Текст книги "Опекун для юной девы (СИ)"
Автор книги: Алина Борисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
– Да, конечно, если она работает, – Аня с некоторым сомнением оглядела данное «чудо техники». Вспомнился светловолосый парень из их группы, верящий, что тут «механизмов таких примитивных не найдется». А тут вон – и допотопные в ходу.
– Работает – это просто нагревается до высокой температуры? Тогда да, мы проверили. Только я не понял, как простым нагреванием можно либо жарить, либо варить, либо… – задумался, но вспомнить не смог, глянул в раскрытую на столе книгу, – тушить.
– Я потом тебе покажу. На практике, ладно? Если тебе интересно.
– Мне интересно, Анют. Мне, видишь ли, крайне интересно, чтоб ты хорошо и полноценно питалась. Здесь это важно, ребенок, здесь от этого здоровье твое зависит.
– Оно везде от этого зависит, вот только не надо доходить до фанатизма.
– «Везде» и «у всех» на тебя больше не распространяется, ребенок. Ты, к сожалению, в группе риска, и потому просто не можешь себе позволить халатность в этом вопросе.
– Почему в группе риска?
– По многим факторам, – углубляться в тему не хотелось. – Другой климат, другой бактериологический фон, другой энергетический… Да, кстати, купил тебе витамины, – он дернул на себя средний ящик стола, достал оттуда две коробочки с лекарствами. Взглянув на этикетки, одну, чуть замявшись, все же убрал обратно, другую протянул ей. – После еды, согласно инструкции.
– Аршез, а ты не слишком серьезно к вопросу подходишь? – витамины она взяла, куда деваться. Покрутила в руках, раздумывая, где именно она их похоронит…
– Надеюсь, что достаточно серьезно. И я надеюсь так же, что ты уже достаточно взрослая, чтоб витамины действительно принимать, а не выплевывать втихаря в унитаз.
– Ну зачем же втихаря? – от того, что он угадал ее мысли, она неожиданно разозлилась. – Могу и громко вернуть дарителю! – коробочку хотелось швырнуть, но она просто положила ее прямо на его раскрытую книгу. – Выражение «удушающая забота» слышать не доводилось?! – почувствовала, что сейчас сорвется на бессмысленный крик. Попыталась успокоиться. Объяснить. – Я сама могу разобраться со своим питанием. Я сама могу постирать свои вещи. Я понимаю… я пытаюсь себя убеждать, что ты, наверное, как лучше хочешь. Но есть же какие-то границы. Какие-то вещи, которые я должна делать сама, потому что если ты их делаешь за меня, ты словно демонстрируешь мне, что я не состоятельна, что я не справилась, не смогла, не успела…
– Аня, что за глупости, какая состоятельность, в чем? Ты у меня в гостях, ты младше, слабее, беспомощнее – это объективный факт, чем моя забота оскорбляет? Зачем ты выворачиваешь все с ног на голову? – он ее не понял. Просто не понял. В психологии человеческих детей у него не то, что пробелы, полное отсутствие информации. Надо будет почитать. Потом. Сейчас как-то договориться. Проще было бы приказать, она б даже не ощутила, но… Она и так под воздействием, добавлять еще и ментальные атаки – гарантированно губить то самое здоровье, о котором он так печется. – Ань, давай так: я постараюсь не вмешиваться. Максимально, насколько возможно. Во все, в чем ты достаточно компетентна, чтоб делать самостоятельно. Но. Постарайся, пожалуйста, понять. Здесь другая страна. Другие законы. Немного другая реальность. И эту реальность я знаю досконально, ты – не знаешь совсем. Поэтому если я говорю, что надо сделать так-то и так-то – ты делаешь, а не считаешь это вспышкой моей природной вредности.
Он вновь поднял с книги коробочку с витаминами и вложил ей в ладошку:
– Пожалуйста, Ань. Я не шутил про группу риска.
Она кивнула, соглашаясь на его таблетки. Лишь уточнила:
– Вторая пачка тоже меня дожидается?
– Да, – отпираться не стал. – Это тоже профилактическое… Но с тем лекарством мы подождем. Пока. Надеюсь.
