Текст книги "Опекун для юной девы (СИ)"

Автор книги: Алина Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Да, конечно. Что-нибудь из напитков?

– Анют?

– Ну, наверное, чай. Если можно.

– Конечно, светлейшая дева. Что-то из алкоголя?

– Нет, этого не надо, – привычно отозвался Аршез. И тут же задумался, – хотя… Вы ведь с помощью него расслабляетесь, верно? – обратился он к официанту. – Снимаете стресс?

Тот кивнул.

– Тогда принесите бокал… чего-нибудь легкого, тоже на выбор шеф-повара. Чтоб мне не стыдно было предложить юной деве.

Официант исчез.

– А почему бокал? А вам?

– «Тебе» ты хотела сказать? – она смущенно кивнула. – Я это не пью, малыш. Это человеческий ресторан, и здесь подают только человеческие напитки. Они мне не подходят, как и здешняя еда. Ты же видишь, мне даже меню не принесли.

– Но вы… ты же сказал, что ты голоден.

– Мне ближе к ночи привезут домой. Не переживай. Даже если бы тебя не было, они все равно не прилетели бы раньше.

– А чем именно ты питаешься?

– Ох, Ань, ну ты придумала тоже. Такие вопросы, и перед едой. А вдруг окажется, что дождевыми червями? Ты мне лучше сама расскажи. Фонтаны, как я понял, у вас есть. А рестораны? Похожи на этот?

А дальше он спрашивал, спрашивал, спрашивал. Про ее город, про школу, про семью. Ей принесли еду – одно блюдо за другим, заставили практически весь стол. Принесли бокал белого вина, и он чокнулся с ней своей водой. И все спрашивал, спрашивал.

Она ела, дегустируя принесенные блюда сначала с осторожностью, потом смелее, еда оказалась вполне привычной – ни излишнего перца, ни экзотических продуктов, вроде жареных кузнечиков. И рассказывала. С кем из родных она летела в самолете. С кем из друзей. Аршез испытал явное облегчение, узнав, что совсем одна. На вопрос «почему» ответил абстрактное: «Чтоб нам с тобой за них не волноваться», и спрашивал дальше. Куда летел самолет, зачем ей было туда, как залетел в Сибирию, кто их встретил, да что им сказали…

– Что значит «миграционная служба»? – термин был ему не знаком.

– Ну, те, кто занимаются проблемами переселенцев. Контролируют перемещение людей из страны в страну.

– У наших людей есть только одна страна, тут нечего контролировать.

– Зачем же тогда вам такая служба?

– Да нет у нас такой службы.

– Кто же тогда Ринат?

– Не знаю, никогда не слышал этого имени. А полное его имя ты не помнишь?

– Полное я даже твое не помню.

– Аршезаридор Шеринадиир ир го тэ Андаррэ.

– Вот и у него примерно такое: бесконечный набор звуков в случайной последовательности.

– Спасибо, Анют. Но это было мое имя.

– Прости, пожалуйста, – она смутилась. – Вот напрасно ты заказал мне вино, я теперь не слишком соображаю, что говорю.

– Не страшно. Зато выкать, наконец, перестала.

– Это важно?

– Что?

– Чтобы не выкала. Я все же младше. И знакомы мы очень недавно.

– Ты не просто младше, ребенок. Ты младше настолько, что я не знаю, как нам с этим и жить. И делаю что-то не то, и чувствую как-то не так… – он чуть усмехнулся. Задумчиво и немного печально. – Знаешь, я с людьми, конечно, общался. С самыми разными и довольно много. Я, собственно, сюда для того и переехал. Но никогда я не брал на себя ответственность за чью-то жизнь. А тут… Понимаешь, вся твоя жизнь теперь зависит от меня. Вот какой я смогу ее организовать – такой и будет. Что сумею тебе подарить – то и твое. И это очень сложную гамму чувств рождает, – он не спеша отпил воды из бокала. Эта удивительная природная жидкость, которую люди, почему-то, предпочитали портить вкусовыми добавками, обладала весьма полезными свойствами: дарила спокойствие и ясность мысли. А ему казалось важным ей объяснить. – Понимаешь, я чувствую тебя сейчас… своей. Не просто очень близкой, а буквально частью себя… И каждое твое «вы» при этом – как попытка оттолкнуть. Исторгнуть. Я понимаю, ты чувствуешь иначе, я все время тебя тороплю… Что поделать: ни опыта, ни терпения, – он вновь чуть усмехнулся, глядя в ее огромные глаза. Ошарашил. Ну конечно, его обтекаемое «опекун» ничего ей не сказало, и потому его отношение к ней ей сложно было понять. И от местной человеческой культуры, воспитывавшей безусловное приятие любого из Великих, она тоже была далека.

