Текст книги "Поэмы"

Автор книги: Алишер Навои

 
Хотя воссел Бахрам на свой престол,
Он до́ ночи в сознанье не пришел.
 
 
Он был убит, он был сожжен тоской:
Престол казался гробовой доской.
 
 
С престолом ты связал свою судьбу?
В конце концов окажешься в гробу!
 
 
Вот опустился занавес ночной.
Почуял запах мускуса больной.
 
 
Очнулась шаха скорбная душа,
Ночными благовоньями дыша.
 
 
Открыв глаза, мгновенье помолчал,
И вдруг он громким криком закричал.
 
 
Возлюбленной он вспомнил лунный лик!
И стон его, и вздох, и плач, и крик
 
 
Пронзили небо в чуткой тишине,
Затрепетали звезды в вышине.
 
 
Как острый меч – его тоски глагол:
Он звезды, очи неба, проколол.
 
 
Подула буря вздохов тяжело,
В движенье мира колесо пришло,
 
 
И встала на пороге смерть сама,
Увидела, что шах сошел с ума!
 
 
Ослаблен был его ущербный мозг —
В руках недуга мягким стал, как воск.
 
 
Уже Бахрам свой пламень погасил.
Уже для стонов не хватало сил.
 
 
Уже смятенье кончилось. Уже
Несчастный был на смертном рубеже.
 
 
Не слышно было голоса его.
Лишь иногда с престола своего
 
 
Он голос подавал. В тоске, в слезах
По временам просил о чем-то шах,
 
 
И просьба стоила ему труда,
Но разума в ней не было следа.
 
 
Утратили друзья надежды все,
Порвали на себе одежды все!
 
 
Чтобы вернуть ему сознанья свет,
Столпы страны собрали на совет
 
 
Врачей царя, четыреста числом,
Прославленных высоким ремеслом,
 
 
И вот какие речи повели:
«Наш господин, владыка всей земли,
 
 
Свое здоровье вверил вам, покой,
Вас награждая щедрою рукой.
 
 
Окружены заботами его,
Награждены щедротами его,
 
 
Вы жили здесь, не ведая нужды,
С единой целью: чуть рука вражды
 
 
Коснется шаха, волей неба вдруг
Придет жизнегубительный недуг, —
 
 
Его недуг должны вы устранить,
Чтоб шахской жизни вновь окрепла нить.
 
 
Так знайте же: настал несчастный час,
Без промедленья мы призвали вас.
 
 
Обласканы вы милостью царя.
Борьбу начните с хилостью царя,
 
 
Он много сделал подданным добра.
Теперь, у смертного его одра,
 
 
Обязан каждый шаху послужить —
И вы должны старанье приложить!
 
 
Когда ему грозил мятежный враг
Иль ополчался зарубежный враг, —
 
 
За шаха смело мы бросались в бой,
Гордясь, что можем жертвовать собой,
 
 
Царю царей служа всегда, везде.
Теперь, когда Бахрам в такой беде
 
 
И тьма в уме расстроенном его, —
Уподобляйтесь воинам его:
 
 
Рассейте царского безумья мрак!»
Врачи, подумав, отвечали, так:
 
 
«Услышали мы истину от вас.
Сердцá призыв о помощи потряс.
 
 
Однако тот, кто без ума влюблен,
Не будет врачеваньем исцелен.
 
 
К тому, кто сломлен муками любви,
Ты лекаря с лекарством не зови,
 
 
Его огонь, без помощи врачей,
Залить сумеет близости ручей.
 
 
Кто полюбил, тот пламенем палим, —
Мы снадобья со щепками сравним.
 
 
Но все ж борьбу со смертью поведем,
Когда пойдем усердия путем.
 
 
Должны мы отыскать в короткий срок
Лечения основу и уток.
 
 
Недуг любви должны мы побороть,
Чтобы опять здоровой стала плоть.
 
 
Однако знайте: только божество
Сумеет разум прояснить его».
 
 
Так порешив, немедленно, в ночи,
Леченьем шаха занялись врачи,
 
 
Попеременно находясь при нем,
По-разному борясь с его огнем.
 
 
Одни, молитву слезную творя,
Просили бога вылечить царя,
 
 
Входили с приношеньем в божий храм,
Дирхемы раздавали беднякам.
 
 
Другие волхвованьем занялись,
Волшебным заклинаньем занялись,
 
 
Старались джинна криками прогнать,
Чтоб властелин покой обрел опять.
 
 
Для третьих сочетание светил
Казалось важным. Каждый обратил
 
 
К пластинкам астролябии свой взор, [99]99
  К пластинкам астролябии свой взор.– Астролябия – прибор, который в средние века служил для определения движения небесных светил и для «предсказания судьбы».


[Закрыть]
Судьбы прочесть желая приговор.
 
