Текст книги "Одержимость мастера (СИ)"
Автор книги: Алиса Холин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Ну как можно поверить в то, что отец, обычный механик, который в своей мастерской ремонтировал все, что ему приносили: от часов до паровых печей, мог проводить опыты с ценнейшим кристаллом империи? В Северном Москинске благотурин вообще не сыскать – своими глазами я видела его только у тетушки Ойле. Раз в полгода к ним домой приходит социальный работник, устанавливает крошечные, размером с почтовую марку, осколки кристалла в аквариум, где живет мой двоюродный братик. А выводить благотурин искусственным путем!
Откуда у отца деньги, инструкции, магические знания?
Бред какой-то!
Хотя я немного слукавила.
Папа был не простым механиком. Починкой бытовых предметов он зарабатывал на жизнь, а в свободное время – изобретал. Когда в него вселялась какая-нибудь идея, он мог ночами не спать. Проектировал, мастерил, проводил испытания, а я ему помогала. Вместе мы соорудили киселеварку – специальную машину, которая умела мыть стаканы и кружки, роликовые коньки с моторчиком, шляпу со встроенным радио и даже звукоулавливатели, способные не только слышать через бетонную стену, но и предсказывать погоду.
Этого невинного добра в мастерской было навалом, но никакого лабораторного оборудования не было и в помине!
Не было и быть не могло!
А мама? Если папа хотя бы выдумывал без конца в мастерской и изобретал, то мама вообще не при делах! Она с утра до ночи работала линотипистом. Приходила измученная, обезвоженная – ей только изучать свойства магического кристалла по ночам не хватало!
– Первым делом выводим василиска из яйца, снесенного петухом. Обязательно в темном месте, лучше всего в подвале, – заговорщицки шептал мне педагог, наклонившись вперед, чтобы нас не услышали другие пассажиры. Я попыталась сосредоточиться на его лице. Его шея вытянулась, словно телескопическая. – Затем берем одну пробирку крови рыжеволосого мужчины, щепотку красной меди и хорошенечко прокаливаем на огне.
Вокруг пана Поплавского начал сгущаться туман. Мгновение спустя я поняла, что виной этому накатившие на глаза слезы. Вот про кровь рыжеволосого мужчины моему отцу бы точно не понравилась. Он никогда не был сторонником магии на кровавых ритуалах. А алхимия, похоже, без нее не обходится.
– Если захочешь заниматься алхимией в частном порядке… – разоткровенничался он дальше, – а девушка ты одаренная… можешь обращаться. И вообще, считаю преступлением, когда дети отвечают за проступки родителей. Уж тебе-то не нужно было запрещать заниматься биомагией…
– Мои родители ни в чем не виноваты, – перебила я.
– А… – растерялся Янус Поплавский. – Так-то да… Я ж не обвиняю… но… правда, а ее ж не скроешь… Но я на твоей стороне!
– Я выясню, в чем правда! – бросила я ему в лицо и отсела ближе к окну. Положила локоть на выступающий подоконник, опустила на него голову и сжалась калачиком. Мне ведь даже попрощаться с родителями не дали!
А может, это все чья-то глупая шутка?
Глава 5
В Северном Москинске поезд стоял всего минуту.
Да и простой он больше, я бы точно так же, наскоро попрощавшись с говорливым попутчиком, пулей выскочила из вагона.
Пять часов бездействия в душном вагоне стали для меня настоящей пыткой.
Быстрым шагом пересекла платформу и вышла из бетонного здания вокзала. На улице оказалось премерзко. Тусклое серое небо низко висело над крышами домов, словно на дворе не май, а глубокая осень. Холодный ветер теребил грязные листья деревьев, на тротуарах виднелись болотистые пятна луж. Воздух был настолько пропитан угольной пылью, что защипало глаза. А я уже успела отвыкнуть от промышленных кварталов с фабриками и мастерскими, отравляющими воздух своими дымами.
