожжены.
 
 
На поле битв в долинах той земли
Как будто бы тюльпаны расцвели.
 
 
Так воевал три года он с тех пор,
Соседям жадным грозный дав отпор.
 
 
Поверг врагов, завистников своих,
Забрал богатство их и земли их.
 
 
Удвоил и утроил он предел
Земель, ему доставшихся в удел.
 
 
Людей учил он воевать с врагом,
Чтоб каждый был среди онагров львом.
 
 
Его величье морем разлилось.
К зениту знамя Рума поднялось.
 
 
Меч – молния в руке, как ветер – конь,
Лицо его – сжигающий огонь.
 
 
И он решил весь мир завоевать,
О меньшем не хотел и помышлять.
 
 
Он видел: мир земной не так велик
И равных нет ему среди владык.
 
 
Так за три года набрался он сил,
Владенья Рума удесятерил.
 
 
За все три года он не вспоминал
И даже мысли в сердце не держал,
 
 
Что он с Дарою должен в спор вступить
Или харадж и дань ему платить.
 
 
Ничтожным мнит подобного себе,
Кто вознесен благодаря судьбе.
 
 
Румийца у своих не видя ног, [122]122
  Румийца у своих не видя ног.– Имеется в виду Александр Македонский.


[Закрыть]
Дара смириться и простить не мог.
 
 
Румиец должен был перед Дарой
Склониться или выйти с ним на бой.
 
 
Два льва, два равных силою своей
Сошлись; но – кто моложе, тот смелей.
 
 
Так не страшись, когда вражда идет, —
Враг тоже полон страха и забот.
 
 
Когда враждой два змея возгорят,
Какая разница – чей больше клад?
 
 
Акула – как ни велика она —
Киту, владыке моря, не страшна.
 
 
Так Искандар в те дни беспечен был
И небеса за все благодарил.
 
 
Но от Дары явился вдруг гонец,
С поклонами вошел он во дворец.
 
 
И пожелал перед царем предстать,
Дабы наказ Дары пересказать.
 
 
Увидев шаха и его престол,
Подножье трона бородой подмел.
 
 
Почтительно он восхвалил царя,
С достоинством благословил царя.
 
 
Честь Искандар явить хотел гонцу,
Перед собой он сесть велел гонцу.
 
 
Посол смиренно сел у царских ног
И от смущенья говорить не мог.
 
 
Фарр Искандара ослепил его
И языка и чувств лишил его.
 
 
Тут понял Искандар: посол смущен,
Молчит, священным блеском устрашен,
 
 
Со свитою он разговор завел,
Чтоб понемногу тот в себя пришел.
 
 
Когда смятенье гостя улеглось,
Ему он задал царственный вопрос:
 
 
«По-доброму ли шах Дара здоров,
Счастливейший, как древний Кей-Хосров?»
 
 
Ответил гость и прах поцеловал,
И вновь владыка Рума вопрошал:
 
 
«Коль мир у вас и счастье и покой,
С какою вестью послан ты Дарой?»
 
 
И, вновь пред ним поцеловавши прах,
Посол ответил: «О великий шах,
 
 
Я пред величием твоим дрожу,
Но раз ты повелел – я все скажу.
 
 
Отец твой – венценосный Файлакус
С Дарой когда-то заключил союз.
 
 
И десять сотен слитков золотых
Платил Даре, по договору их.
 
 
Прошло три года, как отец твой шах
В небесных наслаждается садах.
 
 
Но Рум не шлет хараджа третий год;
Долг этот, дружбы двух царей оплот,
 
 
В сокровищницы к нам не поступил…
Иль, может, вовсе не отправлен был.
 
 
И цель прихода моего одна —
Долг этот получить с тебя сполна.
 
 
Отдашь – я увезу. А если нет —
Скажи. Я передам Даре ответ».
 
 
Желчь Искандару горло обожгла,
Когда услышал он слова посла.
 
 
Лик приобрел внезапно цвет огня,
Что может все спалить, воспламеня.
 
