Текст книги "Опекун для юной девы (СИ)"

Автор книги: Алина Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Надо накраситься, наверно. Ресторан – это торжественно, все же. Мама, правда, была против «неумеренного пользования косметикой, школьницам это ни к чему». Но где теперь мама и где теперь школа?.. Да и нет у нее ничего особенного для «неумеренного», так, тушь да помада почти натурального оттенка.

А из обуви – только кроссовки.

– Да, не слишком сочетается с платьем, – согласился Он, глядя, как она завязывает шнурки. – Но легкую эпатажность облика мы можем себе позволить. А платье тебе идет. Ты в нем выглядишь почти взрослой.

– И чем это мне грозит? – комплимент был весьма сомнительным, но понять этого человека, от которого стала внезапно зависеть ее судьба, ей было важнее.

– Ну, я буду не так смущаться, идя с тобой по улице.

– Вы – и смущаться? – она не поверила. – Но почему?

– Видишь ли, ребенок, – задумчиво начал он, пытаясь не сообщить ей снова что-нибудь, что опять ее напугает. – В нашем обществе есть определенные правила… оформленные, в том числе, законодательно. Но главное – они являются фундаментальной частью общественного сознания, основа основ. И согласно этим правилам, к несовершеннолетнему гражданину этой страны я и близко подойти не имею права. Тебя, конечно, признали совершеннолетней именным указом… но не могу ж я этот указ на лоб себе наклеить!..

– Но… но, может, я ваша сестра. И не из этой страны, а из вашей.

– Угу, – чуть усмехнулся он. – Первое, что приходит в голову… Несовершеннолетних граждан моей страны здесь быть не может, это тоже закон, – поспешил добавить он, чувствуя, что она готова обидеться.

– А почему все так сложно?

– Расскажу постепенно. А пока идем ужинать.

Он элегантно положил ее ладонь себе на локоть. И едва не взвыл, ощутив, как она опять нервно дернулась. Отпустил. Отошел. Сделал круг по гостиной в попытке досчитать до ста. Бросил, вернулся к ней.

– Аня, ну я не могу так! – нервным жестом пригладил волосы. – Нам с тобой все равно вместе жить, тут никуда не деться, и если ты будешь так переживать каждый раз, когда я тебя касаюсь… Аня, я просто не смогу быть рядом, не прикасаясь к тебе совсем. Я уже завтра полезу на стенку и начну глупо срываться по мелочам! Ты пойми, я готов во многом себя ограничивать. Я не претендую на твою девственность, на твою спальню, на твою… неважно! Но я должен иметь возможность хотя бы брать тебя иногда за руку, обнять, коснуться волос… – он вновь нервно прошелся по комнате, пытаясь точнее сформулировать суть проблемы.

Она несколько растерянно следила за ним взглядом, изрядно смущенная его откровениями. С одной стороны, они ставят точки над i («я не претендую на твою девственность»), но с другой… «Готов ограничивать» это значит, имеет право не ограничивать? И претендовать? Да что там, получить, как она реально сможет от него отбиться?.. И все эти игры с ее совершеннолетием – они что, означают, что ему дали на нее вот эти права?

– Анют, понимаешь, постоянные дружеские прикосновения – они просто в основе нашей культуры, нашей физиологии даже. Когда я вынужден общаться с тем, кого не могу коснуться, я просто физически ощущаю нехватку… воздуха, информации… не знаю, с чем лучше сравнить. Словно тебе запретили пользоваться одним из органов чувств – велели держать закрытыми глаза, уши, нос. И ты держишь, но… сама понимаешь, спокойнее от этого не становишься. Нарушается гармония. Общения, в данном случае.

– Но… я же не возражаю, – а в ее мире прикосновения малознакомых людей считаются вторжением в личное пространство. Хотя он прав, конечно, невозможно жить в одной квартире, вообще друг друга не касаясь. Только разве она виновата, что от его прикосновений ее словно током бьет?

– Не возражаешь, – согласился он. – Реагируешь очень негативно. А я эмоции чувствую.

Она покраснела.

– Эмоции, Анют. Мыслей не читаю.