Пригород, где располагалась закрытая территория Колледжа биомагических искусств, не был похож на Северный Москинск. В удаленном от города и затерянном в междугорье, в нем не существовало нищеты и мусорных отбросов, не было попрошаек и бездомных. В колледже даже из отходов извлекали вторичное сырье, которое можно было использовать в исследовательских лабораториях. У студентов была крыша над головой и полное обеспечение, а во внутреннем дворе, благодаря усилиям садовников-роботов, росли плодовые деревья. Наши занятия строились таким образом, что после первого семестра мы уже владели несколькими магическими защитными приемами. Специальным заклинанием могли уберечь свои конспекты от чужого прочтения, знали заговоры, открывающие сложные замки, да и много других хитростей, которые обычному человеку ни за что самостоятельно не постичь.
Но я сильно сомневалась, что все это защитит меня сейчас здесь.
Я подняла воротник болоньевого плаща. В два часа дня есть шанс заплатить за конный экипаж не такую высокую цену, как извозчики будут требовать к вечеру. Хотя сейчас я готова была отдать не три или даже четыре доли, а все имеющиеся у меня семь эйри*, только бы скорее оказаться дома.
На площади перед вокзалом, как всегда, толкотня. Я начала протискиваться между толпящихся грузчиков с тележками к свободному экипажу, запряженному одной лошадью. Тут меня окликнул мужской голос, и я оглянулась. Перепрыгивая через лужи и лавируя между людьми, ко мне бежал пан Поплавский наперевес с моим саквояжем из потертого коричневого кожаного заменителя.
– Ну что же вы, барышня, – произнес педагог с тяжелой одышкой. – Вещи в вагонах забываете. Вас проводить?
Я прикрыла на мгновение глаза. Голова не соображала. Бросив что-то вроде «благодарю, не стоит», взяла из его рук свой саквояж и поплелась дальше.
Наняла двуместный экипаж с откидным верхом. Заверила кучера, что поездку оплачу по тарифу. Закинула саквояж и залезла следом.
Куда же мне ехать?
Призрачное ощущение, что родители ждут меня дома и, стоит лишь заявиться на порог, кинутся меня обнимать, никуда не делось. Только вот в письме четко сказано, что мастерскую и нашу квартиру опечатали и попечителем мне назначили тетушку Ойле, папину родную сестру.
Не узнав собственного голоса, назвала адрес тетушки Ойле, но тут же передумала и проговорила улицу и номер дома, где прожила всю свою жизнь – Богоявленский переулок, дом шестнадцать. Меня отбросило к спинке сиденья – лошадь тронулась и, набирая ход, весело застучала по разбитой брусчатке копытами. Я поглубже забилась в коляску, сунула руки в карманы плаща и уставилась в спину извозчика.
Экипаж следовал по Народной авеню. Улицу эту я знала хорошо – здесь располагался типографский дом, в котором мама служила линотипистом, так что я заблаговременно отвернулась и даже прикрыла глаза. В воображении тут же возникли строчки из злосчастного письма, которое я еще в поезде сунула поглубже в кожаный саквояж:
«За нарушение Высочайших Императорских Указов Амбросимов А. Р. и Амбросимова Б. Я. приговорены к высшей мере наказания».
Высшая мера наказания!
Заниматься биомагией в Москинске можно, но только по специальной лицензии, следит за этим особый отдел полиции. Суровые жандармы в начищенных медных касках, с серебряными угольчатыми шевронами на рукавах ходят парами и вынюхивают все, что кажется им подозрительным. Но в моих родителях ровным счетом ничего подозрительного не было. Это самые честные и порядочные люди, которых я знаю.
Экипаж остановился возле нашего подъезда.
Кучер взял пять долей. Не так уж и мало, но с вещами через весь город я бы добралась только к поздней ночи. Подхватила с пола саквояж и спрыгнула на землю.
Парадная дверь открылась, и из подъезда показался Альберт, сосед со второго этажа. В лоснящейся, словно вымазанной жиром, кожаной коричневой куртке. Видеть мне никого не хотелось, и я резко отвернулась. Подождав с минуту, пересекла тротуар, потянула на себя разболтанную старую дверь и оказалась в подъезде. От стен с облупленной зеленой краской и кафельного пола потянуло знакомой сыростью.
