Текст книги "Сказка о принце. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Мясо без соли, пойманная острогой рыба, кислые падалицы – достаточно, чтобы не свалиться от голода вовсе, но все-таки мало. И – однообразно; после нескольких дней такой еды Вету почти постоянно мутило. Как много, оказывается, нужно человеку, чтобы выжить. Как много нужно знать и уметь; лучше б ее учили не танцам и этикету, а умению сделать прямую, хорошую иголку из кривой рыбьей кости… или – как освежевать мясо… или – как ночевать на сырой земле, если май и ночи еще холодны.

За прошедший год Вета ко многому притерпелась. Научилась спать в любое время, если есть возможность. Научилась переносить невозможность уединиться даже на несколько минут в день. Научилась ценить краткие минуты передышки, есть прогорклую, невкусную пищу и довольствоваться малым.

Но она оказалась совершенно не готова круглые сутки видеть рядом с собой человека, которого любила. Весь этот год они встречались редко, минуты свиданий были коротки, а потому она словно и не замечала происшедших в нем и в ней изменений, все еще храня в душе тот образ, который сама себе создала. Но прошел год, и оба они стали совершенно другими, и привыкать друг к другу нужно было – заново.

Впрочем, не сказать, чтобы это оказалось таким уж трудным. Патрик был молчаливым и нетребовательным попутчиком. Он был вежлив и деликатен с ней, старался по мере сил облегчить ей путь – но и только. Словно совершенно чужой человек, которому все равно, кто рядом с ним. Молчаливый, погруженный в себя, натянутый, точно стрела, выпущенная к цели.

А еще Вета – смущалась. Все те нехитрые потребности тела, которые она научилась совершенно свободно выполнять в переполненном бараке, в безлюдном лесу наедине с Патриком приводили ее в замешательство и вызывали краску стыда. Первое время она стеснялась попросить его остановиться по разным надобностям, не решалась при нем поправить натирающий ногу неудобный башмак, не могла даже разуться или закатать рукава – потому что не принято же! А уж если нужно было приподнять подол юбки, чтобы перелезть через корягу… Проклятый дворцовый этикет, совсем вроде бы стершийся из памяти, оказался въевшимся в кожу и кровь. Вета мучилась несколько дней, ругая себя последними словами и стараясь поспевать за быстрыми шагами принца. А он, казалось, совсем не замечал ее страданий, и это вызывало у нее едва ли не слезы досады.

Но все это оказалось лишь цветочками по сравнению с тем ужасом, в который она впала, заметив у себя приближение тех самых женских дел, о которых не принято рассказывать мужчинам и про которые за всеми этими волнениями она совершенно забыла. Сначала Вета изорвала почти всю нижнюю юбку, но этого хватило на два дня. Потом старалась идти чуть сзади неутомимо шагающего принца, наивно надеясь, что он не станет оборачиваться и не заметит ее мокрой юбки и темных капель, пятнавших землю между ее следов.

Патрик словно бы и не замечал ничего. Он почти не оборачивался и не говорил ни слова, но потом Вета разглядела краску стыда, заливавшую его шею и уши. Ей захотелось провалиться сквозь землю.

На очередном привале, место для которого они выбрали у крошечного, совершенно ледяного ручейка, вытекающего из-под корней старого дерева, принц усадил девушку на вывороченный ствол огромной березы.

– Вета, – очень серьезно сказал он, опускаясь на землю рядом, – скажите мне, чем я могу вам помочь?

– Я… не понимаю вас, ваше высочество, – Вета недоуменно взглянула на него.

Патрик вспыхнул.

– Может быть, вам нужно… ну… – он запнулся, – ну, приспособление какое-то, я не знаю, – Он еще гуще залился краской и кивнул куда-то в район ее пояса. – Ну, справляются же женщины как-то с… этим всем. Я же вижу, как вам тяжело.

Вета с размаху закрыла лицо ладонями. Ей захотелось умереть на месте или исчезнуть и никогда больше не возвращаться. Черным проклятием прокляла она в эту минуту Господа Бога, создавшего женщин такими, какие они есть.

– Вета… – принц осторожно отвел в сторону ее маленькие ладони. – Вы боитесь меня? Стесняетесь? Прошу вас, не надо, – такой мягкости в его голосе она давно уже не слышала. – Ну… это ведь обычное дело, так? Значит, мы сможем с этим справиться. Я давно вижу, как вы стыдитесь меня… пожалуйста, не надо! Вам тяжелее, чем мне, вы женщина, и потому если я могу чем-то помочь вам, то…

Он улыбнулся – неловко и смущенно.

