Текст книги "Поэмы"

Автор книги: Алишер Навои

Ширин тоскует.

Михин-Бану приглашает Фархада на пир.

Десять ученых дев.

Здравица Ширин за Фархада и за ее любовь к нему

Иранский шах Хосров Парвиз ищет новую жену.

Сообщения гонцов о красавице Ширин.

Советник шаха Бузург-Умид.

Отправка посла к Михин-Бану

Приход иранского посла.

Неожиданное предложение.

Объяснение с Ширин. Пир в честь посла.

Мудрый отказ Михин-Бану. Гнев Хосрова

Крепость Михин-Бану.

В ожидании осады. Фархад на вершине скалы.

Хосров осматривает крепость.

Два метких камня Фархада

 
Войска стихов построив на смотру,
Поэт в поход повел их поутру.
 

* * *

 
Парвиз, поднявший гнева острый меч,
Решив страну армян войне обречь,
 
 
Собрал такую силу, что и сам
Не ведал счета всем своим бойцам.
 
 
За войском поднимавшаяся пыль
Мрачила светоч дня за милем миль,
 
 
Скажи – совсем затмила светоч дня,
Сознанье неба самого темня.
 
 
Не помнил мир неправый, чтоб поход
Настолько был несправедлив, как тот!
 
 
Немного дней водил Парвиз войска, —
Увы, была страна Армен близка…
 
 
Тревоги весть летит к Михин-Бану,
Что вторгся неприятель в их страну,
 
 
Что он потоком грозным хлынул… нет, —
Какой поток! То море страшных бед!
 
 
Какое море! Ужасов потоп!
Нет ни дорог свободных и ни троп…
 
 
Бану не растерялась: в ней давно
Созрела мысль, что горе суждено.
 
 
И был начальник крепости умен —
К осаде крепость приготовил он.
 
 
А крепость, простоявшая века,
Была и неприступна и крепка,
 
 
Но так ее сумел он укрепить,
Что крепче и кремлю небес не быть.
 
 
Дорога, по которой в крепость шли
Арбы с пшеницей, с сеном той земли,
 
 
Напоминала неба Млечный Путь,
Покрытый звездной зернью вечный путь.
 
 
За крепостной стеной, что вознеслась
Зубчатым гребнем в голубой атлас,
 
 
За каждым из зубцов – гроза врагам —
Сидел не просто воин, – сам Бахрам!
 
 
Рвы доходили до глубин земных,
И так вода была прозрачна в них,
 
 
Что по ночам дозорным со стены
Бывали звезды нижние видны. [66]66
  Бывали звезды нижние видны. – То есть герои наблюдали, как в воде отражались звезды.


[Закрыть]
 
 
Вся крепость так укреплена была
И так припасами полна была,
 
 
Что даже и небесный звездомол
Лет в сто зерна б того не промолол.
 
 
Как звезд при Овне – было там овец,
Коров – как звезд, когда стоит Телец.
 
 
Описывать запасы всех одежд
Нет смысла нам, – а счесть их – нет надежд…
 
 
Теперь Бану заботилась о том,
Чтоб власть в народе укреплять своем.
 
 
А пери думу думала одну —
Она с военачальником Бану
 
 
Фархаду в горы весть передала:
Мол, таковы у них в стране дела, —
 
 
Его судьба, увы, ее страшит,
Пусть он укрыться в крепости спешит.
 
 
Не думал он в укрытие засесть,
Но, чтоб обиды пери не нанесть,
 
 
Он все же нужным счел туда пойти,
Но с тем, чтоб не остаться взаперти…
 
 
Над крепостью была одна скала —
Быть башней крепости небес могла.
 
 
На ней Фархад решил осады ждать,
Чтоб камни в осаждающих метать…
 

* * *

 
А между тем туда спешил Хосров,
Придя, войска расположил Хосров
 
 
От места укрепленного того
В полмиля расстояния всего,
 
 
А сам со свитой выступил в объезд —
Обозревать твердыню здешних мест.
 
 
Внимательно он местность изучал,
На крепость взоры часто обращал,
 
 
Обдумывал, рассчитывал, но взор
Не крепость видел на высотах гор,
 
 
А небо на земле. Как небо взять?
Где силу и дерзанье где бы взять?
 