– Аршез… Как-то мне уже у вас не нравится… С таким-то количеством необходимых профилактических средств.
– Не бери в голову, ребенок. Все решаемо. Давай, заканчивай завтрак и садись писать список вещей, чтоб бессмысленно по магазинам не шататься. Что нам надо купить уже сегодня? И из одежды, и из еды, и из предметов быта. Только не все подряд, а то на что-то важное у нас просто денег не хватит.
Для написания списка он уступил ей свой стол. Выдал ручку и лист бумаги. Ручка на этот раз была самая обычная, пальцы от нее не болели. Перьевая, правда, но ведь и в Анином мире такие еще встречались. Особым спросом, правда, не пользовались, но ведь были.
Пока она сидела, раздумывая, что ей понадобится в первую очередь, зазвонил телефон. Несколько резко, впрочем, и сам аппарат, примостившийся на краю стола, был немного громоздким. У них дома телефон был куда изящней.
– Да? – поднял трубку Аршез. – Взаимно… Может быть… Едва ли, я несколько занят… Нет, не зову… Угадал, не планирую… Значит, ты думал обо мне лучше, чем я заслуживаю. Всего хорошего.
Трубка падает на рычаг, Аршез с улыбкой оборачивается к деве:
– Ты пиши, что задумалась? – склоняется над ее записями, вчитывается в аккуратно выведенные буквы – знакомые и незнакомые. – Не обязательно платье, это может быть юбка и блузка, или даже футболка. Брюки тоже возможны, просто длинные. По магазинам в них ходить даже удобней, наверно, будет.
Она кивает, чуть разочарованная, что звонок он никак не прокомментировал. Но, в конце концов, кто она ему, чтоб он отчитывался перед ней во всех своих словах и поступках? Пока они вместе составляют список, телефон звонит еще дважды. И ответы Аршеза, как, видимо, и вопросы звонящих, не слишком разнятся.
– Как все же много у меня друзей, – саркастически хмыкает Аршез, кладя в очередной раз трубку. – Никогда бы не догадался.
– Да ладно тебе, всего лишь третий.
– Это третий соня, который, как и ты, полдня в постели потерял. Основная масса «лучших друзей» с утра мне телефон обрывала.
– И чего они хотят? – все же не удержалась Аня.
– Тебя они хотят… посмотреть поближе, – поспешил добавить, видя, как она напряглась от его неосторожных слов. – Все же человек из-за гор – это редкость невероятная. Там почти никто из нас не был, любопытно…
– То есть, кто-то из вас в нашем мире все же бывает?
– Разведка, агентура… – он равнодушно пожал плечами. – Врагов не стоит недооценивать, даже если пока они слабее.
– Так мы для вас враги?
– Потенциально – да. Не конкретные люди, но государственные образования в целом.
– Но почему?
– Я ведь уже объяснял: потому что мы – не люди.
– Но ведь здесь вы живете вместе с людьми.
– Здесь созданы уникальные условия. Со всем миром так не получится.
– Но…
– Не отвлекайся, Анют, ладно? Уже и так много времени.
Она послушно возвращается к списку. Но тут же вновь поднимает голову:
– А почему ты не хочешь меня ни с кем из друзей знакомить?
– Потому что я эгоист. Мама в детстве делиться не научила.
– Правда? – она смотрит на него с огромным сомнением. Это он эгоист? Отдал комнату незнакомой девочке, теперь вот ремонт для нее устроил.
– Мне так сказали. Раз пять за это утро. Выходит, правда… Кстати, мне принесли фотографии, посмотришь? – он решительно меняет тему, доставая из ящика стола объемный белый конверт.
Конечно, она смотрит, мгновенно забывая и о его друзьях, и о его отказах.
– Я здесь такая бледная… Я действительно была вчера такой страшной и перепуганной?
– Ну и не правда, – не соглашается он. – Здесь ты уже чуть порозовела и даже улыбаешься. А когда только прилетела – помнишь? – в обморок падала от ужаса.
– Это я от усталости, – спорит она. – И от перелета на этой жуткой штуке.
