Текст книги "Миры Альфреда Бестера. Том 3"

Автор книги: Альфред Бестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 11

– Так нитчефо и не слутчилосс, Гретч?

– Нитчефо.

– Проклятье!

– Не было проклятья. Не было демонического хохота. Не было Сатаны.

Шима скосил на нее глаза и взревел:

– GEWERKSCHAFTSWESEN! OZONHALTIG! [34]34
  Ведение профсоюзного собрания! Озоносодержащий! (нем.).


[Закрыть]

– Это еще что за чертовщина?!

– Взрыв сатанинского хохота, как я себе его представляю, – ухмыльнулся он.

– Больше смахивает на либретто, заблудившееся в поисках Рихарда Вагнера. Ты что, в самом деле ожидал, что я смогу рассказать тебе, как нам явился Дьявол?

– Нет, конечно, но я надеялся хоть на какой-то проблеск реальности – например, появление парочки бабуинов вроде тех наших громил, которые захотели бы принять участие в веселье. В этом доме, где Уинифрид Эшли, ошивались какие-нибудь типчики?

– Ни Боже мой, отлично охраняемый Оазис.

– Подмазанные слуги, а?

– Девчонка с кислой физией – единственная прислуга, и она слишком забитая, чтобы решиться принять какое-то предложение.

– Твои пчелки среди прочего жгли это курение от Салема Жгуна – с прометием?

– Угу. Нелли Гвин – твоя сексапилка Ильдефонса Лафферти – все время на меня заговорщицки поглядывала и строила рожи, а Реджина разозлилась, потому что для Нелл – все шуточки и нет в ней должной преданности Люциферу.

– Пчелки как-то воспринимали эту дрянь с Pm?

– Не-а.

– Ты?

– Не-а.

– Может быть, ты мне объяснишь в порядке любезности, как Pm с их чародейной вечеринки попал в скелеты хулиганов?

– С легкостью – отнес наш Голем.

– Он что, там был?

– Нет.

– Как он его раздобыл?

– Неизвестно.

– Как он его унес?

– Неизвестно.

– Зачем он его взял?

– Неведомо.

– Ты можешь мне разъяснить в доступной форме, какое отношение наш Сторукий-Голем-или-Какеготам имеет к твоим дамам-пчелкам и к их игрушечным шабашам?

– Ни малейшего представления.

– Может быть, он там где-то за кулисами околачивался?

– Может быть.

– Зачем?

– Ни малейшего.

– Где?

– Ответ тот же.

– Просто руки опускаются, Гретх. Я-то уж подумал, что мы наконец приближаемся к решению – пусть хоть какому-то.

Шима так расстроился и пал духом от разочарования, что в голове у него промелькнули слова дедушки: «Ah, le pauvre petit. Он никогда не сможет отражать удары судьбы».

Гретхен пыталась его утешить:

– Но может, разгадка и вправду близка, Блэз. Вдруг она там, у них, только я ее еще не опознала? Я опять пойду в улей.

– А тебя пустят? – безучастно спросил он.

– Они меня пригласили – они приняли меня.

– Тебе так надо зря терять время?

– Да, и по двум причинам: я сама хочу, и я чувствую, что это необходимо.

– Необходимо?

– Психотехника мне не дает покоя, Блэз. Я нутром чую, что в этих дамочках таится какая-то зловещая гниль, где-то там, в глубине.

У Шимы затеплился интерес.

– Такое же гнилое, как наш Сторукий-итакдалее?

– Может быть, что и так. Не знаю. Нужно узнать.

– Угу-м. Но ты сказала, что сама хочешь?

– Да. Они очень понравились мне, Блэз. Все они – личности, непохожие друг на друга, в них есть изюминка, прелесть новизны.

– Только не в госпоже из Ипанемы, – угрюмо заметил он.

– Да, наверное, для того слюнтяя, который был влюблен в нее и спрятал память о ней глубоко в ящик, но у женщин другой взгляд. Она – прелестный шарж.

– Ну да, на человечество.

– Что ты! Нелли очень человечна – она все лишь изображает представление школьницы о femme fatale [35]35
  Роковая женщина (фр.).


[Закрыть].

– Гретхен молниеносно спародировала неуклюжую манеру Ильдефонсы якобы соблазнительно изгибаться.

Шима рассмеялся.

– Но я всегда считал, что этот тип женщины – обязательно высокая красивая брюнетка… вроде той Енты Каленты, как ты мне ее описала.

