Текст книги "Сказка о принце. Книга первая (СИ)"
Автор книги: Алина Чинючина
Жанр:
Сказочная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Чернота накрыла его с головой.
Патрик не слышал ничего – ни сигнала побудки, ни возни соседей, ни окриков дневальных. Ни появления сердитого солдата, который подошел к нему как раз в тот момент, когда дневальный собирался пнуть не желавшего подниматься. Солдат хмуро объявил:
– Этого велено сегодня не трогать и на работу не гонять.
Ян озадаченно пожал плечами и отступился.
Солнце давно уже прочертило барак косыми лучами, когда Патрик открыл, наконец, глаза и с удивлением огляделся. Дело, кажется, близилось к обеду… или нет, уже намного больше. Тупо гудела голова, знобило. Тихо, только снаружи едва слышны голоса. Где все? Его не тронули, не сдернули на работу? Но почему?
Несмазанная дверь со скрипом отворилась, в комнату вошел, пригнувшись, старый солдат, стороживший его прошлой ночью у столба.
– Где тут Дюваль? Ну вот, ты и есть. Спишь, что ли? Царствие небесное проспишь. Вставай, пошли.
– Куда?
– На кудыкину гору. Вставай, тебе говорят.
Осторожно Патрик перекатился на бок и встал. Он уже догадывался, в чем дело.
Его привели в отдельный барак, служивший охране и начальству баней. Сейчас в нем было пусто, гулко и зябко. Звеня ключами и гулко кашляя, солдат снял с него кандалы, и Патрик с наслаждением развел руки, вспоминая заново свободные движения.
– Не радуйся, – пробурчал солдат, собирая и укладывая цепи, – не надолго. Раздевайся вон и топай мыться. Мыло, мочалка, гребень – все на лавке, тазы у стены. И клочки твои с физиономии сбрить надо… Вымоешься – не одевайся, погодь, я лекаршу приведу.
Есть ли большее счастье на свете, чем тишина, горячая вода и возможность помыться, не торопясь, без окриков охраны? Патрик долго мылился, с наслаждением обливался теплой водой, осторожно касаясь мочалкой плеч и стараясь не дотрагиваться до исхлестанной спины. Потом солдат велел ему сесть и, повязав грязный передник поверх мундира, начисто выскоблил щеки и подбородок острой бритвой. Мелькнула мысль: «Чуть бы глубже!» – Патрик горько усмехнулся.
Когда он вышел из мыльни, зябко ежась и кутаясь в полотенце, в коридоре ждала его невысокая решительная женщина в белом переднике поверх черного потрепанного платья. «Лекарка», – догадался Патрик.
– Ты, что ли? – сурово спросила женщина. – Ну-ка, покажись. Да не жмись ты… что я, мужиков голых не видела, что ли? Так… штаны надевай и иди за мной.
Она привела его в маленькую комнатку, примыкавшую к бане. В комнате было чисто, почти пусто и пахло чем-то сладковатым и тревожным. Патрик опустил узел с одеждой на широкую лавку и вопросительно взглянул на женщину.
– Меня зовут Магда, – сказала она, не глядя. – Я лекарка здешняя.
– Магда, – гулко кашлянули у двери, – ты его, главное, в красивый вид приведи, чтоб госпожа не испугалась. Вон, гляди, руки-то у него какие полосатые…
– Иди отсюда, дядя Берт, – так же, не глядя по сторонам, отозвалась женщина, звеня пузырьками. – Сама знаю.
Солдат потоптался у двери и вышел.
– В общем, так, принц… или кто ты там, – сказала Магда, подходя к нему со склянкой и ворохом чистого полотна. – Бинтовать спину я тебе не буду, потому что бесполезно. Смажу, аккуратненько прикрою чистым полотном, и больше ничего не сделаешь. А руки перевяжу, чтоб и правда госпожу не пугал.
Патрик опустил глаза на темные рубцы, оставшиеся на запястьях от кандалов, и вздохнул.
– Ложись давай… и постарайся не дергаться. Хочешь орать – ори, только не дергайся и мне не мешай. Иначе колотушкой по голове огрею, понял?
– Понял, – пробормотал он, укладываясь на лавку и вцепляясь зубами в костяшки пальцев.
… – Ну, вот, – заключила Магда через какое-то время, – вполне прилично. Болит?
– Ммм… – промычал Патрик.