Он расплатился за ужин и повел свою деву домой. Деву… Слишком громкое слово для его маленького усталого ребенка.

Они неспешно брели по улице, и она думала о том, что дома в это время бывает уже совсем темно, значит, они значительно севернее, но где? На картах Сибирию обозначали большим белым пятном. Terra incognita. Говорят, даже со спутника разглядеть невозможно. Какое-то излучение. Явление, подобное Границе, не дающее получить информацию.

– Аршез, а карты Сибирии существуют?

– Конечно.

– И мне можно будет взглянуть?

– Завтра, ладно? Не уверен, что дома есть, но в любом магазине продаются. Купим.

Она благодарно кивнула. С ним было легко, его отношение действительно заставляло забыть, что они едва знакомы. А уж его слова о том, что он чувствует ее своей… Они оказались важными, очень. Они давали защиту. Уверенность, что завтра он не прогонит, устав возиться. Ведь кто она без него в этом мире? Куда ей идти, кого искать? Даже если «своих», то где?

Вот только почему он считает ее слишком маленькой?

– Аршез, а насколько я тебя младше? Сколько тебе сейчас лет?

– Да мне не много, ребенок. Всего лишь три… дцать, – в последний момент исправился он, сообразив, что его «немного» для нее запредел, которого вообще «не бывает». – Но проблема не в том, сколько мне…

– Тридцать… – для нее даже эта цифра оказалась немыслимо большой. – Я думала, ты моложе. Года двадцать два… ну, в крайнем случае, двадцать четыре…

– Ну, будь я моложе, мы б, возможно, с тобой и не встретились. Знаешь, как мне тебя представили? Позвонил мой начальник из Управления… он курирует развитие тяжелой промышленности, к решению вашей судьбы точно не причастен… и сообщил, что в связи с недавно прошедшим юбилеем, высокое начальство распорядилось прислать мне подарок…

– Это я – подарок?

– Подарочек, – он улыбнулся и притянул к себе, обняв за плечи. Нежно поцеловал в висок. – Не обижайся, это только слова. Идем, – он повел ее дальше, не убирая руки с ее плеча. Она не возражала, а ему приятно. – Просто, понимаешь, на большие юбилеи у нас принято дарить подарки. Причем это подарки не только от родных и друзей, но и от вышестоящих начальников. Всех уровней, порой – до самых высоких. Ты, да и все, кто с тобой летели, ни в коей мере подарком быть не можете, это понятно, – поспешил сгладить он свои слова. – Просто раздав вас «в частные руки» государство бодро скинуло с себя ответственность за вашу дальнейшую судьбу и необходимость вас содержать. Как говорится, ничего личного… Но понимаешь, ребенок, не будь у меня в этом году юбилея, обо мне на этом «празднике жизни» никто бы не вспомнил. Я, по меркам моего народа, действительно крайне молод, положение у меня весьма незначительное. Богатыми и знатными родственниками похвастаться тоже не могу. Не повезло тебе с покровителем, – закончил с улыбкой.

– Неправда, мне повезло, – осмелев – то ли от алкоголя, то ли от того тепла, что дарили его прикосновения – она обвила его рукой за пояс и так и шла с ним в обнимку. Ну и пусть все вокруг на них смотрят. Ей было сейчас хорошо.

Дома он отправил ее спать и ушел к себе, плотно притворив за собой дверь. Подумал, что надо бы поставить замок на выход в коридор возле его спальни. Не все здесь для ее глаз.

Но это потом. Сейчас она спит, и он может, наконец, расслабиться.

