Текст книги "Пуговица, или серебряные часы с ключиком"

Автор книги: Альфред Вельм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Мальчишка кивнул:

– Уплыли селедочки, что верно, то верно!

Сплюнув, он сунул руки в карманы пиджака. Ребята заметили, как дергались брови под полями шляпы. Должно быть, думает, решили они.

– У вас, значит, две штуки осталось?

Они шли по той же улице, но в обратном направлении.

– Два копченых угря.

– Рокфеллер, ты Мулле не видел? – крикнул кто-то.

– Видел. Он сегодня на Бисмаркштрассе, – ответил мальчишка. Ребятам он объяснил: – Меня здесь все Рокфеллером зовут.

Вскоре они миновали Инвалиденштрассе. Оказалось, Рокфеллера везде знают, да и он все здесь, в Берлине, знал. Только вот задавался очень. Идет-идет, вдруг остановится, будто ему что-то в голову пришло, и задумчиво перебирает цепочку на груди. Взглянет на часы и снова спрячет их в карманчик. Генрих даже подумал: а часы, наверное, и не идут вовсе.

Маргариновый босс жил в заднем флигеле большого дома. Сначала они очень долго поднимались по лестнице, потом прошли по темному чердаку и вдруг оказались перед дверью в мансарду.

Босс неприязненно посмотрел на незнакомых мальчишек. Играла музыка. В комнате было накурено. Посередине стояли два больших ящика. Окно состояло из многих-многих маленьких стекляшек. К стене была прислонена картина в золоченой раме.

Не обращая внимания на недружелюбие хозяина, Рокфеллер уселся на кушетку. Генрих и Отвин сели рядом, хотя и побаивались, что хозяин выставит их за дверь.

С нарочитой медлительностью, стараясь усилить напряжение, Рокфеллер развязывал сверток. И стоило Боссу увидеть угрей, как выражение лица его сразу изменилось. Не то чтобы оно стало дружелюбным, но оно изменилось.

– Понимаешь, Босс, двадцать одна селедочка у них была.

При всем хвастовстве Рокфеллера чувствовалось, что Босс здесь сильнейший.

Лет ему было около двадцати. Широкоплечий. Над верхней губой – маленькие черные усики. Глаза выпученные. Он закурил.

Ребята рассказали о своей беде: как Долговязый в солдатской шапке обманул их. Рокфеллер добавил:

– Смылся он. Девятнадцать селедок увел.

– Вам сеть нужна? – спросил Босс.

– Сперва-то нам нужны крючки и сетевая нить, – сказал Генрих. – Дедушка Комарек хочет перемет на угрей поставить.

Босс сидел, закинув нога за ногу, и курил. Он расспросил ребят, откуда они и сколько им надо крючков. И о дедушке Комареке расспросил. При этом Генриха не покидало ощущение, что Босс смотрит на него не глазами, а лбом.

– Нам еще хлопковая нить нужна – это чтобы дедушка Комарек хороший сачок сплести мог. У нас будет большое рыболовецкое дело.

Покуривая, Босс слушал.

Хорошо, сказал он в конце концов. Пусть они приходят завтра. Он посмотрит, что можно будет сделать.

Генрих собрался было завернуть угрей, но Рокфеллер отобрал их, сказав:

– Не-не, так не пойдет! – Он выложил угрей на стол. – Босс человек чести.

На прощанье они пожали друг другу руки.

Ощупью они пробрались по темному чердаку и вышли на лестницу.

Ночь они провели в вилле – так называл Рокфеллер свой подвал.

На огромном пустыре, окаймленном мертвыми домами, они остановились около дыры в кирпичном щебне. Нащупывая ногами железные перекладины лесенки, спустились вниз. Рокфеллер зажег «гипденбургскую» свечу. И сразу ребятам показалось здесь страшно уютно. Сидели они на старых матрасах и только диву давались – чего тут только не было! А Рокфеллер доставал из серо-голубого патронного ящика одно сокровище за другим. Географическую карту Америки, например. Офицерскую саблю. Четыре шелковых чулка. Из каждого кармана пиджака он вытащил еще по чулку.

В подвале нашелся и железный ночной столик. Два помятых кувшина. Почти новое солдатское одеяло. Кухонная плита, а всяких банок и горшков не счесть!

Было тут и несколько досок, должно быть предназначенных для отопления.