 
Так размышлял и каялся Парвиз,
Но не совсем отчаялся Парвиз:
 
 
В походе пользы, может быть, и нет,
Но сожаленья путь – не путь побед.
 
 
Хосров на ту скалу направил взгляд,
Где на вершине пребывал Фархад,
 
 
Как жемчуг драгоценный на челе.
Хосров его заметил на скале,
 
 
И, словно сам в себя вонзил кинжал,
Он, к свите обратившись, так сказал:
 
 
«Осведомьтесь, кто дерзкий тот храбрец —
Угроза и смятение сердец!»
 
 
Погнал коня один из тех людей,
К скале приблизился и крикнул: «Эй!
 
 
Желает знать великий шах Парвиз,
Кто ты такой? Чем занят? Назовись!»
 
 
И так Фархад ответил со скалы:
«Себе не стану расточать хвалы.
 
 
Я к именитым не принадлежу, —
Я именем своим не дорожу,
 
 
Оно мне чуждо стало, – нет, оно
Исчезло – в прах, в золу превращено
 
 
Огнем любви, в котором весь сожжен,
Я своего же существа лишен.
 
 
Но люди легкодумны, – потому
Небытию не верят моему, —
 
 
И, прах мой поминая, не в укор,
Фархадомименуют до сих пор…»
 
 
От столь глубокомудро-скорбных слов
Чуть не лишился разума Хосров.
 
 
И, ревностью сжигаем, думал шах:
«Есть сладость в этих мыслях и словах,
 
 
Красноречив соперник мой Фархад,
Но в сахаре он мне подносит яд,
 
 
Убить змею шипучую – не жаль:
Не ползай и при случае не жаль!
 
 
Чтоб не вонзился терний в ноги, – прочь!
Он мой соперник, – и с дороги – прочь!
 
 
Пришла пора стянуть на нем аркан,
Пробить ему в отходный барабан».
 
 
И кликнул шах: «Эй, люди, кто храбрей!
Ко мне его доставьте поскорей…»
 
 
Увидел с высоты своей Фархад,
Что мчится в десять всадников отряд,
 
 
И громко закричал оттуда вниз:
«Эй ты, сардар! Хосров ли ты Парвиз
 
 
Иль не Хосров, но уши ты открой
И вслушайся в мои слова, герой!
 
 
Своих людей ко мне ты с чем послал?
Когда б меня ты в гости приглашал,
 
 
То разве приглашенья путь таков,
Что требовал бы сорока подков?
 
 
А если смерти ты меня обрек,
Мне это – не во вред, тебе – не впрок,
 
 
И грех пред богом и перед людьми
За десять неповинных жертв прими.
 
 
Ты волен мнить, что это похвальба.
Однако шлема не снимай со лба:
 
 
Метну я камень в голову твою —
И лунку шлема твоего собью.
 
 
Вот мой привет! И вот – второй! Проверь:
Сбиваю с шлема острие теперь».
 
 
Фархад метнул за камнем камень в шлем —
И лунку сшиб и острие затем.
 
 
Сказал: «Вот подвиги людей любви!
Ты видел сам и воины твои,
 
 
Как меток глаз мой, как сильна рука:
Так уведи скорей свои войска,
 
 
Иначе – сам себя же обвиняй:
Всех истреблю поодиночке, знай!
 
 
Хоть пощадил я череп твой, а все ж
И сам ты головы не унесешь.
 
 
А потому благоразумен будь —
И с головой ступай в обратный путь.
 
 
И милосердью ведь пределы есть:
Не вынуждай меня, сардар, на месть.
 
 
Я не хочу, чтоб каждый камень мой
Стал неприятельскою головой.
 
 
Но мне, в себе несущему любовь,
Я верю – бог простит и эту кровь.
 
 
Тебя он шахом сделать захотел,
Мне – прахом быть назначил он в удел,
 
 
Однако дело, коим занят шах,
Стократ презренный прах в моих глазах.
 
 
Дорогой гнета день и ночь скача,
Конем насилья все и всех топча,
 
 
Ты тем ли горд, что кровь и произвол
Ты в добродетель царскую возвел?
 
