Поэмы
Текст книги "Поэмы"
Автор книги: Алишер Навои
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)
О том, как отец Лейли, узнав о любви Меджнуна к своей дочери, разгневался на отца Меджнуна и тот заковал сына в оковы
Кто написал страданья книгу, тот
Свое повествованье так ведет:
И превратил круговорот времен
Меджнуна имя в притчу для племен.
Владыкам сильным, людям слабым всем,
Известным сделалось арабам всем.
И некто благосклонный, злобы враг,
О нем отцу Лейли поведал так:
«Был Кайс несчастный в племени Амир,
Его способностям дивился мир.
Разумен был он, сдержан был весьма,
Но, кажется, теперь сошел с ума.
Чуждается людей отныне он,
Блуждает и вопит в пустыне он.
Жалеют люди: «Бедный человек,
Любовь свершила на него набег!
Он словно грозной бурею влеком:
Любовью к некой гурии влеком».
Отец Лейли растроган был до слез.
Он руку укусил и произнес: [80]80
Он руку укусил и произнес. – Жест, означающий отчаяние, горе.
[Закрыть]
«Ах, бедного хвалили столько раз,
Его дурной, наверно, сглазил глаз.
Ах, светлая погибла голова,
Ум совершенный, дивные слова!
Язык сладчайший всем понятен был,
Он и моей душе приятен был.
О, каковы страдания отца
И матери! Разбиты их сердца!
Каким огнем он мучим и палим?
Душа объята пламенем каким?
Какая роза в нем любовь зажгла?
Какое племя для него кыбла?» [81]81
Какое племя для него кыбла? – Кыбла – направление в сторону священного города Мекки, которое выбирают верующие во время молитвы.
[Закрыть]
И некто молвил: «О дающий свет!
Раз ты спросил, позволь держать ответ:
В степи широкой множество племен, —
Ни к одному из них не склонен он.
Его любовь плоха иль хороша,
Но в племени твоем – его душа,
Но в племени твоем – весь мир его,
Но в племени твоем – кумир его!
В гареме целомудрия – душа.
Лишь ветром целомудрия дыша,
Она прекрасна, как весенний ток.
Основа этой ткани и уток —
Учтивый, скромный нрав… Но пробил миг,
И вздох страдальца в сердце ей проник…
В его очах – забвение всего.
В его речах – свержение всего.
Ты знаешь сам: он мастерства достиг,
Отмечен высшим даром плавный стих,
Но в каждой строчке – имя лишь одно,
Не будет упомянуто оно.
Сказал я. Сам теперь ты все поймешь
И разум свой в советники возьмешь».
И слушавший лишился вдруг себя.
Как нитка, закрутился вкруг себя,
Сначала даже слова не сказал,
Ни доброго, ни злого не сказал,
В ушах его стоял немолчный шум!
Потом очнулся, успокоил ум
И молвил так: «Ступай, вкушая мир.
Скажи владыке племени Амир:
«Такие речи недостойны нас,
Я перед ними слух замкнул сейчас.
Пусть говорит народная молва,
Но ты гони подобные слова.
Давно сыновний видел ты недуг,
Ты должен был смирить строптивый дух.
Знай, заслужил безумец одного:
Цепь, только цепь – лекарство для него!
Иль ты забыл могущество мое,
И каково имущество мое,
И как мое значенье велико?
С тобой и сыном справлюсь я легко!
Или тебе неведом больше страх?
Я раздавлю, я превращу вас в прах!
Запри Меджнуна, если он упрям!
Не подпускай его к моим шатрам!
Настойчив будет он в своих делах, —
Тогда судьею станет нам аллах,
Его тогда о милости моли:
Я твой народ смету с лица земли!»
Отправил с этим словом он посла:
Война свой пламенный язык зажгла.
Пришел посланец, долг исполнив свой…
Поник родитель Кайса головой,
Когда он смысл речей уразумел.
Спасенья нет! Смириться он сумел,
Согласье дал. Простился с ним посол…
А весь народ в смятение пришел,
Меджнуна люди бросились искать
И плачущим нашли в степи опять,
Как будто был покойник у него
Или напал разбойник на него!