– Вы плачете? Вета, дорогая… я не хотел вас оскорбить. Но вы же сами видите – здесь не до этикета. Мне казалось, что после лагеря вы станете проще относиться ко всему этому. Я ведь тоже человек и тоже не из золота сделан. Скажите, если бы вам пришлось ухаживать за раненым, что бы вы сказали в ответ на его попытки скромничать? Помните, как вы меня перевязывали? Ну вот, а здесь ведь… примерно так же. Давайте не будем стесняться друг друга, хорошо?

Она кивнула, не поднимая глаз.

– Вот и хорошо. А теперь вытирайте слезы и скажите – что вам нужно, чтобы было легче идти? Я как-то не очень разбираюсь в ваших тонкостях, – он потер лоб ладонью.

– Откуда вы знаете про все это? – пролепетала Вета.

Принц чуть улыбнулся.

– Во-первых, я все-таки уже давно взрослый, – он отвел глаза. – Во-вторых… вы думаете, что только женщины умеют обсуждать мужчин? Представьте себе барак, в котором полсотни мужиков. Можете вообразить, на какие темы они говорят? Хотя, по совести, я… эээ… понял весь процесс только в общих чертах. Но это неважно. Ну, так что же?

– Чистое полотно, – сказала Вета, так же не глядя на него. – Но мне нужно много, и…

Патрик подумал.

– Не знаю, насколько она чистая, но другого все равно нет… – он вскочил и деловито стянул с себя мундир. – Впрочем, ее можно выстирать.

Патрик снял нижнюю рубашку и протянул Вете.

– Нет, нет, – замотала она головой, – не нужно, что вы! А сами-то вы как?

– Вета, – серьезно смотрел он на девушку. – Мы договорились? Держите. Раздерем на полосы. А постирать ее все-таки, наверное, нужно.

* * *

Они потеряли счет дням. Сколько прошли – не знали. День или два блуждали в скалах, ориентируясь по солнцу; карабкались, почти не разбирая дороги, вверх по заросшим шиповником склонам, в кровь царапая руки; цепляясь за колючие ветви, сползали вниз. Потом, перевалив через гряду, еще дня три или четыре помнили точно, а дальше – время остановилось. Когда скалы остались позади, идти стало немного легче. Голод перестал чувствоваться, оставалась только жажда и слабость в ногах.

Как и следовало ожидать, Вета оказалась слабее. Все чаще она останавливалась, опускалась бессильно на землю, тяжело дыша, упираясь руками в траву. А то и вовсе валилась навзничь и лежала так, не в силах подняться. Патрик терпеливо поджидал ее, помогал подняться – молча, молча. Шел впереди, а Вета, поднявшись, плелась из последних сил, догоняя его. Теперь они больше времени тратили на отдых, чем на дорогу, и Патрик с ужасом чувствовал, как это оборачивается против них. В день они проходили теперь не больше десяти-двенадцати миль; будь он один, он шел бы гораздо быстрее.

Над их головами в ветвях орали непуганые птицы.

Ночами они жались друг к другу у маленького костра, делясь теплом. Сначала спали по очереди, сторожили, но потом махнули рукой. Если кто-то и найдет их в этой глуши, то только случайно, а сил и так оставалось слишком мало, чтобы тратить их на бессонное бдение. Оба валились вечером на траву и засыпали мертвым сном.

Однажды под проливным дождем Вета вымокла насквозь и начала кашлять. Она уверяла Патрика, что все это ерунда, но опухшее горло не давало говорить и глотать, отзываясь резкой болью.

… В какой-то момент – оба почти не помнили, в какой именно – у Веты подкосились ноги, и на ходу она рухнула лицом в траву. Патрик сделал несколько шагов вперед и остановился. Вернулся назад, наклонился, с усилием поднял девушку, закинул ее бессильную руку себе на плечо, выпрямился. Острой болью ударила память: совсем недавно вот так же он волок на себе Яна. Вета даже не пыталась протестовать. Перехватил ее поудобнее – и пошел отсчитывать шаги, приноравливаясь к своей обвисшей ноше.