Поднялась на третий этаж.
Одиннадцатая дверь направо, обтянутая красным дерматином.
Толстые мухи, пытаясь вырваться на свободу, жужжали у запыленного окна. Все как всегда…
Словно утром вышла из дома – если бы только не крестом приклеенные на красный дерматин желтые предупреждающие полосы. Я подошла вплотную к двери. Знала, что мне никто не ответит, но я постучала. Бросила саквояж на затертые коричневые плитки кафеля и начала тарабанить кулаками. Ужасно пожалела, что при отъезде в колледж оставила свои ключи дома.
За спиной щелкнул замок.
– Мон? – послышался сзади хрипловатый голос.
Глава 6
Я повернулась всем телом. В дверях квартиры напротив стояла Кэтлин Зорина, подруга родителей. Даже в толстом синем свитере и длинной бордовой юбке она выглядела стройной и элегантной. Ее темные миндалевидные глаза мгновенно наполнились влагой.
– Милая, тебе нельзя здесь находиться, – прошептала она. – За тобой могут следить. Поезжай к Ойле.
Писательница говорила тихо, но каждое ее слово падало на мою голову тяжелым, оглушающим ударом. Ее встревоженное лицо пугало меня, будило ноющий страх в сердце.
– Кэтлин, неужели все правда? – мой голос дрогнул.
Писательница протянула в мою сторону руки. На ватных ногах я шагнула вперед и уткнулась в ее шею, почувствовала до боли знакомый запах яблочной пастилы. Кэтлин принялась гладить меня теплой ладонью по затылку.
– Как образуется все, обязательно ко мне приходи. Ладно?
Я горько ухмыльнулась.
Что образуется?
Каким образом?
Выбитая из привычной колеи своей жизни, я потеряла осознание своего места.
Но подставлять подругу родителей нельзя. Мало ли, вдруг и ее посчитают сообщницей если не папы с мамой, так моей. От жандармов, наделенных властью, всего можно ожидать. Горячо обняла Кэтлин, втянула напоследок запах яблок, быстро распрощалась и пустилась прочь из подъезда.
Снова надо мной серое небо.
Со всех улиц, как из разветвленного чрева металлического чудовища, доносились звуки непрекращающихся работ с промышленных предприятий. Воздух был наполнен едкими запахами, вникать в которые мне совершенно не хотелось. Посмотрела на часы – без четверти пять. Нужно поторопиться, чтобы успеть к тетушке до комендантского часа. Мне предстояло дойти до Рабочей улицы, спуститься к набережной Алура, а там пять кварталов по правому берегу. До девяти успею, деваться некуда – все равно лишних долей на извозчика нет. А когда смогу заработать – неизвестно. Побрела по Богоявленскому переулку в сторону Рабочей.
Саквояж больно оттягивал руку, но какая теперь уже разница?
Несколько острых капель задели лицо.
Только промокнуть еще не хватало, но ветер подул, и дождь, не успев начаться, прекратился.
Хоть в чем-то повезло.
Взгляд сам собой цеплялся за совершенно ненужные мелочи: вот мимо проплыла дородная девица в зеленом платье с глубоким декольте, на согнутом локте висит розовая сумочка. У мамы такого оттенка был летний костюм, из которого она сшила мне платье на первое в моей жизни представление биомагов. Как будто впервые я увидела забитые бессмысленными безделушками витрины: шляпки, блюдца, шкатулки, фарфоровые фигурки. Кому это все нужно?
Я вдруг подумала, как бы хорошо было найти способ попасть в папину мастерскую и забрать роликовые коньки с моторчиком или хотя бы очки-консервы из темного стекла – папин подарок перед моим отъездом в колледж. Такими очками пользуются картографы и следопыты в песчаных карьерах. Папе очки достались от следопыта, которому он починил кульман, вернее, его усовершенствовал. Если бы разрешали за пределами колледжа пользоваться магией, то я без труда бы открыла замок на папиной мастерской. А если бы отчислили меня не с первого, а со второго курса, то такой преграды, как замок, для меня вообще не существовало бы – я любой замок могла бы рассеивать словно дым. Что ни говори, после отчисления и до конца своей жизни в биомагии я останусь полной невеждой.