Безумца притащили в отчий дом,
Надели цепи на него потом…
* * *
О ты, чей жребий – звон стальных цепей,
Гордись счастливой участью своей!
Кто и в цепях сберег свободы пыл, —
Свободу многим тысячам добыл.
ГЛАВА VIII
О том, как Меджнун пылал, словно огонь в печи, страдал, как птица в силке, и цепи расплавились от огня его сердца, и он удалился в степь
ГЛАВА IX
О том, как Лейли увидел Ибн-Селлям, влюбился в нее, отправил сватов и получил согласие отца Лейли
Кто жемчуга блестящих слов низал,
Увидел мысли блеск и так сказал:
В ту ночь, когда Лейли, в тоске немой
Покинув сад, направилась домой,
В пути благоухая, как жасмин, —
Ее увидел человек один
И потрясен розоволикой был!
Среди арабов он владыкой был
И прозывался так: Бахт Ибн-Селлям…
Терял он счет верблюдам и коням,
Баранам и быкам терял он счет, —
Покрыл пустыню всю несметный скот,
И так как знатен был он и богат,
Он жил, ни в чем не ведая преград…
Заботы заблудившемуся нет,
Когда увидит звездный блеск монет.
Звезда блеснула Ибн-Селляму вдруг,
И душу страстный охватил недуг.
Не запустил болезни он своей,
Задумал исцелить себя скорей.
Направился к становищам своим,
И кинулся к сокровищам своим,
И выбрал сто подарков дорогих,
Сто редкостей, – не видел мир таких, —
И выбрал несколько проводников,
Как шейхи, златоустых стариков,
И людям цель свою открыл глава,
И племя приняло его слова.
Послы, чуть свет, чтоб не застиг их зной,
Поехали с подарками, с казной.
Отец Лейли приветствовал гостей:
Он долю получил благих вестей,
Он Ибн-Селляма знал уже давно,
К нему приязнь питал в душе давно:
Богат и знатен, как гласит молва,
Народа Бену Асад он глава…
И вот, к приему посланных готов,
К ним дружбу проявил на сто ладов.
Радушием смущенные послы,
Седые, благосклонные послы,
Раздав подарки и воздав хвалу,
Присев к гостеприимному столу,
Рассказ неторопливый повели,
Рассказ красноречивый повели,
И, цель свою достойно объяснив,
Ответа ждали, головы склонив.
Сказал отец: «Да снидет благодать!
Когда моим он сыном хочет стать,
Я встречу, как родной отец, его,
Да красит жемчуг мой венец его!
Но потерпеть он должен некий срок:
У розы как бы сломан стебелек,
Она больна, гнетет ее тоска.
Надежды пальма – веточка пока,
И солнце – только месяц молодой.
Когда придут здоровье с красотой,
Пусть поспешит благословенный сын,
И с розой пусть обнимется жасмин!»
Так, расточая сотни добрых слов,
Обрадованных отпустил послов…
Лейли гуляла в этот час в саду,
Еще не зная про свою беду.
Там нет лекарства от ее тоски,
Там розы распустили лепестки, —
Ей розы открывали вновь и вновь
Кровопролитную свою любовь,
Как бы кровавый обнажали меч,
Чтоб сердце ей безжалостно рассечь.
И вот печаль свершила свой набег, —
И плакала рожденная для нег.
Она пришла домой, дрожа, в бреду,
Сказала: «Дурно стало мне в саду».
Так обманула легковерных слуг.
Но те, кому понятен был недуг, —
Ее друзья, наперсницы любви,
Стремились ей отдать сердца свои.
И занялся у старой няньки дух:
А вдруг ушей Лейли достигнет слух
О том, что замышляет Ибн-Селлям?
Тут сердце разорвется пополам!
Решила: скроем от Лейли скорей,
Какой удел приуготован ей…
Однажды к ним знакомые пришли,
Друзья, подруги, жившие вдали,
И все, кто был отцу Лейли сродни, —
Больную навестить пришли они.
