Текст книги "Берлин-Александерплац"

Автор книги: Альфред Дёблин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

– Ну, что же, пойду я, Минна.

Он обнял ее за шею, и она не оттолкнула его. Потом, когда он все еще не отпускал ее, хотя и не прижимал к себе, она почувствовала, что он ее нежно гладит, и, удивленно вскинув на него глаза, промолвила:

– Ну, иди же, Франц.

Он легонько потянул ее в комнату, она упиралась, но шаг за шагом подвигалась вперед. Спросила:

– Франц, неужели опять все сначала?

– Да почему же? Я только хочу немного посидеть с тобой.

И вот они мирно сидели некоторое время рядышком на диване и беседовали. А затем он ушел сам, без понуканий. Она проводила его до дверей.

– Не приходи ты больше, Франц, – заплакала она и припала головой к его груди.

– Черт знает, Минна, что ты можешь с человеком сделать! Почему бы мне и не зайти как-нибудь? Но, если не хочешь, я и не приду.

Она держала его за руку.

– Нет, нет, не надо, не приходи, Франц.

Он открыл дверь. Минна все еще держала его руку, крепко сжимая ее. Он уже переступил порог, а она все еще не выпускала его руку. Потом отпустила вдруг и быстро бесшумно закрыла дверь. Он купил поблизости два больших куска телячьей вырезки и отослал их Минне.

НАШ ФРАНЦ КЛЯНЕТСЯ ВСЕМУ СВЕТУ И СЕБЕ САМОМУ, ЧТО ОСТАНЕТСЯ ПОРЯДОЧНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ В БЕРЛИНЕ – С ДЕНЬГАМИ ИЛИ БЕЗ НИХ

Он уже твердо стоял на ногах в Берлине – продал свою старую обстановку, немного деньжонок он скопил в Тегеле, призанял у хозяйки и у своего друга Мекка, – и тут-то ему неожиданно нанесли основательный удар. Потом, правда, оказалось, что все это пустяки.

В одно погожее утро он обнаружил на столе желтую бумажонку, официальное извещение на бланке, отстуканное на машинке:

«Полицейпрезидиум, 5 отдел, дата и исходящий номер. Просьба при заявлениях по настоящему делу ссылаться на вышеозначенный номер. Согласно представленным мне документам, Вы отбыли наказание за угрозы, оскорбление действием и нанесение телесных повреждений со смертельным исходом, а посему являетесь лицом, угрожающим общественной безопасности и нравственности. В виду сего и на основании прав, предоставленных мне § 2 закона от 31 декабря 1842 года и § 3 закона о свободе передвижения от 1 ноября 1867 года, а также законами от 12 июня 1889 года и 13 июня 1900 года, я постановил воспретить Вам в административном порядке проживание в городской черте Берлина, а именно Шарлоттенбурге, Нейкельне, Берлин – Шенеберге, Вильмерсдорфе, Лихтенберге и Штралау, а также в районах Берлин – Фриденау, Шмаргендорф, Темпельгоф, Бриц, Трептов, Рейникендорф, Вейсензее, Панков и Берлин – Тегель, вследствие чего предлагаю Вам покинуть район, в коем проживание Вам воспрещено, в двухнедельный от сего числа срок, и предупреждаю, что в случае, если по истечении означенного срока будет обнаружено, что Вы проживаете в районе, в коем проживание Вам воспрещено, или же вернетесь в таковой, то на основании § 132 раздела 2-го закона об общих полномочиях земельной администрации от 30 июля 1883 года Вы будете подвергнуты денежному штрафу в размере не свыше ста марок, с заменой в случае несостоятельности лишением свободы на срок не свыше десяти суток. Одновременно обращаю Ваше внимание на то, что если Вы изберете своим местожительством один из нижепоименованных пригородов Берлина – Потсдам, Шпандау, Фридрихсфельде, Карлсхорст, Фридрихсгаген, Обершеневейде и Вульхейде, Фихтенау, Ранедорф, Каров, Бух, Фронау, Кепеник, Ланквиц, Штеглиц, Целендорф, Тельтов, Далем, Ваннзее, Клейнглинике, Новавес, Нейендорф, Эйхе, Борним и Борнштедт, то Вы будете высланы из означенных населенных пунктов в административном порядке. Подпись. Печать. Форма №968 а».