Прилетела машина с едой. Он не чувствовал вкуса и все никак не мог насытиться. Словно все еще пил ту воду из ресторана. В очередной раз подумал, что пора уже начать заказывать себе еду первого сорта, он не так уж плохо зарабатывает. В очередной раз одернул себя, что это блажь, деньги нужны семье, да и на девочку сейчас придется потратить. Доходы увеличились немного, а вот расходы в ближайшие дни возрастут. Еда как еда. А он просто излишне устал.

Отправился спать, ведь в прошлую ночь не удалось. Потребовалось срочно лететь домой, а с утра ждали на совещании. Всего лишь люди, да. Но зачем их подводить? Он – их воплощенная мечта, он должен быть идеален.

Глаза уже закрывались. И тут по нервам ударил плачь.

Его ребенок рыдал и не мог остановиться. Он, конечно, пришел. Включил свет, позвал, попытался утешить. Она спала. Она спала, и плакала, и чего-то боялась. Кричала, заливаясь слезами. И не слышала его, и была не в силах проснуться.

– Мама, – стонала она сквозь слезы, метаясь в беспамятстве по огромной постели, – мама, мама, мамочка!.. Я не хочу! Я не хочу, я не хочу, нет!!!

Он обнял, спеленывая в одеяло, как в кокон, затянул к себе на колени, прижал к груди:

– Все хорошо, Анечка, я здесь, с тобой, все хорошо. Ничего страшного больше не случится, все прошло, моя хорошая, все уже прошло…

Она прильнула к нему, затихая. Он осторожно убрал с ее лица спутанные волосы, мокрые от слез и от пота, прижался к виску губами.

– Все хорошо, – шептал он как заклинание. – Все обязательно будет хорошо, я обещаю.

Так и не ушел, остался с ней до утра. Он пытался, но стоило ему ее отпустить, как девочку вновь настигали кошмары. В итоге он сдался, лег рядом, обнимая ее поверх одеяла.

И так и не смог сомкнуть глаз. Она была слишком близко – спящая, беспомощная, доверчиво прижимавшаяся к нему во сне. Ее запах сводил с ума, будоража, дразня, отнимая волю. Нет, сон не пришел, был лишь полубред нереализованного желания, полного образов испепеляющей страсти и безудержного наслаждения.

«Но она же не хочет, – твердил он себе. – Ей это не надо, она не хочет». У его народа это был единственный критерий. Их детям «можно» было всегда, в любом возрасте. Как только желание страсти пробуждалось – оно должно было быть реализовано. Ибо было оно острым, как жажда. Да, собственно, жаждой и было. Жаждой плоти.

У людей с этим было как-то сложнее. Даже у взрослых желания плоти были оплетены паутиной каких-то сложных табу. А уж пробудившееся прежде срока желание подростка и вовсе подавлялось и осуждалось. Связано это было не то с хрупкостью человеческого организма, не то с невозможностью контролировать появление потомства… Он никогда не вникал, человеческие дети жили для него в параллельной вселенной.

Но сейчас… Он наплевал бы на все их глупые и бессмысленные запреты, детей ей от него не рожать, а для секса ее тело вполне созрело… Тело, не разум. И он в сотый раз повторял «она не хочет» – единственный довод, заставлявший его оставаться неподвижным. Ведь детей, чье желание не пробудилось – не трогают.

А рот наполнялся вязкой слюной, и так болезненно ныли зубы…

Он покинул ее на рассвете, забывшуюся, наконец, глубоким сном и так и не узнавшую о его мучениях.

А он долго стоял в потоке воды, пытаясь взбодриться и сообразить, что же ему делать дальше. Наступающий день обещал быть долгим.

День второй

Несколько позже, наряженный в обтягивающую серебристую футболку с карикатурно-нелепым малиново-черным рисунком, с малиновой прядью, подколотой к волосам в районе левого виска и заправленной в хвост, и, конечно, в узких черных очках, он уверенно звонил в одну из квартир седьмого этажа.

– Кто там? – недовольный старушечий голос полон подозрений.

– Гости, – отвечает он беззаботно.

Дверь распахивается.

– Артемка, ты? – грузная пожилая женщина, стоящая на пороге, не скрывает радости. – Ты что не спишь-то в такую рань? Ну заходи, заходи.

Он заходит. В небольшой прихожей витает запах лекарств, но следов запустения нет – все прибрано и опрятно.

– Как сердце, теть Люсь, больше не обижает?

– Да помаленьку, Тёмочка, помаленьку. Чаю тебе налить?