Была меж ними дряхлая весьма
Старуха, выжившая из ума,
Она, чтобы влюбленную развлечь,
Язык в смертельный превратила меч:
«Не огорчайся, роза! От волос
На лик твой много амбры пролилось,
Но скоро обретешь веселье ты,
Нас позовешь на новоселье ты,
Возвращена здоровью будешь ты,
Исцелена любовью будешь ты!
Нет в мире краше прелестей твоих, —
Красивым оказался твой жених.
Об этом люди говорят давно.
В твой кубок льется радости вино!»
Старуха вовсе разумом плоха:
Сказала даже имя жениха…
Когда в сознанье пери дорогой
Проникла весть об участи такой, —
Та весть дошла случайно до нее,
И явной стала тайна для нее! —
Сознание покинуло ее,
Старуха сердце вынула ее!..
* * *
О ты, кто скрыт, но явен, кто в глазах
Отсутствуя, присутствует в сердцах!
Открыл ты пламя сердца небесам,
Открой сиянье и моим глазам!
ГЛАВА X
О том, как Лейли, узнав о прибытии сватов, стала проливать кровавые слезы и мать ее заплакала, увидев страдания дочери
ГЛАВА XI
О том, как отец Меджнуна повез его на паломничество в Мекку и как Меджнун привел в смятение паломников, поведав богу о своей сердечной муке
Кто мысли излагает без прикрас,
Так начал удивительный рассказ:
Когда страдалец, жертва всех скорбей, —
Меджнун освободился от цепей,
Когда, не разыскав безумца, в дом
Вернулись посланные со стыдом, —
Тогда в отца смятение вошло,
На мать как бы затмение нашло.
Они сидели, слабые, вдвоем,
Они о сыне думали своем:
Слова найдут – и тут же отведут,
Возникнут мысли – тут же отпадут.
И так они решили наконец:
Всевышний лишь поможет нам творец!
Мы нищим подаянье раздадим,
Отыщем путь к отшельникам святым,
Пусть дервиши помолятся в тиши
Об исцелении больной души.
Узнав о двух беспомощных сердцах,
Нам сына, может быть, вернет аллах!»
Нарочно ль время выбрали они,
Но подошли паломничества дни.
В пустыню вновь отправили гонцов,
И найден был Меджнун в конце концов.
Меджнун готов забыть для Кабы все.
Да, Каба исцелить могла бы все!
И, нищих одаряя без числа,
Семья Меджнуна в Мекку понесла.
И прибыли паломники в Харам,
Увидели благословенный храм.
На каменной основе он стоял:
На непреложном слове он стоял!
Благоговейным трепетом влеком,
Безумец обошел его кругом,
Издал безумец исступленный крик,
Сказал: «О ты, владыка всех владык!
Ты, говорящий мертвому «живи»!
Весь мир бросающий в огонь любви!
Ты, открывающий любви тропу!
Сгореть велевший моему снопу! [82]82
Сгореть велевший моему снопу!.. – Сноп – жизнь. Подобное образное сравнение весьма характерно для персидской и древнеузбекской литературы.
[Закрыть]
Ты, нам любви дающий благодать,
Чтобы камнями после закидать!
Ты, женщине дающий красоту,
Из сердца вынимая доброту!
Ты, утвердивший страсти торжество!
Ты, в раковину сердца моего
Низринувший жемчужину любви!
Раздувший пламенник в моей крови!
Испепеливший скорбью грудь мою, —
Вот я теперь перед тобой стою!
Несчастный пленник, проклятый судьбой.
В цепях любви стою перед тобой!
И тело в язвах от любовных ран,
И тело режет горестей аркан,
Суставы тела – грубые узлы,
Душа сожженная – темней золы,
Но все же я не говорю: «Спаси!»
Не говорю: «Мой пламень погаси!»
Не говорю: «Даруй мне радость вновь!»
Не говорю: «Убей мою любовь!»
Я говорю: «Огонь раздуй сильней!
Обрушь трикраты на меня камней!
Намажь мои глаза сурьмой любви!
Настой пролей мне в грудь – самой любви!