Но она лишь смутилась еще сильней:

– Но я же не виновата. Я не специально, я… Просто, когда вы касаетесь…

– Я понял, не мучайся, – выговорившись, он вновь стал спокоен. Вновь мягко улыбался, а голос звучал так чарующе нежно. – Я все это к тому, что проблему с твоей реакцией надо решать.

– Как?

– Для начала, присядь, – он указал ей на кресло, и сам опустился на колени возле ее ног. Не касаясь, но все равно близко. Очень близко. – Проблема, Анют, не в тебе. Во мне. У меня немного иная энергетика, отличная от привычной. Той, которой обладают люди по ту сторону гор. Твой организм просто не сталкивался с подобным прежде и не знает, как реагировать. В итоге выставляет защиту.

– А «иная энергетика» это как? – спросить, почему-то вышло шепотом. – Вы что же… вы здесь… мутанты? На этих землях в древности произошел какой-то катаклизм, из-за чего местные жители изменились… изменили свою энергетику? И потому вы закрылись от мира?

– Почти, Анют. Одно маленькое уточнение: мы не меняли свою энергетику. Она у нас изначально была другой. Мы не мутанты, Анечка. Мы просто не люди. И никогда ими не были.

– Так не бывает, – она испуганно затрясла головой.

– Попробуй посмотреть мне в глазки, малыш. Просто посмотри – спокойно, не отрываясь. И найди, чем они отличаются от твоих.

Выполнять его просьбу не хотелось. Как и знать то, о чем он пытался ей поведать. Но это было совсем уж глупой трусостью.

А глаза у него были голубые. Бирюзовые даже. Красивые. И ресницы – куда длиннее и пушистей ее. Нечестно, он же мужчина…

А потом она вскрикнула и побледнела, осознав, что зрачок в этих красивых бирюзовых глазах лишь тонкая вертикальная черточка.

– Это не плохо и не хорошо, Анют. Это просто по-другому, – он говорил медленно, спокойно и убежденно. Он должен был ей объяснить. И при этом не напугать, ей и без того непросто. – Мы просто другие, не такие, как люди. Внешне это проявляется мало: другой зрачок, другая энергетика, другое питание. Есть множество культурных отличий, но, как я уже говорил, приехав сюда, я обязан соблюдать местные нормы, которые специально изучал.

– А здесь… я запуталась.

– Здесь живут люди. Обычные, такие как ты. Это их город, их страна. Не-люди живут в другой стране, на востоке. Здесь представителей моего народа мало. Очень, – он чуть улыбнулся. – Хотя все, кого ты сегодня встречала, людьми не были.

– Но тогда я не понимаю. Если это – страна, где живут люди, почему же тогда нашу судьбу решали те, кто, как вы говорите, людьми не является?

– Потому что мы здесь главнее. Наши страны живут в очень тесном симбиозе, мы зависим друг от друга. Но технологически, да и физически, мой народ более развит. Граница – это наши технологии, людям недоступные, поэтому людей к охране границ не привлекают. Да и политику Страны Людей в целом во многом определяют именно правители моей страны. Правда, здесь принято говорить, что мы просто опекаем молодое государство, делимся опытом, помогаем определить вектор развития. Ну а раз мы опекаем целое государство, логично, что и новых жителей этого государства доверили опекать именно представителям моего народа… Стало чуть понятней?

– Да… наверно… надо привыкнуть, – от обилия новой информации кружилось голова. Не люди. Не человек. Он – не человек, вообще. Другая цивилизация, другое… все, недаром он переучивался. А у нее все мысли о нем – только на уровне любовных романов в мягкой обложке…

– Дай мне ручку, Анют.

– З-зачем?

– Ну, ты ведь и сама признала: надо привыкнуть. Вот, просто положи мне на ладонь, – он протянул ей руку раскрытой ладонью вверх. Она поколебалась, но опустила сверху свою.

Чтобы тут же нервно отдернуть.

– Нет, Ань. Ты закрываешься. Как только ты чувствуешь мою силу, ты пытаешься оттолкнуть. А ты попробуй принять. Не отталкивай, но пропусти сквозь себя… Закрой глазки. Теперь протяни мне свою ладошку. Не клади, держи на весу. Попробуй почувствовать мою руку. Где она? Я поднес ее ближе или убрал дальше?