 
Но молча Искандар чело склонил,
На пламя воду мудрости излил.
 
 
Перед величием его ума
Орд исступленья отступила тьма.
 
 
И, светлый лик подняв, уста открыл,
Дорогу перлам речи отворил.
 
 
Сказал: «Привет мой передай Даре,
Потом ответ мой передай Даре:
 
 
В юдоли сей ничья не вечна власть,
Удел величья – пасть, истлеть, пропасть.
 
 
Не мучься – ради завтрашнего дня,
Стяжаньем душу живу бременя!
 
 
Пусть ты ни с кем в богатстве не сравним,
Но ты богатством угнетен своим.
 
 
Где польза от богатства твоего?
Зачем без пользы собирать его.
 
 
Когда от дела происходит вред,
Такое дело делать смысла нет.
 
 
И вот: тебе – нет пользы, нам – печаль.
Смотри – себя и нас не опечаль.
 
 
Забудь наш долг! Ведь птица унеслась,
Что золотыми слитками неслась!
 
 
Коль примешь ты наш дружеский совет,
То и вражды у нас с тобою нет.
 
 
Но коль отвергнешь ты мои слова,
То мы отвергнем и твои слова.
 
 
Без пользы для себя хлопочешь ты!
Подумай, если мира хочешь ты:
 
 
Ведь мудростью глубокой обладать
Нам нужно, чтоб соперника познать.
 
 
Ты слабых подавлял и покорял.
Таких, как я, ты прежде не встречал.
 
 
Харадж и дань с полмира ты берешь.
Взамен – короны старые даешь.
 
 
Харадж – источник бедствий и невзгод
Тем, кто берет, и тем, кто отдает.
 
 
Без счета море жемчугов таит,
Подвластен ли тебе свободный кит?
 
 
Хоть жемчуга и много у него,
Как ты харадж потребуешь с него?
 
 
Чрезмерные желания – тщета.
Не стань и ты добычею кита!
 
 
Источник счастья – мудрость, свет ума;
Но в силе алчность там, где нет ума.
 
 
Нам непосильна дань минувших лет;
Потребуешь – мы сами скажем: нет.
 
 
А от судьбы – пусть ты могуч, богат —
Могущество и власть не защитят.
 
 
И пусть бесчисленны твои войска,
Их опрокинет сильная рука.
 
 
Пусть мы тебя слабее во сто раз,
То, что нас ждет, – утаено от нас.
 
 
Когда страна богата и сильна,
То не нужна такой стране война!»
 
 
Речь Искандар закончил. И тогда
Притих гонец персидский, как вода.
 
 
В обратный путь ни жив ни мертв – пошел
Из Рума незадачливый посол.
 
 
И прибыл восвояси наконец,
И все Даре пересказал гонец.
 
 
Когда Дара великий услыхал
Слова гонца, он так ему сказал:
 
 
«Коль впрямь Румиец это говорил,
То, значит, бог ума его лишил.
 
 
Иль, может быть, в ту пору был он пьян
И от вина безумьем обуян?
 
 
Иль он еще дитя, не зрел умом
И управлять не может языком?»
 
 
Так он – носитель царского венца —
Спросил. И услыхал ответ гонца:
 
 
«За ним следил я зорко, не шутя:
Не пьян он, не безумен, не дитя.
 
 
Нет, разумом он светел и здоров,
И попусту он не бросает слов!
 
 
Благоразумен, сведущ и учен,
Он мудростью глубокой наделен!
 
 
Сильно иль слабо воинство его, —
В его словах – достоинство его.
 
 
В величии – хоть обойди весь свет —
Ему подобных не было и нет!
 
 
Присматривался долго я к нему
И удивлялся дивному уму».
 
 
Так был взъярен Дара ответом сим,
Что смерть сама не сладила бы с ним.
 
 
От гнева, как от грома, он оглох,
И в небесах пошел переполох.
 
 
И охватил полмира лютый страх,
Когда ворота гнева отпер шах.
 
 
В оковы он посла забить велел,
В колодец черный посадить велел.
 