Да будет зной – пыланием любви,
Да будет вихрь – дыханием любви,
Язык мой – собеседником любви,
А сердце – заповедником любви!
Я загорюсь – пожару не мешай!
Меня побьют – удару не мешай!
Меня печалью, боже мой, насыть.
Дай ношу скорби множимой носить!
Мне люди скажут: «Вновь счастливым будь,
Забудь свою любовь, Лейли забудь…»
Бесчестные слова! Позор и стыд!
Но пусть и тех людей господь простит.
О, в кубок просьбы горестной моей
Поболее вина любви налей!
Два раза кряду предложи вина.
Напьюсь любовным зельем допьяна.
Великий бог! Мне жилы разорви,
Наполни страстью их взамен крови!
Души моей, аллах, меня лиши,
Дай мне любовь к Лейли взамен души!
О всемогущий! Смерть ко мне пришли, —
Мне станет жизнью память о Лейли!
Больному сердцу моему вели:
Да будет сердце домом для Лейли!
Великий бог мой, милости продли:
Да будет вздох мой вздохом о Лейли:
Лиши меня вселенной целой ты, —
Мою любовь нетленной сделай ты!
Когда, господь, изменят силы мне, —
Врачом да будет призрак милый мне!
Когда последняя наступит боль, —
Сказать: «Лейли!» в последний раз позволь.
Захочешь возвратить меня к живым, —
Дай мне вдохнуть ее селенья дым.
Геенну заслужил я? Раскали
Геенну страстью пламенной к Лейли!
Достоин места я в твоем раю?
Дай вместо рая мне Лейли мою».
* * *
Когда мольбу любви Меджнун исторг,
Привел он всех в смятенье и восторг,
Оцепенели жители пустынь,
И каждый повторял: «Аминь! Аминь!»
Отец от горя разум потерял:
Он всю надежду разом потерял.
И Кайс безумным сделался опять,
Утратив разум, перестал рыдать.
Родные, слушая безумный бред,
Решили так: «Пути к спасенью нет».
И подняли его и всей семьей Они
Меджнуна понесли домой…
Водой любовный пламень не туши:
Стать маслом ей дано в огне души.
Хотели сделать слабою любовь,
Но укрепилась Кабою любовь…
* * *
О ты, кто место Кабы посетил!
Ты в свой восторг меня бы посвятил!
Молясь творцу, меня воспомяни:
Огнем любви себя воспламени!
ГЛАВА XII
О том, как Меджнун порвал нити дружбы с людьми, подружился с дикими зверями и встретил в пустыне полководца Науфаля
Кто эту быль узнал из первых рук,
Свои слова в такой замкнул он круг:
Когда прошли паломничества дни,
Познало племя горести одни.
Отец в оцепененье вскоре впал,
В неописуемое горе впал,
Отчаялся безумного спасти,
Вернуть его с безумного пути,
И так, в слезах, решил о сыне он:
Как знает, пусть живет отныне он!
И вот Меджнун скитается в горах,
В глухих степях, где зноем выжжен прах,
Куда идет? Не скажет, не поймет, —
Толкает сила некая вперед!
У слабого покоя боле нет,
Желанья нет и доброй воли нет.
Измученный, бредет в жару, в пыли,
Одно лишь слово говорит: «Лейли!»
Окинет землю с четырех сторон, —
Одну Лейли в сиянье видит он.
Вообразит он только лик ее —
И стройный стан уже возник ее.
И думает тогда Меджнун: «Хвала!
На кипарисе роза расцвела!»
Он о Лейли слагает сто стихов,
Сто редкостных газелей – жемчугов,
Всем рифмам красота Лейли дана,
Лейли во всех редифах названа!
И в каждом слове страсть к Лейли звенит,
И в каждом звуке власть любви пьянит.
И строчек падает жемчужный ряд, —
Они обрадуют и огорчат:
Для горя – сладость вспомнить о Лейли.
Рыдает радость, вспомнив о Лейли.
И каждый стих – великий чародей,
Смятенье сеет он среди людей,
Унылому дарит надежду вновь,
Вселяет в равнодушного любовь.