Почему мне не дали проститься с родителями?
Враги империи.
Кто только выдумал эту чушь! И тут я ясно ощутила, что попала в разряд людей с каким-то иным качеством. В один день я перестала быть самой собой и превратилась в призрака, бесцельно слоняющегося по городу.
Когда я спустилась к набережной Алура, начинало темнеть.
Заметно похолодало.
Подошвами моих летних и почти сношенных ботильонов ощущала холодный камень вымощенной дороги. Тонкие нейлоновые колготки остужали ноги. С утра не имея ни глотка воды, я уже находилась на грани изнеможения. Мне с трудом удавалось идти и тащить нелегкий саквояж. В его глубинах упрятаны книги, которые я покупала на свою стипендию, пара комплектов нижнего белья, чулки и письмо из Комитета безопасности. Всю одежду и обувь, которую выдавали в колледже, пришлось сдать.
Ни пожаловаться никому, ни поныть и попроситься назад…
Я глубоко вздохнула.
Перехватила саквояж в левую руку и, наскоро размяв онемевшие пальцы правой руки, прибавила шаг.
Свернула на Тополиную улицу, где живет тетушка и ее маленький сынишка, уже как несколько месяцев. До комендантского часа успела. В девять вечера начинают вылазки вездесущие жандармы. На моих часах, где на обратной стороне гравировка «Время свершений!», – половина девятого. Маленькие круглые часики с бронзовыми стрелочками на белом циферблате – тоже подарок отца. На прошлый день рождения мы в мастерской часовщика вместе заказывали эту надпись. А потом папа торжественно застегнул кожаный ремешок на моем запястье.
К слову сказать, Тополиной улицу прозвали не оттого, что зеленела она пирамидальными кронами, а потому, что тут, до того как провести очистительную реформу по всему городу, впервые запустили пилотные испытания. Днем власти запрещали выливать из окон отхожую воду, поэтому, чуть зайдет солнце, жители старого Москинска начинали активно опустошать накопленные за день ведра. Потоки грязной воды журчали повсюду. Бороться с этой напастью было бесполезно, и на улицах были посажены железные тополя – технодеревья, гибрид живого растения с механической очистной системой, метров под двадцать высотой. С виду обычные деревья, с ветками и листвой. Тополя вбуравливались в землю могучими металлическими корнями, похожими на узловатые канаты, и мощными насосами выкачивали накопившиеся за ночь нечистоты. Запах от этого никуда не девался, зато днем можно было ходить, не боясь утонуть в зловонных лужах и канавах.
Кроме железных тополей, в этом районе никакой другой растительности не было. У стен, чудом не осыпающихся, возвышались кучи мусора. В воздухе пахло гнилью. Помню, отец писал жалобу в муниципальную службу. Ответ пришел короткий: мусор вывозится регулярно, но, сколько себя помню, высота мусорных гор никогда не снижалась. С другой стороны, если бы его не вывозили вовсе, на тротуарах не осталось бы места для пешеходов.
Тетушкин дом с черной цифрой на серой стене «119» тянулся к небу. Но величественного в нем не было ровным счетом ничего. Черные дыры подъездов, из люков шипят зловонные пары, вдоль обшарпанных стен валяется какой-то хлам и мусор. Стекла в окнах черны от копоти, а на двух нижних этажах закрыты металлическими решетками.
Квартира располагалась на последнем, тринадцатом, этаже, с выходом на чердак. В такие двухъярусные квартиры селили семьи с детьми-амфибиями, в них предусмотрены социальные камеры-аквариумы, работающие на осколках благотурина. Старые аквариумы сменили не одно поколение детей, но все же иметь такой за счет муниципалитета – большая поддержка. У тетушки никогда не хватило бы денег на покупку нового аквариума, не говоря о благотурине, даже самом малюсеньком его осколке.
Если бы, как утверждает Комитет безопасности, папа изобрел искусственный кристалл, первым делом он помог бы своей сестре и племяннику!