Прочел, и в жар бросило. Но слава богу, есть в Берлине одно славное учреждение – в доме № 1 по Грунерштрассе, рядом с Александерплац – управление по трудоустройству бывших заключенных. Там на Франца поглядели, порасспросили о том о сем и выдали бумажку за подписями: «господин Франц Биберкопф состоит под нашим надзором».

Еще сказали – наведем, мол, справки, работаете ли вы, и прочее. Будете являться раз в месяц на регистрацию. И точка. Полный порядок.

Забыт страх, забыты Тегель и красные стены и стоны, что было, то прошло, начинаем новую жизнь, старое – побоку, Франц Биберкопф вернулся и – гип, гип, ура!

После этого случая он еще целый месяц ни за что не брался и набивал себе утробу мясом, картошкой и пивом. Зашел однажды и к евреям на Драгонерштрассе, чтобы поблагодарить их. Нахум и Элизер как раз спорили. Они не узнали его, когда он вошел – толстый, одетый с иголочки, пахнущий коньяком и, почтительно прикрывая шляпой рот, шепотом спросил, все ли еще больны внуки старого господина. В пивной за углом, где он угощал неугомонных спорщиков, они спросили его, какими делами он занимается.

– Какие у меня дела? Ничем я не занимаюсь. У нашего брата все идет само собою.

– Откуда же у вас деньги?

– Осталось кое-что. Раньше поднакопил.

Он подтолкнул Нахума в бок и, раздув ноздри и хитренько поглядев на него, сказал с таинственным видом:

– А помните, как вы про Цанновича мне рассказывали? Вот был парень! Молодец! Потом его, правда, пристукнули… Чего вы только не знаете! Вот бы и мне так: сойти бы за принца и учиться в университете. Впрочем, нет, в университет мы не согласны. Жениться будем, во как!

– Что ж, совет да любовь.

– Приходите на свадьбу. Угощу на славу, и выпивка будет.

Рыжий Нахум разглядывал его, почесывая подбородок.

– А что я вам еще расскажу, – послушайте. Был у одного человека мячик, знаете, такой детский мячик, но не резиновый, а из целлулоида, прозрачный такой, и в нем свинцовые дробинки, так что дети могут таким мячиком и греметь, как погремушкой, и бросать. Взял этот человек мячик, бросил его и подумал: «Ведь в нем дробинки; так что можно его бросить, и он не покатится дальше, а останется на том самом месте, куда упал».

Но когда человек бросил мяч, то мяч полетел не так, как человек рассчитывал, а подскочил еще раз и откатился чуть-чуть в сторону, так – пальцев на десять…

– Ах, да оставь ты его, Нахум, в покое с твоими сказками. Очень они ему нужны.

А толстый Франц:

– Ну, и что же случилось дальше с мячиком? Ну что вы опять сцепились? Нет, вы взгляните на эту парочку, хозяин, – так и ссорятся вот друг с дружкой, сколько я их знаю.

– Пусть себе! Людей не переделаешь. А ссориться – пользительно для печенки.

– Вот что я вам скажу, – отозвался рыжий. – Я видел вас на улице, видел на дворе и слышал, как вы пели. Хорошо вы поете. И хороший вы человек. Но только не лезьте на рожон! Да! Живите себе спокойно. Терпение – вот что нужно на этом свете. Разве я знаю, что у вас на душе и что вам бог уготовил? Мячик летит не так, как вы его бросаете и как вам хочется, вроде так, да не совсем, а немного дальше, а может быть, и в сторону залетит, почем я знаю?

Толстяк, наш Франц, – откинул назад голову и, широко взмахнув руками, со смехом обнял рыжего.

– Ну и мастер же вы рассказывать, ох, и мастер! Но у Франца есть кое-какой опыт – будьте уверены, Франц знает жизнь, Франц знает, чего он стоит.

– Так-то так, но ведь совсем недавно вы пели не очень весело.

– Что было, то прошло! А теперь мы опять при своих. Мой-то мячик правильно летит, понимаешь? Знай наших. Ну, адью, да смотрите приходите на мою свадьбу!

* * *

Таким образом, Франц Биберкопф, бывший цементщик, а потом грузчик на мебельной фабрике, грубый, неотесанный парень с отталкивающей внешностью, снова ходит по берлинским улицам. В свое время в него без памяти влюбилась хорошенькая девушка из рабочей семьи, дочь слесаря; Франц сделал из нее проститутку и в конце концов избил ее и смертельно ранил. А теперь он поклялся всему миру и себе самому, что будет отныне порядочным человеком. И действительно, пока у него были деньги, он оставался порядочным. Но вскоре деньги у него вышли. Этого момента он как будто только и ждал, чтобы показать всем, что он парень – не чета другим.