– Жуткой? – удивляется он. – А я хотел тебя на такой покатать…
– Н-нет, не надо, пожалуйста. Мне и так всю ночь в кошмарах снилось, как мы на ней летим – то падаем, то взвиваемся…
– Хорошо, уговорила, не буду. Только человеческой машины у меня нет, придется пешком.
– Лучше пешком. Ты мне отдашь фотографии?
– У тебя есть зеркало.
– А ты и без зеркала меня видишь. Отдай, зачем они тебе? Я на них страшная.
– Ты на них очень красивая, Анечка, – качает он головой. И склоняется над ее плечом. Просто, чтобы лучше разглядеть снимки, конечно, а вовсе не для того, чтобы вдохнуть еще раз аромат ее мягких волос. – Просто не парадная, не лакированная. Живая. Настоящая, естественная. И я их тебе не отдам. Они лежат вот здесь, в ящике. Можешь любоваться, сколько хочешь. Но забирать даже не думай.
– Зачем тебе, Ар?
Он нервно сглатывает на это немыслимо короткое имя, произнесенное почти что шепотом. И отвечает несколько сдавленно:
– Хочу помнить…
И тут же выпрямляется, заставив себя переключиться:
– Ладно, заканчивай с этим списком, а то мы так никуда не успеем. Разберемся на месте.
* * *
Потом они ходили по магазинам. Долго. И, наверное, даже нудно, если бы не с ним. Вопреки расхожему мнению, что «девочки обожают ходить по магазинам», Аня терпеть этого не могла. Но он держал ее за руку, и это было так… трогательно, тепло, волнительно. Его пальцы переплетались с ее, ее ладошка тонула в его ладони. А она чувствовала себя его. Его девочкой, окруженной его заботой, его вниманием. А еще… сегодня, почему-то, никто не пялился, если и бросали взгляды, то так, вскользь, да и те не слишком почтительные.
Как оказалось – все дело в его малиновой пряди. И майке с рисунком на грани приличия. И черных очках, за которыми он спрятал свои глаза.
– Они не чувствуют меня, – пояснил ей, хитро улыбаясь, Аршез. – Всей этой волны силы, что окутывает любого представителя моей расы. И потому считают человеком. Мальчишкой, обожающим Великих. Что невероятно удобно, если хочешь избежать излишне пристального внимания.
– Но я тебя чувствую по-прежнему.
– Так я ж держу тебя, маленькая. И ауры наши сплетены. Ты всегда меня будешь чувствовать, посреди любой толы и любого маскарада. Как и я тебя.
И они покупали вещи, как самые обычные… ну, студенты, наверное. Приехали в большой город, поступили в институт, теперь обустраиваются. И спорят по поводу необходимого количества кастрюль, тарелок и вилок.
Впрочем, начали они не с кастрюль. Начали с мебели для кухни. Кухня ведь для нее, вот и выбирать – ей.
– Но… я же не знаю размеров, – растерялась она, немного опасливо разглядывая представленные в магазине образцы. Таких крупных и ответственных покупок ей делать еще не доводилось.
– Размеры знаю я, ты, главное, выбери, что именно тебе нравится.
– Ну… – она в задумчивости прошлась по залу, – … из того, что здесь есть, вот эта, наверное, самая симпатичная… Только вся она к нам не поместится, часть шкафчиков надо будет исключить…
– Думай, какие тебе важнее, а я пойду поищу продавца… Быть Великим, все же, порой удобнее, продавцы сами тебя находят…
– Погоди, зачем продавца? – встрепенулась она, отвлекаясь от разглядывания мебели.
– Чтобы продал, – он взглянул на нее с легкой улыбкой. – Да ты не переживай, он нам сейчас все подскажет – и с размерами, и с комплектацией.
– Но… ты же даже не взглянул. И потом – эта кухня в этом магазине самая лучшая, а может в соседнем есть интереснее что. Или та же, но дешевле, – Ане хотелось быть взрослой и рассудительной. И подойти к такой серьезной покупке ответственно. Как мама. А мама всегда обходила все магазины города, сравнивая товар и цены, даже чтоб тумбочку в прихожую купить, а тут – целая кухня!
– Анют… – он вздохнул, не разделяя ее энтузиазма. – Кроме кухонной мебели нам надо купить: холодильник, плиту, новую раковину, смеситель, сифон (там все сгнило давно), обои, линолеум, люстру, затем посуду для приготовления и хранения пищи, собственно, сами продукты… я ничего не забыл?