– Поболит – и перестанет. А ты молодец, не пикнул даже… Теперь выпей вот это, – она протянула ему щербатую чашку, – чтобы лихорадку снять. Завтра скажу солдату, чтобы привели тебя еще раз. Одевайся…
Одежда была чистая и по размеру. Боже мой, а он и забыл, какое это счастье – чистая красивая одежда, плотно и ловко обхватывающая тело. Серебристый камзол с голубой вышивкой на широком воротнике, чистые серые чулки, голубые панталоны, голубые туфли с пряжками… И – парик, с точностью воспроизводивший его прежнюю волнистую золотую копну. Патрик тихонько рассмеялся. Ну, конечно, вряд ли Анне фон Тьерри могла понравиться нынешняя его прическа – едва пробивающийся светлый ежик.
– Магда, у тебя зеркало есть? – спросил он, застегивая пуговицы на камзоле. Рукава, обшитые кружевом, аккуратно прикрыли бинты на запястьях.
Женщина обернулась – и замерла.
– С ума сойти… – вымолвила она и зачем-то смущенно поправила черные волосы. – Какой же ты… Значит, ты и вправду принц?
– У тебя зеркало есть? – снова спросил Патрик.
– Откуда… – она опустила голову. – Нет, конечно… Хочешь – вон в тазик с водой посмотрись…
– И так хорош, – снова раздалось от двери. – С ума сойти! Меня прямо так и тянет поклониться, – солдат вздохнул. – Эх, парень… Ну, пошли, что ли… твое высочество.
Патрик давно не был так счастлив, как в этот вечер. Он забыл обо всем на свете. Осталась только уютная теснота комнаты, хрусталь бокалов, высокое золото свечей, ронявших отблески на рыжие волосы его собеседницы. Тишина, темнота по углам, терпкая сладость вина и звон столового серебра. И – смех красивой женщины напротив, непринужденные изящные разговоры, состязания в острословии. Герцогиня фон Тьерри еще в столице показала себя замечательно эрудированной и умной собеседницей. Вчерашняя злость на нее ушла, и теперь Патрик просто наслаждался беседой. С Анной приятно было спорить, она не обижалась на шутки и с удовольствием подхватывала цитаты из сочинений древних авторов. И Патрик уже не помнил, что за дверью – грубые окрики солдат и бессмысленный рабский труд, что по окончании этого ужина его снова ждут кандалы и грубые нары в бараке, что он уже давно – не его наследное высочество принц Патрик, а осужденный каторжник, существо без чести и без воли. Достаточно было нескольких теплых и умных слов, чтобы спала сковывавшая его скорлупа вечной настороженности и отчаяния, чтобы он вновь стал самим собой – веселым мальчиком, принцем, привыкшем к всеобщей любви.
Вот только бинты на запястьях напоминали об ином. И спина при каждом неосторожном прикосновении к спинке стула или к стене вспыхивала болью.
Патрик так изголодался, что едва сдерживался, чтобы не наброситься на еду, как дикий зверь, забыв и об этикете, и о приличиях. Анна заметила это и сказала с легкой насмешкой:
– Принц, оставим пока разговоры. Ешьте, я вижу, вы голодны. – И добавила смущенно: – Я могла бы и раньше догадаться.
– Мадам….
– Анна, Патрик. Сегодня – просто Анна. Здесь нет никого, кроме нас с вами, а нам сейчас не нужны чины, верно? Ешьте, не стесняйтесь.
«Ну уж, не дождешься», – подумал Патрик. Он еще не забыл, как управляться с дюжиной столовых приборов, и смог овладеть собой настолько, что даже поддерживал застольную беседу. Мелькнувшее во взгляде женщины восхищение его выдержкой было неожиданно приятно.
Герцогиня, как оказалось, недавно была в столице, а потому смогла рассказать ему о том, что его сейчас больше всего мучило, – о матери, отце и о том, что говорят люди о случившемся.
– Многие не верят в вашу виновность, принц, – говорила Анна фон Тьерри. – А кто-то просто делает вид, что верит. Ходят слухи о злом чудовище, которое околдовало вашего отца.
– И кто же это чудовище? – усмехнулся Патрик. – Невидимка из детских сказок?
Анна внимательно посмотрела на него.
– А вы сами не догадываетесь?
Наступила тишина. Тихо потрескивали свечи в высоких подсвечниках.
– Догадываюсь, – тихо ответил принц. – Более того… догадывался и раньше и… хотел открыть отцу глаза на… на происходящее. Но не успел.