– Не откажусь.

Она удивляется. Впрочем, скорее обрадованно:

– Да? Вот давно бы так. А то все «воды» да «воды». Идем.

На маленькой кухне она готовит ему чай, делясь последними новостями. А он внимательно следит за процессом, почти не вникая в рассказ. Он ведь никогда не интересовался, как люди готовят свой самый популярный напиток. А теперь вот – надо как-то ребенка кормить, а он не умеет…

С соседкой он познакомился несколько лет назад, вскоре после того, как сюда переехал. Познакомился случайно: поленился ждать лифта, пошел пешком. И услышал, как за одной из стен сердце бьется слишком неправильно. Остановился, чуть прикрыл глаза, вчитываясь в детали… И решительно выбил дверь.

Пожилая женщина лежала на полу в прихожей. Была в сознании, вот только сил добраться до телефона и позвать на помощь у нее не было. Он вызвал ей скорую, дождался врача, помог собрать вещи в больницу. Ну а поскольку был он в тот день одет бесшабашным мальчишкой, спрятавшим глазки за модными очками, никому и в голову не пришло именовать его Великим. Так и остался Артемом – что для нее, что для врачей той скорой. Им, впрочем, он еще и родственником больной представился.

Ну а коль уж представился… Он зашел к ней в больницу, узнать как дела. Выяснил, что нужно лекарство. Редкое. Он достал. Затем зашел к ней домой проведать после выписки. Понял, что слишком слаба, чтоб готовить, убирать и ходить по магазинам. Он нашел ей сиделок. Благо жаждущих провести ночь с Великим хватало. Вот Великий и объявил: заслужи. Три дня работы помощницей по хозяйству – и ночь твоя. Да, сиделок получилось многовато, и тетя Люся сокрушалась его непостоянству, но он никому не дарил больше одной ночи. Не хотел – ни привязываться, ни привязывать.

А к соседке вот привязался. Ну да, назовешься племянником… и вдруг окажется, что это не просто слова.

– Сахар тебе положить?.. Арте-ем, о чем думаешь?

Он встрепенулся.

– Прости, теть Люсь, засыпаю. Кого куда положить?

– Сахар. В чай.

– А надо?

– Вот я тебя и спрашиваю, надо ли?.. Тём, ты с девочками своими бесконечными завязывал бы. Не доведут до добра-то. Всю ночь ведь, небось, с красоткой какой кутил опять.

– Кутил. Красотка вот только не в курсе, – он вздохнул. – Теть Люсь, давай проще: ты себе чай как делаешь?

– Да себе-то без сахара, нельзя мне уже, Артемушка, здоровье не то. А ты у нас парень молодой, здоровый… на, держи сахарницу, сам сыпь сколько надо.

Он задумчиво посмотрел на жидкость в чашке, на белый песок в «сахарнице»… Слово «сахар» он слышал, запомнит. А вот чай… как он выглядит хоть до того, как его «приготовили»?

– Теть Люсь, а от чая можно посмотреть упаковку?

– А что упаковка? – не поняла она, но послушно протянула. – Обычный самый чай. Черный, без добавок. Или ты у нас такой не пьешь?

– Я любой не пью, – рассмотрев этикетку, он открыл коробку и любовался теперь мелкими скрученными комочками засохших листьев. – Но надо ж когда-то начинать…

– Да что случилось-то, Тём? Я ж вижу, ты не ради чая пришел.

«А ради чего ж?» – безмолвно вздохнул он. И признался:

– Да ребенком меня осчастливили…

– Допрыгался, то есть, – осуждающе кивнула старушка. – И когда родится? Или уже?

– Что? – нет, все же две бессонные ночи подряд дают себя знать. – А, нет, не в том смысле. Родилась уже. Лет шестнадцать назад. И не у меня. Понимаешь… это дочка маминой подруги. Приехала на лето. Город посмотреть захотелось. Ну и… самостоятельности, понятно. А мамочка и подсуетилась: зачем деньги за жилье платить, у Артема ж квартира, чай не чужие… Так что будет жить у меня. А у меня… плита сломалась.

– И планы на разгульную жизнь?