– Еще карниз и занавески на окно, – поддакнула она с самым серьезным видом. Собственно, его мысль она уже поняла. Но основательность, с которой он подходил к вопросу… как и стремительность, с которой он возникающие вопросы пытался решать, они восхищали и веселили одновременно. Причем веселость – она, скорее, от радости возникала. Что вот так все просто.
– Ну, видишь – еще и занавески, я не подумал. И это только на кухню. А еще твои личные вещи… – он ее веселости не разделил, продолжил объяснять серьезно. – Поэтому правило такое: приходим в магазин, и если там совсем не из чего выбрать – мы идем, конечно, в следующий. Но если там есть что-то, хоть отдаленно похожее на то, что нам надо – мы покупаем, и не тратим время на бессмысленные телодвижения. Вечно жить в состоянии ремонта не хочется.
Жить в состоянии ожидания ему не хотелось тоже. И потому, закончив обсуждать с продавцом все детали заказа, он достал из кармана некий документ и, аккуратно расправив, положил перед работником магазина. И «доставка через две недели» почти мгновенно сменилась на «доставку через два дня».
– И что это было? – полюбопытствовала Аня, едва они вышли на улицу.
– Моя высказанная в письменном виде просьба по возможности чуть ускорить процесс, – улыбнулся он. – Раз уж я поленился выглядеть как Великий, приходится запасаться письмами от самого себя.
А потом они покупали, покупали, покупали. И, в отличие от мебели и бытовой техники, продукты, кастрюли, да и обои, им выдавали сразу, и потому приходилось по нескольку раз возвращаться домой, чтоб сгружать покупки.
А потом он кормил ее обедом в каком-то простеньком кафе, и все смотрел, когда она ела, и чуть улыбался. А ее обжигал его взгляд, и она смущалась, но, в то же время, ей не хотелось, чтоб он отворачивался. Хотелось, чтоб смотрел. Вот так – спокойно, чуть улыбаясь…
А он любовался. Это оказалось так странно – иметь свою девочку. Только свою, полностью, единолично. Она была живая и настоящая, со своими мыслями, чувствами, эмоциями. Со своими знаниями и представлениями о мире. Маленькая вселенная, затянутая в его орбиту. Еще не осознавшая его царем и богом всех своих помыслов, еще не променявшая все сокровища своей души на неутолимую жажду. Если и симпатизирующая ему, то лишь за то, что он сделал, а вовсе не за то, кем он был. Да и не знающая, в сущности, кто он…
«Надо бы объяснить» – в сотый раз за сегодняшний день думал он. – «Надо бы как-то осторожно ей это объяснить». Это та реальность, с которой она неизбежно столкнется, она здесь буквально разлита в воздухе. В названиях улиц и памятных мест, в книгах и фильмах, в будничных разговорах людей… Но стоило ему только представить, как стирается с ее лица улыбка, как развеивается прахом та, пусть не твердая еще, но все же уверенность в настоящем и будущем, которую ему удалось подарить ей за неполные эти сутки… И он вновь малодушно решал: потом. Ей надо привыкнуть, освоиться, научиться ему доверять…
И он вновь говорил лишь о том, что надо еще купить и сделать. И пытался соотнести мысленно запах того, что она ела, с ее собственным запахом, ауру мертвенной ее пищи с ее аурой – живой и сияюще-многоцветной. И все пытался решить заданную самому себе логическую задачу: можно ли из тех ощущений, что вызывала в нем человеческая пища, вычленить какой-то базовый комплекс, идеально сочетающийся с его девой, знание которого позволит ему безошибочно определять, что из еды ей понравится, а что нет.
Данных для анализа было критически мало, но сложность поставленной задачи позволяла отвлечься от других, куда более навязчивых и совершенно излишних сейчас, ощущений.