– Именно, принц, – кивнула Анна. – ОН успел раньше.
Патрик сжал в пальцах рукоять ножа.
– Что же теперь ОН поделывает?
Анна оглянулась на дверь.
– Патрик… Мне все равно, я иностранная подданная и могу не опасаться ни яда, ни кинжала. Но вот уверены ли вы, что нам стоит здесь говорить об этом? У всяких стен есть уши. А я сказала вам уже достаточно…
Патрик помолчал.
– Честно сказать, Анна, мне уже все равно. У меня сейчас восхитительное положение – дальше виселицы не пошлют. Убить меня они, видимо, не могут – иначе прикончили бы давно. А все остальное… не так уж страшно. По совести говоря, я даже смерти теперь не боюсь – по сравнению со всем этим, – он осторожно повел плечами, – она порой кажется избавлением.
– Вы уже не надеетесь? – тихо спросила Анна. – А как же… ваша матушка?
Патрик долго молчал, вертя в руках яблоко.
– Мама поверила в мою виновность, – сказал он, наконец. – И это страшнее всего…
– Вы ошибаетесь, Патрик, – горячо заговорила герцогиня. – Быть может, так было в самом начале, но теперь… теперь она раскаивается.
– Нет.
– Да, Патрик. Я видела ее. Она пытается сделать для вас хоть что-нибудь…
– Поздно. Поздно, – горько проговорил принц. – Если бы хоть чуточку раньше. Если бы она пришла ко мне хотя бы проститься… А теперь… я не смогу поверить и сделать вид, что ничего не было.
– Принц… это ваша мать.
– Анна, – он жестко взглянул на женщину, – простите, но это мое дело.
– Хорошо, – после паузы сказала Анна. – Поговорим о другом.
– Скажите мне, – с заминкой произнес Патрик, – как себя чувствует король?
– Его величество поправляется, – ответила с неохотой женщина, – но очень медленно. И, если честно, он сильно сдал. Постарел лет на двадцать, теперь это разбитый, тяжело дышащий старик. Вся эта история сильно ударила по нему.
– Еще бы, – вздохнул Патрик.
– Говорят, – женщина понизила голос, – что… ээээ… ОН потихоньку спаивает короля. Но! – она подняла палец вверх, – я вам этого не говорила.
– Мне нужно бежать отсюда, – тихо сказал Патрик.
– Что? – переспросила, не расслышав, Анна.
– Неважно, простите. Ну, а Изабель?
– О! – улыбнулась герцогиня, – принцесса, не покладая рук, хлопочет о пересмотре дела…
– Передайте ей… – заговорил Патрик, но герцогиня перебила его:
– Я ничего не смогу ей передать, принц. Отсюда я еду на север, а не в столицу…
– Ах да, простите, – Патрик опустил голову.
Наступила тишина.
– Патрик, – осторожно спросила Анна, – вы не передумали? Вы по-прежнему отказываетесь уехать со мной?
– Да, Анна, – он прямо посмотрел ей в глаза.– Я не могу уехать.
– Даже если я ничего не попрошу взамен? – медленно проговорила она. – Никакой платы…
– Нет. Анна, поймите, – сказал Патрик горячо, – если я уеду сейчас, то навсегда потеряю возможность вернуться. Потеряю свое имя, потеряю семью, а еще – родину. Все это – слишком большая цена за… – он усмехнулся, – за отсутствие кандалов на руках.
– Вы так любите Лерану? – тихо спросила Анна. – Любите этот народ, который вас предал?
– Меня предал не народ, – ответил Патрик. – Меня предала власть… двор… родители, в конце концов. Но не мой народ.
– А этого мало?
– Мало, Анна. Как я смогу жить без этих лесов и рек, без родного воздуха, без… – он запнулся, – без возможности говорить на языке, на котором говорил всю жизнь?
– И у нас есть горы и леса! – запальчиво воскликнула герцогиня. – И у нас люди живут! Или вы думаете, что наш язык хуже, чем ваш?
– Не хуже, Анна. Не хуже и не лучше. Он – не родной мне, понимаете? Не мой он, чужой…
– Что ж… – герцогиня опустила голову. – Не стану больше вас уговаривать. Но Патрик, – она умоляюще посмотрела на него, – а если вы погибнете здесь? Если не сумеете добиться справедливости и отомстить?
– Что ж… – тихо сказал Патрик. – По крайней мере, я умру на родине.
– … под кнутами родных солдат, – насмешливо закончила Анна.