 
Моею речью можешь пренебречь,
Но страшно мне, что ты заносишь меч
 
 
И тучу войск на ту страну ведешь,
Куда тебя вела любовь… О, ложь!
 
 
Свои уста, язык свой оторви —
Ты говорить не смеешь о любви!..»
 
 
Рассерженный Хосров остался нем.
Фархад пробил сначала камнем шлем,
 
 
Теперь, произнеся такую речь,
Вонзил он в сердце шаха острый меч.
 
 
И, в сердце уязвлен, Хосров ушел,
К своим войскам он, зол, суров, ушел.
 

* * *

 
Войска печали, кравчий, отзови!
И шах и нищий – все равны в любви,
 
 
Любовь для нас, как власть царям, – сладка,
Но есть соблазн и в доле бедняка.
 

Новая попытка вынудить Михин-Бану к согласию.

Достойный ответ. Ревность и ярость Хосрова.

Начало осады

Фархад побивает иранцев камнями.

Коварный план. Мнимый меджнун. Отравленная роза. Засада.

Пленение. Горе Шапура

 
Что крепость небосвода? Лучше ты
Скажи о ней: твердыня красоты!
 

* * *

 
Когда к осаде приступил Хосров,
Он вырыть приказал огромный ров
 
 
И круглый вал насыпать земляной,
Чтоб с тылу оградить себя стеной…
 
 
А в это время в крепости армян
Бил день и ночь тревоги барабан,
 
 
Дозорных крик не умолкал всю ночь,
И глаз никто там не смыкал всю ночь,
 
 
И, факелами вся озарена,
Пылала, как жаровня, их стена…
 
 
Десятый день в осаде жил народ,
Не отпирая ни на миг ворот.
 
 
Но к их стене вплотную подойти,
Людей своих на приступ повести
 
 
Хосров не мог: на тысячу локтей
Фархад камнями побивал людей.
 
 
Метнет – разбита вражья голова.
Но он пробил бы даже череп льва.
 
 
Что – головы? Попал бы он равно
И в маковое малое зерно!
 
 
Несчетно камни он заготовлял,
Врагов несчетно ими истреблял…
 
 
Но если спросишь: как же тот, кто сам
Привержен был к страданьям и слезам;
 
 
Кто каждому несчастному был рад
Помочь и обласкать его, как брат;
 
 
Кто с каждым бедняком сердечен был,
Великодушен, человечен был;
 
 
Кто, возмущен насильем, гнетом, злом,
Теперь убийство сделал ремеслом? —
 
 
То мы напомним: проливая кровь,
Он воевал за верность и любовь.
 
 
И ужас наводил на тех людей,
Которых на злодейство вел злодей.
 
 
Фархад же человеком был – и он
Самозащиты признавал закон.
 
 
Да, положенье было таково:
Иль он Хосрова, иль Хосров – его!
 
 
Любя Ширин, ее народ любя,
Он поступал, как муж, врагов губя…
 
 
А шах Хосров, злодей эпохи той,
Весь мир топча губительной пятой,
 
 
Бездействовал угрюмо день и ночь,
Все о Фархаде думал день и ночь;
 
 
Как обезвредить, как его убрать,
Чтоб двинуть, наконец, на приступ рать?
 
 
С Бузург-Умидом ночи он сидел:
Как быть, где средство к улучшенью дел?
 
 
Что ни решат – все тайна. А к утру —
Молва кочует от шатра к шатру.
 
 
И гневный шах, качая головой,
Не мог с безликой справиться молвой…
 
 
Но вот один бесчестный негодяй,
Хитрец и плут, известный негодяй,
 
 
Кто дьяволу пришелся б двойником,
Нет, – дьявол был его учеником! —
 
 
Перебежал к Хосрову. Денег тьму
Шах посулил предателю тому.
 
 
А подлый плут решил награду взять
И хитростью живым Фархада взять.
 
 
Он так сказал: «Я чувств его лишу,
Но дать людей в засаду мне прошу…»
 
 
Коварный шах ему, что нужно, дал,
Сто человек в броне кольчужной дал.
 
 
Обходной тропкой двинулся хитрец, —
Помешанным прикинулся хитрец.
 