Книга вторая

Итак, наш герой благополучно вернулся в Берлин. Он поклялся начать новую жизнь. Возникает вопрос, – не закончить ли нам на этом? Конец – счастливый и ясный – напрашивается сам собою, а вся повесть отличалась бы одним достоинством – краткостью.

Но наш герой не первый встречный; это Франц Биберкопф, и я вызвал его к бытию не для забавы, а для того, чтобы пройти с ним всю его подлинную, тяжкую и поучительную жизнь.

Франц Биберкопф перенес тяжкое испытание, но теперь он, широко расставив ноги, крепко стоит на берлинской мостовой, и уж если он сам говорит, что хочет быть порядочным человеком, то будьте уверены, – он им и станет.

Неделю держится, другую. Буду порядочным – и точка! Не обольщайся, Франц, – это всего лишь отсрочка.

Жили некогда в раю два человека, Адам и Ева. Поместил их туда господь, создавший животных и растения, и небо, и землю. А раем был чудный сад Эдем. Произрастали в нем цветы и деревья, резвились звери, никто не мучил друг друга. Солнце всходило и заходило, луна – тоже. Весь день в раю царила радость.

Начнем же веселее. Давайте петь и играть. Ручками хлоп, хлоп, хлоп, ножками топ, топ, топ, влево раз, вправо раз, так игра пойдет у нас.

ФРАНЦ БИБЕРКОПФ ВСТУПАЕТ В БЕРЛИН

– ТОРГОВЛЯ И ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

– ОЧИСТКА ГОРОДА И ГУЖЕВЫЕ ПЕРЕВОЗКИ

– ЗДРАВООХРАНЕНИЕ

– ПОДЗЕМНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО

– ПРОСВЕЩЕНИЕ, КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО

– ТРАНСПОРТ

– СБЕРЕГАТЕЛЬНЫЕ КАССЫ И ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК

– ГАЗОВОЕ ХОЗЯЙСТВО

– ПОЖАРНАЯ ОХРАНА

– ФИНАНСОВЫЙ И НАЛОГОВЫЙ НАДЗОР

О публикации плана земельного участка № 10 по улице Ан дер Шпандауербрюкке. Настоящим сообщается, что план расположенного на Ан дер Шпандауербрюкке (в районе Берлин – Центр) участка № 10, право собственности на который подлежит долгосрочному ограничению на предмет устройства стенной розетки на фасаде выстроенного на означенном участке дома, выставлен со всеми к нему приложениями для всеобщего с ним ознакомления. В течение предусмотренного законом срока всем заинтересованным лицам предоставляется возможность заявить, исходя из своих интересов, претензии по означенному плану. Право представить свои возражения сохраняется и за правлением районного магистрата. Претензии в письменной форме подаются в магистратуру. Адрес: Берлин – Центр, 2, Клостерштрассе, 68, комната 76; устные заявления заносятся там же в протокол…

По согласованию с господином полицейпрезидентом, сим предоставляю арендатору охотничьих угодий господину Боттиху, впредь до отмены сего, право отстрела диких кроликов и прочих вредоносных животных на участке под наименованием Парк Гнилого Озера в следующие сроки: охота в летний сезон 1928 года разрешается с 1 апреля по 30 сентября ежедневно до 7 часов вечера, а в зимний сезон с 1 октября по 31 марта ежедневно до 8 часов вечера. О чем и доводится до всеобщего сведения с предупреждением не ходить на означенный участок после вышеуказанного времени. Подписал обер-бургомистр на правах шефа местного охотничьего общества.

Мастер скорняжного цеха Альберт Пангель после тридцатилетней деятельности на выборных должностях в комиссиях магистрата сложил с себя эти почетные обязанности ввиду преклонного возраста и переезда в другой округ. В течение этих долгих лет он непрерывно состоял председателем комиссии по благоустройству, а также и инспектором по социальному обеспечению. Районное управление отметило заслуги господина Пангеля в поднесенном ему благодарственном адресе.

* * *

Розенталерплац развлекается.