– Может быть. Но я верю в лучшее.
– Патрик, – спросила герцогиня, – вы все еще надеетесь? Но на что можно надеяться – здесь? Здесь, по-моему, сама надежда выкрашена в черный цвет и называется отчаянием.
Патрик качнул головой.
– Я не могу не… Я здесь не один. Со мной – двое, у которых надежды еще меньше. И одна из них – девушка, которая пострадала только за то, что верит мне.
– Кто она? – спросила Анна.
– Жанна Боваль… – с запинкой ответил Патрик. – Как я могу позволить себе отчаяться, если я отвечаю за них? Будь я один, я бы… – он взглянул на нее и полушепотом признался: – я бы давно разбил себе голову о стену. Но я не могу. Они пострадали из-за меня, и я… я должен жить – ради них. И надеяться – тоже ради них.
Они помолчали. Свечи потрескивали, оплывая. За окном взошла луна. Снаружи хрипло прозвенел колокол – отбой.
– Анна, – Патрик с грустью посмотрел на нее, – ничто на свете не бесконечно. Не бесконечен и этот вечер. Нет слов, чтобы сказать, как я благодарен вам за него. На несколько часов вы снова подарили мне нормальную жизнь. Спасибо вам. Невыносимо думать, что мне нужно возвращаться, но… наверное, мне нужно возвращаться. Спасибо вам и храни вас Бог. Я никогда не забуду, что вы сделали для меня… как протянули мне руку помощи там, где я ее не ожидал.
– Патрик, – Анна поднялась и, обогнув стол, приблизилась к нему. – Вы простите меня за… за это? – она прикоснулась пальцами к бинтам, выглядывавшим из-под рукавов его камзола, и – очень осторожно – к плечу. – Честное слово, я не хотела…
– Полно, Анна, – с усилием улыбнулся он. – Я и сам был хорош.
– Я так сильно разозлилась на… на то, каким я вас увидела, что… не сдержалась. Эта злость была… была не на вас. А досталось вам.
– Забудем, Анна. Это все пройдет.
Женщина отвернулась.
– Знаете, Патрик… давайте выпьем на прощание вина. Это особенное вино, я берегла его для торжественных случаев, – наклонившись, она достала из сундука, стоящего под кроватью, небольшую темно-красную бутылку и разлила из нее вино в два бокала.
– Чем же оно особенное? – улыбнулся Патрик.
– Я привезла его с Юга, и оно очень старое и выдержанное. Да вы попробуйте, попробуйте, – она сделала несколько больших глотков.
Патрик пригубил. Вино действительно имело необычный, странно-знакомый сладковато-терпкий привкус и словно искрилось на губах и во рту.
– Правда… Сколько лет ему?
– Винодел клялся, что не меньше полусотни. Ну, как?
– Да, действительно… Замечательно.
Какое-то время они молчали, прихлебывая вино, улыбаясь и глядя друг на друга.
– Юг, – заговорила Анна, оживившись, – это удивительное место. Там виноград растет прямо на улицах, там… там море… вы были у моря?
– Был, – ответил Патрик, глотнув еще. – Давно.
– А я смогла вот только первый раз – этим летом. Там… о, там такие красивые мужчины! – она хрипловато засмеялась. Очевидно, старое вино подействовало на нее быстро.
Патрик и сам чувствовал, что выпил лишнего. Кружилась голова, неожиданно стало легко и весело. В ушах тихонько звенело, и что-то горячее поднималось в груди, стучало, требовало выхода…
– Там такие мужчины, – Анна снова подошла к нему, смеясь, коснулась своим бокалом его бокала. – Они высокие, черноволосые и такие смуглые, что могли бы казаться некрасивыми, но красивы, черти, прямо как боги. И тела у них мускулистые и тонкие. А какие там женщины, Патрик! Тонкие в поясе, с пышной грудью и крутыми бедрами, смугло-розовые, как виноград, с длинными нежными пальцами. Совсем, как у меня, посмотрите… – она погладила его по руке.
Патрик почувствовал неожиданно, что больше всего на свете хочет взять эти пальцы и приложить к своей щеке. А потом – не только к щеке. Все тело горело, наливаясь страстью. У него не было женщины почти год. И теперь… теперь она совсем не казалась такой старой, как на первый взгляд…
– Патрик, – Анна хрипло дышала и прижималась к нему, – такое хорошее вино. Ведь правда? Ведь я красивее, чем ваша невеста?
