Текст книги "Миры Альфреда Бестера. Том 3"
Автор книги: Альфред Бестер
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
И Гретхен Нунн занялась сбором неопр. доков.
Она арендовала на неделю место профессиональной нищенки у входа в Оазис. Дважды в день Шима проходил мимо, но контакта установить не удалось. Она наняла оркестр Армии Оледенения и пела вместе с ними гимны перед Оазисов. Результата никакого, а в Армии жаловались на то, что ее исполнение гимна «Как Ему пчела предстанет, коли Божий Хлад нагрянет?» привело к падению пожертвований на треть.
Ей удалось наконец установить контакт лишь после того, как она подвизалась на роли рассыльной из «Натурального Питомника». Доставив первые три обеда, успеха она не добилась. У Шимы были разные девушки, все отмытые до блеска, светящиеся благодарностью и разомлевшие в непривычном тепле. Но в четвертый раз, когда она принесла обед, он был один и впервые обратил на нее внимание.
– Так-так, – улыбнулся он, – с каких же это пор?
– Что именно, сударь?
– С каких пор «Питомник» посылает девочек вместо мальчиков-рассыльных?
– Я работаю на доставке, сударь, – гордо сказала Гретхен, – с первого числа сего месяца.
– Да брось ты этого «сударя», ладно? Я же не чиновник.
– Благодарю вас, су… доктор Шима.
– Откуда ты знаешь про мою степень?
Это была ошибка: и в списках жильцов, и в «Питомнике» он был обозначен просто как «Б. Шима – Пентхауз», ей бы следовало это помнить. А реакция у него молниеносная…
Она, как бывало и раньше, заставила свою обмолвку работать на себя:
– Я о вас все знаю, сударь доктор Блэз Шима: Принстон, МТИ, «Дхоу Кэмикл». Главный химик-парфюмер в «ФФФ». Печатные работы: «Ароматические углеводороды», «Эфирные масла», «Химия краси…»
– Имей же совесть, – прервал декламацию Блэз, – это как страничка из «Кто есть кто».
– Оттуда и взяла, доктор Шима.
– Ты искала меня в этом дурацком справочнике? Помилуй Бог, зачем?
– Вы первая знаменитость в моей жизни.
– Кто тебе внушил эту дичь, что я – знаменитость? Она указала рукой на его апартаменты:
– Так живут только знаменитости.
– Очень лестно, но знаменит лишь мой художник-декоратор. Ты умеешь читать?
– И писать, сударь.
– Нечасто встречается в Гили. Как тебя звать, детка?
– Гретхен, сударь.
– Опять «сударь», Гретхен! А как твоя фамилия, детка?
– У людей моего положения нет фамилий, су… доктор. Это несправедливо, по-моему.
– Ты еще и философ-социолог. Весьма необычно. Будешь завтра мальч… на доставке, Гретхен?
– Завтра – мой выходной, доктор.
– Прекрасно, принеси обед на двоих.
Так начался их роман, и Гретхен Нунн вдруг поняла, к своему крайнему изумлению, что ей все происходящее страшно нравится. Она не впервые использовала страсть в деловых целях, но впервые сама испытывала такое наслаждение. В уме она сделала зарубку на память – как-нибудь потом проанализировать психодинамику своих чувств.
Блэз и вправду оказался блестящим, обаятельным молодым человеком; с ним всегда было интересно, он был неизменно внимательным и щедрым. Из чувства привязанности и благодарности к ней за ту новизну, которую она внесла в его жизнь (вспомните, что он-то считал ее обитательницей самого дна Гили), он подарил ей одну из самых дорогих ему bijoux [4]4
Безделушки (фр.).
[Закрыть]– бриллиант в пять карат, который он сам сотворил к защите докторской диссертации. Гретхен отблагодарила его должным образом: вставила кабошон себе в пупок и пообещала, что это зрелище – для него одного.