– Ни-ни, она лесбиянка.

– Тогда актриса-manquee [36]36
  Непризнанная (фр.).


[Закрыть]? Воплощенная страстность, как ты рассказывала, горящие голубые глаза?

– Сара Душерыжка. Нет, она может только вызвать смех. Нельзя разыгрывать комедию и роковую женщину одновременно.

– Черно-белые близнецы, похожие на парочку обольстительных греческих наложниц?

– Угадай и Откатай. Слишком холодные и упрямые. Они всегда в расколе, в раздрае, в отказе, в несознанке…

– Да-да, и меняются местами.

– Барышня Гули шепелявит и заикается. Очень мило, но я как-то не вижу Алису из Страны Чудес в роли роковой женщины. Мери Наобум – просто славная глупенькая киска.

– Это блондинка с волосами как шлем и телом танцовщицы?

– Ага. Но все же требуются мозги, чтобы наповал уложить мужика.

– У Реджины есть мозги.

– Она чересчур почтенная и величавая.

– Ты же говорила, что она тебе подмигнула.

– Ну да, у нее есть чувство юмора, но уж так, «как в приличном обществе, милочка». Нет-нет, я не пытаюсь ее принизить – она милостивая и благодетельная королева, и без ума от лорда Нельсона.

– Лорда?.. Ах да, адмирал.

– Хорейшо, лорд Нельсон. Он крутил безумный роман с леди Гамильтон, который питал все бульварные листки того времени (тысяча семьсот восьмидесятые). Битый час Реджина читала мне любовные письма Нельсона к Эмме Гамильтон.

– А служанка с уксусной мордахой исключается?

– Вне всякого сомнения. В чем дело, Блэз? Неужели тебя так занимает конструкция femme fatale?

– Любопытно, как живет этот улей, вот и все.

– Все, как же! Давай, колись!

– Ты видишь меня насквозь, как всегда.

– А ты прозрачный.

– Я пытался оценить вероятность того, что одна из твоих пчелок как-то связана с гангстерами из Гили.

– Ясно. Ну что ж, возможно.

– Кто? Пи?

– Нет. Я.

– Ты?

– Ну конечно. Я теперь тоже дама-пчелка, и у меня есть очень неподходящие гнусные знакомства – по моей работе.

– Вроде меня?

– Вроде господина Хоча.

Шима глубоко вдохнул, задержал дыхание и с шумом выдохнул.

– Лучше бы ты так не шутила.

– Хорошо, без дураков: остается факт, что мы все запутались в какой-то странной сети – ты, я, господин Хоч, громилы, прометий, Индъдни, улей и Голем-100.

– Голем-сто? Почему ты его так называешь?

– По всему выходит, что он – полиморф, то есть может принимать сотню разных обличий.

Шима вздохнул.

– Хорошо бы удрать на Марс, колыбель мужей.

– Если ты хочешь прятаться от житейских тумаков, детка, то почему не на Венеру – до нее тоже долгий путь.

– Ah, le pauvre petit? Ты права, – признал Шима, нехотя улыбаясь. Он взял себя в руки. – Какой дальше план действий? Ты отправляешься в улей, чтобы слегка поворожить, да? А я? Ich? Moi?

– Ты подкатись к субадару Индъдни.

– Ах вот как, я подкатись! Зачем бы это?

– А за информацией. Я хочу знать, есть ли хоть какая-то связь между шабашами в улье и зверствами Голема-100. Во времени. В пространстве. Пусть хоть самая ничтожная, но связь. И кстати, держи эту Pm-гадость под семью замками у себя в лаборатории. Установи сигнализацию.

– Это еще зачем, ради всего святого?

– А вдруг Голем – еще и торчок в своей милой неподражаемой манере?

– Тащится от прометия?

– Ну а вдруг, Блэз? Я просто цепляюсь за соломинки. Вдруг ему невмоготу станет без свежей дозы, и он пойдет грабить кубышку в «ФФФ». Преврати свой запас Pm в приманку. Может быть, что-то занятненькое поймается…

Шима устало покачал головой.

– Если этот долбаный полиморф прошел и вышел через твою надежно запертую дверь, то какого хрена я могу сделать, чтобы его изловить?