– Ближе, – ей стало жарко, сердце забилось быстрее.

– А теперь?

– Теперь убрали, – она невольно выдохнула.

– Потянись за ней, Анют. Не рукой, попробуй ощутить ее, отчетливей.

Она ощутила. Его рука была справа. Потом приблизилась, медленно заскользила вдоль ее вытянутой руки – не касаясь, где-то рядом. Она ощущала тепло. Волну мурашек, бегущую по коже. Сердцебиение. Рука дошла до уровня плеча, медленно заскользила вниз. Все так же не касаясь. Все так же мучительно. Хотелось сбежать и не чувствовать. Или почувствовать, наконец, этот разряд тока и не мучиться уже, ожидая.

– Соприкоснись с моей ладонью.

Она послушалась. Он сжал пальцы, не давая ей отдернуть руку. Она не сопротивлялась. Лишь сморщилась чуть-чуть, вновь ощущая то, что лучше всяких слов убеждало – человеком он не был.

– Не зажимайся. Позволь моей энергии наполнить тебя… пройти насквозь… пропусти ее, станет легче, не отталкивай.

Она пыталась. Ощущение не было неприятным, скорее мучительным… мучительным жаром ожидания чего-то большего…

Он потянул ее за руку, побуждая встать. Осторожно положил ее руку себе на плечо… вторую… медленно прижал к себе всем телом. Она позволила. Так и не открывала глаз и глубоко и часто дышала, словно пытаясь успеть за безумно скачущим сердцем. Он тихонько поглаживал ее по спине, синхронизируя потоки, убирая шоковую реакцию организма. Чувствуя, как она расслабляется, «плывет» в его руках. Как выравнивается дыхание и успокаивается сердце. Ей было уже просто приятно, спокойно, уютно. Ему нравились эти чувства. Ради них он готов был гладить ее по спинке вечно, но зачем-то попросил:

– Открой глазки.

Она открыла. Большие, темные, чуть расфокусированные сейчас. Томные. Исчезли напряжение и ожидание подвоха, тревога, превращавшая ее нервы в оголенные провода. Она была такой открытой сейчас, такой его… Они даже дышали в такт. Она смотрела прямо в его глаза, терялась в них, тонула… Ему нравилось. Он погружался в ее эмоции целиком, пропитывая ими каждую часть своего сознания, с наслаждением перебирая тончайшие оттенки… Сам не заметил, как коснулся губами ее виска, зарываясь пальцами в мягкие после ванны волосы, чуть вьющиеся на концах, скользнул кончиком носа по ее уху и припал в поцелуе к бьющейся на шее жилке…

– Не надо! – она резко отпрянула, вырываясь из кольца его рук. Испуг, смущение… разочарование… в нем. Она, может, до конца и не осознала, но он почувствовал. Заставил себя не морщиться. Улыбнулся:

– Чуть-чуть увлекся. Прости.

– Мы так не договаривались! Взять за руку – это одно, а вот так!.. – у нее пылали щеки при мысли о том, как он прижимал ее к себе, заставляя соприкасаться с собой всем телом – животом, грудью, бедрами, как его руки скользили по ее спине, а его губы… А ей нравилось! Самое ужасное – ей нравилось, она позволяла ему с собой это делать…

– Не паникуй, ребенок, пожалуйста. Ничего страшного я не сделал и не собирался. Просто хотел, чтоб ты немного расслабилась. Хотя бы минуту ничего не боялась…

– А через минуту что? В постель меня потащите? Вы… Вы же обещали! А сами?

Она ругалась, перепуганная невиннейшим поцелуем, а он никак не мог отвлечься от мысли, что запах шампуня ей удивительно подходит. Он так гармонично сплетается с густым ароматом ее крови – такой чистой, натуральной, не разбавленной ни физраствором, ни донорскими вливаниями…

– Пойдем ужинать, ладно? – сосредоточиться на разговоре все равно не получалось. – Нам обоим стоит выйти на воздух, здесь… становится несколько душно.