 
Сорвал он розу, снадобье добыл —
И розу этим зельем окропил.
 
 
Он брел нетвердым шагом, так стеня,
Что каждый стон был языком огня.
 
 
Безумцем притворясь, он громко пел
О той, по ком он якобы скорбел.
 
 
И так притворщик гнусный скорбен был,
Так жалок, так искусно сгорблен был,
 
 
Что лишь услышал песнь его Фархад
И лишь на нем остановил свой взгляд,
 
 
Он сразу вспыхнул жалости огнем,
И сердце больно закипело в нем.
 
 
Сказал он: «Кто ты? В чем твоя беда?
С какой ты улицы пришел сюда?
 
 
И кто она, светлейшая из лун,
Тебя ума лишившая, меджнун?
 
 
В меня любовь вонзила скорби меч, —
Как удалось ей грудь твою рассечь?
 
 
Несправедливым небом я казнен, —
Зачем же твой столь безнадежен стон?
 
 
Меня в огонь разлуки бросил рок, —
Ужель он и тебя огню обрек?..»
 
 
Хитрец, найдя доверия базар,
Раскинул лицемерия товар:
 
 
«Подвижников любви пророк и шах!
Мы на твоем пути – песок и прах.
 
 
Я имярек – скорбящий человек,
Пришелец я из края имярек.
 
 
Вела меня сквозь бедствия судьба,
Забросила впоследствии судьба
 
 
Меня сюда и покарала вновь,
Страдальческую присудив любовь.
 
 
Я разлучен был с милой. Но пока,
Хотя б тайком, хотя б издалека
 
 
Я мог послать ей вздох иль нежный взгляд, —
Был и таким я кратким встречам рад.
 
 
Хосров (будь проклят он! Да ниспошлет
Ему скорей возмездье небосвод!),
 
 
Когда пришел и город обложил,
Меня последней радости лишил:
 
 
Там, в крепости армянской, заперта
Со всеми горожанами и та —
 
 
Улыбчивая роза, мой кумир,
Нет, солнце, озарявшее мне мир!
 
 
Я тут чужой, я неизвестен тут, —
Мне в крепости укрыться не дают,
 
 
Слыву безумцем, и меня народ
Камнями прогоняет от ворот.
 
 
Отверженный, в пустыне я брожу, —
Сочувствия ни в ком не нахожу.
 
 
О горе, горе! Страшен мой недуг!
О, если б хоть один нашелся друг!..
 
 
Но ты, кто сам живя в цепях любви,
Слывешь проводником в степях любви,
 
 
Ты, шах всех униженных на земле,
Престол свой утвердивший на скале,
 
 
Поверить этой повести изволь —
И состраданьем облегчи мне боль!..»
 
 
Весь вымышлен с начала до конца —
Фархада взволновал рассказ лжеца.
 
 
Ему казалось – самому себе
Внимает он, внемля чужой судьбе.
 
 
И так его разжалобил рассказ,
Что слезы градом полились из глаз,
 
 
И он издал, как пламя, жгучий стон
И наземь рухнул, горем потрясен…
 
 
Обманщик из-под рубища извлек
Отравленный снотворный свой цветок, —
 
 
И, чтоб продлить бесчувствие, поднес
Дурман Фархаду он под самый нос.
 
 
Разбив войска его сознанья так,
Он закричал, подав засаде знак…
 
 
Шапур, за камнем лежа в стороне,
От сна дурного мучился во сне.
 
 
Услышав крик, вскочил в испуге он, —
Забеспокоился о друге он,
 
 
Взглянул – лежит ангелоликий друг,
И суетятся воины вокруг,
 
 
А между них – дьявололикий шут,
Поет и пляшет – счастлив дикий шут.
 
 
Так вот кем предан был Фархад!
Так вот Зачем меджнуном наряжен урод!
 
 
Шапур один, а те пришли толпой.
Как против ста он может выйти в бой?
 
 
И все они при копьях, при мечах —
Несут Фархада на своих плечах.
 
 
Тяжелый камень подыскал Шапур,
Вскочил на выступ, словно горный тур,
 
 
И притаился – ждал, пока пройдет
Как раз под ним ликующий урод, —
 
 
И бросил камень так, что черепки
Остались от предательской башки.
 