– Что? Недавно еще великий Блэз Шима, бакалавр, магистр и доктор философии? Блестящий изобретатель секретного заказного оружия, за которое субадар Индъдни даст себе передние зубы выбить – только бы доказать, что мы все это придумали? Не может изобрести надежную ловушку, чтобы в ней застряло чудище, непостижимое рассудку?

– Да, именно так.

– Вот уж именно… черт бы тебя побрал. Никто не может такое изобрести – пока. Я очень сомневаюсь, что мы его сцапаем, даже если у нас когда-нибудь хватит ума его отыскать, но об этом мы начнем беспокоиться тогда и если мы его найдем. Сейчас мы ищем связь – любую зацепку, а в твою западню может попасть подонок из Гили и – подивитесь-ка – окажется толкачом Pm.

* * *

Население Старого Нью-Йорка насчитывало девять с половиной миллионов к концу XXI века. В конце XXII века Нью-Йорк стал районом Гиль в Коридоре и кишел несчетным количеством населения – цифры давались только приблизительные. Догадки статистиков плавали между десятью и двадцатью миллионами.

Каждая песчинка из этих миллионов лелеяла мысль, что он или она – единственные и неповторимые. В компьютерном центре субадара Индъдни представления были более реалистичными: по опыту полиции среди этих миллионов попадались сотни тысяч двойников – от простого сходства до полного совпадения по всем основным параметрам.

Начальник центра был циником.

– Сделайте компьютерное описание любого козла из Гили, и машина не отличит его на дискете от сотни других таких же – по меньшей мере, от сотни!

– О, – мягко возражал Индъдни, – возможно, что в целом это так и будет, но наша задача – выявить маленькие единичные особенности, которые отличают каждый экземпляр от всех копий.

Его бесили и терзали семь неслыханных и жутких надругательств, сотворенных полиморфным Големом-100 с семью двойниками.

* * *

Откуда взялся новый ремонтник, кто его нанимал – не было известно никому. Комплекс Уолл-стрит был настолько поражен неразберихой в администрации, что рассказывали о ловкачах, которые умудрялись выписывать и получать зарплату, хотя ни на какой должности они никем не были утверждены. Расчетному отделу требовались месяцы, чтобы добраться до таких умников, пользуясь обычными бюрократическими каналами.

Он был в состоянии вылечить интеллектуальные банки Большого Совета от всех и всяческих поражавших их недугов (если, например, компьютеры выпадают из реального времени, то за считанные мгновения можно потерять целые состояния). Нет, он был не гением-электронщиком, а простым монтажником, который добивался успеха с помощью прямо-таки запредельной интуиции, психического сродства, позволявшего входить во все припадки и придури, которые накатывали на темпераментный электронный мозговой центр, правивший рынком. Некоторые странности были и у него самого.

К примеру: никто не подавал ни заявки, ни жалобы (по надлежащим каналам), а он уже тут как тут, со своим затейливым ящиком для инструментов в руках. Окружающие сразу соображали, что надвигается гроза: у компьютеров от разрядов молний начинались приступы судорог.

К примеру: если отметить меловой чертой его обычный маршрут, то оказалось бы, что он точно повторяет схему прокладки под полом Биржи силового кабеля в 440 вольт. Его как магнитом притягивали поля высокого напряжения.

К примеру: он непроизвольно генерировал собственное удивительное поле. У любого человека, находившегося с ним в физическом контакте, учетверялся I.Q. – коэффициент интеллекта, умственный потенциал – на все время, пока сохранялся контакт. Он как чумой заражал временной гениальностью. Юмор заключался в том, что у него самого к этой инфекции был иммунитет – всегда и везде он оставался самим собой: симпатичным, вдумчивым, медленно соображающим, ремонтником.

Соседка по комнате рассказала ей об этом новоявленном чудике. Она понимала: да, я дурочка, но поскольку никого это не волновало, то и она сама относилась к этому спокойно. Но ей очень хотелось один, только один разочек понять, что испытывает обладатель такого гигантского интеллекта, который позволяет усваивать целые дискеты с записями, одну за другой, запоминать усвоенное и обсуждать его с другими людьми.

Она завела привычку заходить за своей соседкой, чтобы вместе позавтракать в закусочной на Бирже; и в тот день, когда с запада надвигались свинцовые тучи, а половина обитателей Гили бросилась выставлять на крыши водяные баки, он уже нарисовался на Бирже. Все наружные панели особо нервической ай-би-эмки были удалены, и он наполовину погрузился в ее нутро, оглаживая и успокаивая машину к началу грозы.