Сводка погоды для Берлина и прилегающих районов. Переменная облачность с прояснениями. Температура днем один градус ниже нуля. Циклон, распространившийся сегодня на территорию Германии, вызвал резкое ухудшение погоды. Продолжающиеся незначительные изменения давления свидетельствуют о медленном распространении циклона к югу; таким образом, ненастная погода в ближайшие дни удержится. Ожидается дальнейшее понижение температуры.

Маршрут трамвая № 68: Виттенау, Северный вокзал, больница, Веддингплац, Штеттинский вокзал, Розенталерплац, Александерплац, Штраусбергерплац, вокзал Франкфуртераллее, Лихтенберг, психиатрическая лечебница Герцберге. Три берлинских транспортных предприятия – трамвай, метро (включая надземную железную дорогу) и автобус – ввели единый тариф. Проезд стоит для взрослых двадцать пфеннигов, для учащихся – десять. Правом льготного проезда пользуются дети до четырнадцати лет, школьники и ученики торговых и промышленных предприятий, неимущие студенты, инвалиды войны и прочие инвалиды по справкам участковых попечителей. Ознакомьтесь с сетью маршрутов. В зимние месяцы вход и выход через переднюю дверь воспрещается. В вагоне – 39 сидячих мест, номер вагона – 5918, просьба заблаговременно готовиться к выходу на нужной вам остановке; вагоновожатому воспрещается разговаривать с пассажирами, вход и выход во время движения сопряжен с опасностью для жизни.

На самой середине Розенталерплац какой-то человек с двумя желтыми свертками соскакивает на полном ходу с трамвая № 41, такси проносится на волосок от прыгуна, вслед ему строго глядит шупо, откуда-то появляется трамвайный контролер, шупо и контролер здороваются за руку: ну и повезло же рабу божьему с его желтенькими свертками.

Оптовая торговля наливками и настойками; д-р Бергель, присяжный поверенный и нотариус; Лукутат – индийское средство для омолаживания слонов; презервативы Фромма; лучшие в мире резиновые губки. Без резиновой губки не обойтись!

От площади ведет к северу длинная Брунненштрассе, по левой стороне ее, не доходя Гумбольдхайна, находится АЭГ. АЭГ – колоссальное предприятие, согласно телефонной книге на 1928 год оно включает: электрическую станцию, центральное правление на набережной Фридриха-Карла, 2–4, местный коммутатор, междугородний коммутатор, дирекцию, проходную, электропромышленный банк, отделение осветительных приборов, отделение по концессиям в России, металлический завод Обершпрее, завод электроприборов в Трептове, завод на Брунненштрассе, заводы в Геннингсдорфе, завод изоляционных материалов, завод на Рейнштрассе, кабельный завод в Обершпрее, трансформаторные заводы на Вильгельминенгофштрассе и на Руммельсбургершоссе и, наконец, турбинный завод на Гуттенштрассе, 12–16.

Инвалиденштрассе отходит от площади влево. Она ведет к Штеттинскому вокзалу, куда прибывают поезда с Балтийского побережья. «Боже, вы весь в копоти!» – «Да, пыль в вагоне страшная!» – «Здравствуйте!» – «До встречи!» – «Не прикажете ли поднести багаж? Пятьдесят пфеннигов». – «Вы прекрасно выглядите – загорели, поправились!» – «Ну, загар быстро сойдет». – «Откуда у людей деньги на путешествия? А вот вчера утром в маленькой гостинице неподалеку, в одном из темных переулков, застрелилась в номере парочка, он – кельнер из Дрездена, она – замужняя женщина, записавшаяся у портье под чужой фамилией».