Она полоснула по нему взглядом, но покорно вышла в раскрытую им дверь. В лифте ехали молча, так же молча вышли из дома и пошли по улице. Он ее не касался. Просто шел, несколько оглушенный тем, как сильно он ее теперь чувствует – запахи, эмоции, воздух, наполняющий ее кровь кислородом, и каждую капельку этой крови, влекомой вечным круговоротом, и каждое сокращение сердечной мышцы… Помянув Дракоса недобрым словом, попытался сосредоточится на том, что надо показать девочке город. Что-то сказать об этой улице, домах, магазинах… Что???

– Почему они все на меня так смотрят? – Аня не выдержала первой. Потому что люди вокруг вели себя странно. Расширяющиеся от удивления глаза, толчки в бок соседа с последующим кивком в их сторону. Но стоило ей взглянуть в ответ – и они отводили взгляды, старательно делая вид, что вовсе и не интересуются… А в спину смотрели все, она это чувствовала. Даже обернулась пару раз – все, до единого!

– Завидуют, – он легкомысленно улыбнулся. – Ты ведь со мной.

Не поверила. Обожгла обиженным взглядом.

– Правда, Ань. Честно-честно. Вспоминай, я же только что рассказывал. Мой народ считают покровителем и защитником этой страны. Представителей моего народа среди людей встретишь нечасто. Поэтому все и всегда будут смотреть: на меня – с восхищением, на тебя – с завистью. Потому что каждый прохожий мечтает поменяться с тобой местами. Ты теперь – принцесса в золотых туфельках, Анют. Привыкай.

Она несколько рассеянно кивнула, вновь огляделась. Взгляды, взгляды, взгляды… А волосы у мужчин короткие. Прически разные, и привычные, и не очень, но вполне «мужские», без хвостов и косичек.

– А длинные волосы только ваши мужчины носят? – сказать это его «не-люди» язык не повернулся.

– В основном. У людей есть подражатели, копирующие нашу моду, но это именно подражание кумирам. Такой хвост, как у меня, растить долго. Поэтому люди обычно отращивают сантиметров на пять, чтоб только можно было собрать резинкой, а снизу подвязывают длинный искусственный хвост – их тут в магазинах продают, любых цветов и размеров. Место соединения обычно прячут под длинной трубчатой заколкой. Удобно, в общем: походил недельку поклонником древней расы, потом хвостик отвязал – и вновь приличный мальчик.

– А с хвостиком что, неприличный? – она улыбнулась. Он с трудом подавил в себе желание привлечь ее к себе и запутаться пальцами в ее волосах. Эти волосы, беспощадно растрепанные ветром, сводили его с ума, не давая сосредоточиться на разговоре.

– Немного. В чем-то это позерство, эпатаж. Они, как правило, предпочитают весьма экстравагантные наряды… Так что твои кеды в концепцию вписываются.

– Кроссовки. И они-то при чем? – она даже остановилась в недоумении.

– Ну как же. Ты ведь, если судить по прическе, тоже из «подражателей», – не удержался, все же приподнял кончиками пальцев ее короткие пряди, чтобы тут же позволить им скользить обратно на плечи – медленно, едва ли не по волосинке. И залюбовался, как они меняют оттенки в косых лучах заходящего солнца.

Отступила на шаг, лишая его и этой малости. Даже пряди немного нервно за уши заправила.

– Ты же видишь, здесь женщины волосы не стригут, – он лишь плавно повел рукой, приглашая продолжить движение. – А если обрезают – то только из любви к представителям нашей расы. Вернее – из желания быть на них похожей.

– Да? Ну, тогда я и в шортах могла пойти. Сами же говорите – вашим поклонникам эпатаж по статусу положен, – местные культурные завихрения показались весьма забавными.

– Не-не-не, весь эпатаж – в рамках приличий. А твои, как ты говоришь, «шорты» на аморалку тянули, за такое нам бы обоим с тобой неприятностей прилетело.