Она постучала пальцем по его согнутой спине, ожидая неизвестно чего: то ли он вопьется в нее чарующим взглядом вампира, то ли заворожит наложением целительных рук… Над Гилью сверкнула молния, и разряд отозвался эхом у нее внутри; в ее голове зарокотал небывалый раскат грома. Она услыхала собственный голос:

– Vengon' coprendo l'aer di nero amanto е Lampi, е tuoni ad annuntiarla eletti [37]37
  Терцина из «Божественной комедии» Данте (итал.).


[Закрыть]…

Она испугалась. Какой-то чужак вторгся в ее сознание. Она еще не отняла палец от его спины.

Вдруг:

– Sumer is icumen in, lhude sing cuccu! Groweth sed, and bloweth med, and springeth the wude nu – Sing cuccu! [38]38
  «Наступает лето, и в лесу слышится «Ку-ку!». Ты грустишь, вздыхаешь, не спишь ночами – слышишь, «Ку-ку» – песенка из комедии В. Шекспира «Как вам это понравится» (староангл.).


[Закрыть]

И еще:

– Только после того, как художники полностью исчерпали возможности стиля укие-э [39]39
  Портрет в технике гравюры на дереве (яп.).


[Закрыть], японские граверы стали пробовать свои силы в изображении природы.

И еще:

– In einer Zeit des Professionalismus und des brillianten Orchesterspiele hat die [40]40
  Одновременно с профессионализмом и блестящей игрой оркестрантов… (нем.).


[Закрыть]…

Он вылез из развороченного компьютера, улыбаясь. Его опутывали влюбленно льнувшие к нему провода, отчего он походил на скульптурную группу с Лаокооном – только из одного человека. Вот опять: «ЛАОКООН (др. греч. миф.) – жрец храма Аполлона в Трое, который предостерегал против Троянского коня. Вместе с двумя сыновьями был задушен змеями, которых наслала на него Афина…»

Он снова ухмыльнулся и втянул ее за собой внутрь машины, наслаждаясь корчами и воплями, когда он и ток в 220 вольт пронзили ее тело. «Вольт. Единица измерения напряжения электрического тока, обозначается V или…»

* * *

Она заметила его, когда он следом за ней входил в театертон на представление «Конечный счет – двадцать». Он так выделялся! «Господи, – подумала она, – да он бы мог сыграть Джона Как-его-там, который застрелил в старину этого президента, Эйба Как-его-там [41]41
  Имеется в виду актер Джон Бут, убийца американского президента Авраама (Эйба) Линкольна.


[Закрыть]. Интересный. Похож на актера…»

Ей дали игровую бусину, и она засунула ее в ухо. Исполнялась Увертюра. Ей не нравилась одна музыка, без освещения, и она хотела отключить бусину, но побоялась, что ее могут скоро вызвать на сцену, и продолжала молча страдать. Она огляделась в поисках поразившего ее Джона Уилкса Как-его, но тот исчез в толпе. «Сегодня зал битком, – размышляла она. – Спектакль должен получиться отменно – будет просто не дождаться просмотра готовой записи».

Кончилась первая Увертюра, голос в бусине объявил: «Вторая Увертюра. Прошу первый выход занять места. Прошу первый выход занять места».

Эта традиционная фраза старого английского театра ничего сейчас не значила. Не было ни первых выходов, ни мест, по одной простой причине: никто в зале не знал, когда его выход; а мест, разумеется, не было, так как не было сцены – был лишь огромный зал со звукоизоляцией, в котором столпились участники будущего представления, молча ожидавшие подсказки компьютера, когда им вступать. Спектакль «Конечный счет – двадцать» уже начался, но в зале все еще продолжалось кружение, как в неспешном менуэте: кивки, улыбки и шепотом произнесенные приветствия друзьям.

Она знала, что диалоги из сценария читают исполнители, разбросанные по всей толпе зрителей-актеров. Нередко любовный дуэт разыгрывался аудактерами, которых на деле разделяли десятки метров и сотни людей. Как-то по всему залу аудактеры подняли крик, но ее электронный суфлер не подал ей реплики – она не была в этой сцене. Звуковые эффекты и музыка синхронно с изображением подавались на запись.

Она услыхала в бусине компьютерный голос: «Подготовьтесь, скоро ваша реплика. К вам пристает какой-то хулиган. Вы спокойно говорите: «Отвали, мудак». Повторяю. Спокойно говорите: «Отвали, мудак». Приготовьтесь: три, два, один…».