Когда блеснет в мозгу Меджнуна свет, —
Он – дивных слов кудесник, он – поэт;
Войдет безумие в свои права, —
Он говорит нелепые слова,
Бессмысленно другим внимает он,
И сам себя не понимает он.
Испепелен тоской великой он,
И как бы стал пустыней дикой он.
Рыдает горько без кручины он,
Смеется звонко без причины он.
Плоть без души, – он скорбною тропой
Бредет, весь в синяках, избит судьбой.
Опомнится на миг Меджнун, – и страх
Войдет в него, он завопит: «Аллах!»
Но странника спасительный испуг
Бесстрашная любовь прогонит вдруг…
Он плакал, как ребенок, он кричал,
И долго отзвук в горной мгле звучал.
В песках он высохшим растеньем был,
Отца и мать забыл, себя забыл.
Он муку сделал спутницей своей,
И скуки не знавал он без людей.
Он яства и питье забыл давно,
Он самоистязанья пил вино.
Он шел и шел, куда – не зная сам:
Подобен путь безудержным слезам.
Людей чуждался в страхе странном он,
Пугливым сделался джейраном он.
Он жил в степи, животных не губя:
Природу пса он вырвал из себя.
И вот газельи дружат с ним стада,
Он окружен газелями всегда,
Он с ними разговаривает вслух, —
Газелей диких он теперь пастух.
Газелей на руки порой берет,
Одну целует в лоб, другую в рот.
Дика пустыня, и земля тиха,
И волки, как собаки пастуха.
И гибель ожидала бы его,
Но бог услышал жалобы его.
В пустыне пребывал глава племен.
Был Науфаль и честен и умен.
Среди арабов редкостью он был.
Повсюду славен меткостью он был.
Владел он луком и мечом владел,
Расширил он земли своей предел…
Охотился однажды Науфаль,
Попали ловчие в глухую даль.
Охота всю пустыню потрясла:
Газелям вкруг Меджнуна нет числа,
И всякая спешит к Меджнуну дичь,
Охотничий заслышав страшный клич.
Пернатых стаи и стада зверей
Меджнуна просят их укрыть скорей.
«От гибели спаси ты!» – просят все,
Убежища, защиты просят все…
И странным происшествием таким,
Противным всем обычаям людским,
Был Науфаль безмерно удивлен:
«Что это означает? – молвил он, —
Я, кажется, в своем уме вполне!
Благоговение внушает мне
Событие, украсившее свет!
Вы тоже это видите иль нет?»
И несколько нашлось людей таких,
Которые слыхали от других,
Какая губит юношу печаль.
Их выслушав, заплакал Науфаль:
И он путем любви когда-то шел,
И он блуждал в пустыне бед и зол!
Границ не видит горю своему,
Охота опротивела ему,
Сказал: «О дивный эликсир – любовь!
Ты молнией сжигаешь мир – любовь!
Когда ты сердце жертвой изберешь,
Войти не смеет в это сердце ложь.
Вот рядом человек и дикий зверь,
И зверь к нему ласкается теперь.
Любовь! Столь чистым сделало твое
Могущество Меджнуна бытие,
Что звери в нем не видят свойств людских!
Избавился Меджнун от свойств дурных,
Лишился человеческого зла, —
И сразу дикость у зверей прошла!
Друзья! Не будем обижать зверей
И лук и стрелы бросим поскорей,
Собачьих свойств довольно в нас и так, —
Покрепче привяжите всех собак!»
И Науфаль, такой отдав приказ,
К несчастному приблизился тотчас.
Хотя в стада животных страх проник,
Меджнун остановился все ж на миг,
Приязнью к неизвестному влеком,
Как будто был он с ним давно знаком.
И Науфаль сказал ему: «Привет!»
И поклонился юноша в ответ
И молвил: «О, таким же будь и впредь!
Благословенье – на тебя смотреть,
И весь ты – солнце дружбы и любви,
Сияют верностью глаза твои.
Но странно мне: в довольстве ты живешь,
С толпой невежественной ты не схож,
Ты сыт, и людям голод не грозит, —
Зачем твоя стрела зверей разит?