– Нет, погодите, – попыталась она осознать ситуацию. – То есть если я иду с вами в таком виде… с такой прической, то каждый встречный считает, что я обрезала волосы, потому что безумно в вас влюблена. И, как последняя дура, пытаюсь выглядеть как представительница вашей расы, при том, что любому ясно видно, что я человек? – а вот при таком раскладе как-то уже совсем не весело. Аня почувствовала, что отчаянно краснеет под всеми этими взглядами. Она и значок-то с фотографией любимого певца никогда к одеже не прикалывала, потому как никого не касается, кто из кумиров у нее любимый. А чтобы уж демонстративно «я люблю Сережу»… А тут и «люблю» никакого и близко нет, но каждый считает, что есть, и что она демонстрирует это глупейшим образом…

– Так, пассаж про последнюю дуру выкинуть и слова такие забыть, – в его голосе отчетливо зазвучали начальственные нотки. Он и сам услышал, поспешил исправить улыбкой. И продолжил гораздо мягче, – а все остальное в общих чертах верно: именно так все и думают. Вот разве что волосы обрезала не «пытаясь выглядеть», а дабы сделать мне приятное, напомнив мне обычаи моей родной страны.

– Позор какой, – она даже лицо руками закрыла. Да лучше б у них паранджа была в моде! Или чадра хотя бы…

– Н-да… И чем же я так плох, что любить меня – позор и ужас?

– Простите, – она совсем смутилась, запнулась, остановилась. Отвернулась, даже взглянуть не осмеливаясь. – Я не хотела вас оскорбить, я не имела в виду… Позор – не в смысле любить, но демонстрировать так публично… и… Вы же не думаете, что я вас люблю… что влюбилась с первого взгляда и… А они все это думают. А я вас даже не знаю совсем! Я даже имени вашего не помню. И… вот вы говорите, что вы не человек… Они, наверно, знают, что это значит. А я не понимаю. Ну, глаза. Энергия эта ваша. И что? А отношения у вас с людьми при этом какими могут быть? Та же любовь – она в каком виде в виду имеется? Эмоциональная, физическая? Мы биологически вообще совместимы?

– Ну тише, тише, что ты? – он обнял ее за плечи, притянул к себе, пытаясь успокоить. – Я не думаю, что ты меня любишь, более того, знаю, что это не так. Я ведь чувствую твои эмоции, ты забыла? Мне нет нужды фантазировать. Ты переутомлена, смущена, испугана. Тебе приятно, когда я рядом, но ты стараешься это в себе побороть. Тебе почему-то важно остаться нейтральной. Это неплохо, но все же не слишком увлекайся, ладно? Легкую-то симпатию ты себе можешь позволить? Дружескую?

Она кивнула. Неуверенно, по-прежнему смущенно, не поднимая глаз. Его прикосновения… уже не вызывали неприятных ощущений, он действительно что-то сделал тогда, и током больше не било. Теперь наоборот – хотелось к нему прижаться, он словно минус сменил на плюс. И он был прав – она пыталась с этим бороться, потому что неприлично же так – таять от прикосновений.

– Ну, посмотри на меня, Анют. Подними головку, – он осторожно убрал с ее лица спутанные пряди, зачесал их назад, аккуратно распутывая пальцами. Она все же взглянула – робкая, смущенная. – Меня зовут Аршез. Давай, повторяй: Ар-шез.

Она повторила. Негромко, почти шепотом. И добавила:

– Вы тогда говорили длиннее.

– Длиннее не надо, хватит и так. Повтори еще раз.

– Аршез…

– Вот и умница. И можно уже на «ты», – он переплел ее пальцы со своими и повел дальше по улице. – А чтобы узнать друг друга у нас с тобой вся жизнь впереди, куда нам спешить?

Вскоре вышли на площадь. Чтоб добраться до ресторана, пересекать ее не требовалось. Заведение с поэтичной вывеской «Элегия» находилось всего двумя домами левее. Но в центре площади били фонтаны. Их было там много, фактически, они занимали весь центр огромной площади. Расположенные по кругу двенадцать отдельных фонтанных бассейнов, символизирующих каждый свой месяц года – каждый со своей скульптурой и оригинальным дизайном фонтанных струй, и в центре – самый огромный, тринадцатый, «фонтан-солнце», чьи струи били, казалось, в самое небо.

Аня заинтересовалась. Издалека композиция из воды и металла, несомненно, впечатляла, но была слишком сложна для восприятия, и он повел ее рассмотреть все поближе. Она бродила с ним среди этих потоков воды и пены, пытаясь понять, чем, по замыслу авторов, январь отличается от февраля, а июнь от июля. И как передать эти отличия, меняя толщину струи и мощность напора. Мельчайшие брызги летели в лицо, а Аршез держал ее за руку.