И не сразу увидел, что под ногами уже не трава – слабо заметная, почти нехоженая, но все же тропинка. Только понял, что идти стало чуточку легче.

Тропинка привела к окруженному покосившимся плетнем деревянному домишку, больше похожему на сараюшку для скота.

Дверь распахнулась, на пороге появилась согнутая фигура в длинной, залатанной юбке.

– Заходите, – махнула женщина рукой. Патрик, шатаясь, волоча на себе Вету, подковылял к дому. Женщина посторонилась, давая ему дорогу. Низкое крылечко жалобно заскрипело под ногами.

– Тащи ее сюда, – хозяйка помогла принцу уложить девушку на низкую лежанку, заваленную каким-то тряпьем. И только после этого Патрик перевел дух и попытался выпрямиться, охая от боли в затекших руках и спине.

Хозяйка укрыла Вету чем-то, напоминающим драную простыню, и толкнула Патрика к колченогому деревянному столу.

– Сядь… На-ко, выпей.

Почти не осознавая, что делает, Патрик послушно взял щербатую кружку, больше напоминавшую бадью, одним духом выглотал горькое питье, закашлялся. Перевел дух. В голове прояснело, утих звон в ушах, мутная пелена, застилавшая глаза, немного рассеялась. Он поднял голову и огляделся.

Хозяйкой и их неожиданной спасительницей оказалась согнутая временем старуха в длинной зеленой юбке и неопределенного цвета вязаной безрукавке, надетой на нижнюю рубашку. Седые волосы ее были аккуратно собраны в немаленький пучок на затылке, со сморщенного, как печеное яблоко, лица смотрели пронзительные, зеленые, как хвоя, глаза – неожиданно цепкие, совсем не старческие. Коричневые узловатые руки деловито, но не суетливо выполняли свою работу и, видимо, отдыха в этой жизни знали немного. Передвигалась бабка медленно, но довольно легко, шлепая босыми ногами по земляному полу.

– Ну, как? – спросила она, склонившись над девушкой. – Оклемался?

– С-спасибо, – хрипло сказал Патрик. – У вас… можно переночевать?

Бабка хихикнула.

– Кабы не можно было, так я б тебя не то что на порог не пустила, а и тропинки бы ко мне ты не нашел, – сообщила она. – Есть, верно, хочешь?

Патрик подумал.

– Наверное, да. Я уже и сам не знаю, – попытался улыбнуться он.

– Сколько дней не ел? – деловито осведомилась бабка.

Патрик пожал плечами. У него не было сил вспоминать и подсчитывать. Хотелось только сидеть вот так, не двигаясь, и ни о чем не думать. Вернее, нет, не хотелось – совсем ничего не хотелось. Даже спать.

Старуха отошла к печи, потом сунула ему ломоть хлеба и кружку молока.

– Ешь, только не жадничай. Потом еще дам.

Вяло и нехотя принц сжевал половину горбушки и остановился.

– Ей… оставлю? – он мотнул головой в сторону лежанки.

– У меня еще есть, – успокоила бабка. – Ешь… И ложись давай, вон рядом с подружкой. А мундир сними, заштопаю… не скраду, не бойся. Батюшки, да у тебя и рубахи нет. На вот, надень мою… для сна сойдет тебе.

Проснулся Патрик поздним вечером. В комнате полутемно, топится печь, и по стенам пляшут красные отсветы огня. Старуха возится у печи, бормоча про себя что-то, переливает из горшка в горшок варево с горьковатым запахом. Он медленно и неторопливо потянулся. Господи, хорошо-то как! Можно лежать… ни тебе окриков охраны, ни натянутого, как струна, ощущения опасности. Отчего-то верилось, что в хижине этой – убогой, закопченной, на ладан дышащей – их никто не найдет и не увидит.

– Проснулся? – спросила бабка, не поворачивая головы. – Совсем выспался или еще будешь?

Патрик подумал. Сел, осторожно спустил ноги с лежанки. Голова кружилась, внутри все дрожало от слабости и голода, но чувствовал он себя намного лучше.

– Не знаю пока… Сколько я спал?

– Да почти сутки. Со вчерашней ночи, а сейчас опять вечер. Есть хочешь?

– Очень.

– Ну, тогда так – сейчас покормлю тебя, а там поглядишь, может, еще ляжешь. Девочка-то спит еще?

Принц оглянулся. Вета даже не пошевелилась, когда он встал. Лицо ее было спокойным, дыхание – ровным.