А потом он покупал ей одежду. И это оказалось кошмаром, потому что ей не хватало уверенности, ей требовался его совет, его критический взгляд, в конце концов, она просто не разбиралась, что у них считается нейтральным, а что – вызывающим. И самым ужасным было даже не то, что он вынужден был лицезреть ее в каждой новой одежке – будь то очередное платье, блузка или штанишки. Хуже всего, что он чувствовал – ей это нравится. Чувствовал, как чуть замирает ее сердечко, прежде чем она отчаянно дернет шторку, дабы предстать перед ним в очередном наряде, как под его взглядом быстрее бежит кровь по ее венам, как ее словно опаляет его мучительно сдерживаемым жаром… И, ощущая столь явственно ее отклик, он все сильнее терял связь с реальностью, с трудом преодолевая зубную боль и охотничьи инстинкты. Он уже почти ощущал себя ворвавшимся в ту кабинку, развернувшим ее лицом к стене, чтоб не видеть глаз… Нет, одежду срывать бы не стал, обнаженные люди теряли в его глазах часть своей человечности, а значит, и привлекательности, просто задрал бы… И с неким отрешенным удивлением понимал, что все еще просто стоит и смотрит…
Купили, в итоге, куда больше, чем изначально планировали и, лишь выйдя на свежий воздух, вспомнили, что нужна еще теплая кофта и куртка на случай непогоды.
В магазин белья он не стал даже заходить, вручив ей кошелек и оставшись ждать на улице. И она вздохнула с не меньшим облегчением, чем он, потому что мерить одежду под его взглядом, прожигающим даже сквозь черные очки, было столь волнительно, словно она не одевалась для него, а раздевалась. И это сейчас вспоминать об этом было мучительно стыдно, а тогда ей хотелось вновь и вновь ощущать волны его темного удовольствия, словно омывающие все ее естество, и тщательно маскируемые им самым нейтральным на свете выражением лица и вежливой полуулыбкой.
На белье бы она рядом с ним и взглянуть не решилась, не то, что примерить. А так хоть рассмотрела внимательно. Каких-то принципиальных отличий от привычного ей не нашла, корсеты и прочие комбинации под их длиннющие платья не предполагались. Вот разве что трусики были чуть более закрытые, а уж стринги в коллекции и вовсе не значились. Ну да под такими юбками безразмерными не все ли равно?
«А если снимать?..» – прокралась в сознание предательская мыслишка, и воображение тут же нарисовало в красках, как она медленно спускает с плеч платье, а он стоит и смотрит… просто смотрит, и глаза скрыты за темными очками, и улыбка такая… вежливая, а воздух плавится…
Она решительно тряхнула головой, отгоняя прочь порочные виденья, и, схватив несколько бюстгальтеров, отправилась мерить, потому как размеры здесь были вообще за гранью какой-то логики, все приходилось исключительно на глаз подбирать.
С обувью было проще. Аршез, слава богу, не рвался изображать принца, отыскавшего Золушку, и все больше смотрел в окно, пока она спокойно выбирала и мерила туфли и босоножки. Покупка всяких бытовых мелочей, вроде средства для мытья посуды, и вовсе
вернула им обоим состояние мирного дружеского сотрудничества. Аня вновь думала лишь об обустройстве своего нового дома, Аршез с самым серьезным и деловым видом подсказывал, что еще значится в их бесконечном списке самых необходимых покупок.
Разрушилось все внезапно, когда она стояла перед полкой со средствами личной гигиены, и понимала, что надо себе что-то взять, а он… даже если сейчас и отвернется, все равно будет потом за это платить… А он не только не отвернулся, но еще и невозмутимо уронил ей в корзинку пачку тампонов.
– Аршшшез! – покраснев до корней волос, едва ли не зашипела она. – Мы договаривались, что ты не вмешиваешься!..
– Там была одна оговорка, – осторожно начал он.
– У тебя вообще нет представления о личных границах?! – он возмутил ее настолько, что было уже не стыдно. – Ты уже и внутрь меня мысленно залез, да?!
– Я подожду у кассы, – он малодушно сбежал, предпочтя не развивать тему.
Она раздраженно кинула в корзину упаковку прокладок. Не из вредности, не назло, просто тампоны она не любила. Ей было с ними некомфортно, неприятно, и вставлялись они… по-дурацки. Ту пачку, что он сунул в корзинку, хотела было выкинуть, да передумала: его деньги, хочет – пусть тратит. И вставляет потом себе сам… вот куда захочет! А к ней… И ведь только начнешь о человеке хорошо думать, поражаясь его предупредительности и деликатности… Ладно, пусть о не-человеке, но как он мог?!..