Зазвучал зуммер. Она произнесла свою реплику, гадая, кем же она была по сценарию, кто к ней приставал (а вдруг этот-как-его Джон Уилкс?) и о чем вообще «Конечный счет – двадцать». Но в том-то и состояла захватывающая суть игры в театертоне. И еще в радости открытия, когда на готовой ленте наконец-то увидишь, какие кадры озвучены твоим голосом.

Ей подсказали следующую реплику (произносить уверенно): «Не беспокойся. Я сама о себе позабочусь». Потом еще (с подъемом): «Представление ДОЛЖНО продолжаться!» Потом (испуганно): «Но почему ты на меня так смотришь?». Потом протяжный вопль, оканчивающийся словами: «Какая ты скотина! ЧУДОВИЩЕ!» Затем следовал стон. Затем, гораздо позже (надломленный шепот): «Это был ужас. Я не хочу говорить об этом».

Из толпы к ней направился Джон Уилкс Как-его-там. Он ничего не говорил, но выразительное лицо – лицо актера – ясно показало, что его притянула музыка ее голоса и безупречность игры. Он улыбнулся и положил руку ей на плечо. Она поняла, что он сказал ей. С ответной улыбкой, вся во власти его магнетического обаяния, она накрыла его руку своей.

А потом, все так же молча, так же улыбаясь, он сорвал с нее всю одежду. Она пыталась сопротивляться, кричать, воззвать о помощи к оцепеневшей в ужасе толпе, но он взял ее прямо там, очень драматично, очень основательно, прямо на полу театертона.

* * *

Она совершила больше, чем преступление, – она поступила как последняя идиотка. Эта хорошо воспитанная девственница из прекрасной семьи, которую бдительные охранники легко пропустили в Пассаж, попыталась украсть изысканную янтарную подвеску-слезку, которую легко могла бы купить. В шелковистой глубине янтаря была заточена крошечная радужная стрекоза. Девушка за всю свою жизнь ничего не украла, и ее заворожило ощущение сладостной теплоты в паху. Она за всю свою жизнь ничего не украла, отсюда, разумеется, и отсутствие ловкости.

Сигнализация сработала немедленно, и девушка утратила всякую способность соображать. Она даже не попыталась выкрутиться, отболтаться, заявить, что произошла дурацкая ошибка. Ничего. Она бросилась наутек. Охранники Пассажа и не пытались ее задержать.

Они передали по связи сигнал тревоги и описание воровки. Ее не выпустят с бульвара. Ей всю жизнь не удастся развязаться с уголовным судом.

Дальше она поступила подобно любой хорошо воспитанной девице в состоянии паники: укрылась в церкви Св. Иуды, покровителя в случае Безвыходной Ситуации. Там никого не было, кроме высокого, в черном облачении священника подле алтаря. Это мог быть и сам святой Иуда. Он обернулся, услышав, как она несется по проходу центрального нефа – ей представлялось, что за ней по пятам топочет сотня вооруженных охранников. Девушка рухнула перед священником на колени, взывая о защите и убежище. Иуда осенил ее крестным знамением, распростер над ней полу своей рясы и накрыл ее с головой. Неожиданно она обнаружила, что ее лица касается его чудовищная нагота, и снова ощутила в паху горячий прилив.

* * *

Аристократия Гили могла сказать в пользу КПССБ только одно: Корпорация преобразила заброшенное дитя Нью-Йорка – Стэйтен-Айленд [42]42
  Остров, на котором установлена статуя Свободы и где происходит прием иммигрантов.


[Закрыть]. Безусловно, это было очередным мошенничеством в погоне за новыми прибылями: Корпорации потребовалось получать энерго-концентраты от солнечной станции с минимальными таможенными пошлинами; все же потребители получили ощутимые выгоды. Одной такой новинкой был ресторан «Франко-Порт», славившийся кулинарными изысками.

Взять, к примеру, жесткого светляка с Венеры, формой и размерами с угря. При земных температурах его свечение усиливается, и когда подают суфле из него под бордосским соусом, да еще спрыснутое винцом Пуйи, то блюдо испускает морозное сияние и неоновый аромат. На вкус Anguille Venerienne [43]43
  Угорь венерианский (фр.).