Куда смотрел суд, когда родителям выносили приговор?
Неужели не видно, что все шито белыми нитками?!
*Эйри – денежная единица Симберской империи. Одно эйри содержит в себе 50 долей.
Глава 7
В нос ударил кисловатый запах. Тусклый свет газовых светильников отражался в серых выщербленных стенах. Я переступила через лужу сомнительного происхождения и подошла к лифту.
В колледже даже ржавых труб не встречалось. За порядком и ремонтом следили специальные хозяйственные роботы. Наверное, проще поддерживать чистоту и уют в закрытом городке, где от силы человек сто пятьдесят наберется. А тут, в промышленных районах, немудрено, что на социальную жизнь города власти закрывают глаза. Говорят, на обеих сторонах Алура, в Северном и Южном Москинске, проживает около двух миллионов человек! Из них в Южном Москинске, по словам папы, наберется от силы пара тысяч жителей. Вот и получается: нам приходится буквально выживать, а те, кто за мостом – в колыбели магического прогресса, – живут в роскоши. Еще и без специального пропуска к ним не попасть.
На кнопку вызова лифта я нажала костяшкой указательного пальца. Кабина дернулась и замерла, но двери так и не открылись.
Стоило ожидать.
Что ж, очередное испытание на выносливость – подъем на тринадцатый этаж с полным саквояжем после пятичасового пути. Я шмыгнула носом, сжала покрепче костяную ручку саквояжа и, стараясь дышать через раз, начала суровое восхождение. Вытянутые колбой лампы встречались на лестничных пролетах через раз. Минуя третий погруженный во мрак пролет, попала ногой в выбоину на лестничном марше и едва не расшибла лоб.
Слезы заволокли глаза.
Стало обидно, и не столько за себя, сколько за тетю Ойле. Каждое новое жилище, куда ее с сынишкой переселяют социальные службы, вернее отдел попечительства над детьми-амфибиями, выглядит все обшарпаннее и страшнее. И чем только они руководствуются при «улучшении условий жизни и удовлетворении необходимых потребностей»? Исчерканные стены, выщербленные и стертые ступени словно созданы для того, чтобы по ночам привлекать шпану и бездомных. Я ухватилась за деревянные перила и тут же отдернула руку. На ладони остался след сажи.
Скрипнула зубами.
Все это мелочи!
Вот доберусь до кровати и усну, как спящая красавица, на сто лет – не меньше. И ни одна живая душа не сможет меня пробудить, пока сама не встану, если, конечно, сил хватит подняться.
Перехватила саквояж в левую руку и через не могу, почти не останавливаясь, добралась до тринадцатого этажа.
Подслеповатая лампочка над дверью отбрасывала тусклое пятно света на грязный потолок. Дверь тети Ойле сильно выделялась в общем антураже подъезда. Выложенная деревянными планками цвета темной соломы, она казалась верхом уюта на фоне отбитых и изрисованных стен и до жалкого перештопанных дверей. Я придавила подушечкой пальца звонок. За дверью послышались шаги, и меднокрылая ручка опустилась.
На пороге меня встретила тетушка Ойле, бледная, с заплаканными глазами, видно измученная бессонной ночью. Увидев меня, она порывисто вздохнула, прикрыла рот рукой, и из ее худого тела вырвались горькие сдавленные рыдания.
Мой саквояж с глухим стуком упал на пол.
– Мон, дорогая, – обнимая меня, заговорила тетя, когда немного успокоилась. – Если бы я только могла подобрать слова… Меня к ним не пустили. Я до сих пор не верю.
– Я была дома, – сказала я. В горле стоял ком. – Там никого, очень тихо.
Тетя прижала меня к себе крепче и на ухо прошептала:
– Запомни, девочка моя, твои родители были самыми порядочными и отважными людьми, что я знала. Ты всегда должна об этом помнить. – Тетушка Ойле отпустила меня и подхватила саквояж.
Слово «отважные» меня насторожило.
– Ты что-то знаешь? – спросила я вкрадчиво.