 
Четвертые алоэ жгли, стремясь
Спасительную приготовить мазь,
 
 
Изобретали яства и питье —
Усердно дело делали свое.
 
 
Блаженны духом, с думой на челе,
Себе не зная равных на земле,
 
 
Четыре сотни сведущих врачей
Трудились, не сомкнув своих очей,
 
 
Трудились не напрасно лекаря:
Рассеялось безумие царя,
 
 
Под благостным воздействием наук
Стал менее мучительным недуг,
 
 
Частичного здоровья шах достиг,
Луч разума в безумный мозг проник.
 
 
Сказали врачеванья знатоки:
«Теперь избавим шаха от тоски.
 
 
Лечили мы и холили его —
Спасем от меланхолии его.
 
 
Как быть нам с одиночеством его?
Займем искусным зодчеством его!
 
 
Он телом слаб, и взгляд его угрюм, —
Займем постройкой зданий скорбный ум,
 
 
И созерцанье зодческих работ
Успокоенье шаху принесет.
 
 
Когда строитель, мыслью вдохновлен,
Покажет свой дворец со всех сторон,
 
 
Когда покажет смелый он чертеж,
Где старое и новое найдешь, —
 
 
Забудет шах любви опасный зов,
Весь поглощен строительством дворцов!»
 
 
Решив, что мысль такая хороша,
Больного шаха исцелить спеша,
 
 
Сановники одобрили врачей…
И вот узнали семь земных царей,
 
 
Что заболел тоской великий царь.
И так как был для них владыкой царь,
 
 
То все отправились в его чертог —
Ресницами мести его порог
 
 
И днем и ночью состоять при нем!
И каждый шаху верным был рабом,
 
 
И каждый клялся дружбою своей,
Гордился каждый службою своей,
 
 
Бахраму угождал, как только мог,
В надежде, что, когда поможет бог,
 
 
Пойдет о них в народе добрый слух,
Шах наградит вернейшего из слуг.
 
 
Когда постановили мудрецы
Построить небывалые дворцы, —
 
 
Тогда цари семи частей земли
К согласному решению пришли:
 
 
Усердье проявив, молясь творцу,
Они построят каждый по дворцу —
 
 
Изящества он будет образцом,
Творения сияющим венцом,
 
 
А шах больное сердце развлечет,
Следя за ходом зодческих работ.
 
 
Бахрам слова их принял в добрый час:
Его согласье – милость и приказ…
 
 
Тянулись от столицы семь дорог.
По ним народов двигался поток,
 
 
Дороги эти длинные вели
К столицам всех семи частей земли.
 
 
В начале каждой из семи дорог
Воздвигнуть было решено чертог.
 
 
Строителей не молкли голоса
И шумом оглушали небеса,
 
 
А те дарили им свои лучи,
Из солнца создавая кирпичи.
 
 
И говорили, их труды хваля:
«Семь райских кущ вместит в себя земля!»
 
 
Дворцы росли, меняясь на глазах,
И, созерцая их, увлекся шах.
 
 
Вот, проявив усердье, наконец
Закончил каждый зодчий свой дворец.
 
 
Покуда шло строительство, Бахрам
Дивился башням, лестницам, стенам,
 
 
Многоискусных зодчих мастерство
Целебным средством стало для него.
 
 
Могучие дворцы достигли туч,
Но каждый зодчий тоже был могуч,
 
 
Свою работу каждый кончил в срок,
Украсились дворцами семь дорог…
 
 
Вот улеглось смятение любви,
Утихло наваждение любви, —
 
 
Но тут работы кончились, и впредь,
Казалось, шаху, не на что смотреть.
 
 
Но молвили четыреста врачей,
Премудрости четыреста свечей:
 
 
«Еще одно лекарство нам дано:
Искусством называется оно.
 
 
Художники, прекрасного творцы,
Пусть разукрасят царские дворцы,
 
 
Их живопись, волшебна и нежна,
Для шаха стать целебною должна.
 
 
Пусть вдохновенье, озарив сердца,
Распишет стены каждого дворца,
 
 
Окрасив их в один и тот же цвет
Снаружи и внутри, – вот наш совет».
 
 
Вот привели сановники Мани,
И молвили художнику они:
 
 
«Ты создал кистью множество картин,
Явил ты всем художество картин,
 
 
Искусства красок ты вершиной стал,
Услады царской ты причиной стал, —
 
 
Здоровья царского причиной будь,
А мы тебе укажем верный путь.
 
 
Перед тобою – семь дворцов, Мани.
Немедленно их украшать начни,
 
 
Их распиши снаружи и внутри,
Но семь цветов различных избери.
 
 
Тебе не скажем: «Так, мол, распиши», —
Ты следуй лишь велениям души;
 
 
«Не делай так!» – ненужные слова.
Не станем нарушать твои права, —
 
 
Так распиши, как пожелаешь сам».
Художник, руку приложив к глазам,
 
 
Ответил: «Хорошо. Вот мой приказ:
Все нужное доставьте мне тотчас».
 