– Анна, – он попытался отстраниться, – Анна, оставьте…
– Ведь ты же хочешь меня, хочешь, – простонала она. – Я же знаю это, я сама хочу тебя…
– Анна…
Она стащила с его головы парик и гладила короткий ежик его волос, шею, ключицы, плечи… Боль в исхлестанных плечах и спине привела его в чувство, он высвободился и встал.
– Ты же хочешь! – Анна попыталась расстегнуть сорочку, стащить с него камзол, прижалась телом к его телу, ногам… – Он – хочет, я вижу. Он совсем твердый…
А он и вправду хотел, да так сильно, что сознание ускользало. Сладковатый запах дурманил голову, растекался по телу. Такой знакомый запах… где же, откуда?
– Ты опоила меня! – резко сказал он, вырвавшись. – Что ты подлила в вино?
– Патрик, – простонала Анна. – Я люблю тебя…
– А я тебя – нет! – бросил он и рванулся к выходу.
Анна догнала, обхватила, бесстыдно принялась гладить низ живота. Сладкая истома пронзила его тело… еще секунда – и он уступит…
С отчаянием рванувшись, Патрик дернул ручку двери и выскочил в коридор, с силой захлопнув ее.
– Дрянь! – услышал он возглас, а потом раздался звук удара – словно о стену разбили хрустальный кубок.
Через силу смеясь, Патрик кинулся к выходу, боясь погони. Скатился по крутым ступенькам и выскочил на крыльцо.
Было уже совсем поздно. Угомонились все, лишь охранники на помосте бродили туда-сюда. Зная, что его голубой костюм хорошо виден сверху, Патрик остановился на крыльце и прислонился к деревянным столбикам перил.
Ему было плохо. Зелье действовало, голова шла кругом – и больше всего на свете Патрику хотелось ощутить ладонями жадное женское тело, слиться, раствориться в нем… Сжимая кулаки, Патрик прислонился к перилам, прижался к ним всем телом – грудью, животом, той самой выпуклостью, которая сейчас не хотела слушать затухающий голос разума, а хотела лишь действовать, жить, получить свое. Руки и ноги дрожали от желания, виски сжимал огненный обруч.
По дорожке прошелестели легкие шаги, но ему было уже все равно. Сил оставалось ровно на то, чтобы сдержаться и не покатиться по траве, воя от бессмысленного животного желания. Патрик почувствовал, как его дернули за рукав, вяло поднял голову и увидел Магду.
– Плохо тебе? – спросила она и, не дожидаясь ответа, потянула его за собой. – Идем.
Ему было все равно.
Магда привела его в свою каморку, толкнула на топчан. Присела перед ним на корточки.
– Опоила?
Не было сил удивляться, откуда она все знает. Патрик опять, как и днем, вцепился зубами в костяшки пальцев, потом обхватил себя за плечи. Еще минута – и он бросится на эту женщину, ни в чем не виноватую…
Стремительно шагнула Магда к двери, заперла ее на засов и быстро рванула на себе завязки фартука. Сбросила платье, платок, оставшись в одной сорочке, и подошла к топчану. Прошептала:
– Иди сюда…
Мягко разжала его сцепленные на плечах пальцы, положила себе на талию. Коснулась ладонью его груди…
С сумасшедшей радостью Патрик зарылся губами в черноту ее коротких волос. Ее гибкое, смуглое тело стало для него родником, в который он кинулся, словно путник, измученный жаждой. Темные силы тела вырвались на свободу с хриплым сладким стоном…
Потом они лежали, тесно прижавшись, на узком топчане и гладили друг друга. Голова Магды лежала на руке Патрика, и он, повернувшись на бок, касался губами ее черных волос.
– Скажи, зачем ты это сделала? – спросил он шепотом.
– Хотела тебе помочь, – ответила женщина просто.
– И все?
– Да. Ну, или почти да, – тихо засмеялась она. – Боже мой, какой же ты красивый…
– Ты знала?
– Знала, конечно, – она погладила его по груди. – Я же сама варила это зелье.
– Зачем?!
– Ну, как зачем. Ты как дитя малое. Приказали…
– Магда… Магда… если бы я знал…
– То что бы? Отказался от ужина?
– Не знаю…
– Но тебе хоть легче? – спросила она его, поднявшись на локте.
– Да… Спасибо тебе.
– Не за что, – засмеялась Магда.
– Мне-то легче, а ты… тебе это зачем? – допытывался Патрик.