Или других не знаешь ты забав,
Или мучений требует твой нрав?
Кто вправе кровь напрасную пролить
Лишь для того, чтоб душу веселить?
Наступишь на колючку в поле ты,
И закричишь от сильной боли ты.
Зачем же натянул обиды лук?
Зачем готовишь зверям столько мук?
Животным тоже душу дал аллах, —
Дыханье бога есть и в их телах.
Не будь убийцей. Стань душой добрей,
Безвинных ты не истребляй зверей».
И Науфаль, услышав эту речь,
Пред ним не постыдился наземь лечь
И молвил так, поцеловав песок:
«О ты, чей дух воистину высок,
Ты, непохожий на других людей, —
Моей душой отныне ты владей!
Я понимаю все твои слова
И принимаю все твои слова.
Не буду я преследовать стада:
Себя убью, а зверя – никогда!
И речь твоя в душе моей жива,
Но выслушай теперь мои слова».
Сказал Меджнун: «О чистый свет зари,
Благословенный свыше, – говори!»
И Науфаль ответствовал: «О ты,
Кто стал примером вечной чистоты,
О ты, кто показал мне правый путь,
Сказав: «Вражду к беспомощным забудь», —
Ты покорил мой разум навсегда,
Беспомощным не причиню вреда.
И я стремлюсь к сиянью твоему,
Но я дивлюсь деянью твоему.
Наперекор обычаям, пойми,
Ты зверям другом стал, порвав с людьми.
Ласкаешь ты зверей, людей боясь.
Ужель тебе с людьми противна связь?
Творения светило – человек,
Предвидения сила – человек!
Дрожа перед породою людской,
Ужель среди зверей обрел покой?
Я знаю, по какой причине ты
Покинул мир, живешь в пустыне ты:
Одной розовощекой ты смущен,
Одной огненноокой ты сожжен.
Но если так, прошу тебя: покинь
На время некое зверей пустынь,
И погуляй со мною в тех местах,
Где ты навек запутался в сетях,
Где дни твои в силке любви прошли!
Хочу с тобой соединить Лейли;
Благословит судьба такую цель, —
В одну вас положу я колыбель.
Нам не помогут просьбы и казна, —
Поможет нам священная война.
Подарки, деньги могут всех привлечь.
Чего не скажет злато, скажет меч.
Поможет нам небес круговорот, —
Найду я деньги, соберу народ,
Все мыслимые средства приложу,
Но этот узел бедствий развяжу,
А если будет против нас господь, —
Твою беду сумею побороть:
Тогда я сыном сделаю тебя,
Твой светлый ум и сердце возлюбя.
Но только ты друзей своих оставь,
Животных диких и ручных оставь!
Одной породы – люди все, поверь,
Природы разной – человек и зверь!..
Коль встреча с ней– желание твое,
Так приложи старание твое!»
При слове «встреча» задрожал Меджнун,
И слез горячих побежал Джейхун.
От радости страдалец ослабел,
От слабости скиталец онемел,
Улыбка на устах, в глазах вода…
И так заговорил Меджнун тогда:
«На все твои слова, мой старший друг,
Был у меня готов ответ, но вдруг
Ты слово «встреча» произнес, и мне
Все чуждым стало в дикой стороне,
И в мыслях отошел я от всего.
О, если обещанья твоего
Тебе не даст исполнить рок людской, —
Пусть служит голова моя ногой
Прославленному твоему коню,
Лицом своим – копыто заменю!»
И так друг другу выказав почет,
И видя, как друг к другу их влечет,
Обрадовались близости своей,
Один другого полюбил сильней,
И тот, кто подал о свиданье весть,
Меджнуна взять с собой почел за честь…
* * *
О ты, кто в жертву дал себя принесть
Разлуке! Слышишь о свиданье весть?
Пусть не дождется встреч твоя душа,
Но даже весть о встрече – хороша!