 
И каждый по приказу поступил,
И мастер к делу сразу приступил.
 
 
Из всех земель Бахрама и держав,
Художников искуснейших созвав
 
 
И тех, кто позолоту наводил, —
Для каждого работу находил.
 
 
На семь отрядов их разбил Мани;
В семи дворцах работали они,
 
 
А сам учитель поспевал везде:
Он – вдохновитель их в святом труде.
 
 
Искусством увлечен, по всем дворцам
Ходил с утра до вечера Бахрам,
 
 
Картины целый день обозревал,
И в каждой новый мир он открывал.
 
 
Он о своей кручине забывал,
Он бытие в картине познавал!
 
 
Пленила сердце роспись мощных стен,
Забыло сердце свой любовный плен.
 
 
Прошло немного времени, и вот
Величественны, как небесный свод,
 
 
Окрашены в различные цвета, —
Дворцы готовы: прелесть, красота
 
 
Сюда из райских перешли садов,
И стали семь дворцов – семи цветов!
 
 
Хотя в душе Бахрама не погас
Огонь любви, он ослабел сейчас.
 
 
Тогда сказал врачей высокий круг:
«Нашли мы средство устранить недуг.
 
 
Семью дворцами обладает шах, —
Семь гурий поселим в его дворцах.
 
 
Подчинены Бахраму семь царей,
Отцы семи красавиц дочерей.
 
 
Царевны эти – гуриям сродни,
Бахраму будут женами они.
 
 
Их музыкой, их пеньем опьянен,
Он будет их любовью исцелен».
 
 
Державы многодумные столпы
К семи царям направили стопы,
 
 
Нашли семь гурий, чудо из чудес,
Семь ярких солнц за пологом небес,
 
 
Семь бедствий мира, семь его даров,
Сознанья разрывающих покров,
 
 
Семь ясных звезд, – а блеск их нужен всем,
В ларце невинности – жемчужин семь!
 
 
Да, звезды, но сокрыт их нежный свет,
Жемчужины, но в них отверстий нет!
 
 
Не только слово – самый тонкий стих
Изобразить не в силах прелесть их!
 
 
Когда узнали семь земных царей,
Каков совет премудрых лекарей,
 
 
То поразились: в голову царям
Ни разу не пришло, что шах Бахрам
 
 
К себе в гарем возьмет их дочерей!
Но, выслушав посланцев, семь царей
 
 
Ответили с покорностью в очах:
«Поступим так, как соизволит шах,
 
 
Мы – капли малые в его морях,
Мы – под ногами шаха бренный прах,
 
 
Пылинки мы: вознес он к солнцу нас.
К чему согласье наше иль отказ?
 
 
Он – царь царей, он украшает мир!..»
И каждый свадебный устроил пир.
 
 
Когда же наступил конец пирам,
Семи красавиц мужем стал Бахрам.
 
 
И каждая вступила в тот дворец,
Который строил для нее отец.
 
 
И вот, согнав с лица Бахрама тень,
Врачи установили час и день,
 
 
Когда, в какой дворец ему входить,
Кого из обитательниц почтить.
 
 
Сказали: «Вот зашел заботы день,
А завтра предстоит субботы день.
 
 
Для шаха счастлив этот день всегда:
В зените в этот день его звезда.
 
 
Пусть мускусом поит его газель,
В гареме черном постелив постель».
 

Рассказ путника, приведенного с дороги в Черный дворец

Фаррух, сын серендибского (цейлонского) царя Джусрата, «стремился к бедности святой, богатство, власть считал он суетой». В поисках приснившейся ему красавицы царевич попал в сирийский город Халеб (Алеппо). Одетый в одежду бедняков, в черный палас, наш странник нашел прибежище в городских развалинах. Купец Ахи, который, движим милосердием, «бродяг и нищих приводил в свой дом», привел к себе и Фарруха и случайно узнал, что красавица, которую ищет царевич, не кто иная, как его, Ахи, жена. Тогда купец развелся с любимой женой и отдал ее, против ее воли, в жены Фарруху. На пути домой царевич услышал от нее всю правду, узнал, что она по-прежнему любит Ахи, и, потрясенный, решил: «Пребудь отныне милой мне сестрой». Вернувшись на родину и унаследовав престол скончавшегося отца, Фаррух стал править страной по законам милосердия. Между тем царь Халеба, по навету клеветников, заключил Ахи в тюрьму и приказал его казнить. Купцу удалось убежать в Серендиб, и, как некогда царевич, он обрел пристанище в развалинах. Фаррух, подражая другу, отыскивал в развалинах нищих и странников, предоставлял им приют. Так он нашел Ахи и вновь соединил его с женой. В честь Фарруха и Ахи в Серендибе вошла в обиход простая одежда бедняков, черный палас, что дает поэту повод воскликнуть: «Я сам, когда б удача мне далась, не стал бы шелком заменять палас»

Бахрам в Золотом дворце

 
В воскресный день, когда зажглись лучи,
Оделось небо в платье из парчи.
 