– Да планы… переиграем, – не понимал он ее веселья. Как и осуждения его «бесконечных девочек». Бесконечные – это ж хорошо. Это значит – не кончаются, ни одна из них. – Кормить мне ее нечем, вот проблема.

– И из-за этого ты с раннего утра так маешься? Плита-то, небось, не вчера сломалась? Вон худющий какой, сам ведь вообще про еду забываешь, верно? А для чьей-то там дочки все надо в лучшем виде!

– Я за нее отвечаю, – угрюмо получилось. Насуплено. Как объяснить, что у девочки только он? И если он не справится – ей никто уже не поможет?

– Вот я и говорю: ответственный ты слишком. Больно близко к сердцу все принимаешь.

– И кому из людей от этого хуже?

– Да не хуже, не хуже, не обижайся. Я вон твоей отзывчивости жизнью обязана, мне ли тебя за нее ругать.

– Да не…

– Не спорь!.. давай я вам блинов, что ли, к завтраку напеку. Ты блины-то любишь?

Он кивнул, не особо представляя, как это блюдо выглядит, но надеясь, что его деве оно понравится. Надо хоть книжку купить. С картинками. Про человеческую еду. Бывают же, наверно, такие. Слишком сложно у людей все готовится, не с рождения ж они это знают.

– Скажи, теть Люсь, а дети… девочки – они с какого возраста обычно готовить умеют?

– Да от родителей обычно зависит, кто как поставит, – она лишь пожала плечами, роясь в шкафчиках в происках каких-то продуктов. – Кто со школы прекрасно готовит, а кто до пенсии «мама, приготовь». Но это – если мама под боком, а так – жизнь заставит, всему научишься.

– Последнее радует.

– А ты уже и готовить за нее собрался?

Промолчал. Нет, если она умеет – это здорово, если этому можно научиться – тем более неплохо. Потому как ресторан три раза в день – это не только дорого, это еще и безумно долго.

– Вот не пойму я тебя, Артемка… – вздохнула между тем тетя Люся. – Ты чай-то пей, что сидишь?.. Хороший же ты парень. И чуткий, и отзывчивый, и заботливый. А в личной жизни у тебя при этом такой бардак. Из тебя же муж получится замечательный, отец… Неужели никогда не хотелось?

– Хотелось, почему ж нет. Каждому, наверно, хочется. Вот только выходит не у многих, – он почти забыл, что для нее он только Артем. Позволил себе поддаться воспоминаниям. Вторая бессонная ночь? Или девочка, спящая у него в квартире? – Знаешь, она была старше меня. Ненамного, но… Приезжала к нам в гости, и все говорила: «Вырастай, Арик, будем с тобой детей делать. У нас с тобой непременно красивые дети получатся». Я вырос. Да только не вышли у нас дети. Не родились… А вот с другим у нее получилось. Я рад, конечно. За них. За себя – не очень…

Он только годы спустя осознал: ей нужен был только ребенок, от кого – не важно. Кто сможет. Панический страх не родить… А он не хотел – с кем выйдет. С ней – хотел. Когда-то. В той, прошлой жизни. Но старой человеческой женщине говорить об этом уже не стал. Не человеческие это проблемы. Они своих детей нерожденными убивать пытаются, им не понять…

– Она тебе изменила, и ты теперь изменяешь каждой? – тетя Люся и не поняла. – Разве ж это выход?

– Изменяю?.. – он задумался, отпил чаю из чашки. И тут же закашлялся, и был вынужден кинуться к раковине, чтоб выплюнуть омерзительную жижу. – А вот скажи, теть Люсь, – беря с полки чистый стакан и наливая туда воды из крана, продолжил он. – Если я буду жить с этой девочкой в одной квартире. Просто жить – без любви, без секса. То станет ли она считать изменой, если я буду звать к себе на ночь подруг?

– Если ты ей ничего не обещал – нет, конечно. Особенно, если сама она к тебе равнодушна. Что чай, прям настолько негодный?

– Нет, что ты. Поперхнулся. Да и горячий слишком.

– Да, ладно, остыл давно, не юли… Только, Тём, – вернулась она к разговору, – ведь и уважать тебя девочка не будет. Бабник – это среди мужиков круто, юные девы такого не ценят. А если однажды ты в нее влюбишься – не поверит ни единому слову. Насмотрится, как вылетают из твоей жизни те, кто купился на твои сладкие речи.