По привычке Блэз настаивал, чтобы цветочек из Гили отскребался у него в ванной каждый раз, что она приходила, и это ей досаждало. При ее доходах она могла позволить себе больше воды с черного рынка, чем даже он – при всей щедрости «ФФФ» к своему любимцу. С другой стороны, немалым удобством было то, что она смогла оставить работу в «Питомнике» и заниматься другими клиентами, не переставая работать над проблемой Шимы.
Обычно Гретхен расставалась с ним около полуночи и сидела в засаде через дорогу от его Оазиса до двух ночи. В эту ночь он вышел через полчаса после нее. Она пошла следом. Изучив отчет Салема Жгуна, она знала, чего ей ждать. Быстро забежав вперед и подражая самой простецкой для Гили непрерывной скороговорке, она загундосила:
– Эймужик амужик погодьдяденька!
Блэз остановился и добродушно взглянул на нее, явно не узнавая. Он и сам был почти неузнаваем: шустрый, игривый умница Шима исчез, а вместо него было остекленелое существо, двигавшееся и говорившее с темпераментом черепахи.
– Да, милочка?
– Мужик если тудавот ыдешь можнояпойду с тобой а мужик ябоюсь дяденька ужепозна дяденька.
– Ну конечно, милочка.
– Спасибо дяденька ядомой иты домой амужик?
– Не совсем.
– Куда пойдешь там впорядке амужик нехочу тебе дяденька плохого ейбо дяденька.
– Ничего и нет плохого, милочка. Не беспокойся.
– Тогдачеготы ваще дяденька делаешь? Его губы тронула улыбка:
– Выслеживаю кое-что.
– Кого следишь акого?
– Нет, не кого, а что.
– Ну ачто зачто такоедяденька?
– А ты любопытная девочка. Как тебя зовут?
– Грех воткак этовместо Гретхен акак тебя мужик люди кличут?
– Меня что?
– Имя-то есть дяденька?
– Имя? Ну конечно. Можешь звать меня Хоч… Да-да, господин Хоч. Так меня и зовут. – Он помолчал, заколебавшись, потом сказал, что ему пора сворачивать налево.
– Тутавот влевато господин Хочхороший ия иду мужик.
Она видела, что за внешним оцепенением все его чувства напряжены до предела, и продолжала молоть языком гораздо тише – только как фон. Не отставала от него, пока он крутил и петлял по улицам, тупичкам и переулкам, и все время бубнила, что этим вот путем она как раз идет домой. У нее были сомнения, замечает ли он вообще ее присутствие, поэтому у какой-то жуткого вида помойки Гретхен была поражена, когда он отечески придержал ее за плечо и велел подождать, пока он сходит и посмотрит, не опасно ли там. Господин Хоч скрылся – и не появился вновь.
– Семь раз я повторяла такие прогулки с доктором Шимой, – докладывала госпожа Нунн правлению «ФФФ». – Все были по-своему очень важны, потому что каждый раз он невольно чем-нибудь способствовал диагнозу. Жгун совершенно прав – это действительно фуга, просто классический случай.
– И причина?..
– Следы, оставленные феромонами.
– Чем-чем? Феромонами? А что это, будьте любезны?
– Я полагала, что, занимаясь, среди прочего, и химией, вы, господа, знакомы с этим термином.
– Мы не ученые, госпожа Нунн.
– Разумеется. Вижу, что придется объяснять. Это займет некоторое время, поэтому прошу вас, не требуйте от меня изложить вам ход мысли, дедукцию и индукцию, которыми я пришла к своим выводам.
– Хорошо.
– Спасибо, мистер Коупленд. Вы все слышали о гормонах, внутренних выделениях желез, которые побуждают к действию разные части организма. Феромоны – это внешние выделения, побуждающие к действию другие организмы; немая речь химических соединений.
– Нельзя ли поподробнее, госпожа Нунн? Все это для нас трудновато.