[Закрыть]напоминает сибирское мороженое молоко. Или вот марсианская плесень, которую необходимо соскребать возле самой границы изморози (интересно, кем был тот благословенный придурок, который первым осмелился это попробовать?). Terfez Martial [44]44
  Марсианская Шапочка (фр.).


[Закрыть]подается так же, как черная икра, и пользуется таким спросом, что черноморские севрюги заявили протест, а ССКуР (бывший СССР) распускает гадости о Стэйтен-Айленде.

А знаете ли вы, что камни могут служить экзотической приправой? Представьте себе. Взять один фунт астероида Видманштеттена, размолоть до размера дробленого перца и посыпать этим свежую жареную кукурузу. (Упаси вас Бог от масла, соли, перца и вс. пр.) Вступая в связь с сахаром самой кукурузы, эта приправа создает необыкновенное вкусовое ощущение, природу которого все еще не могут разгадать химики-органики. Занятно, что от смеси с обычным сахарным песком ничего не происходит, что радует фермеров Канзаса. Куба тоже распускает гадости о Стэйтен-Айленде.

Ресторан «Франко-Порт» громаден, а кухня, где готовят всю эту экзотику, больше, разумеется, чем у обычных ресторанов, но есть в ресторане небольшой закрытый зал для особо утонченных гурманов, попасть куда сложнее, чем в кладовые Британского Банка. Сюда и привела Мадам своих гостей. Ее неприятно поразило, что их встретил не тот официант, что всегда, а новый и незнакомый тип. Она не опустилась до разговора с ним, а вызвала метрдотеля.

– Где мой Исаак?

– Мне очень жаль, Мадам, но Исаак обслуживает другие столики сегодня.

– Я привыкла к Исааку! Без него ужин – это всего лишь прием пищи.

– Он неделю работает в главном зале. Мадам.

– Его бросили толпе? Но почему? Он опозорился и заслужил наказание?

– Нет, Мадам. Он проиграл пари.

– Проиграл? Пари? Объяснитесь, сударь!

– Очень неохотно, Мадам. Официанты в кухне играли в «двадцать одно»…

– На деньги?

– Oui, Мадам. Исаак полностью проигрался – вот этому новичку. Тогда он поставил на кон вас.

– Меня?

– Oui. Мадам. На одну неделю. И снова проиграл. Поэтому Исаак в большом зале, а вас заполучил новый официант.

– Возмутительно!

– Но это комплимент, Мадам.

– Комплимент? Каким образом?

– Всем известна ваша благородная щедрость.

– Она не будет известна этому новому субъекту.

– Безусловно, Мадам, как вам будет угодно. Вы, однако, убедитесь, что он услужлив и почтителен без меры. А теперь, могу ли я piquer [45]45
  Дразнить, щекотать (фр.).


[Закрыть]вкус Мадам с tour de force [46]46
  Вершина, шедевр (фр.).


[Закрыть]только сегодня сотворенным нашим выдающимся шеф-поваром?

– Что это?

– Queue de Kangourou aux Olives Noires.

– Как?

– Тушеный хвост кенгуру с маслинами. Оливковое масло. Коньяк. Белое вино. Бульон. Приправы: лавровый лист, тмин, петрушка, апельсиновая корка, обилие тертого чеснока и черных маслин без косточек. Обливается коньяком и поджигается – чтобы выжечь избыток жира и усилить аромат кушанья. Великолепное блюдо, удивительное в своем роде.

– Боже мой! Нам необходимо это попробовать!

– Вы не пожалеете, Мадам, и вам это подадут первой. Если вы одобрите и оцените кушанье, оно будет почтено вашим именем.

Метрдотель поклонился, обернулся к двери и щелкнул пальцами. Возник услужливый и почтительный без меры. Мадам подумала, что вид у него отменно изящный и утонченный.

– Освободи место под Queue de Kangourou, – приказал метрдотель.

Новый официант, выигравший Мадам, поклоном выразил ей свои извинения, встал бок о бок с ней и очистил центр стола быстрыми точными движениями. Он подготовил ровно столько места, чтобы поместилось ее тело, которое он подхватил, распростер на столе и подверг отменно изящному и утонченному изнасилованию с торца, одновременно услужливо и почтительно без меры наполняя бокалы оцепеневших гостей.