 
Сказал: «Румиец – раб мой, сын рабов,
Что ползали у ног моих отцов.
 
 
Он – раб, и предки подлые его
Рабами были предка моего!
 
 
Кто он такой, чтоб милостью моей
Возвесть его в достоинство царей?
 
 
Чтобы слова его словами счесть,
Что оскорбляют нашу власть и честь?
 
 
Ни страха предо мной не стало в нем
И ни стыда перед людским судом!..
 
 
Но мы такой отпор дадим ему,
Так я его ничтожность покажу,
 
 
Что этот необузданный дикарь
Опомнится, раскается, как встарь!»
 
 
И царь Дара гонца найти велел,
Который бы находчив был и смел.
 
 
И, отправляя, дал ему наказ.
В словах, как острый серп и как алмаз,
 
 
Човган и крепкий мяч послу вручив,
В две эти вещи тонкий смысл вложив.
 
 
И дал с кунжутным семенем мешок, —
Свою угрозу в притчу он облек.
 
 
Посла отправив, глаз он не спускал
С дороги царской… Все ответа ждал.
 
 
Посол примчался в Рум, клубясь, как дым,
Язык свой сделал бедствием своим.
 
 
Явились к шаху стражи во дворец,
Сказали: «От Дары опять гонец!»
 
 
Стал пред царем гонец, как был – в пыли.
Как перед ликом солнца – ком земли.
 
 
Гонец увидел шаха – фарр его,
И речь застряла в горле у него.
 
 
Пал пред величьем Искандара он,
Ослабнув телом, страхом сокрушен,
 
 
Уста к подножью трона приложил,
Молитву по обряду сотворил.
 
 
Царь молвил: «Сядь, о деле расскажи,
Цель твоего прибытья изложи!»
 
 
Сказал носитель тайны, пав во прах:
«Сто раз благослови тебя аллах!
 
 
Нет сил мне говорить перед тобой…
Но обо всем, что велено Дарой,
 
 
Коль ты позволишь, речь я поведу,
А скажешь – «нет», смиренно прочь уйду».
 
 
Посланец Искандару дал понять,
Что он о многом должен толковать.
 
 
Сказал: «Дара, по милости своей,
Взымает дань со всех земных царей.
 
 
Берет харадж, по праву древних лет,
Хоть в том у нас нужды особой нет.
 
 
Но шахи, что зависимы от нас,
Что исполняют наш любой приказ,
 
 
Харадж не забывают в срок платить,
Чтоб о своем покорстве заявить.
 
 
Отец твой нам платил, пока был жив,
Служил нам преданно – и был счастлив.
 
 
Но умер он… Ты сел на отчий трон.
Ты б должен делать то, что делал он.
 
 
Но не пошел ты по его пути,
Решил от послушанья отойти.
 
 
Три года с вас налог не поступал.
Но царь царей не требовал и ждал.
 
 
И наконец гонца решил послать,
Чье дело – недоимки собирать.
 
 
Но ты с гонцом столь дерзко говорил,
Что, знать, забыл – кто есть ты, чем ты был.
 
 
Но так как ты – годами молодой —
Не стукался о камень головой,
 
 
Мы поняли: невежество и тьма
Сильны в тебе от малого ума!
 
 
Великодушье мы должны явить
И, как ребенку, промах твой простить.
 
 
Но образумься и не прекословь;
Дань собери – к отправке приготовь;
 
 
И сам спеши – под царственную сень,
Поцеловать высокую ступень!
 
 
Чтоб не покрыться пятнами стыда,
Будь честен с нами, предан нам всегда.
 
 
Увидишь много милостей от нас…
Но коль отклонишь царственный приказ,
 
 
Тщеславьем и гордынею объят,
И дивы злобы дух твой победят, —
 
 
Поймем, что буйство младости твоей
Благоразумья твоего сильней.
 
 
Привез я от великого Дары
Тебе, о царь, достойные дары!»
 
 
Так краснобай-гонец проговорил
И мяч с клюкой пред шахом положил.
 