– Спит.

– Ну и ладно. Она ничего, отойдет… устала сильно, да оголодала, да хворая немного – кашляет вон как. Я думала, и ты проспишь до утра, а ты, видать, покрепче оказался. Если хочешь умыться или по нужде – рукомойник в сенях, нужник под любой сосной.

– Ага, – пробормотал Патрик, выскакивая за дверь.

Когда он вернулся, на столе стоял закопченный чугунок, из которого торчала одинокая ложка.

– Мяса нет у меня, – извинилась бабка, – похлебка постная. Не обессудь. А хлеб свежий, нынче пекла. Как раз вчера мне муки принесли в отдарок. И молоко… козу только что подоила. Лучину зажечь или так сойдет? Свечей нету у меня.

– Сойдет и так, – Патрик зачерпнул в чугунке ложкой.

Суп оказался горячим и душистым. Патрик проглотил похлебку, даже не особенно разбираясь, на что это похоже. Пока он ел, бабка опустилась на табурет напротив и, подперев ладонью щеку, смотрела на него.

– Тебя как зовут-то? – спросила она.

Принц помедлил, облизывая ложку.

– Патрик, – сказал он, наконец. – А вы кто?

– Хая, – сообщила бабка. – Родители так назвали, а ты зови как хочешь, – бабушкой там или просто по имени, твое дело. Знахарка я, ведунья по-нашему. В глуши потому живу, что спокойнее тут. Травами ведаю, людей лечу из окрестных деревень, скотину когда пользую, роды принимаю. Ты не бойся, не ведьма я, не съем вас.

– Да я и не боюсь. Спасибо, суп такой вкусный.

– Ну и ладно, вкусный – дак на здоровье. А подружку твою как величать?

– Вета, – так же после паузы отозвался Патрик. Он не решил еще, стоит ли доверять этой странной старухе, которая, ни о чем не спрашивая, приютила их, но понимал, что хоть что-то отвечать все равно придется.

Хая неожиданно цепким взглядом окинула его с головы до ног.

– Хм… вот, значит, ты какой. А по виду и не скажешь, что король… простой вовсе.

– О чем это вы? – попробовал прикинуться непонимающим Патрик, но бабка фыркнула:

– А то сам не знаешь! Из тебя простой солдат, как из меня знатная дама – вон кости-то у тебя какие тонкие, да манеры обходительные, да и красивый ты. Думаешь, если я в глуши живу, так и не знаю ничего? У нас тут деревня в трех часах пути. Что сторожишься – правильно делаешь. Ищут вас. По всем деревням гонцы кричали – награду обещали за твою голову. Правда, говорили, вас двое мужчин было. Заговорщики, мол, беглые каторжники. Так, что ли?

– Так, – тяжело ответил Патрик.

– Да один, говорили, еще и не простой, а королевский сын. А мне одно с другим сложить не трудно, тем более, что… – она, протянув узловатую руку, коснулась его сбитого, незажившего запястья, – видно все, как на ладони. Да пока ты спал, я рубаху-то на тебе подняла да посмотрела – вот она, примета твоя на спине, с головой выдает. Все, как и сказано, – родинка в виде креста. Да и… – бабка помедлила, – давно я знала, что вы придете.

– Откуда?

– Сорока на хвосте принесла. У меня, парень, свои способы новости узнавать. Мне все звери лесные – братья родные, а птицы сестрами слывут да вести несут. Что, будешь отпираться?

Патрик вскинул глаза.

– Не буду, – очень спокойно проговорил он. – И что же теперь? Выдадите нас?

– Зачем же, – так же спокойно ответила Хая. – Не сверкай глазами, не выдам. Какая мне корысть вас сдавать? Золото, что за ваши головы обещано, мне без надобности – со зверями да птицами я им не рассчитаюсь, а люди мне и без того несут все, что надо. За что осудили тебя – спрашивать не буду, по деревням достаточно болтают. Если правда это – зачтется тебе перед Богом, а прочее на твоей совести. Мне до того дела нет, для меня – все люди, все человеки, всем помочь можно. Так что меня вам не опасаться. А вот просьбу мою… – она снова помедлила, – просьбу одну ты за это выполнишь.

– Какую?