– Н-ну… считай, что я всю жизнь хотела провести ночь с принцем, – опять засмеялась Магда.
– Послушай… – помолчав, спросил Патрик, – откуда ты узнала, кто я такой?
Магда усмехнулась.
– Слушать уметь надо. Я ведь лекарка, мало ли у кого из господ в каком боку стрельнет. А пока их пользую, знаешь, сколько всего наслушаться можно? Когда узнали, что тебя привезут сюда, тут такое началось… – она вздохнула. – Да, в общем, и сейчас еще не кончается.
– Почему?
– А потому. Полковник наш не знает, что с тобой делать. С одной стороны – каторжник, осужденный. С другой – все-таки принц. Случись что…
– Что?
– Да мало ли… А вдруг король передумает? Вдруг домой тебя вернут? А комендант все еще надеется вырваться отсюда. Он хочет, чтобы ты сохранил о нем… ммм… хорошие воспоминания.
– Да уж, – вырвалось у принца.
Магда поняла его.
– Ну, что поделаешь. Господин Штаббс здесь – еще не все. И потом… – она понизила голос и оглянулась на дверь: – Я слышала, им получен приказ из столицы.
– И что?
Магда, поколебавшись, договорила:
– Если с тобой будет несчастный случай, то виновные… пострадают не сильно. Понимаешь?
Патрик долго молчал.
– Понимаю… – наконец сказал он.
Магда поцеловала его.
– Не думай пока об этом. Лучше скажи, что… тебе было хоть сколько-нибудь хорошо?
Патрик помолчал.
– Спасибо тебе…
Магда грустно улыбнулась.
– Знаешь… мне в какой-то степени ее даже жалко.
– Почему? – не понял Патрик.
– Ну… это ведь очень тяжело, когда такое зелье действует. Ты же был сам на себя не похож, а представляешь, ей каково? Ты-то получил свое, а она…
Патрик усмехнулся.
– Предлагаешь пойти к ней и предложить помощь?
Женщина рассмеялась.
– Твое дело, конечно, только ее ругательства по всему лагерю разносились. Я и поняла, что у вас… не получилось.
Магда приподнялась и выглянула в окно.
– А теперь тебе нужно уходить. Скоро побудка, и будет лучше, если ты вернешься…
Она торопливо одевалась.
– Мне нужно быть к колоколу уже у коменданта. Сейчас проведу тебя черным ходом. Стой.
– Что? – спросил Патрик, останавливаясь.
Магда снова обрела свой прежний строгий вид лекарки.
– Голова болит?
– Немного…
– А спина как?
– Н-ну… пока не касаешься – вроде ничего, – неуверенно ответил Патрик.
– Вечером скажу солдату, чтобы привел тебя, – смажу еще раз. И знаешь… это зелье – оно действует несколько дней. То есть могут быть ре-ци-ди-вы.
– Что может быть? – рассмеялся Патрик.
– Ну… если тебе снова очень захочется… словом, если ты будущей ночью сможешь прийти, я тебе помогу.
Патрик обернулся и посмотрел на нее. Магда залилась румянцем, но глаз не отвела.
Патрик подошел к ней, крепко обнял и поцеловал в губы.
– Приду, – пообещал он.
* * *
Они встречались примерно раз или два в неделю. Чаще не получалось, да и опасно было. Патрик ждал этих ночей с нетерпением и восторгом, к которому примешивались порой смущение и стыд. Он сам не понимал, что с ним происходит. Давно, в прежней, жизни он крутил романы легко и весело, не увлекаясь надолго, и порой даже не помнил имен девушек, которым говорил комплименты, с кем флиртовал на балах, целовался в пустых комнатах дворца, а часто не только целовался… Но тогда всерьез не было никого, кроме Эвелины, а теперь и она, вернее, воспоминание о ней поблекло и размылось. Единственно реальным стало смуглое лицо женщины на восемь лет старше, ее захлебывающийся шепот по ночам, умелые прикосновения, от которых у него заходилось сердце. Любовь это была или просто страсть, он старался не думать.
А Магда словно старалась еще крепче привязать его к себе. Она, обычно сдержанная и насмешливая, в постели становилась откровенной и бесстыдной и не стеснялась ни умолять, ни вскрикивать. С ней он за месяц научился тому, чего не знал все двадцать лет своей жизни – власти мужчины над женщиной, покорности мужчины перед женщиной, радости обладания и умению подчиняться и следовать за любимой. Перед рассветом, совсем обессиленный, он вскакивал с постели и, подойдя к окну, жадно глотал холодный воздух. А Магда обхватывала его руками за плечи и снова тянулась к его губам нетерпеливым ртом. Им не мешали даже кандалы.