– И с чего я должен в нее влюбляться?

– Привязчивый ты у меня, Артемка. Сам это знаешь. Вот потому и гонишь всех своих «потенциальных». А ее тебе как прогнать? Мама не велела. Привяжешься. А там и до любви недалеко. Мама-то не зря тебе девочку сосватала. Надеется ведь, что, наконец, остепенишься. Внуков, наверно, давным-давно хочет.

Мама. Его настоящая, непридуманная мама, страстно хотела лишь одного: чтоб ее Арик хорошо и полноценно питался. Голод, пережитый ими в его детстве, стал ее вечным кошмаром: ей все казалось, ему не хватило. Тогда, в детстве, когда идет активное строительство всех органов и систем организма, ему не хватило каких-то полезных веществ, они питались тогда слишком мало, слишком нерегулярно, и еда слишком часто бывала ниже всякой критики. Ей казалось – он навеки теперь в группе риска, его иммунитет слишком слаб. И не важно, что он не болеет… Это она настояла, чтоб он учил язык и специализировался на куратора. И радовалась, когда он сообщил, что хочет совсем переехать к людям. Здесь есть еда для ее мальчика. Хорошая, качественная еда. А внуки… нет, с ними надо делиться…

* * *

Аня проснулась ближе к полудню. Отдохнувшая, выспавшаяся так, как это можно только в каникулы, когда точно знаешь, что спешить тебе некуда: ни сегодня, ни завтра, ни еще много-много ясных солнечных дней. Чуть понежилась, зарывшись носом в подушку, вдыхая идущий от белья сладковатый аромат сандала с едва ощутимой дымной горчинкой на конце. Аромат был тонкий, едва уловимый. Как от подвески сандалового дерева, что привез ей когда-то из Индии дядя Леша. Сначала аромат, источаемый фигурно вырезанным кусочком дерева, казался ей очень ярким, насыщенным, но с годами словно выветрился, истерся, и приходилось принюхиваться, поднося подвеску к самому носу, чтобы вновь ощутить знакомую сладость, приправленную туманным привкусом экзотики. Вот как сейчас, хотя подвеска давно потерялась, а белье… чужое!

Она вздрогнула, резко садясь на кровати и нервно оглядывая комнату. Из огромного зеркала, занимавшего почти всю стену в изножье, на нее смотрела встрепанная девушка в сползшей с одного плеча безразмерной футболке. Футболке столь же чужой, как и это постельное белье непривычного салатового оттенка, и вся эта комната, залитая ярким солнечным светом…

Воспоминания о вчерашнем дне накрыли лавиной. Она не дома. Совсем не дома, и никогда туда больше не вернется. Вспомнить об этом оказалось больно. Но вспомнилось и другое, то, что не позволило испортить начало этого дня страхом и отчаяньем. Аршез. Она не одна, у нее есть Аршез. И он поможет, поддержит, вместе они справятся. Со всем.

Аршез. Даже имя его согревало теплом, словно яркий солнечный луч, проникающий в самое сердце. Вспомнилась его нежная улыбка, его глаза – нет, не страшные вовсе, необычные только – чуть-чуть, капельку. Главное – теплые. И красивые, не отнять.

А домой они шли в обнимку… Щеки запылали. Это все вино, ей не стоило пить! Она, вообще-то, не очень любила, но вот – постеснялась отказаться…

Взгляд упал на подоконник. Еще вечером абсолютно пустой, сейчас он был заставлен коробками. Подошла. В самой большой обнаружился электрический чайник, судя по фирменной упаковке – только из магазина. Рядом – коробка с чайным сервизом на две персоны, тоже не вскрытая. В бумажном пакете – коробочка с чаем и пачка сахара. На большом блюде, прикрытая салфеткой – высокая стопка блинов. Рядом – баночка с каким-то вареньем. Улыбнулась. Нет, Аршез – это все-таки чудо. Таких не бывает. Людей – так точно.

Нашла его за письменным столом в гостиной. Обняла, подлетев к нему сзади и коснувшись щекой щеки:

– Спасибо!.. Ой, а это что? – распрямляясь, заметила яркую малиновую прядь в его волосах. Вчера, вроде, не было…

– Это – маленькое хулиганство, – он обернулся, легко подхватывая ее и усаживая себе на колени. – Совсем небольшое, – он осторожно прижимал ее к себе, вдыхая аромат ее волос, скользя рукой по бедру. – С добрым утром, ребенок.