С юга на площадь выходит Розенталерштрассе. На углу кафетерий Ашингера. У Ашингера и перекусишь и пивка выпьешь. Дальше – концертный зал и хлебозавод. Рыба – продукт весьма питательный. Одни любят рыбу, а другие смотреть на нее не могут. Не хочешь превратиться в глыбу, забудь про мясо, кушай рыбу! Дамские чулки из первоклассного искусственного шелка. Новая модель нашей авторучки – перо из золота чистой пробы. На Эльзассерштрассе перегородили всю мостовую, оставив только узкий проезд. За забором пыхтит локомобиль. Беккер и Фибих, строительная контора, Берлин – Вест, 35. Шум, лязг, вагонетки ходят до угла, там, где частный коммерческий банк – депозиты, хранение процентных бумаг, текущие счета. Перед банком пятеро рабочих, стоя на коленях, укладывают гравий на мостовой. На остановке у Лотрингерштрассе в трамвай № 4 сели четверо: две пожилые женщины, мужчина с озабоченным лицом и мальчик в теплой шапке-ушанке. Женщины едут вместе. Это фрау Плюк и фрау Гоппе. Они купили для старшей, фрау Гоппе, бандаж, потому что у нее предрасположение к грыже. Они были у бандажиста, на Брунненштрассе, а теперь они торопятся домой, чтобы к приходу мужей был готов обед. А мужчина – это кучер Газебрук, его замучил электрический утюг, который он по дешевке купил у старьевщика для своего хозяина. Утюг подсунули плохой – через пару дней он перегорел, и вот теперь Газебруку велели обменять его на другой, а продавцы знать ничего не хотят, он уже третий раз ездит к ним: придется, видно, доплатить из своего кармана. Мальчик Макс Рюст станет со временем мастером-жестянщиком, отцом семи новых Рюстов, вступит компаньоном в фирму Халлисс и К ⁰в Грюнау – водопроводные и кровельные работы; на пятьдесят третьем году жизни он выиграет на свои четверть билета часть главного выигрыша Прусской лотереи, удалится после этого на покой и скончается пятидесяти пяти лет от роду в разгар процесса с фирмой Халлисс и К ⁰в связи с выходом его из этого дела. Извещение о его смерти будет гласить: «25 сентября, на пятьдесят пятом году жизни, внезапно скончался от разрыва сердца мой горячо любимый муж, наш дорогой отец, сын, брат, шурин и дядя Макс Рюст, о чем с глубоким прискорбием извещает от имени осиротелой семьи Мария Рюст». А после похорон в газете среди объявлений будет помещен следующий текст: «Ввиду невозможности… каждого в отдельности, за соболезнование и т. д. настоящим выражаем всем родным, друзьям, а также жильцам дома № 4 по Клейстштрассе и знакомым нашу искреннюю благодарность. В особенности благодарим господина Дейнена за его прочувствованное слово над гробом усопшего». Но пока что Максу всего четырнадцать лет; сегодня его отпустили из школы до конца уроков, и едет он в консультацию для страдающих дефектами речи, слуха и зрения, отсталых и трудновоспитуемых; он бывал там уже не раз потому, что он заикается, хотя и не так сильно, как раньше.

* * *

Пивнушка на Розенталерплац.

В передней комнате играют на бильярде; в глубине, в уголке, двое мужчин пьют чай и курят. У одного из них Дряблые щеки и седые волосы, он в плаще.

– Ну, что у вас там? Да сидите вы спокойно, не дергайтесь!

– Сегодня вы меня к бильярду не затащите. У меня сегодня рука неверная.

Седой жует сухую булку, его чай стынет.

– И не собираюсь. Нам и тут хорошо.

– Знаю, знаю, старая история… Ну, теперь вопрос решен.

– Кто решил-то?

Его собеседник – молодой, светлый блондин, с энергичным лицом, мускулистый.

– Конечно, и я тоже. А вы думали – только они?

– Нет, теперь все ясно.

– Другими словами: вас выставили вон.

– Я поговорил начистоту с моим шефом, он на меня накричал, ну и… А в конце дня мне принесли уведомление, что с первого числа я буду уволен.

– Вот видите, в известных условиях не следует разговаривать начистоту. Если бы вы тонко намекнули вашему шефу, он бы вас не понял, и вы бы не потеряли место.

– Да я еще не ушел. Что вы думаете? Теперь-то я и покажу себя. Я им еще попорчу кровь. Каждый день ровно в два я буду являться и отравлять им жизнь, поверьте уж мне!

– Ах, молодой человек, молодой человек. А ведь у вас жена есть!

Тот поднял голову.

– В том-то и подлость, что я ей еще ничего не сказал, не могу и не могу.

– Может быть, все еще образуется.

– Кроме того, она в положении.

– Второй уже?

– Да.

Седой человек закутывается плотнее в плащ, насмешливо улыбается своему собеседнику, а затем, кивнув головой, говорит:

– Что ж, отлично. Дети придают мужество. Как раз то, что вам теперь нужно.