– И все это твое, Рокфеллер?

А он, отодвинув ночной столик и вынув кирпич из стены, достал из тайника серебряный доллар. И тут же стал пробовать его на зуб. И Генриху дал – пусть, мол, убедится, какой он настоящий.

– Настоящий.

Отвин тоже чуть куснул монету.

Позднее они раскололи две доски, развели в плите огонь и заварили чай. Подсластили они его какими-то таблетками. Отвин достал из ранца копченую колбасу, хлеб. Все это он положил на серо-голубой ящик. Да, ничего не скажешь – шикарно у них получилось.

– Ты только чулками торгуешь?

– Да, только чулками, – ответил Рокфеллер.

Раньше он торговал и сигаретами и кремнями для зажигалок, но теперь перешел на чулки. Хочешь добиться в жизни чего-нибудь, надо дело крупно вести. А Рокфеллер хотел многого добиться в жизни. Судя по его словам, это можно было сделать только при помощи шелковых чулок. Он с презрением говорил о тех, кто промышлял кремнями и сигаретами.

– Скажи, Рокфеллер, вот, к примеру, было бы у тебя сто долларов, чего бы ты мог добиться?

– Сто долларов?

– Да, сто долларов.

– Чего хочешь можно добиться, имея такие деньги.

Но он, Рокфеллер, собирается за океан, хочет купить ферму в Канаде и чтоб на ней было тысяча коров и тысяча жирных свиней. А он поскачет по прерии и поймает себе белого мустанга, чтобы на нем коров пасти. Через плечо у него будет висеть лассо…

Развивая свои планы, Рокфеллер все время подергивал бровями.

Возможно, что ребята немного захмелели от выпитого крепкого чая. Генрих сказал:

– У меня уже есть мустанг, Рокфеллер, советский!

Он пустился в рассуждения о том, как они с дедушкой Комареком заведут большое рыболовецкое дело.

– …Потом мы купим Шабернакское озеро. И еще больше будем рыбы ловить. А потом все озера купим… Вечером, когда будет заходить солнце, я погоню коров на водопой. Коровы будут пить, а я буду сидеть верхом на своем белом мустанге, и, когда солнце совсем зайдет… и, понимаешь, когда у нас все будет… понимаешь, все будет…

Глаза Отвина тоже блестели. Он сидел и слушал, как оба расписывают свои мечты. Он-то думал о том, как он станет великим художником. Ом будет сидеть на берегу Атлантического океана и рисовать беспредельно огромное море…

Порой они слышали, как скреблось и шуршало в темноте. Рокфеллер нагибался, хватал кирпич и швырял в угол. По доскам проносилась крыса и исчезала в другом углу.

– Ирокезы! – воскликнул Рокфеллер. – Подадимся все втроем в Америку! Идет?

В первую минуту это показалось им очень заманчивым. Отвин со счастливым выражением лица оживленно кивал.

– Рокфеллер, – сказал Генрих, – я не могу ехать в Америку.

– Чего? Мы и твоего старика, дедушку, с собой возьмем.

– Все равно не могу.

– Не пойму я тебя что-то.

– Все ты поймешь сейчас, Рокфеллер. Понимаешь, я против капитализма.

Теперь и Отвин не захотел ехать в Америку.

– Против чего это ты?

– Против капитализма. Я тебе в другой раз все объясню. Как ты думаешь, Рокфеллер, Босс завтра даст нам крючки?

– Даст.

– А вдруг не даст?

– Ирокезы, Босс человек чести.

– Рокфеллер, а ты можешь мне достать мандолину?

– Мандолину?

– Понимаешь, я умею играть на мандолине.

– Ладно, погляжу как-нибудь.

Они устроились на матрасах, укрылись солдатским одеялом. Ночью по одеялу иногда пробегала крыса. Ребята просыпались.

– А ты совсем один здесь, в Берлине?

– Ага! – только и сказал Рокфеллер.

Домой они ехали опять на крыше последнего вагона. В такт постукивали колеса. Все пережитое казалось теперь чем-то нереальным, похожим на сказку. Но ранец Отвина был битком набит сетевой нитью. А у Генриха в карманах лежали пакетики и в них – сто сорок крючков!

– В следующий раз обязательно пойдем ко львам, Отвин. Хорошо?