– Конечно, прошу. Лучшим примером языка феромонов служит поведение муравьев. Положите неподалеку от муравейника кусочек сахара. Муравей-работник наткнется на него, поест и двинется домой. И часу не пройдет, как весь муравейник будет непрерывной цепочкой сновать к сахару и обратно – в точности по феромоновому пути, проложенному первооткрывателем.
– Сознательно?
– Неизвестно. Возможно, что, как пчелиный танец, рассказывающий о том, где и в каком направлении еда, это делается намеренно, а может, и нет. Но точно известно, что феромон – мощный возбудитель.
– Поразительно! И наш доктор Шима?..
– Вынужден идти по следу притягивающих его человеческих феромонов.
– Что такое? Хотите сказать, что мыих тоже оставляем?
– Ну конечно. Уже доказано, что женщина бессознательно оставляет за собой след феромона, который возбуждает и привлекает мужчин.
– Поразительно!
– Это известно уже довольно давно. Ну так вам теперь, надеюсь, понятно, что ваш доктор Шима впадает в фугу и идет по феромоновым следам.
– Так-так, outre [5]5
Причудливый, извращенный (фр.).
[Закрыть]поворот у нашего Носа. В этом что-то есть, госпожа Нунн. Есть смысл. Ну и какие следы так манят его? Женщины?
– Нет. Жажда смерти.
– Что такое?
– Жажда смерти.
– Госпожа Нунн!
– Ну что вы, право, сударь! Неужели вам неизвестно о таком слагаемом человеческой психики? Многие люди страдают от неосознанной, но мощной тяги к саморазрушению. Некоторые психиатры даже считают, что у всех нас это есть. Очевидно, такое желание оставляет феромоновый след, который и чует Шима… полагаю, что лишь в некоторых особых случаях… и он вынужден идти по следу.
– А потом?
– Очевидно, он удовлетворяет желание…
– Невозможно!
– Чудовищно!
– Что там она болтает!
– Наш чувачок удовлетворяет жажду смерти! Кокает тех, кто хочет помереть. Летальный-Один.
– Именно так, господа.
– Очевидно! Очевидно! – бушевал председатель. – Доктор Шима? Убийство? Чушь! Я требую неопровержимых доказательств при таком дичайшем обвинении!
– Очень хорошо, сударь, вы их получите. Мне еще один-два вопроса нужно окончательно прояснить, прежде чем я выполню соглашение, но боюсь, что при этом он испытает глубокое потрясение.
* * *
– Это жестокое и непривычное наказание для моих рук, – жаловалась Мери Наобум. – Им в старину что – действительно приходилось проталкивать иголки пальцами?
– Именно так! «Рука чувствительна, пока ее не натрудишь» – «Гамлет», Акт V, сцена 1.
Давайте покончим с этим.
– Я с тобой, Сара. Мне это дело обрыдло.
– И мне, Ента. Голосуем: кто за то, чтобы похерить стегальные посиделки? Прошу поднять руки. Да не ты, Пи. Шесть из восьми. Принято.
Нелл Гвин с усмешкой отметила, что Угадай и Откатай как всегда вносят раскол.
– Не раскол, а разлад.
– Что теперь, Реджина? – спросила Гули.
– Ах ты, Господи, у меня просто иссякает воображение. Что, если снова позвать Люцифера?
– Не возражаю, – буркнула Ента. – Может, его хватит на то, чтобы закончить это паршивое покрывало.
– Реджина, дамы, внимание! Новости – с пылу, с жару! Мой Нудник сказал, что мы вовсе не как надо вызываем Дьявола.
– Да ну? Говори же, Нелл!
– Нудник говорит, что мы живем в двадцать втором веке, поэтому нам не годятся все эти средневековые штуки, а говорить надо на обычном языке.
– Ох, сколько труда зря! Но почему?
– Он сказал, что Люцифер нас, наверное, слышит, но когда он хочет ответить, то попадает в то время.
– Это мысль. Наверное, и демоны могут ошибаться.
– Ясное дело, ведь в них так много человеческого.
– А что он предлагает, Нелл?