– А вот какую. Коли выгорит твое дело да вернешь ты себе все, что решил, то не трогай ты больше нашего брата, – она хихикнула, – то есть нашу сестру – ведьмачек да знахарок, лекарок-травниц. Сам, поди, видишь – вреда от нас нет, а польза немалая. Мы лес бережем, травы сторожим, старое знание передаем да людей лечим. И с черными силами не якшаемся, враки это все. Обещаешь?

– Обещаю, – помолчав, отозвался Патрик.

– Смотри, – бабка погрозила ему коричневым кулаком, – коли слово не сдержишь, узнаю – прокляну. Ни в жисть тебе в делах удачи не станет. Обещаешь?

– Обещаю, – повторил принц.

– Ну и славно. Ты молоко-то пей, пей. А пока вам у меня еще несколько дней отсидеться можно, а там уходить надо будет. В воскресенье ярмарка, понаедут... ко мне девки окрестные за травами прибегут. Вот до воскресенья и уходите, а не то народ у нас разный, могут и найтись охотники до золота этого .

– Что за деревня здесь? – спросил Патрик. – И как далеко?

– Говорю же – часа три пути. Чахлый Бор. Называется так, – пояснила бабка. – Уж не знаю, кому в насмешку это прозвание дали, леса тут – вон, сам видел, вековые. Дворов так с полсотни будет. Хорошая деревня, сильная, мужиков много, дворы справные. Вам, по всему, туда ходить не надо, а пойдете окрест, я вам тропку покажу, обогнете стороной. Ты, парень, поди, лесу-то совсем не знаешь?

– Немного знаю, – вздохнул Патрик и улыбнулся воспоминаниям. – Охотиться могу, но так, на крупного зверя. И север с югом не спутаю, конечно, но… Нам на тракт нельзя, лучше по лесу.

– Да уж, лучше, – мелко засмеялась бабка. – Видела я, как вы шли – кабы была за вами погоня, так в момент вас поймали бы. Диво еще, что на след ваш никто не напал – видно, лесовиков у них не было. Ну да это дело не мое. Тебе, парень, в столицу ведь надо, так?

– Да. Но сначала – в Еж.

– В таком-то виде? В вас за милю беглых видать. Девочке твоей платье я подберу, у меня есть одно… девичье еще, только ушить надо будет, худая она больно. Чепец сооружу, чтоб волосы спрятать. А вот ты в мундире своем сверкаешь, как пень в чистом поле. Да и руки у тебя больно драные, выдать могут.

– Что поделаешь, – пожал плечами Патрик. – Как-нибудь прорвемся…

– Да уж как-нибудь, а иначе никак, – покачала головой Хая. – Ну, руки – дело поправимое, я нынче трав заварю, привяжешь – за пару дней хоть немного да затянет. И штаны с рубахой от мужа остались… отдам. Ростом он, правда, тебя пониже раза в полтора был. А вообще, – она снова хихикнула, – учись воровать, парень. Стянешь одежку где-нибудь.

Патрик захохотал и закашлялся.

– Пробел в образовании. Не обучен воровать. За то и попал.

Хая посерьезнела:

– Жить захочешь – научишься. Тебе, видно, не приходилось с голоду помирать, а там выбор невелик – или украдешь, или сдохнешь. Да и у тебя не особо шансы есть… говорю же, тебя в мундире видно за милю. А так, переоденешься если – ну, мужик и мужик себе. Хотя… и на мужика-то простого ты тоже не тянешь, в тебе порода видна. Потому и нужно вам лесами идти, чтоб как можно меньше встреч пришлось, хотя б до столицы. А там уж… – она махнула рукой.

Патрик помолчал.

– Скажите, – нерешительно вымолвил он, – а почему… почему вы нам помогаете? Я ведь… – он споткнулся, пытаясь подобрать подходящее слово, – из господ, власти вас, похоже, не любят – иначе не жили бы вы здесь, на отшибе. Я бы понял, если бы вы просто не выдали нас, но выставили за дверь. А вы – платье подберу, тропку покажу… Вы всем так помогаете? А если вор какой-нибудь или убийца? Его тоже приветите? А если он вас за это… ножом по горлу?

Хая грустно и ласково посмотрела на него.

– Глупый ты еще, мальчик. Щенок совсем. Не знаешь пока, что мир делами держится. Ты кому-то дело сделаешь – тебе в ответ то же прилетит. Замыслишь худое – беду получишь. Сделаешь добро, даже и по мелочи, – и тебе в ответ помогут. Иль тебе в детстве родители не объясняли?