Аршез. Она повторяла про себя его имя, чтобы опять не забыть. Она все еще чувствовала себя неловко от того, что все вокруг смотрели на нее, и лишь она одна – на фонтаны. Брызги падали на лицо, охлаждая. Его пальцы сплетались с ее, даря тепло и поддержку. Он пытался ей объяснять:

– Январь – это рождение человечества. Юные люди, поверившие в свою звезду.

– Нет, это Рождество, – она видела скульптуру совсем иначе. – Это волхвы, идущие за звездой.

– Кто такие волхвы? – он не знал это слово.

– Мудрецы. С Востока.

– Да, – согласился он, – здесь верят, что первые люди пришли с востока. И именно мудрость отличала их от животных предков. Разум. Люди здесь превыше всего ставят человеческий разум, как ту силу, что способна преобразить вселенную. И каждый фонтан здесь – это месяц года. Но еще и шаг человечества на пути прогресса. А тот, что в центре, это не только солнце, льющее лучи во все стороны. Но и сила человеческого разума, стремящаяся в бесконечность.

– Так странно все, – она задумчиво опустила пальцы в прохладную воду. – Когда мы попали к вам… вернее… когда мы уже поняли, что попали, но было еще совершенно неясно – куда, думалось, что будет все что угодно, но только не это. Город металлургов, фонтаны во славу разума и прогресса… И вы…

Она замолчала, не зная, как объяснить ему это «вы», если он переспросит.

– А что я? Тоже металлург, если вдруг интересно. Работаю в НИИ Стали и Сплавов, – ему казалось, что объяснять сегодня должен он. И чем обыденней, тем лучше. Знать бы еще точно, что для нее обыденность.

– Мне интересно, что значит «не-человек». Если не человек, то кто?

Он промолчал, неопределенно улыбнувшись. Просто взял ее осторожно за талию и посадил на бортик фонтана. Лицом к себе, ему хотелось видеть ее глаза. Она попробовала спросить иначе:

– У нас есть легенды. О древних расах. Что, якобы, прежде на Земле жили атланты, а до них – гипербореи, а до них – еще кто-то… Или в другом каком порядке, не помню, не увлекалась этим особо. А вы, значит – какая-то из этих древних рас, те, кто выжил после катастрофы, погубившей вашу цивилизацию?

Ее коленки были теперь слишком близко от его ладоней. Он заставил себя опереться о парапет.

– Какие удобные легенды. А если я скажу «да», тебе станет легче? Для тебя что-то станет понятнее? – ее лицо казалось слишком юным, даже для ее шестнадцати. А впрочем, что он понимал в человеческих детях? Прежде он как-то не заглядывался.

– Да, наверное, – а ей было интересней понять. Осознать, с чем именно столкнула ее жизнь. Кто он? – Просто чтобы совсем «не-человек» – так же не бывает. Ну, не может быть. Как сказать… в голове не помещается.

– Ну, тогда давай считать, что гипербореи. Или атланты, – ему было все равно, названия ни о чем ему не говорили. – А чем одни от других отличались?

– Не знаю. Я же говорю, я не интересовалась, так, краем уха слышала. Их, кстати, далеко не все отдельными расами людей считают. Большинство уверено, что они обычные были, как мы. Просто жители стран, которые полностью погибли… исчезли… вот как Сибирия. Да, она не исчезла, просто… закрылась, стала недоступна для внешнего мира… А правда, что в древности не было Границы, и можно было свободно путешествовать хоть через всю Сибирию?

– Говорят, – ему нравились ее версии. Нравилось, что все необъяснимое она объясняла себе сама и успокаивалась, не терзаясь страхами и подозрениями, не требуя у него ответов, давать которые он был пока не готов. – В столь глубокой древности я не жил. Может, все же пойдем в ресторан?