 
Прекрасен пери золотой наряд,
Ее ланиты розами горят.
 
 
А шах – он солнцем бы назваться мог:
Он в золоте от головы до ног.
 
 
Он щедро сыплет золото свое,
И купол золотой – его жилье.
 
 
Красавица румийка входит в дом.
Она – как солнце в небе золотом,
 
 
Вот в желтом кубке – желтое вино,
То пламя в пламени заключено.
 
 
Кровавым блеском исходил дворец,
Под сводами как бы пылал багрец.
 
 
Бахрам – как саламандра в том огне,
Не саламандра – солнце в вышине!
 
 
Он вызов бросил желтому вину,
И вел он с ним до той поры войну,
 
 
Покуда солнца лик не пожелтел
И день одежду черную надел:
 
 
Закрыл он чернью солнца желтизну…
Красавица, затмившая луну,
 
 
По крови – золотого Рума дочь,
За полог свой зашла. Настала ночь.
 
 
На ложе золотое шах прилег,
Но светлый сон от шаха был далек.
 
 
Опять Бахрам велит слуге идти:
Да будет первый встречный на пути
 
 
Сюда, пред очи шаха, приведен,
Поведает о том, что знает он.
 
 
На розыски отправился гонец,
И путника привел он во дворец.
 
 
И путник шаха услыхал приказ,
И так повел он дивный свой рассказ,
 
 
Начав его красивой похвалой,
Приятной и учтивой похвалой.
 

Рассказ путника, приведенного с дороги в Золотой дворец

 
«В те дни, когда Джемшида славил мир, [100]100
  В те дни, когда Джемшида славил мир.– Имеется в виду мифический шах Джем (Джамшид). По преданию, при его правлении люди жили в довольстве, не было ни болезней, ни старости, ни смерти. Но Джемшид возгордился, объявил себя богом и приказал людям молиться ему. Поднялась смута, и Джемшид был убит.


[Закрыть]
Жил в Руме знаменитый ювелир.
 
 
И говорили мудро про него:
Мехами было утро для него,
 
 
Небесный круг был горном для него,
Металлы – солнцем горным для него!
 
 
Работал он в дворцовой мастерской,
У шаха был доверенным слугой.
 
 
Проверкой пробы ведал он в стране,
Был стражем государевой казне.
 
 
Из рудников к нему текло добро,
Все золото страны, все серебро,
 
 
Ремесленные люди всей земли
Умельца Зейд-Заххабом нарекли.
 
 
Он зодчим был, а также мудрецом,
Гранильщиком и златокузнецом.
 
 
Сегодня – лекарь, завтра – медник он,
Для шаха – лучший собеседник он.
 
 
Философом из любопытства был,
Но только дерзок до бесстыдства был!
 
 
Он был искусством с головы до ног,
Но в том искусстве был один порок…
 
 
Весна сменяла светлую весну, —
Своей он сделал шахскую казну,
 
 
К себе таскал он шахское добро,
Но так как воровал всегда хитро,
 
 
То милость в шахских он читал очах,
Хвалил его искусство старый шах,
 
 
А люди, слыша эти похвалы,
Боялись говорить слова хулы,
 
 
А говорили – шах не слушал слов,
А если даже слушать был готов, —
 
 
Обманщик, заглушая голоса,
Показывал такие чудеса,
 
 
Умел таким искусством ослеплять,
Что шах безвольным делался опять,
 
 
В руках таил такое волшебство,
Что шах почти молился на него!
 
 
Однажды шаху молвил ювелир:
«О царь царей! Ты покорил весь мир.
 
 
Ты всех владык величьем превзошел, —
Достойным должен быть и твой престол,
 
 
О шах! Твой лик – счастливый лик зари.
Пусть прочие владыки и цари
 
 
Довольствуются деревом простым,
Но твой престол да будет золотым!
 
 
Богата золотом твоя казна,
И не скудеет, множится она.
 
 
Зачем в подвалах золото держать?
Зачем ему без пользы там лежать,
 
 
Когда ему другое суждено:
Особый блеск тебе придаст оно,
 
 
Великолепье – шахству твоему,
Едва на свет его я подниму!»
 
 
Всем сердцем принял шах такой совет.
«О светоч знаний! – молвил он в ответ, —
 
 
Ты хорошо придумал, чудодей,
Начни же труд желанный поскорей!»
 
 
А тот: «О шах! Чтоб я престол воздвиг,
Чтоб золота я существо постиг,
 
 
Две тысячи батманов нужно мне».
И шах сказал: «Возьми в моей казне».
 
 
Вот, нагружен добычей золотой,
Искусный мастер скрылся в мастерской.
 