– Не надо! – она попыталась одернуть задравшуюся футболку, изгоняя его наглую руку.

– Желать доброго утра? – улыбнулся он, но руку убрал. Переложил на тонкую девичью талию. – Я ж просто погладил, что в этом такого ужасного?

– Не надо так, – повторила с укором.

– Хорошо, уговорила, не буду. Просто поцелую, ладно? В щечку? Вот так, едва-едва? – он осторожно коснулся губами ее нежной кожи, впитывая искорки ее смущения и ее удовольствия. Его пальцы безнадежно заблудились в ее волосах, нечесаных, спутанных после сна…

– Ар, не надо, щекотно! – она опять вырывалась. А он всего лишь лизнул ее в ушко. Или за ушком. Он совсем терял голову от ее запаха…

Вздохнул и опустил руки:

– Беги, умывайся. Растрепашка.

Она резво соскочила с его колен, а он тут же почувствовал необходимость затянуть ее туда обратно.

– Только одень что-нибудь, а то у нас в кладовке ремонт делают, не здорово в одной футболке скакать, – добавил уже практически в спину, сообразив, что надо предупредить.

– Какой ремонт? – она резко затормозила, словно наткнувшись на преграду.

– Косметический. Будем из кладовки кухню делать. Должно же у тебя быть место для приготовления и поглощения пищи, не все ж по углам жаться.

– Аршез… – это было так неожиданно и так приятно. Нет, он вчера пообещал, конечно, что поменяет для нее мебель в комнате, но обещать умеют многие. – А как же все те вещи, что у тебя в кладовке хранились?

– Выкинул, – судя по голосу, сожаления он не испытывал. – Если за столько лет ничего из этого хлама не понадобилось, так чего ради хранить?

– Ну… там ковер был, можно было б здесь постелить, а то как-то пусто…

– Ой, Анют, там такой ковер, что лучше уж не стелить, – он невольно вспомнил о том, чем был нещадно залит коврик еще при прежнем владельце. И понял, что тоже хочет ковер в гостиную. Потому что на кровати она постесняется, а на ковре, да под видом дружеской борьбы он столь многое сможет себе позволить… – Купим ковер, Анют. Новый, а не вытертый до дыр, – пообещал. То ли ей, то ли себе.

– Как у тебя все просто, – она даже головой покачала. – Старое выкинем, новое купим, и все мгновенно, без раздумий… И как только ты так быстро мастеров нашел, чтоб ремонт делали?

– Беззастенчиво воспользовался служебным положением, – улыбнулся он. – Должна же мне быть хоть какая-то выгода от всеобщего обожания.

Она вспомнила вчерашний поход в ресторан. И взгляды абсолютно всех, и безграничное желание услужить, и как ей было неуютно это всеобщее внимание. А ведь он так живет. Каждый день. Неудивительно, что давно научился использовать это всеобщее обожание «в практических целях». Но все же причины столь горячей любви к его расе ей были непонятны. Впрочем, если они все такие, как Аршез…

– Вот только скажи мне, пожалуйста, что мне одеть? – вспомнила она о насущном. – Единственное платье жалко, а шорты, в которых ты вчера разрешил мне по дому ходить, я сегодня почему-то найти не могу. Ты их случайно вместе с ковром не выкинул?

– Так они в ванной, Анют, сушатся. Вместе с остальными твоими вещами. Я подумал, что после целого дня в дороге стирка им не помешает.

– Аршез… Ну зачем, я могла бы сама… – смутилась.

– И зачем сама, когда в доме стиральная машина есть? – он сделал вид, что не понял и вновь вернулся к книге, от которой его отвлекло ее появление. – А платью недолго осталось быть единственным, так что не жалей.

Завтракать она устроилась в гостиной. Он не возражал, хотя теперь сосредоточиться на чтении стало заметно сложнее.

– А откуда у нас блины? – поинтересовалась меж тем девочка.

– Соседка тебе испекла. Очень надеется, что ты оценишь.

– Спасибо ей. Только неудобно как-то…

– Ей было приятно. Тебе это блюдо знакомо, у вас такое готовят?