Она кивнула, легко спрыгнула с парапета и доверчиво позволила ему сжать свою ладошку. Привыкла. Что он рядом, что от него больше не бьет током, а напротив – веет теплом и умиротворением. Да, он сам этого хотел, и сам это сделал. Ему нравилось ощущать ее симпатию, ее доверие. Ему нравилось ощущать ее – своей.

Но было тоскливо осознавать, что все закончится слишком быстро. Легкая симпатия перерастет в безграничное обожание, любопытство к миру и желание найти для всего объяснение обернется неспособностью этот мир замечать. Сказка кончится, едва начавшись, а ведь он сам… сам.

Нельзя было лишать ее защиты. Той, природной, естественной. Нельзя было так сильно сплетать их ауры. Увлекся. Той гармонией, что выходила, тем букетом нежнейших эмоций, что она при этом испытывала. Захотелось ощутить их отчетливей. Еще. Сильней. До дна…

Забыл, что до дна нельзя…

На краю площади примостился фотограф. Его рекламный стенд, полный видов фонтанов с людьми на их фоне, привлек внимание девочки. И он послушно подошел вместе с ней.

– Совсем как у нас, – задумчиво протянула Аня. – Куда не приедешь, возле каждой достопримечательности – фотограф. А эти фонтаны у вас знамениты?

– Скорее – известны. В экскурсию по городу обычно входят.

– Добрый вечер, Великий, – фотограф мгновенно оказался рядом. Не подобострастный, но исполненный почтения. И осознания того, что он может оказать услугу. – С удовольствием сниму Вашу деву на фоне этих чудесных фонтанов. Надеюсь, Вы согласитесь принять это от меня как скромный подарок на память о посещении нашего города.

Фотография? Она не отразит и половины того, что он видит в ней… Но отразит ее такой, как ее видят люди. Такой, какая она сейчас. В свой первый день. Настоящая. Естественная. Сметенная. Со взглядом, полным опасений и надежд, смущения и любопытства. А где-то в самой глубине еще теплится пережитый ужас, и тоска о невозможном еще не размыта полностью счастьем быть его.

– Если дева окажет мне честь, согласившись сняться, – чуть кивнул он фотографу. И, обернувшись к ней, спросил совсем другим тоном, – попозируешь? Для меня.

Его улыбка подкупала. Такая теплая, нежная. А вот обращение «Великий», использованное фотографом, несколько напрягло. Да, она помнила про «не-людей» и их почитание (забудешь разве, когда все вокруг разве что рты не разевают и пальцем не показывают). Но все же Аршез… он великим не был. Не казался. Скорее напротив – человечным. Обычным, своим… Нет, обычным как раз он не был, его доброта, забота – далеко не каждый повел бы себя так же со свалившейся на голову девушкой…

Она совсем запуталась в своих мыслях и торопливо кивнула, соглашаясь на его предложение.

– А вы… разве вы не сфотографируетесь со мной? – добавила, видя, что он не собирается двигаться с места.

– Не сегодня. И мы же договаривались на «ты».

– Да, конечно, простите… прости.

– Прошу вас, светлейшая дева, – фотограф сделал широкий приглашающий жест.

Но тут же опомнился и переспросил:

– У какого фонтана Великий желает?..

– Не надо фонтана. И вот этого всего, – Великий, не глядя, щелкнул по стенду, – не надо тоже. Я хочу только деву. Ее лицо – крупным планом, на три четверти снимка. И невнятная вода в качестве фона.

– Да, конечно. Прошу вас, присядьте сюда, – это он уже Ане. Она присела. – Улыбочку!

– Не надо, – Аршез поморщился. – Я ведь просил – без всей этой пошлости. Ей не подходит сейчас улыбка, вы разве не видите? К ее настроению, к ее ауре. Вы никогда не пробовали отображать естественную красоту? Не портя ее приклеенными улыбками?

– Простите, – фотограф был несколько растерян. – Тогда… просто посмотрите на своего спутника.

Он щелкнул раз, другой, третий. Ближе, дальше. Взгляд на Него. Взгляд в сторону. Взгляд в камеру. Фотограф не знал, как Великому понравится больше. Но очень хотел угодить.

– Распечатайте для меня все, что вы сняли. Полагаю, этого хватит? – Аршез протянул фотографу деньги.