Патрик опустил голову.

– Отец говорил, что… – у него перехватило горло. Так явственно услышал вдруг принц голос отца, так отчетливо встала перед глазами высокая уверенная фигура, что слезы вдруг подкатили к горлу.

– Ладно, – примирительно проговорила бабка. – Куда-то мы с тобой не туда пошли. Не забивай себе голову, парень. Живи как живется, а судьба сама выведет.

– Нет, – Патрик упрямо покачал головой. – Своей судьбе я хозяин, а не она мне. Мне иначе нельзя…

– Много ты ей хозяин, – фыркнула бабка. – Был бы ты хозяин – небось на каторгу не угодил бы, ходил бы в шелке да в бархате, а не в этих лохмотьях.

Патрик стиснул зубы. А Хая неожиданно улыбнулась и положила руку ему на плечо.

– Не сердись на старуху, сынок. Я на свете в три раза больше тебя прожила. Говорю же – каждому свой путь отмерен и свой срок выдан. Хоть ты лбом об стену расшибись – а ее не переиначишь. Только немногие про это знают, оттого и думают, что могут сами по-своему распоряжаться.

– Что же, получается – ложись да помирай сразу? – тихо и зло спросил принц. – Лучше и не пытаться, все равно кривая вывезет?

– Я так не говорила, – отозвалась старуха. – Выбор есть… по какой тропке пойти – по правой или по левой. Да только тропки те все равно на восток, к примеру, ведут… или на запад. Понимаешь?

– Значит, я сверну на север! – крикнул Патрик.

– Тише, девочку свою разбудишь. Ишь, раскипятился. Успокойся. Хочешь – иди на север, никто ж не держит. Давай не станем говорить про это, если не по нраву тебе. Прости бабку… мне редко такие, как ты, попадаются, с кем поговорить можно – у нас разговоры все больше о погоде, да о болезнях, да о коровах. А вот чтоб так, чтоб про жизнь да с умным человеком, – она улыбнулась, показав крепкие желтоватые зубы, – это редко выходит. Не сердись.

– Да и вы простите, – отозвался Патрик. – Все равно – спасибо вам.

– Да за что же?

Они помолчали. Патрик рассеянно бултыхал ложкой в пустом чугунке и прихлебывал молоко из кружки. Скрипели от ветра ветхие ставни, за окнами ухала ночная птица. Вета ровно дышала на лежанке. Наконец, Хая вздохнула и поднялась.

– Пойду-ка травки тебе заварю, к рукам привязать. А ты, если сыт, так ложись, что ли, снова?

– Бабушка… – нерешительно спросил Патрик.

– Чего тебе?

– Бабушка… А вы гадать умеете?

– Умею. Тебе зачем?

– А не могли бы вы мне погадать?

– Зачем тебе? – повторила Хая.

– Знать хочу.

– Знать! Много будешь знать – скоро состаришься. Будущее знать – не к добру, беду навлечь можно.

– Куда уж больше-то, – вздохнул Патрик.

– А ты не наговаривай, – рассердилась вдруг старуха. – Ишь, умный какой. Да тебе Бога гневить грех – жив, здоров, бежать сумел. И мало тебе?

– Бабушка, – примирительно попросил принц, – пожалуйста.

– А и ладно, – согласилась неожиданно бабка. – Давай руку.

Патрик протянул старухе худую ладонь. Из висящего на стене пучка сухой травы Хая оторвала несколько травинок, растерла их в ладонях, сдунула. В воздухе разлился пряный аромат. Бабка вновь села напротив, взяла коричневыми мозолистыми пальцами руку принца.

– Не так, не так… поверни, ладонь открой… чуть расслабь, чтоб линии видны были.

Несколько минут всматривалась – и молчала.

– Ну? – не выдержал принц. – Что там хорошего пишут?

Бабка выпустила его руку – и посмотрела на него.

– Уверен? – поинтересовалась она. – Уверен, что выслушать хочешь?

– Ну уж говорите теперь, – усмехнулся Патрик.

В хижине повисла тишина.

– Ладно, – буркнула старуха. – Скажу. Да только погоди пугаться, мож, и не сбудется еще ничего. Словом, если повезет тебе – уцелеешь, и жить долго будешь, и почести тебя ждут великие. Если уцелеешь. А будет это скоро… не знаю точно, когда, но скоро. То ли болезнь там тяжелая, то ли рана смертная – не разглядела я толком. Как надвое рассекла. Коли сумеешь пройти – все у тебя хорошо станет. Ну, а нет... – она махнула рукой.