 
Усердно он трудился день и ночь,
Чтоб вещество искусством превозмочь,
 
 
В усильях и бореньях год прошел, —
Был золотой сооружен престол.
 
 
Глаза людей манил он, изумлял,
Он миру восемь ярусов являл.
 
 
Сияли восемь башен, как стекло,
Высоких, низких – равное число;
 
 
Четыре башни – дивной высоты,
На них павлиньи светятся хвосты,
 
 
Четыре – низких, в прорезях витых,
Четыре попугая было в них.
 
 
В рубинах, рдевших ярко и светло,
К престолу восемь ступеней вело.
 
 
Но все с уменьем сделаны таким,
Что, если поднимался шах по ним,
 
 
Они склонялись под его ногой,
К ногам одна спускалась за другой.
 
 
Но вот он восемь ступеней прошел,
Но вот воссел владыка на престол, —
 
 
Тогда ступени поднимались вновь.
Шах поднимал от удивленья бровь,
 
 
А попугаи, будто подан знак,
В четыре горла заливались так:
 
 
«Да сбудутся твои желанья, шах!
Да будет крепок твой престол в веках!»
 
 
А все павлины, полные ума,
Над головою шаха, как Хума,
 
 
Вдруг расправляли пестрые крыла,
Чтоб над счастливцем тень от них легла.
 
 
Сидение, чтоб возвышался шах,
Уставил мастер на восьми столбах.
 
 
Под ними восемь двигалось колес,
И самого себя владыка вез —
 
 
Куда хотел, без помощи людей,
По мановению руки своей.
 
 
Диковинки вселенной превзошел
Тот самодвигающийся престол!
 
 
Такого чуда, выше всех похвал,
Никто из венценосцев не знавал!
 
 
Когда людей кудесник удивил
И во дворце престол установил,
 
 
Довольный шах, повеселев душой,
Возвысил ювелира пред собой,
 
 
Искусника в высокий сан возвел
И расплатился щедро за престол.
 
 
Однажды во дворце, в одном углу,
Собратья мастера по ремеслу,
 
 
Чей быстрый ум, чей труд ценил народ,
Сказали так: «Престол – как небосвод:
 
 
Хоть солнечный он излучает свет,
В нем скрытно серебрится лунный цвет.
 
 
Не перечислим всех чудес его,
Две тысячи батманов – вес его,
 
 
Но к золоту, заметить не хитро,
Подмешано, бесспорно, серебро.
 
 
Украл соперник не один батман!
Но чтобы обнаружен был обман,
 
 
Но чтобы шах сумел его понять,
Немыслимо такой престол сломать,
 
 
Все превзошедший по своей красе…»
И так как Зейда опасались все,
 
 
То ювелиры начали совет:
Как дело вывести на божий свет?
 
 
И выход найден был в конце концов.
Добыв двух попугаев, двух птенцов,
 
 
Их обучали, приручив сперва,
Чтоб каждый затвердил свои слова:
 
 
Один: «Лишь позолочен сей престол»,
Другой: «А позолоту вор навел».
 
 
Зеленые, как всех лугов наряд,
Два попугая Зейда посрамят!
 
 
Один из заговорщиков нашел
Тропу к тому, кто охранял престол,
 
 
Вручив ему немало серебра.
И тот, подумав, обещал: с утра
 
 
Двух прежних попугаев заменить,
Доносчиков пернатых посадить,
 
 
Чтоб шах услышал не себе хвалу,
А низкому обманщику хулу.
 
 
Вот утром на престол садится шах,
Предчувствует хвалебный звон в ушах.
 
 
Что ж слышит он, владыка всех владык?
Два попугая поднимают крик,
 
 
Два попугая режут напрямик, —
У шаха отнимается язык!
 
 
Но так решил, когда пришел в себя:
Замыслил некто, мастера губя,
 
 
С ним нынче счеты давние свести,
Но, зная, что у шаха Зейд в чести,
 
 
Открыл проступок птичьим языком…
А если так, то правду мы найдем!
 
 
И вот напильник золото совлек,
И сразу обнаружен был подлог!
 
 
Сумел напильник Зейда обвинить
И оборвать приязни шахской нить.
 
 
Шах приказал, узнав его вину,
Отнять его имущество в казну,
 
 
А мастера, который так лукав,
В колодец бросить, в цепи заковав, —
 
 
В колодец с узким ртом, с широким дном:
Вход – как отдушина, а дно – как дом.
 
 
Как ночь разлуки, мрачен и глубок,
Жесток, как одиночества силок,
 
 
Насилием воздвигнут, страшен он:
В нем заживо преступник погребен.
 
 
В нем Зейд немного получал еды:
Два сухаря, один кувшин воды.
 
 
Но тот, кто шаха обмануть хотел,
Предвидел для себя такой удел.
 
 
Вот почему запрятал он кинжал,
Всегда напильник под полой держал.
 