Сверху они видели, как из-под колес выскакивали шпалы и уносились назад, но теперь ни Генрих, ни Отвин уже не испытывали никакого страха.

ГЛАВА ПЯТАЯ

20

А старый Комарек тем временем вырезал пять обручей из можжевельника, как будто у него уже была нить для верши.

И снова он отправляется в лес и возвращается с двумя ясеневыми слегами. Из них-то он намерен зимой вырезать два весла. Нет, не знает покоя старый Комарек! Вот он спускается к озеру, вычерпывает воду из плоскодонки. И вдруг вспоминает, что надо срубить ольху потолще: на зиму еще совсем дров не припасено.

Однако за всеми этими делами он не забывает подняться и посмотреть, не показались ли ребята из-за холма.

Проснувшись наутро и заметив, что кругом тихо и мальчонки нет рядом, он корит себя, в ужасе думает: неужели он навсегда потерял малыша? «Жалкий ты человек, эгоист мерзкий! – ругает себя старый Комарек. – Не было у тебя никогда настоящего чувства к мальчонке! У матери родной оно есть, такое чувство к сыну, а у тебя, старого, нет!»

Места себе не находит дедушка Комарек.

Но вот наконец кончилась мука его. Он сидит и плетет свой сачок, а мальчонка без устали рассказывает о Берлине, будто бы в самом Вавилоне побывал…

– А этот Маргариновый босс, как ты его называешь, он что, торгует рыболовной снастью?

– Да нет, не торгует он, а выменять у него чего хочешь можно. Потому как он босс, дедушка Комарек.

– Вот как! – произносит Комарек и плетет и плетет свой сачок.

– Он человек чести, дедушка Комарек. Он так и сказал: вот тебе нить и сто крючков, и ты мне принесешь еще десять угрей. А если привезешь два десятка – еще двести крючков получишь и четыре мотка сетевой нити.

– Что ж, честный, стало быть, человек, раз, не зная тебя, вперед столько нити дал.

– Босс – человек чести, – повторяет Генрих.

– Ну, а если, скажем, ты ему три десятка угрей привезешь?

– Пятьсот крючков даст, дедушка Комарек.

Такой вот идет у них разговор.

Старый Комарек все плел и плел свой сачок до самой темноты. А на рассвете, как только чуть-чуть посветлело, снова сел за него. Когда мальчонка проснулся, Комарек уже готовую сеть к обручу прилаживал. Потом они вместе повесили сачок на деревянный крюк во дворе. Но долго он там не провисел. Вскоре они сняли его и отнесли в дом: время, мол, беспокойное, а настоящий сачок – это ведь целое состояние. И все обдумывали они, как им дальше жить…

– Поедешь в Берлин – замок купи, а то и два. Два надежных замка, – сказал старик.

Ведь не что-нибудь – основу своего богатства они закладывали, а мир кругом полон зависти!

Ночью они встали и пошли копать червей. На следующий день вечером они уже поставили перемет.

– И еще он говорил, дедушка Комарек, что может нам рыболовную сеть достать.

– Вот если бы он нам две ставные сети достал!

Генрих и Отвин теперь часто ездили в Берлин. Ребята сразу же взбирались на крышу заднего вагона и уже знали, когда и где бывает проверка. Потом они сидели на кушетке у Босса, и Генрих говорил:

– Хорошо, Босс, все привезем, но только ты нам к субботе две коробки красок добудь и граммофонных иголок. Ну, и резиновые сапоги для дедушки Комарека.

Как-то они увидели двух американских солдат. Один из них бросил окурок, а какой-то дядька нагнулся, поднял окурок и докурил.

Когда у них выпадало немного свободного времени, они шли навещать Рокфеллера. Правда, редко заставали его. Однажды они спустились в его «виллу» и положили специально прибереженного угря на серо-голубой патронный ящик. Однако, когда они недели через две встретили Рокфеллера, они узнали, что он и не видел никакого угря – оказывается, его крысы сожрали. Сам Рокфеллер уже не промышлял дамскими чулками: согнувшись, он таскал с собой тяжелое ведро из-под мармелада: в нем была селедочная молока и две селедки. Черный костюм Рокфеллера был весь заляпан.

– А соленой селедкой можно чего-нибудь добиться в жизни, Рокфеллер?