– Какое там. – Тетя Ойле закрыла за нами дверь. – Все так быстро случилось. Говорят, в мастерской нашли какие-то документы. Из-за них бедных Анджея и Боженочку… арестовали.
Тетушка щелкнула выключателем.
Тусклый свет лампы осветил узкую прихожую. Если бы мы были размером с тараканов, то прихожая была бы для нас идеальным спичечным коробком, настолько маленькой мне она показалась. В ее противоположном конце находилось еще две двери.
Я кое-как стащила болоньевый плащ – руки плохо слушались – и повесила его на вешалку, где висело пальто тети. Расшнуровала и стянула ботильоны. Тетушка занесла мой саквояж в комнату, что находилась левее, а потом направилась по коридорчику ко второй двери. Я за ней. В коридоре ситуация не лучше, пройти там можно было только друг за другом.
Мы попали на кухоньку с одним узким вытянутым окном. В стекло, покрытое пленкой черной пыли, ночной пейзаж не разглядеть. По краям разбитой деревянной рамы свисали несвежего вида плотные коричневые шторы. Источник света на кухне – две рабочие ламповые колбы из мутного стекла – едва освещал помещение. Неказистые светильники были приделаны к извилистым, рыжего цвета трубам парового отопления, которые петляли змейкой по голым кирпичным стенам.
У стены на газовой плите стоял огромный, полный до краев бак, в котором кипятилось белье. Напротив стол с разложенными принадлежностями для шитья. В центре кухни места хватит для двоих, и то если стоять плечом к плечу.
– Извини, не встретила тебя, – сказала тетушка Ойле с виноватой улыбкой, убирая со стола свое шитье.
– Что ты, я очень легко добралась, – соврала я.
Обманула, потому что знала: надолго отлучаться из дома тетушка боится из-за сына. Дин Дон – мальчик особенный, это только кажется, что он плавает сам по себе.
Однажды, пару лет назад, когда тети не было дома больше двух часов, он обнаружил ее «пропажу» и колотил в стенки аквариума так сильно, что, когда мать вернулась, весь аквариум был в трещинах. Пришлось экстренно эвакуировать мальчика в квартиру с целым аквариумом. С тех пор тетя работает только дома. До обеда выбегает в поисках заказов, а с полудня до самой ночи стирает белье и ремонтирует одежду.
Из подвесного шкафчика над кухонным столом Ойле достала две металлические кружки.
– Тетя, а какие документы нашли у родителей? – спросила я и упала на табуретку, вытянув ноги. Они болели так, что я почти перестала их ощущать, словно были не моими.
– Мон, если бы я знала. – Из латунного чайника тетя стала наливать в кружки горячую воду. – Ты голодная?
– Пока поднималась к тебе, думала, слона съем, а сейчас… я устала.
– Сейчас чаем напою. Спать будешь со мной. Я тебе уже постелила.
– Тетушка, – заговорила я, возвращаясь к своим мыслям, которые никак не выходили из головы. – Расскажи все, что тебе известно. Я должна знать.
Тетины большие впалые глаза округлились. Таким растерянным исхудавшее тетино лицо я прежде не видывала.
– Мало ли болтают. – Она поставила чайник на стол. – Книги нашли или записи, одни одно говорят, другие – другое. Поди разберись, что из этого правда.
Глава 8
Не понимаю я этих людей.
Наговаривать на родителей, не зная ни их самих, ни чем они занимались… Ну как так можно? В мастерской, кроме папиных железяк да наших поделок, никогда ничего не было. Наверняка полицейские, пока искали «доказательства», все разгромили – и нашу киселеварку со светящимися глазиками-лампочками, и робота-печь с руками-манипуляторами.
– А ты сама как думаешь? – спросила я.
Тетушка Ойле потерла виски.
Ей трудно давался этот разговор, но я должна была выяснить все детали. Сейчас вся моя жизнь зависит не от глобальных событий, а от этих самых мелочей, которые никак не хотят вылавливаться и укладываться в единую картину. Но когда я их все-таки обнаружу, буду надеяться, что над всеми теми, кто так жестоко перекроил мою жизнь, восторжествует справедливость и они получат по заслугам.