 
Сказав: «Пускай паденье велико, —
Отречься от спасенья нелегко,
 
 
Пусть я в пучину бедствия сойду,
Но для спасенья средство я найду,
 
 
Пройду все испытания судеб!» —
Он сделал так: припрятал в угол хлеб,
 
 
А воду применил весьма умно:
Изрыв кинжалом глинистое дно,
 
 
Замешивал он глину на воде.
Так, дни и ночи проводя в труде
 
 
И выбиваясь из последних сил,
К отверстию ступени возводил.
 
 
«Воды!» – молил и клял судьбину он,
Стеная, припадал к кувшину он,
 
 
И глину, воду получив, месил,
И вновь, рыдая, он воды просил.
 
 
Хотя душа едва держалась в нем,
Ступени поднимались с каждым днем,
 
 
И много лун прошло, и пробил миг:
Он глиняную лестницу воздвиг.
 
 
Перепилив оковы на ногах
И дрожь и слабость чувствуя в руках,
 
 
По лестнице взобрался он, идет…
Увы, заложен тяжким камнем вход!
 
 
Ужель ему не выбраться отсель?
Кинжалом сбоку просверлил он щель,
 
 
Подкоп подвел под камень мастерски,
И каменные разорвал тиски,
 
 
И вышел из колодца наконец!
И в дальний край направил путь беглец,
 
 
Он в землю франков свой направил шаг…
Когда узнал об этом бегстве шах,
 
 
Узнал о том, как в пропасти земли
И труд и разум Зейду помогли,
 
 
Кусал от удивленья пальцы он,
И часто вспоминал скитальца он.
 
 
А Зейд все шел, не отдыхал в пути.
Он торопился, чтобы жизнь спасти.
 
 
И, множество преодолев преград,
Вступить на землю франков был он рад:
 
 
У франков не дрожал от страха он,
У франков не боялся шаха он!
 
 
В дороге сделав не один привал,
В Кустантынию странник наш попал.
 
 
В дороге он приветствовал зарю,
Дорога привела к монастырю.
 
 
Измучен странствиями, запылен,
В монастыре остановился он.
 
 
Как небосвода голубая ширь,
Был бесконечен древний монастырь,
 
 
И храм стоял светло и мирно в нем —
Не храм, а капище, кумирня в нем!
 
 
Сверкала позолота потолка,
Пол мраморный – из одного куска,
 
 
А стены – в украшениях лепных,
Горят лазурь и золото на них.
 
 
Из цельных слитков – каждая стена,
И яшмой облицована она.
 
 
Сомкнулись своды, сводам нет числа,
Как будто смотрят своды в зеркала.
 
 
Над каждым сводом – яхонт и сапфир,
Под каждым сводом – золотой кумир, —
 
 
Каменьев драгоценной красотой
Увенчан каждый идол золотой.
 
 
Туда ворота преграждали вход,
Они напоминали небосвод.
 
 
Монахи на ночь запирали храм
И снова открывали по утрам…
 
 
Придя в восторг от роскоши такой,
Как циркуль, сделав круг одной ногой,
 
 
Сказал философ, очарован весь:
«Так много вижу золота я здесь.
 
 
Так много здесь добычи даровой,
Что шаху долг я возвращу с лихвой!»
 
 
Вот идолопоклонником он стал,
Язычества сторонником он стал,
 
 
С неверными он жил, как друг и брат,
У монастырских поселился врат,
 
 
Ничем лица не выдал своего,
Стал богом каждый идол для него.
 
 
То каменным он застывал столбом,
То бил он перед идолами лбом,
 
 
Как пред единым богом мусульман.
И так искусен был его обман,
 
 
Что вскоре полюбил его народ,
В нем видя веры истинной оплот,
 
 
Избрав его, в душевной простоте,
Наставником в молитвах и посте.
 
 
Усердной службой, тяжестью вериг
Он в храме сана важного достиг.
 
 
Святыни ложной пламенем горя,
Добился он ключей от алтаря.
 
 
Теперь начнет он с капищем войну!
Едва склонялись жители ко сну, —
 
 
Привесив к кушаку от храма ключ,
Он мчался в город, словно горный ключ…
 
 
Давно, во время странствий, на пути
Двух правоверных он сумел найти,
 
 
В дни радостей – служителей своих,
В дни горестей – хранителей своих.
 
 
Но гнев и ужас их безмерным стал,
Когда товарищ их неверным стал.
 
 
С отступником у них вся дружба врозь,
Когда грехопаденье началось.
 
 
Но Зейд пошел и, разыскав друзей,
Поведал им о выдумке своей.
 
 
Те счастливы, что стоек в вере Зейд!
Обоих поселил в пещере Зейд:
 
 
В скале пещера вырыта была,
Вдавалась в море дикая скала.
 