– На что оно мне нужно, – взрывается тот. – Я по уши в долгах. Знай – плати… Нет, не могу я ей это сказать. А тут еще меня совсем выперли. Я привык к порядку, а у нас черт знает что делается. Мой шеф только и думает, что о своей мебельной фабрике, и приношу ли я ему заказы для обувного отдела или нет, ему, в сущности, наплевать. В том-то и вся штука. Нужен я ему, как пятое колесо телеге. Целый день околачиваешься в конторе и пристаешь ко всем: «Посланы ли наконец предложения?» – «Предложения? Какие там еще предложения?»– «Да ведь я вам уже шесть раз говорил! На кой черт я тогда бегаю по клиентам? Люди в глаза смеются… Либо ликвидируй этот отдел, либо делай дело».

– Выпейте чаю – успокойтесь. Пока что ликвидировали вас.

От бильярда подходит какой-то господин без пиджака, кладет руку молодому человеку на плечо и спрашивает: – Сгоняем партийку? За молодого отвечает старший:

– Не до этого ему. Он в нокауте!

– Бильярд – лучшее средство от нокаутов. Игрок уходит. Человек в плаще глотает горячий чай.

Милое дело – попивать горячий чай с сахаром и ромом и слушать, как скулят другие. Здесь уютно, в этой дыре.

– Вы что – сегодня не собираетесь домой, Георг?

– Не хватает духу, честное слово, не хватает духу. Что я ей скажу? Я не могу взглянуть ей в глаза.

– Идите, идите и смело взгляните ей в глаза.

– Что вы в этом понимаете?

Старший наваливается грудью на столик и мнет в руках край плаща.

– Пейте, Георг, или съешьте чего-нибудь и не говорите лишнего. Кое-что я в этом понимаю. Да. Я всю эту музыку досконально знаю. Когда вы еще под стол пешком ходили, я все это уже испытал.

– Посудите сами. Было хорошее место, так нет же – все испоганили.

– Вот послушайте. До войны я учительствовал. Когда началась война, я был уже таким, как сейчас. И пивная эта была точно такая же. На военную службу меня не призвали. Такие, как я, им не нужны, морфинисты то есть. Точнее говоря: меня все же призвали. Я думал, конец пришел. Шприц, конечно, у меня отобрали, и морфий тоже. И – раз, два, левой! Двое суток я еще кое-как выдержал, пока у меня капли были в запасе, а там – привет, отслужил и – в психиатрическую. В конце концов отпустили меня на все четыре стороны. Да, так вот – потом и из гимназии выкинули, морфий, знаете, это такая штука, иной раз бываешь как в угаре, особенно вначале. Теперь-то это больше не случается, к сожалению. Ну, а жена? А ребенок? Прости-прощай, родная сторона. Эх, Георг, милый вы мой, я мог бы вам целую романтическую историю рассказать.

Седой пьет, греет руки о стакан, пьет медленно, с чувством, разглядывает чай на свет.

– М-да, жена, ребенок… На них свет клином не сошелся. Я не каялся и вины за собой не признаю, с фактами надо мириться, да и с собой самим тоже. Какой уж я есть – таким и останусь. Не следует кичиться своей судьбой. Я – не фаталист, о нет. Я не эллин, я берлинец. У вас чай остыл, Георг. Подлейте-ка рому.

Молодой человек прикрывает стакан ладонью, но седой отводит ее и подливает, ему изрядную порцию из небольшой фляги, которую вытащил из кармана.

– Нет, мне пора. Спасибо, спасибо… Поброжу еще по улицам, рассеюсь немного.

– Не кипятитесь, Георг, посидим здесь, выпьем малость, а потом сыграем на бильярде. Не делайте глупостей, не теряйте голову. Это – начало конца. Я в свое время не застал ни жены, ни ребенка дома, а нашел только письмо, что она возвращается к матери в Западную Пруссию и все такое – загубил я, дескать, ее жизнь, опозорил ее, и так далее. Тогда я поцарапал себя слегка вот здесь, на левой руке – видите? Покушение на самоубийство – так это называется? Век живи – век учись, так-то, Георг! Я, например, знал даже провансальский язык, но анатомию – увольте. Вот и принял сухожилие за вену. Положим, я и до сих пор мало смыслю по этой части, но теперь вроде бы и не к чему. Короче говоря: скорбь, раскаяние – все это чушь, ерунда, я остался в живых, жена тоже осталась в живых, ребенок – тоже. У жены появились новые дети, там, в Западной Пруссии, целых двое, словно я их на расстоянии сработал, так вот и живем. И все-то меня теперь радует, и Розенталерплац, и шупо на углу, и бильярд. Ну-ка пусть теперь кто-нибудь скажет, что он живет лучше и что я ничего не понимаю в женщинах!