Мальчишка удивленно посмотрел на них. Как раз при помощи селедки чего хочешь можно добиться! И вообще Рокфеллер был на коне. Он достал из кармашка свою луковицу и мельком взглянул на циферблат. Оказывается, селедка – она куда прибыльнее чулок, утверждал он теперь.

Генрих и Отвин хотя и соглашались с ним, однако про себя решили, что, пожалуй, при помощи селедки вряд ли многого можно добиться в жизни.

– Когда мы тебе опять угря привезем, Рокфеллер, мы его под потолок повесим, чтоб крысы не сожрали.

И рубашка и желтый галстук на Рокфеллере уже не имели прежнего вида – все было грязное, мятое.

Иногда они во время своих поездок встречали и человека в старом заплатанном свитере. Однажды – это было на Лертском вокзале в Берлине – они уже взобрались на крышу, когда увидели его. Узнав их, он подал им свой пустой чемодан, а сам влез вслед.

– У нас только немного сетевой нити, – врал Генрих.

На самом деле у них был с собой новый фонарь и две глубокие тарелки, три коробки спичек и пакетик маргарина. Недоверия своего они не преодолели – уж очень много вопросов задавал дяденька в заплатанном свитере! Но вообще-то он им нравился.

В другой раз они узнали, что этот дяденька срезал проволоку с ограды на выгонах. У него были с собой большие кусачки, и он резал проволоку на штифты. Утром, когда он ехал в Берлин, он едва мог поднять свой чемодан. Из этих штифтов он потом делал гвозди.

– Дело стоящее или как? – спросил его Генрих.

– Какое дело?

– Ну, это… с гвоздями.

Дяденька пожал плечами:

– Стоящее, конечно.

– А вы скажите, сколько дает вам один гвоздь? – спросил Генрих. – Окупает он себя?

– Когда-нибудь да окупит, – ответил дяденька.

– А что, разве за них не сразу платят?

– Нет, не сразу.

– Мы поговорим с Боссом. Он сразу бы заплатил, правда, Отвин?

– Мало даст.

– А мы поговорим с ним, пусть как следует заплатит.

Иной раз старый Комарек и ночь напролет при свете фонаря плетет свою сеть. Или стоит посреди комнатки и бережно укладывает большой невод. А мальчонка спит на лежанке. Комарек стоит и думает: что-то снится сейчас малышу?

Светает. Комарек берет сачок и спускается к озеру. Не знает он, как ему быть: то ли разбудить Генриха, то ли дать ему поспать. И каждое утро с ним так: жалко тревожить мальчика! Но он же накануне обещал разбудить его. Старик возвращается и трясет Генриха за плечо, покуда тот не проснется. Теперь они уже вместе выгребают на середину озера. Над водой еще висит утренний туман…

– Дедушка Комарек, Матулла у нас теперь бургомистром.

Но старику нет охоты сейчас думать об этом, он только говорит:

– Матулла, стало быть.

– Говорят, осенью имение будут делить.

– Значит, будут все-таки делить.

– Готлиб рассказывал.

Должно быть, прошедшая ночь была чересчур светла: на перемете оказалось только шесть угрей и два хороших леща.

Случалось, что старый Комарек относил немного рыбы в деревню. Обычно делал он это после наступления темноты. Ходил он к каретнику Штифелькнехту, а как-то отнес две большущие щуки кузнецу. При этом он рассказал мастеру, какой ему нужен якорь. А каретник как-то вечером приволок на спине дверь.

Через неделю еще одну.

Вместе с Генрихом старый Комарек сходил в лес и принес оттуда сосновые слеги – крышу чинить. Над прохудившимися местами они положили камыш, и старик прикрепил его ивовыми прутьями к поперечинам.

– Дедушка Комарек, Пувалевски вернулся.

– Кто-кто?

– Пувалевски. Вчера вернулся из плена.

– И что ж он, прямо сюда, в деревню, пришел?

– Вчера в полдень пришел. Теперь у них вся семья в сборе, дедушка Комарек.

Оба сидели и молчали. И оба думали об умершем Бальдуре. И оба думали о том, что хорошо было бы теперь дать Пувалевски парочку жирных угрей. Но ночи сейчас были холодные и ясные, и для Босса они не поймали и двух десятков угрей, а им до зарезу нужно еще два мотка сетевой нити…

– Попадется нам завтра в верше уклейка или поймаем плотвы немного, вот и отнесешь им – пусть варят себе на обед.