ГЛАВА XIII
О том, как Науфаль потребовал от отца Лейли, чтобы тот выдал свою дочь за Меджнуна, а когда получил отказ, то решил пойти войной на племя Лейли
Кто много трудных странствий совершил,
Слова в таком убранстве разложил:
Когда два редких существа земли
В дом Науфаля радостно вошли,
Потребовал хозяин поскорей
Своих красноречивейших людей,
Чей опыт, знания помочь могли, —
Велел им ехать к племени Лейли.
Казны, подарков дорогих – не жаль!
И приказал посланцам Науфаль:
«Отцу скажите: «Ты, кому верны,
Кому покорны счастья скакуны, —
Послушай: Кайс, чье слово, как резец,
Кто всех народных качеств образец,
Любовью чистой воспылал к Лейли.
Но крайний стыд и робость привели
К тому, что изъясниться он не мог.
И вот переступил он свой порог,
Отца и мать покинул и родных
И начал жить среди зверей степных.
Он так любовью очарован был,
Он так любовью околдован был,
Так обезумел от своей Лейли,
Что все его Меджнуном нарекли.
Постиг науки всей вселенной он,
И в смысл проникнул сокровенный он,
В твоем народе знанья добывал
И не забыл еще твоих похвал.
Что думает отец и что творит,
Узнав, что сын в огне любви горит?
Хоть не был сыном он тебе родным,
Ты поступить, как с сыном, мог бы с ним.
Но очевидцев ты слова отверг,
Ты боль живого существа отверг!
Его ты сделал пленником скорбей.
Влачил он жребий свой в глуши степей.
Пусть это канет в вечность наконец!
О, где же человечность наконец?
Но поздно каяться. Таков наш путь:
Прошедшее не в силах мы вернуть.
Участье принял я в его судьбе,
В степи нашел его, привел к себе.
Мне сыном стал теперь и другом он,
Простился со своим недугом он.
Тебя прошу, к тебе взываю так:
Да будет заключен скорее брак!
Добро любое Кайсу дать я рад,
Как нам велит обычай и обряд:
Блестит жемчужиной своей венец,
Рубины рядом – и светлей венец.
Ты должен просьбу выполнить мою,
Не то – страшись: обиды не таю!..»
Вручив подарки и сказав слова,
Мужей послал он с целью сватовства.
Отец Лейли, безжалостный отец, —
Собранием, приятным для сердец,
Почтил высокое посольство все,
Чтобы видели его довольство все.
Людей с вестями принял, как гостей,
И новость он узнал среди вестей.
Враждебно эту новость встретил он,
Послам – не вовремя! – ответил он:
«Так было суждено, так хочет мир,
Чтобы Фархара месяц и кумир,
Краса, что расцвела в саду моем —
Будь розою она или шипом —
Досталась мужу славному в удел,
Чтоб ею любящий другой владел.
То приказанье – небом нам дано.
Но даже было бы другим оно,
Не вижу я причин – свой сан забыть,
У Науфаля в подчиненье быть,
Так поступить, как замышляет он, —
Его желанья превратить в закон!
И речь его, к тому же, в двух частях:
Надежда – в первой, а в последней – страх.
Обрадовал надеждой Науфаль,
Но страхом усмирит меня едва ль…
Той, что у многих отняла покой,
Предназначается жених другой.
Раскается ваш вождь в письме своем, —
Он – там, мы – здесь без горя заживем,
А если дела не поправит он,
Пусть ненависть иль милость явит он.
Проявит милость он – мы здесь сидим,
Покажет ненависть – мы здесь стоим.
Он к нам пойдет – и мы к нему пойдем.
Войну начнет – и мы войну начнем».
И так закончил, отпустив послов:
«Идите. Я других не знаю слов!»
И с тем ушли смущенные послы,
Отказом огорченные послы.
* * *
И Науфаль, ответ узнав такой,
Стал озабоченным, забыл покой,
И голос чистой совести не молк:
«Исполнить обещанье – вот мой долг!»
Собрал он войско племени всего.
Война! Война! – решенье таково.
Меджнуну повелел вступить он в бой,
Его поставил рядом он с собой,
Помощником назначил, дал коня,
Что создан был из вихря и огня,
Одежду благовоньем напитал
И голову тюрбаном обмотал.