– Ну что вы, Великий, не надо денег. Для меня это честь. Это подарок. Для вас.

– А для меня честь – платить за чужой труд, а не пользоваться безвозмездно его плодами, – не согласился тот. – А если хотите сделать подарок, опустите эти снимки завтра утром в почтовый ящик моей девы. Она живет в двух шагах отсюда, адрес я написал.

– Вашей девы? – на лице фотографа проступило глубочайшее изумление. – Но разве?.. – он смешался.

– Что? – вопрос Аршеза прозвучал жестко. Надменно даже. – Вы полагаете, я должен дать Вам свой адрес? Или убеждены, что моя секретарша не в состоянии мне их передать?

– Простите, Великий, я, разумеется…

Великий уже не слушал.

– Удачного вечера, – приобняв свою деву за талию, он решительно удалялся прочь.

Он молчал, но Аня чувствовала: его просто распирает от гнева. Гнева, вспыхнувшего буквально на пустом месте. И никак не желающего утихнуть.

До ресторана дошли молча. Так же молча он дернул дверь, приглашая ее зайти.

– Добрый вечер. Огромная честь для нас, Великий, – метрдотель встречает со всем почтением. – Вам отдельный кабинет?

– Нет, – голос он не повышает, но Ане чудится сдерживаемый рык. – Просто столик в зале. Но чтоб за соседними столами никого не было.

– Конечно, Великий. Пройдемте. Вам будет удобно, – его распоряжение (просьбой высказанное в таком тоне было не назвать) никого не удивляет. А он все еще злится и никак не может заставить себя успокоиться.

Их провожают за столик, его деве приносят меню.

– Что-нибудь для вас, Великий?

– Воды, если можно.

Воду приносят почти мгновенно. Он пьет медленно, не глядя на Аню. А вот она, напротив, смотрит. Не в меню, на него. С опаской.

И это ее опасение его отрезвляет:

– Прости, ребенок, устал. Голодный, невыспавшийся – и вот результат: срываюсь, – он постарался ей ободряюще улыбнуться.

– Но что такого страшного сказал тот фотограф?

– Да он не причем. Выбирай, что заказывать будешь.

Она послушно открыла меню. И поняла, что буквы знакомы не все. А блюд слишком много, и их названия – даже если б удалось разобрать – ни о чем ей не скажут.

– А почему вы назвали меня своей секретаршей? – попыталась она оттянуть необходимость выбора из этого странного списка.

– Разозлился на его гнусные домыслы.

– Вы ж говорите, он не причем?

– Он и не причем, разозлился-то я. Ну подумаешь, мало ли дураков на свете?.. – от одного воспоминания об этой потной роже, уже похоронившей его девочку, опять замутило. – А быть секретаршей у одного из Великих – это очень почетно, едва ли не самая вожделенная должность.

– А у вас есть? – тут же заинтересовалась Аня.

– Секретарша? Нет, я еще не настолько велик, – он чуть усмехнулся. – Вот ты подрастешь – тебя возьму. Пойдешь ко мне секретаршей? – секретарша ему не требовалась, но пусть уж у его ребенка будут планы на перспективу.

– Придется, видимо. Должна ж я вам буду отплатить за вашу доброту.

Перспектива ее не вдохновила. Ну да, он для нее не «Великий», а потомок каких-то там цивилизаций. Еще, наверное, и жалости достойный, «ведь вы ж, бедненькие, почти все вымерли»… А трудно, оказывается, отключиться от формулы «я осчастливлю тебя собой». К собственному «величию» привыкаешь еще быстрей, чем люди.

– Да ничего ты мне не должна. И я просил обращаться на «ты», разве это сложно?

– Немного. Когда все вокруг именуют Великим…

– Это просто вежливое обращение, Анют. Ко всем представителям моей расы. А я – самый обычный. Ничего великого или выдающегося в жизни не сделал. Так что просто Аршез и на «ты». Выбрала, что будешь заказывать?

– Нет, я… не все понимаю.

– Тогда давай проще, – он щелкнул пальцами. И возле них мгновенно возник официант. – Будьте так любезны. Моя дева не обедала сегодня. Поэтому – плотный ужин на выбор шеф-повара. Пусть лучше что-то будет лишним.