 
Есть поговорка: «Тверд зловредный лоб,
Но камень разобьет и медный лоб…»
 
 
Рыдал Шапур, – осиротел он вдруг,
Чуть на себя не наложил он рук.
 
 
Да что – Шапур! Гранитная скала
Слезами по Фархаду истекла…
 
 
Ни к радости, ни к горю свет не глух:
Летит, как быстрый камень, в крепость слух.
 
 
Но люди тайно горевали там, —
Несчастье от Ширин скрывали там,
 
 
Уверены, что иль сойдет с ума,
Иль жизнь свою она прервет сама…
 

* * *

 
Дай чару, кравчий, – я лишился сил:
Меня дурман разлуки подкосил.
 
 
Мой разум ты от плоти отдели,
Вином мое беспамятство продли!
 

Фархад в цепях. Допрос.

Приговор. Речь Фархада.

Заступничество Бузург-Умида.

Заточение Фархада в темницу Селасиль

Отношение стражи к Фархаду.

Магическое слово Сократа.

Саморазмыкание оков. Невидимка.

Прогулка в окрестностях Селасиля.

Один или сто? Крылатые и четвероногие друзья

Страдания Ширин. Ночью на крыше замка.

Песня о гибели Фархада. Появление Шапура.

Вести из стана врагов.

Шапур с письмом Ширин отправляется в Селасиль.

Встреча друзей

Фархад прочитывает письмо.

Фархад пишет ответ. Друзья расстаются

 
«В строках начальных моего письма,
Что за меня напишет боль сама,
 
 
Да прозвучит моя хвала тому,
Кто создал в мире черной скорби тьму
 
 
И кто обрек на вражий гнев и месть
Людей, чья непоколебима честь,
 
 
Кто им разлуку горше яда дал,
Сердцам влюбленных муку ада дал.
 
 
Когда он страсти молнию метнет,
И кипарис и хворост он сожжет;
 
 
Низринет он поток любви – беда! —
И пустоши зальет и города;
 
 
Он дунет ветром скорби – и для нас
Уже и свет ярчайших звезд угас;
 
 
Костер невзгод он разожжет, а дым
Глаза разъест и зрячим и слепым;
 
 
Он камнем гнева, брошенным с вершин,
Равно дробит стекляшку и рубин;
 
 
У соловья он исторгает стон,
На пышной розе в клочья рвет хитон;
 
 
Он атом на страдание обрек,
Он солнце на сгорание обрек…
 
 
Кончаю тут вступление к письму, —
Нет, не к письму, а к мраку самому!
 
 
Посланье от лампады к мотыльку.
Увы, гореть уж нечем фитильку!
 
 
От саламандры – в капище огня, —
Скажу ясней: Фархаду – от меня:
 
 
Тебе, чья крепость горя – горный кряж,
Я, крепости тоски бессменный страж,
 
 
Пишу в слезах, измучена судьбой…
О милый мой страдалец, что с тобой?
 
 
Придавленный горой тоски по мне,
Как ты живешь в той дикой стороне?
 
 
Тростинку тела твоего, боюсь,
Не изломал бы горя тяжкий груз.
 
 
В пучине бед, наверно, тонешь ты?
В костре разлуки как там стонешь ты?
 
 
Как корчишься на том огне тоски,
Как сердце разрывается в куски?
 
 
Чернеет ли весь мир в твоих глазах,
Чуть о моих ты вспомнишь волосах?
 
 
Михраб моих бровей припомнив там,
Как юный месяц, не согнешься ль сам?
 
 
Мои ресницы вспомнишь ли, грустя,
Чтоб волос каждый стал острей гвоздя?
 
 
Лишь вспомнишь ты мои глаза скорбя,
Пронзит ли боль стоиглая тебя?
 
 
Представишь ли мои зрачки себе
Так, чтобы выжглись клейма на тебе?
 
 
Вообразишь мои две розы ты, – [67]67
  Вообразишь мои две розы ты. – Здесь: розы – щеки.


[Закрыть]
Прольешь ли розовые слезы ты?
 
 
О родинке моей мечтать начнешь, —
На ране сердца сколько мух сочтешь?
 