 
Сказал: «Тебе, как юноше, под стать
Клюкою мячик по полю гонять!
 
 
Тебе приличны – мяч, клюка, майдан.
Но царство – это не игра в човган!
 
 
Коль вновь ты возразишь царю царей,
Стыдясь признаться в слабости своей,
 
 
Тебе возмездье ныне, а не месть,
И зол своих тебе тогда не счесть.
 
 
Ты знай, что больше войск в его руке,
Чем семени кунжутного в мешке!»
 
 
И принесли мешок посольский тут,
В котором был просеянный кунжут.
 
 
Проворно это семя на ковре
Гонец рассыпал, преданный Даре.
 
 
«Вот наше войско! Пусть сочтет его,
Кто не боится шаха моего!»
 
 
Умолк посол и опустил глаза,
Все стихло, будто пронеслась гроза.
 
 
С улыбкой Искандар внимал ему,
Все высказать – не помешал ему.
 
 
Когда гонец все, что хотел, сказал —
Он так ему достойно отвечал:
 
 
«Дара – чистопородный кей и шах,
Быть нам примером призванный в веках.
 
 
Но я, тебе внимая, изумлен:
Как стал в своих словах несдержан он.
 
 
Владык вселенной, как презренный сброд,
Достойнейших – рабами он зовет!
 
 
Царей, которых во главе людей
Поставил бог по мудрости своей,
 
 
Дара решил рабами называть?
Но тут пути добра не отыскать.
 
 
Мы все – рабы Иездана, только бог
Меня своим рабом назвать бы мог.
 
 
Пускай твой шах подумал бы сперва
Пред тем, как эти вымолвить слова.
 
 
Себя с великим богом он сравнил,
Грех святотатства страшный совершил
 
 
Меня безумцем пьяным он зовет,
Дитятею, не знающим забот.
 
 
Меня он обвиняет в трех грехах,
А сам он богохульствует – твой шах!
 
 
Коль уважения меж нами нет —
И примирения меж нами нет!
 
 
Допустим, что я мал, а он велик, —
Но как несдержан у него язык!
 
 
Большая птица – аист; но и он
От ястреба уходит, устрашен.
 
 
Твой царь Дара мне милость оказал,
Клюку и мяч в подарок мне прислал.
 
 
Я в этом вижу тайный смысл…
Ну что ж – В истолкованье он весьма хорош…
 
 
Мысль мудрецов, что землю обошла,
Нам говорит: земля, как мяч, кругла.
 
 
Дара свой смысл в мяче и клюшке скрыл,
А бог мне целый мир, как мяч, вручил.
 
 
Какая же загадка скрыта в нем
В човгане этом с загнутым концом?
 
 
Я понял: повелителем времен
Човган судьбы вселенной мне вручен,
 
 
Чтоб торопил я своего коня,
Чтоб мяч отбил у всех, вперед гоня.
 
 
Здесь – предсказанье, радостная весть…
Да, в этой вести – счастье мне и честь.
 
 
Не новую принес сегодня мне
Ты притчу о кунжутовом зерне.
 
 
Мол, как семян кунжута вам не счесть,
Так и числа моим войскам не счесть.
 
 
Пусть ваша рать несметна, как кунжут,
Ее мои цыплята поклюют!»
 
 
И на кунжут, что был среди палат
Рассыпан, он принесть велел цыплят.
 
 
Все поклевали птицы; и зерном
Не поделились даже с муравьем.
 
 
Посол Дары глядел, молчал, бледнел;
Понуро пристыженный он сидел.
 
 
И молвил Искандар: «Встань! Подобру
Иди от нас. И извести Дару:
 
 
Что слышал здесь, ему ты донеси,
В дороге дальней слов не растряси!»
 
 
Согбенный от стыда ушел посол, —
Не на ногах – на голове ушел.
 
 
И распахнулись ворота беды…
Взметнулся до небес огонь вражды.
 
 
Нахлынул смуты неуемный вал,
И мир из хижин бедственных бежал.
 

* * *

Дай, кравчий, мне вина! Пусть, опьянев,