Меджнун то слезы льет, а то вздохнет:
Не замечает, что б ни делал тот.
Конь скачет, – ничего не скажет он,
Конь станет, – мчаться не прикажет он…
И вот готово племя для войны,
Все воины по смелости равны,
И чтоб Меджнуна храбрецы спасли,
Повел их вождь к становищу Лейли.
В становище пришли в расстройство все,
Но сразу обрели геройство все:
Всех воинов собрать заставил враг!
И ненависти затянув кушак
И видя приближение беды,
Пошли навстречу, выровняв ряды.
И небо, их восторг уразумев,
И храбрость, и благословенный гнев,
Свои дела творило хорошо,
И часто говорило: «Хорошо!»
И Науфаля воины, тверды
И яростны, построились в ряды,
И плотный пар среди равнин степных,
Как от верблюдов пьяных, шел от них.
Так встретились два смелых войска там,
Чтоб славой подышать геройской там,
Чтоб кровь пролить, чтоб ужас возбудить,
Погибнуть с честью или победить.
И конский вихрь селенья закрывал
И жалости растенья вырывал.
Степь задрожала, недрами гудя,
И стали стрелы струями дождя.
И звери заметались, видя смерть,
Напоминая смерч и водоверть.
Как змеи скручиваются в траве,
Когда ударить их по голове,
Свернулись копья – буквы «даль» кривей,
Они – подобья ивовых ветвей.
Двуострый меч могучим в битве был.
В цирюльне той подобен бритве был,
Но сразу гнев его обуревал:
Не волосы, а головы сбривал!
Как птица горя – каждая стрела,
И вот она расправила крыла,
И вот уже взлетела, и летит…
Тут сразу жизнь из тела улетит!
Взлетают стрелы в воздух наконец,
И вот все небо в звездах наконец!
Те звезды – несчастливые всегда…
Но вот копье – падучая звезда —
Проходит сквозь кольчугу: так игла
Пройти бы легкий шелк насквозь могла!
Кинжал единый миг в крови лежал, —
И стал кровавым языком кинжал.
Когда копье ломалось о копье,
Друг друга брали воины в дубье,
И в чашу головы, в пылу войны,
Дубина пряталась, как бы в ножны!
Войска напоминали стаи туч,
И меч – как молния: блестящ, летуч,
Степные звери – вихрь, издалека
Гоняющий густые облака,
И кровь подобна дождевой воде.
И тонет мир в неслыханной беде!
Зигзаги молнии при свете дня, —
Как ноги богатырского коня!
Убийством дышит в день войны ездок,
Как богатырь отважен и жесток!
Сыны арабов ревностны в бою:
Зажгли, как пламя, ненависть свою.
Два племени, две рати, две толпы, —
Стоят над ними пламени столпы.
Рать Науфаля – больше и сильней,
И ярче ярость разгорелась в ней,
Когда увидел это пламя враг,
Он оробел, закрался в сердце страх,
Отец Лейли свою заставил рать
Путь робкой осторожности избрать,
И видя: гибелью враги грозят, —
Помчались воины его назад.
Вечерняя настала тишина.
Победа славная предрешена!
И возвратился облаченный в сталь
Довольный и веселый Науфаль,
И выбрал он для сна удобный лог,
И стан воинственный на отдых лег,
И войско звезд, когда народ заснул,
Несло ночной порою караул.
Китайский хан покинул свой престол,
И на него Хосров тогда взошел. [83]83
Китайский хан покинул свой престол,// И на него Хосров тогда взошел. —Согласно представлениям мусульман, китайский хан олицетворяет собой солнце, восходящее в Китае. Иранский хан Хосров является олицетворением ночи.
[Закрыть]
Короче: закатился шумный день,
Упала на поля ночная тень.
Решили оба стана боевых
Отрядов несколько сторожевых
Расставить на долине, на горе…
Но что судьба готовит на заре?..
* * *
О ты, боец любви! Подай вина!
Печалью мне объявлена война.
Хмелея и смелея, – в правый бой
Помчусь я с обнаженной головой!