 
Без моего лица не в силах жить,
Не хочешь ли и солнце потушить?
 
 
Лишен беседы сладостной со мной,
Подолгу ль говоришь ты сам с собой?
 
 
Лишь память о зубах моих блеснет,
Не превращаются ли слезы в лед?
 
 
Когда вообразишь мои уста,
Блуждает ли в небытии мечта?
 
 
Не стали б ямки на щеках моих
Колодцами горчайших мук твоих!
 
 
Тебе в плену – моих кудрей узлы
Не будут ли, как цепи, тяжелы?
 
 
Не сделаешься ль золота желтей,
Припомнив серебро моих грудей?
 
 
Не сделаешься ль тоньше тростника,
Вообразив, как станом я тонка?..
 
 
В степи ль, в горах обрел обитель ты?
Обрел постель не на граните ль ты?
 
 
Где птица счастья твоего? Увы,
Витает над тобою тень совы!
 
 
Лань, говорят, теперь вожатый твой,
Кулан теперь там конь крылатый твой;
 
 
В твоей же свите состоят теперь
И птица хищная, и хищный зверь;
 
 
Львы у тебя – в стремянных, говорят,
Орлы – в бойцах охранных, говорят;
 
 
Царя царей теперь ты носишь сан,
Стал, говорят, велик, как Сулейман.
 
 
Но если Сулейману ты ровня,
Царицею Билькис сочти меня. [68]68
  Царицею Билькис сочти меня. – Билькис – имя легендарной царицы Савской, которая, по легенде, была влюблена в Сулеймана. Сулейман – библейский царь Соломон, которому, по преданию, было известно таинственное «высшее имя» бога. Оно было вырезано у него на перстне, и, владея этим перстнем, он повелевал не только людьми, но и зверями и духами.


[Закрыть]
 
 
А если же Билькис я не чета,
Твоей рабыней быть – моя мечта…
 
 
О, если бы судьба, чье ремесло —
Творить насилье, сеять в мире зло,
 
 
Моей горячей тронута мольбой,
Не разлучила бы меня с тобой!
 
 
Была б тебе я спутница и друг,
Всегда бы услаждала твой досуг;
 
 
Как солнце, озаряла бы твой день,
Была бы ночью при тебе как тень;
 
 
Ты б ногу занозил колючкой злой, —
Ресничкой извлекла бы, как иглой;
 
 
Я волосами подметала б сор,
Чтоб и соринки твой не встретил взор;
 
 
А пылью чтоб тебя не огорчить,
Могла б слезами землю омочить;
 
 
Хотел бы ты от скорби отдохнуть,
Склонил бы голову ко мне на грудь;
 
 
Сгустился б над тобою вечер бед, —
Лицо открыв, я излучала б свет;
 
 
А стал бы долгий день тебе невмочь, —
Волос душистых опустила б ночь;
 
 
Как амулет от боли и тоски,
Сплела бы на тебе я две руки;
 
 
Ты попросил бы зеркало – и вмиг
Я повернула бы к тебе свой лик;
 
 
А воспалился б сердцем и ослаб —
Уст моих сладкий ключ я поднесла б;
 
 
Была б твоим светильником в ночи,
А днем хранила б тайн твоих ключи…
 
 
Но, если мы – всем любящим пример —
Разобщены круговращеньем сфер,
 
 
То сможем ли, хотя б расшибли лбы,
Смягчить несправедливый суд судьбы?..
 
 
Но ты в народах мира знаменит
Тем, что тебе – как мягкий воск, гранит.
 
 
Тягчайшие страданья стерпишь ты,
Всех бедствий испытанья стерпишь ты,
 
 
И хоть со мной в разлуке ослабел,
Но будь, как витязь, доблестен и смел —
 
 
И мужество и твердость сохрани,
И в униженье гордость сохрани…
 
 
А если скорбь ударит камнем в грудь,
И крика ты не сдержишь – не забудь:
 
 
Закон влюбленных не нарушь, Фархад,
Блюди там клятву наших душ, Фархад!
 
 
А я, кого разлуки острый меч
На сто частей не пожалел рассечь,
 
 
Кого огонь разлуки сжег дотла,
Я – только раскаленная зола.
 