* * *

На треке в Овечьем Логе проходили гонки старинного городского транспорта, и стартовые площадки пестрели троллейбусами, автобусами, трамваями; там были даже прекрасно восстановленные угольные и рудничные вагонетки Союза горных рабочих. Украшали место старта и сотни зрительниц – их притягивали гонки и смерть. Этих женщин роднила манера одеваться – pour le sport [47]47
  Спортивная (фр.).


[Закрыть]и общее для всех выражение лица – типа «а пошло оно все к черту».

Она сидела на бочке из-под горючего между стартовыми площадками «Мэдисон – Четвертая Авеню» и «Этуаль-Плас Блан-Бастилия», уделяя поровну внимание и время командам Гили и Парижа – те и другие все время сновали мимо нее, обмениваясь запчастями и советами. Все они были чем-то схожи – на всех измаранные tuta, из кармана сзади торчит любимый инструмент, по которому единственно и можно было их различать: разводной ключ, торцевой ключ, кувалда, пассатижи, штангенциркуль и даже домкрат. Старшие механики инструментов не носили – они были выше этого. Tuta водителей сверкали безупречной белизной.

Ее позабавил один из ребят, у которого здоровенный ломик оттягивал задний карман. Этот, с ломиком, столько времени толкался на обеих площадках, что она никак не могла угадать, он из Гили или Парижа; здоровенный крепкий парень, но лицо гладкое – еще молодой. Он забавлял ее тем, что, проходя мимо, не говорил ей «Tres jolie [48]48
  Милашка, красотка (фр.).


[Закрыть]» или «Привет, крошка, куколка». Вместо приветствия он врезал своим ломиком по бочке, которая отвечала мощным басовым гудением, – у нее прямо мурашки по спине бежали.

Объявили старт. Машины заняли места на треке. Гонщики и их помощники (теперь на всех была традиционная форма водителей и кондукторов) выстроились перед машинами. Раздался выстрел. Водители и кондукторы ринулись к своим трамваям, вскарабкались на сиденья, тронулись с места в яростном дребезге звонков, сопровождаемые азартными воплями и свистом членов команд и болельщиц.

Вдруг бочка загудела, мурашки побежали – ах, вот и он, с ломиком в руках, молча улыбается ей. Она улыбнулась в ответ.

Он легонько постукал ее по плечу ломиком и потянул к стоявшему на замену вагону «Этуаль-Плас Блан-Бастилия». Помог ей забраться внутрь, и она всему очень радовалась, пока не обнаружилось, что он – женщина, которая и принялась надругиваться над ней с помощью ломика (вместо дилдо).

Ее вопли слились со свистом, воплями и грохотом гонки.

* * *

В «ВГА», на Студии Двадцать-два Двадцать-два, ПоДи работала моделью для настройки съемочных камер. Она терпеливо сидела на высоком табурете, а вокруг наезжали и откатывались камеры, ловя в фокус ее кожу: под теплый тон которой они подстраивали цвет. Она была страшилкой, но с великолепной кожей и рыжими волосами. Если она не позировала перед камерой, то ее посылали по разным поручениям работников Студии 2222, так ее и прозвали госпожой ПоДи. Только в бухгалтерии «ВГА» знали, как ее на самом деле зовут.

Она спокойно ждала, восседая на своем табурете, пока ее пошлют за кофе, едой, бутафорией, костюмами – за чем угодно. Она скучала. Ей не особенно нравились постановки студии. «ВГА» принадлежала Армии Оледенения, и все ее программы были посвящены грядущему Судному Дню. «Как Ему пчела предстанет, коли Божий Хлад нагрянет?» (Авторские права зарегистрированы в 2169 Музыкоделами Скрябина-Финкеля – подразделением Музыкальной Компании Оледенения.) Все Хорошие Парни в постановках были надежными, верными, готовыми помочь, дружелюбными, вежливыми, добрыми, послушными, бодрыми, бережливыми, отважными, добродетельными и богобоязненными. Всех Плохих Парней Боженька поражал в языках пламени, и они умирали, выражая горькое сожаление о своей гнусной жизни в Гили.

На съемочной площадке находился дрессировщик. ПоДи так решила, потому что на руках у него лежал карликовый спаниель, да и вообще Студия 2222 постоянно распиналась о привязанности к животным и чистой любви мальчишки к своей собаке. Другое дело, что по виду этого парня ему больше бы пристало баюкать на ручках тигра. Его ростище и могутное сложение даже орангутанга заставили бы призадуматься, стоит ли с ним связываться.