Он молча оплатил покупки, она так же молча засунула все в сумку. Домой шли тоже в полном молчании. Он в очередной раз пытался настроить себя на то, что дома надо сесть и спокойно все девочке объяснить. Что его вмешательство в ее интимную сферу – это отнюдь не блажь и не «нарушение ее личных границ» (ну что за бред, ну какие могут быть границы между ним и его ребенком???), а забота о ее, в первую очередь, благополучии. Он же не каменный, он же все равно сорвется. Ей же лучше, чтоб это случилось позднее… Ей же лучше хоть как-то быть к этому готовой, иметь хоть какое-то представление о том, что собственно, неминуемо произойдет… Неминуемо… Он ненавидел это слово, но был реалистом. Ему уже сейчас сносит голову от… он бы сам не мог сказать, от чего. Ее запаха? Ее запретной юности? Ее инаковости? Или от осознания того, что она целиком в его власти, полностью, безгранично? Он не знал, но ощущать ее рядом порой становилось совершенно невыносимо, а ее запах в его квартире будет только накапливаться, ее симпатии к нему расти…
Вот пусть и растут, в очередной раз сдался он. А когда она будет желать его так, что весь мир уже станет неважен, ее не испугают и его откровения. Пока же к знанию о том, чем платят люди за любовь к ему подобным, она совершенно не готова. Ее отчаянный взгляд загнанной зверюшки все еще преследовал его.
– Прости меня, Ань, – прошептал Аршез, едва ли имея в виду происшествие в магазине. Она лишь фыркнула, все еще оскорбленная его выходкой, сгорающая от стыда от одной только мысли, что он о таком думал. Он бы обнял ее, чтобы хоть собственным теплом облегчить ее терзания, но в руках был десяток сумок, разной степени тяжести и объемности, и даже у Ани были сумки, пусть легкие, но взять еще и их он просто не мог, и хотелось скорее все это донести… Так и шли до дома, разделенные сумками, взглядами, мыслями.
А у подъезда сидела с подружками тетя Люся, и появление «Тёмочки», не тащившего сумки с покупками разве что в зубах, без внимания она, конечно, не оставила.
– Артемка, – окликнула она скорее удивленно. – Ты так решительно начинаешь новую жизнь… Предложение-то своей девочке еще не сделал?
– Не успел, – выдохнул он сквозь сжатые зубы, чувствуя, как вновь смущается его Анюта. – Что-нибудь еще, теть Люсь, а то сумки тяжелые?..
– Ну хоть познакомил бы нас, – не унималась женщина. И ее великовозрастные подружки буравили их глазами, не скрывая любопытства.
– Это Аня, теть Люсь, я тебе утром о ней рассказывал, – но все же повторил – и для Ани, и для Люсиных подружек, – дочь лучшей подруги моей матери. Переехала в Чернометск, жить – пока – будет у меня. На этом все, – он подчеркнуто развернулся к девочке, – Анюта, знакомься: наша соседка тетя Люся, моя давняя знакомая. Утром она была так любезна, что угостила нас блинами…
– Здрасте, спасибо, – несколько смущенно бормочет девочка, весьма обескураженная и новым вариантом имени своего спутника, и собственной биографией.
– А так же светлейшая Екатерина и светлейшая Антонина, – представил он Ане и Люсиных товарок. С ними лично знакомства он не водил, но имена, разумеется, слышал.
– Да можно просто тетя Тоня, – тут же встряла в разговор последняя. – Какая девочка-то молоденькая! И как же тебя мама одну-то отпустила? Да в большой город, да к такому кавалеру?
– Мы пойдем, – заторопился он, чувствуя, как у Ани кровь отливает от лица, и с языка вот-вот сорвется нечто колкое, злобное, отчаянное…
– Он же всех девок в округе перепортил, ни одной юбки не пропустил, – не унималась старая жаба.