Да, что и говорить, поставили они хоть и небольшое, но настоящее рыболовецкое дело. На перемете у них триста пятьдесят поводков! Каждое утро они поднимают из воды две верши и относят их сушить под ольхой. А ставная сеть сушится на балке. Теперь и четырехугольный подъемник готов. Хорошо было бы еще небольшой невод завести.

– Хлопковая нить нужна, Генрих. Ох как нужна! – говорит старый Комарек, и оба они гордятся уже приобретенным.

На следующий день Комарек выходит косить траву под ольхой. Он не крестьянин и как-то неловко размахивает косой. Но им нужно сено – у них лошадь: зима заявится, они потребуют себе Орлика.

21

– Неплохо у тебя получается, Отвин. Но я бы большой пароход вот тут нарисовал.

– Есть уже пароход.

– Маленький очень.

– Он ведь в воде.

– Все равно я бы его во много раз больше нарисовал.

Лето уже подходит к концу. На ветвях яблоньки висят маленькие кругленькие яблочки.

– Понимаешь, Отвин, маленький он очень, море вот-вот проглотит его.

– Это он так далеко от берега уплыл и совсем один там.

– А мне кажется, он тонет.

– Не знаю, может быть, он и потонет.

– Я не дал бы ему утонуть, Отвин. Я бы его так нарисовал, чтобы он ни за что не утонул…

В воздухе плавают паутинки. Ребята отмахиваются.

– Понимаешь, если он пойдет ко дну, значит, он маленький слишком. Потому его и надо нарисовать большим.

– И большие пароходы тонут.

– Нет, они не так легко тонут, как маленькие.

– Все равно тонут.

– Не так легко, Отвин. Давай нарежем проволоки для дяди в свитере. Я кусачки дедушки Комарека прихватил.

Немного погодя они и впрямь прошли по-над берегом озера, пересекли речушку Губер и поднялись на раутенберговский выгон. Здесь они срезали нижнюю проволоку ограды. Но дело это оказалось нелегким. Все же они несколько дней приходили сюда и резали штифты прямо на месте.

В один прекрасный день они отнесли полный фанерный чемодан в Шабернак.

– Сегодня он обязательно приедет.

Они стояли одни на платформе. Поезд все не приходил. Дул холодный ветер, и мальчишки засмотрелись на воробьев, как они тряслись и пушили перья.

Отвин озяб, сидя неподвижно на чемодане.

– У тебя был когда-нибудь друг? – спросил он неожиданно.

Генрих сказал:

– Был бы у нас сейчас коммунизм, мы пошли бы в магазин и выбрали бы себе по теплой курточке.

– У меня никогда не было друга.

– А то и взяли бы себе два овчинных полушубка.

– Сказать тебе стихотворение?

– Скажи.

– Только я его сам сочинил.

– Все равно скажи.

– Это про весну.

– Скажи, скажи, Отвин!

 
Ветры в апреле
Не потеплели,
А я увидел, как за неделю
Первые почки зазеленели.
 

– Ты правда сам сочинил, Отвин?

Отвин кивнул. Оба сидели и растирали себе руки – так было им холодно.

– Красивое стихотворение, – сказал Генрих. – Но понимаешь, Отвин, не можем мы с тобой быть настоящими друзьями. Потому как мы с тобой не братья по классу. Не пролетарий ты, понимаешь?

– Я же не виноват.

– Нет, ты не виноват, Отвин.

– А разве мы с тобой из-за этого не можем быть друзьями?

Когда поезд подходил к маленькой станции, человек в заплатанном свитере увидел обоих мальчиков на платформе. Сошло всего несколько пассажиров: кто направился в деревню, кто в лес. Человек в свитере очень удивился, заметив, что мальчишки машут ему.

– Вы это меня тут ждете?

Оттащив чемодан в сторону, ребята открыли его и очень обрадовались, увидев, как удивился человек в свитере.

– Я же ничего взамен вам не могу дать, ребята, – сказал он, пробуя проволочные штифтики.

– А мы это так.

– Мы их на нашем выгоне нарезали, – сказал Отвин.

Дождавшись, когда платформа опустела, ребята пересыпали штифтики в чемодан человека в свитере.

– Мы его только десять шагов несли, а потом отдыхали.