 
Но пусть душа на ста кострах горит,
Сильней огня девичий страх горит;
 
 
Не испустить на людях вздохов дым,
Не уронить слезы глазам моим!
 
 
Будь женщина, как лилия, скромна,
Будь гордою, как кипарис, она;
 
 
Пусть, как луна, сияла б красотой,
Луну хоть затмевала б красотой;
 
 
Возлюбленной она примерной будь,
Иль даже ветреной, неверной будь, —
 
 
Не дай господь ей как-нибудь попасть
В тот плен, которому названье – страсть!
 
 
Не дай любви хлебнуть ей через край,
А дашь – мечом разлуки не карай.
 
 
Огонь такой любви нет сил снести,
Нет сил, чтоб душу из него спасти.
 
 
Спасется ль слабый малый муравей
От сотни жадных, беспощадных змей?
 
 
И хворостинке ль тонкой уцелеть,
Когда ударит молнийная плеть?
 
 
О, для влюбленных много страхов есть!
Страшней всего, однако, стыд и честь:
 
 
Хоть в судорогах бейся день и ночь,
Лишился чести – утешенья прочь!
 
 
Позора избежать ведь нелегко
Той, кто в любви заходит далеко.
 
 
Пускай вздыхает так, что семь завес
Поднимутся со всех семи небес,
 
 
Но ей с лица не снять покров стыда,
Ей от людского не уйти суда…
 
 
Твоя печаль, я знаю, тяжела,
Но не подумай, что моя мала.
 
 
И все же, вспомнив о тебе, Фархад,
Свои страданья множу я стократ.
 
 
Я пленница любви твоей, и вот —
Мой стон, мой вопль пронзает небосвод.
 
 
С тобой в разлуке я забыла смех,
Мне без тебя на свете нет утех:
 
 
Венец мой царский захватил Хосров,
Мой край родной поработил Хосров;
 
 
Я и народ мой жить обречены,
Как совы, в тьму пещер заточены;
 
 
Нас всех теперь сравнял надменный враг:
Мы все рабы – царица и бедняк.
 
 
Те, кто в плену – мертвы при жизни тут,
Те, кто спаслись – от страха перемрут.
 
 
Все эти беды, весь позор, вся кровь —
Всему причиной лишь моя любовь.
 
 
Меня народ возненавидит… Ах, —
Его проклятья у меня в ушах!
 
 
Стыд перед ним терзает душу мне,
Стыд пред Бану убьет меня вдвойне…
 
 
И все-таки скажу я без прикрас:
Моих страданий будь хоть во сто раз,
 
 
Не в сто, а в тысячу раз больше будь, —
Но только б на тебя еще взглянуть, —
 
 
Клянусь, что буду я тверда, как сталь,
Что отойдет с моей души печаль!
 
 
Но и сейчас, в разлуке, в этот час,
Что горше самой смерти во сто раз,
 
 
Поскольку я еще дышу пока,
Надежду в сердце я ношу пока.
 
 
Конец тогда, когда надежды нет, —
С надеждой можно отстрадать сто лет…
 
 
Теперь я об одном тебя прошу:
Письмо, что я в смятении пишу
 
 
Пером смятенья, мертвая почти, —
Внимательно прочти и перечти
 
 
И, если хочешь облегчить мне боль,
Прислать ответ с посланцем соизволь.
 
 
Я сохраню твое письмо-привет,
Как тайный, чудотворный амулет,
 
 
Оно послужит для Ширин твоей
Охранной грамотой от всех скорбей…»
 

* * *

Когда несчастный дочитал письмо,

Рыдая, целовать он стал письмо,

В безумии стеня, крича, вопя,

Он наземь падал, корчась и хрипя.

Когда же, наконец, он поборол

Безумья приступ и в себя пришел, —

Шапур калам для друга очинил,

Бумагу подал и сосуд чернил,

И сел Фархад и стал писать ответ —

Повествованье мук своих и бед…

Фархад письмо Шапуру передал,

Простился с ним – и снова зарыдал.

Шапур ушел. Бог весть каким путем

С письмом пробрался в крепость он потом.

Ширин взяла в смятении письмо,

Прочла в уединении письмо,

Высокой скорби страстные слова

Нам огласит дальнейшая глава.