– Да, конечно, часто. Только это, похоже, из ржаной муки, у меня такие бабушка порой делает, а мы обычно готовим из пшеничной.

– И в чем разница?

– Немного другой цвет, немного другой вкус, а так все то же самое, – она легкомысленно пожала плечами.

– А по калорийности, по набору микроэлементов? – уточнил он вопрос. – Они что, по своим питательным свойствам больше подходят пожилым людям?

– Честно говоря, не в курсе, – она намазывала блин вареньем, ничуть не интересуясь энергетической ценностью ни того, ни другого.

– То есть сама ты их готовить не умеешь?

– Почему? Умею, конечно. И не только их, я вообще готовлю неплохо.

– И как же ты готовишь, если в теории не разбираешься? – не понял он. – Или это у вас возрастное разделение: те, кто старше и опытней составляют полноценное меню, а подросткам вроде тебя доверяется только приготовление указанных взрослыми блюд?

– Какое полноценное меню?

Он бросил быстрый взгляд в открытую книгу.

– Оптимальное сочетание белков, жиров и углеводов – как в отдельной порции еды, так и в суточном курсе, составление блюд исходя из калорийности их компонентов, да, и при этом обязательное наличие в ежедневном рационе молочной, мясной, овощной и зерновой пищи.

– Аршез… – она взглянула на него с подозрением. Не выдержала, подошла. Потянулась к книге. «Основы правильного питания». Несмотря на наличие незнакомых букв, название она поняла. – Ты ко всему подходишь столь основательно?

– Ну а как я смогу тебя нормально кормить, если даже основ процесса не понимаю?

Улыбнулась, глядя в невозможные его бирюзовые глаза. Серьезные такие, целеустремленные.

– Аршез… – просто произнести его имя было приятно. – А вот давай ты эту книжку закроешь и больше не будешь забивать свою прекрасную головку…

– Что??

– Ой… – не выдержала, прыснула. – Прости, пожалуйста. Но когда мужчина пытается заниматься женскими делами, это так смешно выходит…

– Не понял, почему эти дела женские, и что смешного в моем желании разобраться в процессе? Тем более что процесс, как выясняется, невероятно сложен даже в теоретической своей части.

– Теоретическую часть пропускаем. Нет, Ар, правда, – добавила, видя, что он собирается поспорить. А он… разбился об это ее короткое свойское «Ар», которого она даже не замечала, похоже, в своей речи, об эту ее неосознанную, но непоколебимую уверенность, что она знает лучше. Уверенность, которую в разговоре с Великим ни один человек этой страны не испытывает. Он был для них авторитетом – для всех и для каждого, даже в тех вопросах, в которых совсем не разбирался. Просто, по умолчанию. А для нее – не был. Но при этом она чувствовала к нему симпатию, она привязывалась к нему все глубже, сама, быть может, того не осознавая. – Послушай, все проще гораздо. Нужны продукты – ну, вернее, чтоб у меня была возможность их покупать. Ты выделяешь, сколько в месяц я могу потратить на покупку еды, рассказываешь, где здесь ее покупают – магазины, рынки, как у вас тут принято? Еще нужна плита для готовки, ну хотя бы плитка маленькая. И холодильник, чтоб продукты хранить. Ну и посуда. Все. И о моем кормлении можешь даже не волноваться.

– Правда? – того, что она просто стоит рядом, не выдержал, утянул на колени. Зарылся носом в ее волосы, не сомневаясь, что она опять дернется и возмутится. Но ведь хотелось. Так хотелось…

– Ар…

– Да? – полузакрыв глаза, он наслаждался ее запахом, ее симпатией к нему, нотками удовольствия от его близости. И легким смущением. И близость, и удовольствие она почем-то считала запретными, неправильными.

– Пусти, у меня руки жирные, испачкаю ж твою майку нарядную, жалко будет, – ну вот, нашла повод отстраниться. Отпустил.

– Плитку маленькую мы с утра в кладовке нашли, когда хлам выбрасывали. Взгляни, подходит она? – он кивнул на простенькую электрическую плитку, стоящую на полу у стены. Одноконфорочную, немного оттертую от пыли, но еще жаждущую отмыться от многочисленных пятен и потеков.