 
Сказал: «Друзья, помочь вы мне должны.
Приборы ювелира мне нужны.
 
 
Достаньте их, я не боюсь затрат.
В пещере мы устроим тайный склад».
 
 
Друзья сумели мастеру помочь.
В пещере Зейда заставала ночь,
 
 
А утром властелин его – Сомнат,
На людях – он поклонник верный Лат.
 

Миниатюра из рукописи XV в.

«Семь планет»

 
Но лишь входил в глаза людские сон,
От глаз людских спешил укрыться он
 
 
И до утра в пещере мастерил:
Он из железа идолов творил,
 
 
Их легкой позолотой покрывал,
Друзей своей работой поражал:
 
 
От монастырского неотличим,
Был каждый идол с виду золотым!
 
 
И, довершая сходство, ювелир
Венчал камнями каждый свой кумир:
 
 
Но то не камни рдели так светло,
То было разноцветное стекло!
 
 
Сообщники, дивясь его делам,
С кумиром ночью проникали в храм,
 
 
Таясь прохожих добрых и дурных, —
С поклажею два призрака ночных!
 
 
Ощупывала идолы рука,
Искала золотого двойника
 
 
И ставила поддельного взамен.
Назад две тени двигались вдоль стен.
 
 
За ними – храм, огромный и пустой,
А с ними – идол тяжкий, золотой!
 
 
И двигались кумиры по ночам:
В пещеру – золотой, поддельный – в храм.
 
 
Никто, никто в их тайну не проник,
Так был на образец похож двойник.
 
 
За божеством таскали божество,
И в храме не осталось ничего.
 
 
Все золото светильников и чаш
Железом заменил искусник наш!
 
 
Закончив дело, заболел он вдруг:
По родине тоска – его недуг.
 
 
Когда открыл тоски причину он,
Язычников поверг в кручину он:
 
 
«Для нас отцом, подвижником ты был,
И мудрецом и книжником ты был,
 
 
Зачем стремишься к нашим ты врагам?
Или душой ты охладел к богам?»
 
 
А тот: «Я верен божествам вовек,
Но без отчизны скорбен человек.
 
 
К тому же боги приказали мне
Направить путь к моей родной стране.
 
 
Я нашу Лат умею понимать
И понял: у меня скончалась мать.
 
 
Богам усердный собеседник я.
А матери своей – наследник я.
 
 
Все золото, что накопила мать,
На нужды храма я хочу отдать.
 
 
Свершить я святотатство не хочу,
Я для себя богатства не хочу,
 
 
Но, материнским золотом богат,
К Менат и Лат я возвращусь назад.
 
 
Хотя в разлуке буду я страдать,
Но мне поможет веры благодать».
 
 
И люди, слыша похвалу богам,
Склонились до земли к его ногам:
 
 
«Печалит нас известие твое,
Но видим благочестие твое.
 
 
Не покидай своих послушных чад,
Благополучно возвратись назад.
 
 
В язычестве прослыл ты мудрецом,
И, так как нашим сделался жрецом,
 
 
Теперь, когда спешишь к местам родным,
Тебя достойно в путь мы снарядим».
 
 
Воскликнул он: «Не вижу в том нужды,
Лишь божествам я посвятил труды!»
 
 
А те в ответ: «Помочь тебе – наш долг!»
И он пред уговорами замолк.
 
 
Когда прощанья подошла пора,
Ему собрали множество добра,
 
 
Шли в храм со всех сторон и чернь, и знать,
Чтоб слово расставания сказать.
 
 
Спеша от этих удалиться мест,
Он все же на день отложил отъезд.
 
 
Он ящики большие сколотил,
Два идола он в каждом поместил
 
 
И – ловкости образчики свои —
Заделал крепко ящики свои.
 
 
Всех ящиков набрал он пятьдесят:
Сто истуканов в ящиках лежат!
 
 
В скале, в пещере вся работа шла.
Вдавалась в море дикая скала.
 
 
На берегу безлюдно было там,
И наготове судно было там:
 
 
Отсрочки миг любой – бедой грозил!
Он ящики на судно погрузил
 
 
И доброхотных не забыл даров, —
К отплытью мореплаватель готов!
 
 
Неверных паства собралась опять,
Чтобы в последний раз его обнять,
 
 
Язычники рыдали без конца,
В огонь разлуки бросили сердца,
 
 
Но мастер, с виду грустен, втайне рад,
Их так утешил: «У подножья Лат
 
 
Найдете вы послание мое,
Прочтете назидание мое».
 
 
И вот повел он судно по волнам,
А стадо глупое вернулось в храм.
 
 
Послание нашла толпа мирян.
К глазам прижав его, как талисман,
 
 
Глазам не веря, все письмо прочла:
В нем описал хитрец свои дела!
 
 
Ошеломил язычников обман,
Как при похмелье – бенджа злой дурман,
 
 
Все бросились к богам, не чуя ног, —
Железо обнаружило подлог.
 