Блондин неприязненно глядит на него.

– Ведь вы же развалина, Краузе, и сами это отлично знаете. Что же вы ставите себя в пример? Вы просто рисуетесь передо мной своим несчастьем, Краузе. Вы же сами рассказывали мне, как вам приходится голодать с вашими частными уроками. А я не хочу себя заживо хоронить!

Допив стакан, седой откидывается на спинку железного стула, с минуту глядит на молодого враждебно поблескивающими глазами, затем вдруг прыскает и долго смеется неестественным сдавленным смехом.

– Разумеется, я не пример, вы совершенно правы. Но я и не претендовал на это. Для вас я не пример. У каждого своя точка зрения, даже у мухи. Вот извольте, муха под микроскопом воображает себя лошадью. А посмотрю-ка я на нее в телескоп, что тогда? Да кто вы такой, собственно говоря, господин Георг – как там вас по фамилии? Ну-ка, отрекомендуйтесь мне: агент по сбыту обуви фирмы NN. Бросьте вы эти штучки. Скажите, какая беда! Передаю по буквам: б – болван, е – ерунда, д – дебош, именно дебош, любезнейший, – а – абракадабра. И вообще вы не тот номер вызвали, милостивый государь, совершенно не тот номер! Ясно?

Трамвай № 99. Маршрут: Мариендорф, Лихтенрадершоссе, Темпельгоф, Галлеские ворота, церковь св. Гедвиги, Розенталерплац, Бадштрассе, и дальше по Зеештрассе до угла Тогоштрассе; в ночь с субботы на воскресенье – круглосуточное движение на участке между Уферштрассе и Темпельгофом через Фридрих-Карлштрассе по графику каждые четверть часа. Восемь часов вечера, из трамвая выходит молоденькая девушка, под мышкой у нее папка с нотами; уткнув личико в поднятый каракулевый воротник, она ходит взад и вперед на углу Брунненштрассе и Вейнбергсвег. Какой-то господин в шубе заговаривает с ней, она вздрагивает и быстро переходит улицу. Останавливается под высоким фонарем и всматривается в лица прохожих. Вскоре появляется небольшого роста пожилой господин в роговых очках; в один миг она оказывается рядом с ним. Хихикая, берет его под руку, и они идут вверх по Брунненштрассе.

– Мне сегодня надо прийти домой пораньше, честное слово. Мне бы и вовсе не следовало приходить. Но ведь вам даже позвонить нельзя!

– Можно, но только в самых исключительных случаях! У нас на службе подслушивают. Это же в твоих интересах, дитя мое.

– Ах, я так боюсь… Но ведь никто не узнает, правда? Вы же никому не расскажете?

– Никому.

– Если узнает папа или мама – о, боже! Пожилой господин с довольным видом берет ее под руку.

– Никто не узнает – не бойся. Я никому не скажу ни слова. Ну, как прошел сегодня урок?

– Я играла Шопена. Ноктюрны. Вы любите музыку?

– Пожалуй. Иногда.

– «Мне хотелось бы вам что-нибудь сыграть, когда я как следует разучу. Но я вас так боюсь…

– Ну полно!

– Да, я всегда боюсь вас, но не очень, чуточку. Ведь мне нечего бояться вас, не правда ли?

– Нисколько. С какой стати? Мы ведь уже третий месяц знакомы.

– По правде, я боюсь только папы. Что, если он вдруг узнает?

– Послушай, детка, ведь можешь ты в конце концов выйти вечером погулять. Ты же не ребенок!

– Так я маме и говорю. И выхожу.

– Вот мы и идем, Тунтхен, куда нам вздумается.

– Ах, не называйте меня, пожалуйста, Тунтхен. Это я сказала вам только так, между прочим. А куда же мы идем сегодня? В девять я должна быть дома.

– Да мы уже пришли. Здесь наверху живет мой приятель. Его нет. Посидим, отдохнем – никто нам не помешает.

– Ой, я так боюсь! А вдруг увидят? Идите вы вперед. Я пройду одна вслед за вами.

Там, наверху, они, улыбаясь, смотрят друг на друга. Она стоит в уголке. Сняв пальто и шляпу, он берет у нее из рук папку с нотами и шапочку. Затем девушка подбегает к двери и выключает свет.