Вспыхнув до корней волос, Аня стремительно скрывается в подъезде. А он вскидывает голову и кривит губы в презрительной усмешке:
– И чем же я их так испортил? – бросает с вымораживающей надменностью, едва ли свойственной «милому Тёмочке». – На мой вкус – так только краше стали. И, кстати, когда они мыли здесь кому-то полы, то были, помнится «замечательными девочками», девками их тут не величали. Недолго продлилась благодарность.
– Но, Тёмочка, я же… – всплеснула руками тетя Люся.
– Аррр-тём! – вышло утробным рыком. Едва не сбился на «Аршезаридор и на вы». – Вам, светлейшая Людмила, спасибо отдельное. Инспирированная вами сцена была удивительно к месту.
Ушел, в бессильной злобе хлопнув подъездной дверью. Ани внизу уже не было, уехала на удачно подвернувшемся лифте.
И ждала его теперь возле запертой квартиры. Потому что – куда ей еще? Кому она нужна в этом мире, где ее ждут? Это только в сказках, попав в чужой мир, молоденькая девушка непременно встречает бездетную старушку, которая успевает лишь удочерить да скоропостижно скончаться, оставив наследство. А в реальности можно рассчитывать только на место шлюхи и содержанки, и ей еще повезло, что достался молодой и симпатичный Аршез, а не место в борделе – единственная работа, на которую принимают без документов. Надо радоваться такой удаче…
Она понимала, что накручивает себя, и что все, наверное, не так уж плохо. И Аршез обещал… И работу он ей найти поможет, и все деньги она ему вернет… Вот только старухи у подъезда все равно будут считать ее малолетней шлюхой и содержанкой…
Приехал лифт. Аршез вышел мрачный и напряженный. Молча открыл ей дверь, пропустил вперед. Она тут же сбежала к себе в комнату, а он пошел инспектировать ремонт.
Надежды на то, что столь маленькую комнатку смогут привести в порядок за один день, не оправдались. Нанятые им рабочие что-то пытались ему рассказывать про сложности выравнивания пола после снятия старой сантехники, а он чувствовал только запах их пота и приходил в ужас от перспективы терпеть их в своем доме еще один день. Рассчитал и выгнал, сорвав на невинных, наверное, людях свое раздражение от сложившейся ситуации.
Распахнул настежь окно, немного постоял возле, пытаясь взять себя в руки.
И тут вновь затрезвонил телефон.
– Да?.. Нет… Нет, нету, всё, кончилась!.. А мне понравилась!.. Передумал! – трубку на рычаг едва ли не швырнул. Сдурели они, что ль, всем скопом?! Да с какой радости он станет делиться?! Да как только в голову пришло, что он вообще их близко подпустит к своему ребенку?!
Тяжело опустился на стул, снял очки, протер уставшие глаза. Подумал, что за сегодняшний день он умудрился поругаться со всеми. Вот вообще со всеми, с каждым, кто встретился. И это он всегда себя спокойным считал… Где то спокойствие?..
Ладно, все – и дракос с ними, но за девочку-то он отвечает. Ей плохо из-за него, а ведь он обещал заботиться. Встал и решительно направился в комнату к своему ребенку. Надо договариваться. Утешать. Объяснять. Хоть что-то.
* * *
Она лежала под одеялом. С головой. Недвусмысленно демонстрируя свое полное нежелание общаться.
– Давай попробуем поговорить, Анют, – он ненадолго замер в проеме двери, давая ей время осознать свое появление.
– Стучать… видимо, не учили, – ее раздражение оборачивает ее коконом поверх одеяла.
– Это наш общий дом, Анют. Общее жизненное пространство. Одно на двоих. И, в общем, не слишком большое. Довольно глупо делить его на сегменты и начать вести себя, будто мы друг у друга в гостях, – он постарался сохранить спокойствие. – К тому же, ты чувствуешь мое приближение. Как и я твое.
Молчит. Не дождавшись ответа, он проходит и присаживается на край кровати. Даже не рядом с ней, на другой стороне. Но она тут же взвивается.