Патрик невесело улыбнулся.

– Вот и получается, что все равно я сам судьбе своей хозяин. Что ж… постараюсь суметь.

– Сила против тебя стоит великая, – медленно сказала старуха, снова забирая его ладонь. – Сумеешь ли совладать с ней – не ведаю. Надеюсь, что сумеешь. А еще, – она помолчала, – рядом с тобой любовь идет большая. Вот уж не знаю, чья – материна ли, сестрина ли или еще чья, но женская. Она тебя и защищает. Да тебе-то, наверное, – она лукаво взглянула на принца, – тебе-то лучше знать, а?

Патрик смутился.

– Как вам сказать…

– А ты не говори, – усмехнулась бабка, – только на ус мотай. Там-то, – она мотнула головой в сторону лежанки, – кто она тебе? Сестра, невеста?

– Ни то, ни другое. Мы бежали вместе. Друг, наверное.

– Друг – мужчина, а не женщина, – возразила Хая. – А девочка славная, такими не бросаются. Понимаешь?

Патрик молчал.

– Ну ладно, – заключила бабка, – не хочешь – не говори, дело твое. Ну, все ты узнал, что хотел?

– Д-да… да, наверное. Спасибо вам.

– Спасибо не за что говорить. Поздно уже, – старуха потянулась и встала. – Ложись-ка ты давай, отсыпайся, пока можно, а то на тебя смотреть страшно.

Вета выдралась из вязкого забытья лишь к вечеру второго дня. Открыв глаза, она с удивлением осмотрелась. Комнату пронизывали закатные лучи солнца, в которых плавали пылинки, в раскрытое окно заглядывали ветви берез.

– Где я? – хрипло спросила она, поведя глазами, и позвала: – Патрик!

– Я здесь, Вета, – твердые пальцы легли на ее руку. – Я здесь. Как вы себя чувствуете?

Она снова закрыла глаза. Все остальное неважно. Потом подумала и призналась:

– Есть хочу.

Это было давно забытое блаженство – лежать столько, сколько хочешь, глотать горячий отвар из трав и солонины, жевать хлеб – жевать, наслаждаясь каждой крошечкой. И не думать о том, что нужно сторожить ночью, о том, как замести следы и как найти хоть что-нибудь съедобное, как сберечь силы, которых оставалось слишком мало...

Патрик все это время пытался помогать бабке в нехитром ее хозяйстве, хотя та и ворчала на него:

– Проку от тебя, помощника… вон худой какой – кожа да кости. А свалишься если? Изыди отсюда, неслух. Притащу я сама эту вязанку, без тебя справлюсь… иди вон пожуй лучше чего-нибудь.

Вета, приподнявшись на лежанке, лениво следила за ними глазами. Временами принц ловил ее взгляд и слабо улыбался растрескавшимися губами.

На пятый день, когда и принц, и Вета окончательно пришли в себя, Патрик решил поохотиться. У бабки имелся старый, но исправный лук, оставленный, как выяснилось, каким-то охотником – в благодарность. За что была благодарность, Хая не сказала. Впрочем, нетрудно догадаться, что то наверняка был какой-то очередной бедолага, которого бабка, вероятно, так же выходила и поставила на ноги. Как бы там ни было, лук стрелял исправно, и запас стрел к нему имелся изрядный. Щедр, видно, был тот проезжавший мимо, если такое добро пожертвовал нелюдимой старухе.

– Я с им на куропаток охочусь, – похвасталась Хая.

– Вы и стрелять умеете? – удивился Патрик.

– А то! – гордо ответила бабка. – Хочешь – покажу? – Она с удивительной ловкостью натянула тетиву.

Вета хотела было отговорить Патрика от его затеи, но заметила, как загорелись его глаза – и промолчала. Руки принца истосковались по оружию, и когда пальцы его коснулись изогнутых плечей лука, сердце томительно отозвалось. Это было – как прикосновение руки друга, как светлый и свежий ветер из прошлого, из легкого и беззаботного времени, которое теперь вспоминалось как сон и очень редко.

– Видно, умеешь, – одобрительно заметила Хая, наблюдавшая за ним. – Давно не держал?