Мальчишки были очень взволнованы и наперебой рассказывали, что собираются через три дня принести еще полный чемодан с проволочными штифтиками. Однако человек в свитере сказал, что он в последний раз здесь и больше они никогда не увидятся.

Ночью, уже в поезде по дороге домой, человек в свитере думал о мальчишках. Пытался представить себе деревню, в которой они живут. «Хорошо, что они сказали, как она называется, – решил он. – А у одного из мальчиков очень болезненный вид. Не простой мальчонка, должно быть. Да и второй тоже. Но только в ином плане, да и хвастунишка, пожалуй. Нет, нет, он тоже не простой».

Он подумал о курсах, на которые он намеревался поступить и перед которыми испытывал немалый страх. «Интересные ребята, – подумал он. – Но вряд ли ты когда-нибудь их снова увидишь».

Ночь была темная, поезд еле-еле плелся. Кто-то чиркнул спичкой, закурил.

22

Что это? Журавли курлычут?

Над озером проносится тучка, вытягивается в длину, поворачивает, круто взмывает ввысь и исчезает. Вдруг она снова здесь разворачивается, становится черной, и… делается видно – тысяча скворцов! По одному они падают в желтеющий камыш.

Время щуке стоять в мелководье.

Лодка старого Комарека бесшумно скользит по воде. Тихо, метр за метром он спускает ставную сеть за борт – весь камышовый мыс он обложит. Любит он эту рыбалку. Вот положил весло на дно и взял шест, к концу которого прибита небольшая дощечка. Делает он все спокойно и ловко, а когда надо, то и с молниеносной быстротой. Загнал лодку в камыш и стал опускать шест с дощечкой в воду. Вода хлюпает, чавкает, брызги летят. И снова, и снова так. А вот уже видно – впереди камышинки качаются. Это щука потянула. И сразу сеть сошлась. Снова камышинки качнулись – стало быть, вторая!

От воды поднимается пар – воздух холодный.

В это время старик каждый день на озере и случается, что вечером приносит домой полцентнера щук.

Что это? Журавли курлычут?

Генрих теперь часто бегает в поле: оно огромное, простирается до самого неба и все в желтом жнивье. Идет пахота. Но Генрих бегает туда через лес, чтобы пахари его не видели. Спрятавшись в багряной листве на опушке, он из своего тайника высматривает лошадей.

Вон там, впереди плуга, идет небольшая обозная лошадка…

Как-то раз Генрих там столкнулся с одним из деревенских хозяев. Оба смутились – и тот и другой пришли сюда из-за лошади!

– Вы что ж, теперь на озере устроились?

– На озере, господин Бернико.

Говорили они мало, и, когда из-за холма показывались пахари, все их внимание устремлялось к лошадям.

Орлик был самой маленькой лошадью, рядом с ним шла голубая кобыла, отсюда было видно, что она хромает.

– А говорили, будто дом рыбака развалился.

– Да нет, только крыша, – ответил Генрих. – Ни окон, ни дверей. И пол выломали.

Снова они не отрываясь смотрели на лошадей.

– Как ты кличешь своего буланого?

– Орлик.

– Сильная лошадь, хотя и небольшая.

– Да, сильная.

Поговорили они и о голубой кобыле. Генрих сказал:

– Горяча она, господин Бернико, горяча! – Ему хотелось спросить, как зовут голубую, но он удержался. – Ногу, должно быть, заступила, – проговорил он.

Бернико кивнул:

– Может быть. – Но он знал, что кобыла надорвалась. Молода она для пахоты. Знал он также, что для работы она теперь не годна.

Они подождали, когда пахари, кончив свой клин, скрылись из виду, и тоже направились прямо по жнивью в деревню.

– Это мы с тобой тут, значит, подсматривали, а? – произнес Бернико. – Один господь ведает, когда… – Он так и замолчал на полуслове.

Немного спустя он сказал:

– У меня каморка стоит свободная. Все собирался в порядок ее привести. Хотите, селитесь в ней.

Но Генрих поспешил сообщить, что у них уже вставлены две двери, да и крышу они тоже починили, да и вообще много там чего для себя устроили.

Когда они подходили к деревне, они уже ни о чем не говорили. Приятно пахло дымком – горели кучи картофельной ботвы.

– До свиданья, господин Бернико.

– До свиданья.