– То есть, твои слова о том, что это моя комната – это только слова, да? Вон там, за тремя дверями, есть твоя, и она – только твоя, туда и близко не подходить. А все остальное у нас общее? – она сидит посреди кровати, нервно сжимая сбившееся одеяло. Полностью одетая, но все равно ощущающая себя раскрытой и уязвимой перед ним. – Включая и предметы моей личной гигиены? Которые ты мне, наверное, и вставлять сам будешь? Я ведь такая маленькая и слабая, а ты большой и опытный, у тебя явно лучше получится!..
– Анют, попробуй меня послушать…
– Я слушала тебя уже. Вчера слушала, сегодня… Сегодня особенно заслушалась. Мама меня к тебе послала! Господи, да ты хоть врать бы где-нибудь учился! Ну кто в здравом уме поверит в подобное, ну скажи мне? Какая мать своими руками навлечет позор на своего ребенка, на свою семью? Отправит свою несовершеннолетнюю дочь пожить у одинокого мужика?
– На взгляд соседей я довольно молод. Скорее юноша, чем мужчина. Поэтому разница в возрасте между нами воспринимается, как минимальная, – он не очень понял, что, собственно, не так?
– Да при чем здесь разница в возрасте??? Твои намерения воспринимаются ими как вполне очевидные! Как и моя порочная сущность. Я для них шлюха, шлюха, понимаешь?!
– Честно говоря, нет. Прежде всего, я категорически не понимаю и не принимаю употребление тобою грязных нецензурных ругательств. Аня, тебе шестнадцать лет, ты неопытная юная дева, откуда эта грязь в твоей голове? Ты хоть значение этого пещерного вульгаризма знаешь?
– А с чего мне его не знать? Я свои шестнадцать лет в реальном мире прожила, не в монастыре, не в сказке. И я прекрасно знаю, как относятся к тем, кто, не закончив школу – да даже и закончив – переезжает в большой город и поселяется у мужика посостоятельней. И какими словами их называют, и какие услуги они оказывают своим «покровителям» за «покровительства», – она поплотнее запахнулась в сползающее с плеч одеяло. – А у вас… я не поняла с твоей расой, но люди у вас такие же. А в глазах своих соседей ты предпочитаешь выглядеть человеком. Вот и судить меня все будут по человеческим понятиям. То есть как… – она в отчаянье закрывает лицо руками. – А ты еще и маму мою приплел…
– Ну, давай попробуем начать с соседей, – воспользовавшись тем, что она выдохлась, пытается объяснить ситуацию Аршез. – Ты поняла совершенно верно, в глазах всех жителей этого дома я – человек. Артем. Самый обычный молодой парень, разгильдяй в крикливых нарядах и с неустроенной семейной жизнью. Та же Люся уже лет пять советует мне жениться и остепениться. Впрочем, она крайне редко бывает столь навязчива с этими советами, как сегодня. Видимо, количество наших покупок оказалось для нее критическим, – чуть качает головой. И чего он так взъелся на нее там, у подъезда? Надо будет зайти, извиниться. – Впрочем, быть для них человеком – это даже не моя личная прихоть, это часть нашей политики, – возвращается он к объяснениям. – Как я уже говорил, мы – Великие. Древние, почитаемые как цари или боги. А ни царь и ни бог просто не могут быть соседями рядовых людей по лестничной площадке. Они прилетают из-за Бездны, дабы взглянуть мудрым взглядом, дать добрый отеческий совет, и тут же улететь обратно – в свою прекрасную волшебную страну.
Чуть улыбнулась. Нет, не «всем сердцем», и даже губы не дрогнули, но едва видимой рябью по ауре улыбка мелькнула.
– А Бездна – это что?
– Граница между Страной Людей и нашей. Гигантская трещина в земной коре, прошедшая по руслу одной из Великих рек, – поясняет он и вновь возвращается к насущному. – Но речь сейчас не о ней, Анют. Речь о твоих извращенных представлениях о жизни, которыми ты себя же и мучаешь. Какие еще услуги за покровительство, что ты выдумала? Ты мне абсолютно ничего не должна. Это я взялся тебя опекать, тебе помогать, и именно этим и собираюсь заняться. А для всех соседей на свете – ты просто моя подружка. И видят они самую обычную молодую человеческую пару, которая решила жить вместе. Как это может опозорить какую угодно семью, мать, дочь?