Не отвечая, Патрик присвистнул, разглядывая оружие.

– Что там? – спросила Вета, отрываясь от шитья.

В сундуке старухи нашлось старое платье, которое она пожертвовала Вете взамен ее окончательно разодранного о лесные сучья каторжного наряда. Вета подарку обрадовалась так открыто и счастливо, что бабка растаяла и даже заулыбалась. А Вета едва сдержала слезы. Как долго у нее не было своей одежды. Платье оказалось почти впору – и даже подходило к зеленоватым ее глазам.

– Смотрите, Вета, – принц подошел ближе. – Клеймо Роджерсов. Надо же, а я и не знал. Когда это было, бабушка? – обернулся он к старухе.

– Почем я помню, – отмахнулась та. – Зимы, наверное, три назад… или две.

– Интересно, – протянул Патрик. – Что понадобилось Роджерсам в этих местах? Владения их, насколько я помню, намного южнее…

– Ты, парень, идти собираешься? – перебила его Хая. – Или так и будешь до вечера лясы точить?

– Иду, бабушка, – послушно отозвался принц.

Выждав, когда Патрик уйдет, бабка напрямик обратилась к Вете:

– Любишь его, что ли?

Вета посмотрела на нее – и опустила взгляд.

– Да.

– Да… А чего ж не берешь? – хмыкнула бабка.

– Я ему не нужна, – полушепотом выговорила Вета. – Он…

– Что – он? – перебила ее бабка и фыркнула: – Он! Или ты не знаешь, девка, что все в руках женских? Или не видишь ничего?

Вета оскорблено вскинула голову.

– Он не любит меня – так что же, я навязываться должна?! На шею ему вешаться?

– Дурочка, – вздохнула бабка. – Не мужики в таких делах решают, а бабы. Это у них все через ум идет, а мы-то, мы-то сердцем живем. Подластись к нему, подкатись колобком, слово приятное скажи… вот и сладится дело. Патрик твой – мальчик хороший, только молодой еще, глупый. Такая любовь, как твоя, в жизни раз только встречается, а кому-то и вовсе не встретится. Отпустит он тебя – сам станет локти кусать, да поздно будет. Если с умом, то его сейчас приручить надо, пока он никто. А если станет королем – нужна ты ему будешь…

Вета лишь рукой махнула.

– А боишься сама – давай помогу. Хочешь – зелье какое сварю? Враз проймет, – Хая хихикнула и подмигнула Вете.

– Нет, – покачала головой девушка. – Не хочу ему силой навязываться. Пусть сам.

– Ну и дура, – проворчала бабка. – Смотри – поздно будет.

– Другую, что ли, встретит? – горько улыбнулась Вета.

– Другую, – так же ворчливо ответила Хая. – Другую-то другую, да только другая та с косой.

Вета непонимающе взглянула на нее. И охнула – поняла. Вскочив, отбросила шитье, схватила старуху за руку.

– Ну чего ты вцепилась-то в меня, – рявкнула Хая, выдирая руку. – Оговорилась я. Не то ляпнула.

– Нет уж, – Вета выпрямилась. – Говори мне все! Теперь же говори!

– Да нечего там, – отвернулась старуха.

Вета требовательно и умоляюще заглянула Хае в глаза.

– Мне все нужно знать! Все! Иначе… иначе зачем все это?

– Погоди охать-то, – проворчала бабка. – Я уж и ему сказала: не время пугаться, может, и не сбудется еще ничего. Там линия-то хоть и прерывистая, а все ж дальше идет. Словом, если повезет ему – уцелеет, и все в его руках окажется. Но может и погибнуть. Может, ранят его, может, болеть станет тяжко. И с тобой то связано, да. Не то помочь ты ему сможешь, не то наоборот… подтолкнешь.

– Куда? – тихо спросила Вета.

– Туда, – бабка неопределенно махнула рукой. – Далеко-далеко, откуда не возвращаются.

– Что же мне делать? – шепотом спросила Вета.

Бабка помялась.

– Я там не разобрала маленько… странное какое-то пересечение. Словно там другая черта начинается. Сын, что ли? – неуверенно спросила она сама себя и закрыла глаза, припоминая. – Да нет, не похоже. Словом, не знаю я, – рассердилась она. – Все, что знала – сказала тебе. А ты не морочь голову раньше времени, придет пора – вспомнишь и рассудишь сама…