– Ну вот смотри, он роботов мастерил своих, а разве можно таким заниматься? Была у него лицензия?
Я вспомнила, как умоляла отца изобрести робота, который печет печенье из чего угодно. И папа сделал! В специальный контейнер мы загружали продукты, какие могли найти, а на выходе получали печенье не хуже фабричного. Мама отказывалась пустить чудо-прибор к себе на кухню, а вот мы с папой в мастерской какие только лакомства не готовили… и маму потом угощали, да и всех наших друзей тоже.
Я сглотнула.
Вдруг мои плечи сделались тяжелыми, словно к ним привязали гранитную плиту. Захотелось вернуться в прошлое и все изменить. Не нужны мне никакие роботы. Я хочу снова увидеть живыми папу и маму!
– Тетя, – прошептала я. – Выходит, родителей из-за меня казнили?
– Что ты несешь? – испугалась тетя.
– Разве нет? Папа же по моей просьбе изобретал роботов. – Я зажала обеими руками рот.
– Умом, девчонка, тронулась? – Тетушка поджала губы. – Иди вон лучше, пока чай остывает, с Дин Доном поздоровайся.
Я отрешенно кивнула и поплелась в сторону спальни, где жили тетушка со своим пятилетним сынишкой-русалкой. На душе стало совсем беспокойно. Неужели отца казнили за наши с ним игрушки? А маму-то за что? Если обошлось без суда, значит, доказательств у полиции предостаточно?
«За нарушение Высочайших Императорских Указов Амбросимов А. Р. и Амбросимова Б. Я. приговорены к высшей мере наказания».
Казни в Северном Москинске происходили регулярно, что неудивительно с таким перенаселением и отвратительными условиями жизни. Но на тот свет отправлялись не только бандиты-отморозки. Жизненную энергию во время казни порой выкачивали из вполне добропорядочных граждан.
Тогда почему, забрав родителей, не тронули меня?
Мы прошли в тетину спальню, узкую и вытянутую комнату с одним окном, где стояла ее кровать. Большую часть пространства занимала стеклянная камера с подсветкой – высотой метра в четыре, она уходила в потолок и продолжалась уже на чердаке. Из-за осколка благотурина, вставленного в аквариум, вода имела красивый изумрудный цвет. На дне аквариума, на желтом песке, в окружении сонно проплывающих рыбок, безмятежно спал Дин Дон. Его золотистые волосы мерно колыхались в такт дыхания. Сквозь тонкую, полупрозрачную кожу просвечивали выступающие косточки. Кольцом свернутый хвост искрился бирюзой. Ручки зажаты в кулачки, но я знаю: растопырь он пальцы – между ними обозначится упругая перепонка. За год, что я провела в колледже, Дин Дон заметно подрос. В июле ему исполнится шесть.
Я уткнулась лбом в прохладную стенку аквариума.
– Не дождался, уснул, – послышался из-за спины тетин голос.
На боковом стыке заметила шов из засохшего клея, а на полу влажные тряпки.
– И этот протекает?
– Среди муниципальных выбирать не приходится…
– Не тесно ему тут? – я посмотрела на тетушку.
– Тесно. – Тетя горько улыбнулась. – Всегда папа твой помогал, а сейчас не знаю, что с нами троими будет.
– Хорошо, что из социального отдела заботятся.
– Заботятся они! – фыркнула тетя. – Не доверяю я им, вечно какие-то выгоды для себя выискивают.
В нашем зачумленном Северном Москинске дети-амфибии – вполне обычные представители. Им по закону положена муниципальная помощь. Не ахти какая, но выжить можно. Один осколок благотурина, заряжающий воду специальными свойствами, чего стоит!
Но тетушка Ойле упорно отказывалась от всякой помощи. Она панически боялась, что взамен социальных льгот Дин Дона могут забрать. Тетя ни с кем не делилась историей рождения сына, но папа как-то мне рассказал, что у нее для опасения были серьезные причины. До беременности тетя Ойле работала помощником врача на акваферме и закрутила там роман с кем-то из больших начальников. Когда ее возлюбленный узнал, что Ойле забеременела, захотел ребенка отобрать. Тетушка его опередила. Она быстро уволилась. И с тех пор скитаются с сыном по съемным квартирам, а в каждом работнике социальной службы видится ей потенциальная угроза. Неизвестно, насколько длинные руки у ее бывшего.