– Только сегодня недолго, у меня так мало времени, мне надо бежать домой! Я не буду раздеваться… ладно? А сегодня не будет больно?

ФРАНЦ БИБЕРКОПФ В ПОИСКАХ РАБОТЫ: НАДО ЗАРАБАТЫВАТЬ ДЕНЬГИ, БЕЗ ДЕНЕГ НЕ ПРОЖИВЕШЬ. О ПОСУДНЫХ РЯДАХ ВО ФРАНКФУРТЕ

Франц Биберкопф уселся со своим приятелем Мекком за стол, за которым сидело уже несколько шумливых мужчин, и стал ждать начала собрания. Мекк заявил:

– Отмечаться на биржу труда ты не ходишь, на заводе не работаешь, а землю рыть сейчас холодновато. Самое лучшее – торговать. В Берлине или в провинции – выбирай сам. Будешь иметь кусок хлеба.

– Берегись, зашибу! – крикнул кельнер, пробегая с подносом.

Приятели заказали пива. В ту же минуту наверху, над ними, раздались шаги, это на втором этаже господин Вюншель, управляющий, побежал вызывать «скорую помощь» – с его женой случился обморок. Мекк продолжал:

– Взгляни только на этих людей. Какой у них вид, а? Не похоже, что они голодают. Это же порядочные люди, не будь я Готлиб Мекк!

– Готлиб, ты меня знаешь, – я сам человек порядочный и с этим шутить не люблю. Скажи, положа руку на сердце: честное это дело или нет?

– Да ты погляди на этих людей! Что там говорить? Первый сорт люди, ты только погляди!

– Главное – чтобы дело надежное было, понял? Надежное!

– Чего уж надежней! Подтяжки, чулки, носки, передники или там – головные платки. Дешево закупишь – хорошо заработаешь!

На трибуне какой-то горбун докладывал о франкфуртской ярмарке. Следует самым решительным образом предостеречь другие города от участия в ней. Да, да! Ярмарка расположена в очень неудачном месте. В особенности – посудные ряды.

– Милостивые государыни и милостивые государи! Дорогие коллеги! Кто побывал в прошлое воскресенье в посудных рядах во Франкфурте, тот согласится со мной, что это издевательство над публикой.

Готлиб подтолкнул Франца.

– Да это он про франкфуртскую ярмарку. Ты ведь туда все равно не поедешь.

– Ничего, он человек стоящий, знает, чего хочет.

– Кто побывал на Магазинной площади во Франкфурте, тот во второй раз туда не пойдет. Грязь, гадость, настоящее болото! Далее, я с полной ответственностью утверждаю, что франкфуртский магистрат тянул дело чуть ли не до самого дня открытия. А затем решил отвести для нас Магазинную площадь, а не Рыночную, как обычно. Почему? Потому что, изволите ли видеть, Дорогие коллеги, на Рыночной площади городской базар, а если и мы туда нагрянем, то получится пробка, и городской транспорт будет якобы парализован. Это неслыханно со стороны франкфуртского магистрата, это просто плевок в лицо. Хороши аргументы, нечего сказать. Четыре раза в неделю базар, и нас поэтому гонят в шею! Позвольте, почему же именно нас? Почему не зеленщика или молочницу? Почему во Франкфурте до сих пор нет простого рынка? Почему, я вас спрашиваю? Кстати, и с торговцами зеленью, фруктами и другими продуктами питания магистрат обращается не лучше, чем с нами. Нам всем приходится страдать от головотяпства магистрата. Но хорошенького понемножку. Торговля на Магазинной площади шла плохо, овчинка выделки не стоит. Еще бы! Кому охота тащиться туда в дождь и слякоть? Наши коллеги, которые поехали туда, не выручили даже на обратную дорогу. Расходы на транспорт, плата за место, плата за простой, подвоз товара – все это деньги! Наконец хочу особо обратить, внимание присутствующих еще на одно обстоятельство: надо сказать прямо: общественные уборные во Франкфурте – это кошмар! Кому пришлось там побывать, тот их на всю жизнь запомнит. Такие гигиенические условия недостойны большого города, и общественность должна заклеймить их позором. Такие порядки во Франкфурте отпугивают покупателей и приносят ущерб торговцам. И, наконец, сами лавки и киоски, которые мы арендуем, узки, тесны и стоят чуть ли не друг на дружке, как сельди в бочке.