На работу после таких ночей Патрик выползал совершенно обессиленным. Весь следующий день он ловил на себе укоризненные взгляды Яна, который все, конечно, знал. Знал, но молчал.
Когда затихала страсть, Патрик и Магда изредка разговаривали шепотом. Женщина не была особенно разговорчивой, но все-таки рассказала ему как-то свою историю.
Она побывала уже замужем, и сын у нее имелся – сейчас ему должно было быть около двенадцати лет, но Магда не знала, где он и что с ним. Оказалось, на каторгу она попала вслед за мужем, ювелиром, которого обвинили в воровстве, когда он делал колье для любовницы герцога Шенье. От рано умершей первой жены у ювелира был сын, уже взрослый, с которым отец, на беду свою, рассорился – да так, что пообещал лишить наследства. Сын, сам неплохо владеющий тайнами ремесла, подкупил слугу, присланного герцогом за заказом, и подменил драгоценные камни злосчастном колье. Герцог, обнаружив подмену, разъярился; ювелира обвинили, осудили и сослали.
Беда Магды оказалась в том, что она была знахаркой – ее учила этому бабка, признанная на четыре деревни травница и лекарка. Кто из родственников написал донос на юную жену ювелира, чтобы получить дом и наследство богатой семьи, Магда не знала. Ее арестовали через месяц после суда над Юханом. По непонятной случайности – скорее всего, именно случайности – они попали на один рудник и встретились здесь, уже пройдя через все ужасы следствия. Именно здесь, в руднике, Магда поняла, что любит мужа, и перед звериной, отчаянной этой любовью померкла даже тревога за сына, которого она видела последний раз, когда ее уводили солдаты.
Магда выходила замуж не от большой любви, а единственно потому, что чувствовала себя обязанной будущему мужу. Ее, шестнадцатилетнюю голодную крестьянскую девчонку зажиточный горожанин подобрал почти на улице, когда она умирала с голоду, сбежав вместе с матерью в город. После смерти бабки Магда осталась единственной лекаркой в своей деревне – и ошиблась как-то по неопытности да по молодости, маленький сынишка старосты сгорел за три дня. Оставаться в деревне было нельзя, а в городе работу попробуй найти, если кроме трав, ничего не умеешь. Тут-то и подвернулся им немолодой вдовец. Подобрал, спас, откормил и даже матери ее помог – устроил швеей в хороший дом. Магда так и осталась у своего спасителя, родила ему сына, была верной женой, и жили они неплохо, и… если бы. Если бы.
– Почему же ты ничего не сделала? – спросил тихо Патрик, выслушав ее историю.
– Что именно? – усмехнулась Магда.
– Почему не пошла в столичный суд? Почему не пожаловалась в королевский совет?
– Милый мой принц, – все с той же горькой усмешкой ответила Магда, – как ты думаешь, кому поверят больше – герцогу, благородному господину, или деревенской простушке? Ты знаешь, как судят сильные? Прав не тот, кто прав, а тот, у кого больше прав. А ты знаешь, что можно доказать даже то, чего не было, лишь бы…
– Хватит, – тяжело сказал Патрик, темнея лицом. – Когда… – он не договорил, но Магда поняла. Ласково потерлась носом о его щеку и попросила:
– Обними меня…
Ночь кончалась, вот-вот должен был пробить колокол, а их вновь влекло друг к другу. Тяжело дыша, Патрик снова и снова спрашивал себя – как же так вышло, что он не знал ничего этого? Как он мог прожить двадцать лет и не знать, как можно боготворить женщину, которая минуту назад довела тебя до бешенства дразнящими ласками, а потом метнула в пучину такого наслаждения, что и представить нельзя, что оно есть на свете.
Они разомкнули объятия. Патрик обессилено откинулся на подушку.
– При-и-и-инц, – простонала блаженно Магда, – какой же ты… откуда берутся такие красивые мальчики? Твоя мать, верно, пила молоко из роз, когда носила тебя…
Патрик погладил ее по мокрой от пота шее, скользнул и задержался пальцами на смуглой, высокой груди.
– Скажи, Магда, – тихо спросил он, – а у тебя здесь, кроме мужа… много было?
Магда не удивилась.