– Мы найдем, как заработать на новый аквариум, – пообещала я тете.
– Что ты! – Тетушка заохала. – Сама еще дитя. Идем чай попьем, и спать ляжешь. А завтра видно будет, глядишь, до чего-нибудь и додумаемся.
На кухне тетя повернула в батарее над плитой задвижку и слегка усилила свет в лампах. Достала из железной банки овсяное печенье и уложила передо мной на стол.
Сама выдвинула из-под стола пустой газовый баллон с плоской крышкой и уселась сверху. Печенье оказалось ужасно твердое, хранилось, наверное, не меньше месяца. Уставшая от моих тяжелых вопросов, тетушка принялась болтать обо всем на свете, про их с отцом детские приключения и шалости – эти истории я слышала с малых лет, и рассказывали они их обычно вдвоем. Мне постоянно казалось, что папа вот-вот ворвется к нам в своей старенькой потертой куртке с шутливой и своей любимой фразочкой «Мастера вызывали?», и тогда я очнусь от этого кошмара.
Но никто не врывался, а тетин рассказ не прекращался.
Слушала ее вполуха и кивала.
Если тетя не догадывается, что на самом деле приключилось с родителями, а полиции я не доверяла, то мне остается только одно – докапываться до правды самостоятельно. И начать нужно как можно скорее…
Сегодня ночью, ну… или в крайнем случае, завтра, когда высплюсь и наберусь сил.
Сердце мое перестало раненой птицей трепыхаться в грудной клетке, и я глубоко вздохнула. Тихонько, незаметно тетушкина мерная речь притупила мою бдительность и отвела боль куда-то в тень. Горячий чай из мелиссы, которая росла у тети на подоконнике, показался мне снотворным зельем.
«Утро вечера мудренее», – так всегда говорил мне папа.
Но следующее утро «мудренее» не стало.
Глава 9
Ощущение было такое, будто мне на голову вылили ведро воды.
Вернее, допускаю, что именно такое же смешанное чувство испуга и недовольства испытывает человек, которого неожиданно облили холодной водой. В коридоре громко разговаривали, местами срываясь на крик и даже ругань.
Я услышала знакомый голос тети. Она то слезно кого-то о чем-то упрашивала, то принимала жалкие попытки угрожать.
Конфликт разгорался.
С трудом разлепив глаза, повернула голову в сторону аквариума и в блеклом утреннем свете увидела Дин Дона. Тот не спал, сидел спиной к наружной стенке аквариума и, прикрыв уши ладошками, раскачивался в стороны. Взглянула на часы – половина восьмого утра. Кому в такую рань потребовалось выяснять отношения с моей тетей?
Я подскочила с кровати и, накинув поверх ночнушки тетин халат, который она вчера дала, выглянула из спальни в коридорчик.
– Вы, что ли, глухой?! – кричала тетя Ойле. Заспанная, с взъерошенными волосами, халат распахнут. Моего появления она не заметила – все ее внимание было направлено на внушительных размеров мужчину в черном, застегнутом по самую шею пальто. Он стоял у входной двери, занимая собой добрую половину и без того узенького пространства.
В тусклом свете старенького светильника, разливающего по стенам бледный желтый цвет, разглядела черную бородку клинышком. В правой руке он держал помятый лист бумаги.
– Тетя? – окликнула я.
– Мон, Мон! Ты только послушай, что несет этот человек! – Тетя оглянулась и кинулась ко мне, в бессилии заламывая руки. – Государство хочет украсть у меня сына!
– Что значит «украсть»? – Я перевела дыхание и уставилась на незнакомца.
– Вот! – Тетя вновь повернулась к мужчине в пальто и начала тыкать белым тонким пальцем в бумагу, которую он держал. – Это письмецо говорит, что не пойми кто имеет право забрать Дин Дона. Моего сына!