 
Тут крики раздались, стенанья их…
Глядите же на ум и знанья их!
 
 
Тем временем хитрец из мусульман
Пересекал, как ветер, океан.
 
 
Попутный ветер тоже был силен.
Мелькнули в небе Рыбы, Скорпион,
 
 
И на заре наш опытный пловец
Увидел берег Рума наконец.
 
 
В те дни румийский шах страдал от мук.
В постель свалил владыку злой недуг.
 
 
Лишь ювелир умел недуг прогнать,
Но врач исчез – вернулась боль опять.
 
 
Никто не мог владыке угодить,
Никто не мог владыку исцелить,
 
 
Недуг его давил, как тяжкий груз,
К усладе жизни потерял он вкус.
 
 
Раскаивался в совершенном шах,
Раскаивался, но сильнее чах
 
 
И вспоминал, тоскуя и крича,
Лукавого, но милого врача.
 
 
Зейд, на берег ступив, решил в тетрадь
Свое повествованье записать:
 
 
Он много дел свершал, как волшебство,
Но это – удивительней всего.
 
 
Свои пожитки спрятав под замком,
Он в город вечером вошел тайком.
 
 
Те самые оковы раздобыл,
Которые когда-то распилил,
 
 
Себе жильем колодец он избрал,
Тот самый, из которого бежал.
 
 
Властителю, волнуясь и дрожа,
О чуде сообщили сторожа.
 
 
Едва ли не из мертвых шах воскрес,
Узнав об этом чуде из чудес!
 
 
И прошептал он, слабого слабей:
«Ко мне ведите мудреца скорей!»
 
 
Философа приветствуя возврат,
Почетный преподнес ему халат,
 
 
Склонил он сердце к милостям таким,
Что своего коня послал за ним.
 
 
Тот на коне примчался во дворец.
Порог дворца поцеловал мудрец.
 
 
Вступил в покой, поцеловав порог,
Как прах, на землю перед шахом лег.
 
 
Шах поднял этот прах и обнял прах,
Сел на престол с желанным гостем шах,
 
 
Чтоб, насладясь рассказами его,
Найти отраду в разуме его.
 
 
Любимца своего лаская так,
Он подал Зейду руку, дружбы знак.
 
 
Поцеловав ее, наш мастер вдруг
Нащупал пульс и понял, в чем недуг,
 
 
Стал врачевать и суток через пять
Сумел недуг от шаха отогнать.
 
 
Тогда искусник шаху преподнес
Сокровища, которые привез.
 
 
От изумленья шах лишился чувств!
Потом сказал: «О гордость всех искусств,
 
 
Свои поведай приключенья мне
И побеседуй в поученье мне!»
 
 
И тот поведал о своих делах.
Дивясь, внимал его рассказу шах,
 
 
Внимал всю ночь, не отходя ко сну!
Зейд отдал все сокровища в казну.
 
 
Шах оказал ему такую честь,
Что нам о ней и в книге не прочесть,
 
 
Да и не так-то прост о ней рассказ!
И тут же властелин издал приказ:
 
 
«Все идолы разбить на сто кусков
И наделить богатством бедняков».
 
 
Народ на площадь стали созывать,
Добро Каруна стали раздавать,
 
 
Чтоб черноту и белизну одежд
Народ украсил золотом надежд,
 
 
Чтоб те обновки радость принесли,
Чтоб все циновки золотом легли!
 
 
Шафран, мы знаем, вызывает смех.
Так золото развеселило всех.
 
 
На волю вышли узники темниц,
Не золото ли желтизна их лиц?
 
 
И вид их так развеселил народ,
Что, чудилось, без чувств он упадет…
 
 
Хотя не веселит янтарный цвет,
Им дорожит неблагодарный свет.
 
 
Хотя лицо любовью сожжено,
И желтое к себе манит оно.
 
 
Пока не станет желтою заря,
Не выйдет солнце, золотом горя».
 
 
Все это выслушав, сказал Бахрам:
«Красноречивый гость! Поведай нам
 
 
И о себе, и о делах своих,
Ты, рассказавший о делах чужих,
 
 
Начни о жизни собственной рассказ.
Умом своим очаровал ты нас!»
 
 
И тот сказал: «Моя отчизна – Рум,
Я медицине посвятил свой ум;
 
 
Философ я, хочу постигнуть мир,
А предок мой – тот самый ювелир,
 
 
О чьих делах поведал я тебе.
Участие прими в моей судьбе:
 
 
Я шел сюда, чтоб стать твоим слугой,
Тебя избрал я целью дорогой!»
 
 
И путника недимом сделал шах,
Советником любимым сделал шах,
 
 
И щедро наградил его Бахрам…
Нашел дорогу сон к его глазам,
 
 
И крепким сном заснул Бахрам тотчас,
И до рассвета не открыл он глаз.