– Было. Не скажу, что много, но и… не мало.
– А зачем? – тяжело спросил Патрик.
Магда приподнялась на локте и посмотрела на него.
– Ревнуешь?
Патрик пожал плечами.
– Не знаю… просто пытаюсь понять. Вас понять. – Перед глазами его, как живая, встала Эвелина. Где она теперь? С кем она теперь?
– Нас – это кого? – поинтересовалась Магда насмешливо.
– Женщин.
Магда помолчала. А потом заговорила – жестко, презрительно и вроде бы даже с какой-то беспечной веселостью, так не вязавшейся с бешеной нежностью минуту назад:
– Как ты думаешь, милый принц, чем может женщина добиться, чтобы ее мужа… ну, к примеру, не водили на общие работы, потому что он слаб здоровьем и через месяц такой жизни помрет? А? Или, к примеру, чем можно заплатить за лишний кусок хлеба? А когда у тебя рождается ребенок, мертвый ребенок, твой ребенок, и ты хочешь, чтобы его не выкинули в отвал, а похоронили, как положено? Да чтобы еще разрешили приходить на его могилу, потому что она за пределами лагеря? Мой сын – умер, умер еще не родившись. Оттого, что меня пнул в живот пьяный охранник – и смотрел, как я мучаюсь, ползая по земле, и гоготал – ему весело было. А когда муж бросился мне на помощь, его подвесили к столбу – голого, в октябре. И это было нормально. А когда любимый человек помирает от лихорадки, а у тебя нет лекарств? Как ты думаешь, чем за это платят – здесь? Ты думаешь, все так просто? Что ж, думай. Ты, видно, привык – по-правильному жить, на белых простынях спать. А мы здесь живем не так, и не один год живем, принц, не два и не три – я здесь десять лет, и чтобы не сдохнуть за эти десять лет, чтобы выжить, я должна была, понимаешь?
Магда говорила сначала спокойно, но потом по щекам ее потекли слезы, губы затряслись так, что слышно было клацанье зубов, а пальцы стали ледяными. Потом она всхлипнула, вырвала руки из рук Патрика, который ошарашено смотрел на нее, вскочила, утерла слезы нижней юбкой и отвернулась к окну.
– Магда… милая… прости, – прошептал Патрик, вскакивая и обнимая ее за плечи. – Прости меня… Я и подумать не мог…
– Ладно, все, – сказала женщина, отворачиваясь. – Извини. Разнюнилась, как девчонка… это после того, как Марек… – она снова всхлипнула. – После того, как мальчик мой умер. Нет худа без добра – после этого не тяжелею вовсе, как заклинило, можно не опасаться. Тогда – по молодости, по глупости… здесь нельзя рождать жизнь, потому что ее убьют. Если не в чреве убьют, то сразу после, здесь мы никому не нужны, даже Богу. – Она накрепко вытерла лицо. – Если бы не господин Штаббс…
– Штаббс? – удивился Патрик.
– Он… А ты что думал? – Магда устало села на топчан. – Если бы не он, я бы… руки на себя наложила после смерти мужа. С тех пор, как он стал комендантом, здесь хоть как-то можно жить.
Патрик недоверчиво молчал, и Магда почувствовала это недоверие.
– Это вы, милый принц, небо в цветочек не видели. Знал бы, что здесь творилось при прежнем коменданте, господине Вагиче. Вот уж где ужас-то был… – Она помолчала. – Теперь тут жить можно. А раньше… Вши, вонь, грязь. На баню намеков не было, мылись раз в год перед приездом очередной комиссии. Норма непосильная, а за невыполнение – или плети, или голодный паек. А кормили и так-то объедками. Люди мерли, как мухи. Лекарей не было совсем… я помогала, кому могла, но тишком, тайком, да и не было у меня ничего, даже воды чистой не было. Джар вот еще помогал… тайком, ему-то вовсе нельзя. Господин Штаббс разрешает выходить в лес, хоть что-то могу сейчас, я же травы знаю. Забивали ежедневно по десятку человек – вот просто так, ни за что. Был тут один… начальник караула, – Магда поежилась. – Зверь. Ради забавы выгонят кого помоложе в лес да и устроят охоту, с собаками. Или – тоже забавы ради – подвесят к столбу и костер разожгут под пятками. И так каждый день. Или женщин насиловал – ему самый смак был в том, чтобы на виду у всех... на плац выведет, разложит… да требовал, чтоб как-нибудь особенно ему... ублажали его.