Этот живой башенный кран подошел к ней и поклонился. Она кивнула в ответ. Табурет, на котором примостилась ПоДи, был высокий, но все равно макушкой она была как раз ему по грудь. Она слышала ровный рокот его дыхания – как океанский прибой. Спаниель тявкнул. От пульта завопил режиссер:

– Эй, там, у переговорника, вашу мать, скомандуйте выход долбаным в богу-душу монашкам!..

Замороченный помреж вывел на площадку двенадцать непорочных смиренных монашек, где они стали в круг, – вознести непорочные и смиренные моления Боженьке, дабы Он поразил этих грязных аморальных поганцев из Гили.

Башенный кран поднял табурет вместе с ПоДи, которая покачнулась и была вынуждена, хихикнув, обхватить его за шею. Он перенес табурет к мишени, помеченной для Боженьки в центре круга, поставил его, со все еще восседающей ПоДи, развел ее потрясенные колени и приступил к непотребству, ужаснув ПоДи, студию и всю Армию Оледенения до полного остолбенения с разинутым ртом. Операторы в эта время (ребята туго знали свое дело) то наводили, то откатывали камеры, фокусируясь на теплых тонах ее великолепной кожи. Тишина нарушалась только тявканьем спаниельки и режиссера.

* * *

Термокупальня потрясала, ошеломляла новизной; последнее чудо, выдуманное для развлечения обезумевшей Гили. Бассейн был заполнен нестойким соединением Н ₂О ⁿ, и этой странной водой можно было дышать. Очень характерно для Гили, что диво пошло на увеселение публики. Бассейн сиял лазерной симфонией, так что пловец купался в волнах son et lumiere [49]49
  Звука и света (фр.). – аллюзия к пометке на «Поэме экстаза» Скрябина.


[Закрыть]. За такое шикарное времяпровождение нужно было выложить порядка ста золотых в час.

Деньги эти ничего для нее не значили, но было необходимо расслабиться в тепле и невесомости. Она вела десятка два крупных заказов на рекламное обслуживание, все непростые и требовавшие полной отдачи; услуги ее оплачивались такими запредельными суммами, что у нее просто недоставало духу отказаться от какого-то заказа. Что еще оставалось, как не погрузиться в жидкий свет и качаться, мечтая, на волнах, и мечтать, качаясь на волнах.

В термокупальне она была одна (за это ей приходилось каждый раз выкладывать кругленькую сумму), однако он вдруг выплыл к ней из глубины, как неторопливая золотистая акула, принялся обхаживать ее так нежно, непривычно, изящно, как удается только морским обитателям. Она была очарована, и ее отклик вылился в изумительно прекрасный pas de deux [50]50
  Танцевальный дуэт (фр.).


[Закрыть]на волнах.

Внезапно он овладел ее нагим телом – с такой животной страстью, какую самки этой породы могут переносить только качаясь на волнах и мечтая, с наслаждением и болью, удовлетворением и яростью.

* * *

– Я не воспользуюсь моего чина бесцеремонностью, чтобы вас потревожить в дому, не предупреждая, мадам, – произнес субадар Индъдни, – но возлагаюсь на симпатию у нас. И к вам, доктор Шима.

– Вы так любезны, субадар, – улыбнулась Гретхен.

– И очень хитроумны, – с улыбкой дополнил Шима.

– Ну, мы все трое это имеем, – ответил им улыбкой Индъдни, – это есть основание в нашем взаимопонимании. Мы знаем, где стоим или не стоим относительно друг друга. А в одном вопросе у нас полное сотрудничество от общей ненависти и ужаса.

– Голем?

– Если угодно, мадам. Я называю его про себя Сторуким – одушевленное безумие, воняющее бездушной злобой, разящее направо и налево, принимая для того сотни обличий.

– Гретх, субадару известно что-то для нас новое.

– Новые преступления, господин Индъдни?

– Я не могу ответить на этот вопрос, пока не узнаю, почему он мне задан, госпожа Нунн. – Он в точности привел ее ответ Отцу-Оопу.

Гретхен покосилась на Индъдни – в его глазах был явный смешок.

– Да-да, я все знаю о походе в Оазис ООП. Я ведь предупреждал, что у меня не без возможностей. – Он повернулся к Шиме. – И о поездке к Салему Жгуну я знаю. Я восхитителен от ваших умений скрывать и защищать. Моя вера к вам обоим весьма укрепилась.

– Ему что-то от нас нужно, Гретх.