– Двоичный код, как в компьютерах. Нудник нам составил программу. Вот, я ее захватила с собой:
2.047
1.799
2.015
1.501
1.501
1.025
1.501
1.501
2.015
1.799
2.047
– Да что же это! Он над нами смеется, точно.
– Нет, сударыни, это, изволите видеть, самоновейшее волшебство.
Компьютер сам переводит десятичные в двоичные и нолики, а уже из них образуется крест – такой зловещий, злокозненный, злопакостный, что ни один черт не устоит, если он себя уважает.
– Как ты, Реджина?
– Стоит попытаться, но и сами мы не будем сидеть, сложа руки. Возьмемся за дело как следует! Принесем кухонный компьютер, поставим его в пентакль, станем вокруг на колени и так захотим, чтобы это случилось! Изо всех сил!.. Пи-девка, неси свечи, вонизмы и компьютер!
* * *
11111111111
11100000111
11111011111
10111011101
10111011101
10000000001
10111011101
10111011101
11111011111
11100000111
11111111111
– Пречистая сила! Поглядите на эту перфоленту!
– Лучше сказать «нечистая сила», Гули.
– Но там только единички и нули.
– Ну да, это двоичный код, Мери. Хотя погляди, какой из ноликов рисунок получается!
– Ой, это нехороший крест из Соломоновой Печати! Точно как мы пытались сделать на покрывале!
– Вот именно! Мой Нудник – гений!
– И Сатана действительно явится?
– Если уж и компьютер его не вызовет, тогда ничто не поможет.
– Тихо, дамы. Мы должны молиться, а не шептаться. Прошу вас!
– Компьютер нас не слышит, Реджина.
– Но Люцифер, возможно, слышит. Предайтесь молитве, вы, ведьмы! Хотите! Взалкайте! Возжелайте свершения!
Глава 6Когда Гретхен Нунн сказала правлению «ФФФ», что к Блэзу Шиме есть еще один-два вопроса, которые нужно прояснить, прежде чем соглашение может считаться выполненным, это была полуправда, естественная для женщины, уже наполовину влюбленной. Она знала, что ей необходимо с ним увидеться, но сама не до конца разобралась, зачем.
Вопрос: Может ли она все же полюбить его, несмотря на то, что она о нем знает?
Вопрос: Любит ли он ее на самом деле или просто развлекается с цветочком из Гили?
Вопрос: Рассказать ли ему правду о себе самой?
Вопрос: Рассказать ли ему правду о себе самом?
Вопрос: Закрыть соглашение с господином Стеклодувом, проявив спокойный профессионализм и послав к черту все сопутствующие личные моменты?
Ответ: Она не знала ответа.
И уж точно не знала, что, пока она готовилась нанести удар господину Хочу, ее ждала мина, небрежно подложенная Шимой.
– Твоя слепота врожденная? – тихо спросил он этой же ночью.
Она рывком приподнялась в постели:
– Что? Что такое?
– Ты меня слышала, Гретхен.
– Слепота? Какая слепота? У меня единицы в обоих глазах! Как у орла!
– Ах, значит, ты и не знаешь. Я подозревал что-то в этом роде.
– Я не понимаю тебя, Блэз.
– Ну, ты действительно слепая, – спокойно произнес он, – только никогда об этом не подозревала, потому что твой благословенный дар затмевает любое зрение – ты в высшей степени восприимчива к ощущениям других людей. Ты видишь чужими глазами. Не уверен, но, возможно, ты глухая, а слышишь тоже чужими ушами. Может быть, у тебя так и со всеми остальными чувствами. Потрясающая способность. Совершенно потрясающая. Нам надо как-то это исследовать.
– Ничего более нелепого в жизни не слыхала! – разозлилась Нунн.
– Если ты настаиваешь, я могу доказать тебе, милая.
– Давай, доказывай.
– Пошли в гостиную.
Они вышли в большую комнату, и Блэз указал ей на вазу:
– Какого цвета эта ваза?
– Жемчужно-серая, разумеется.
– Ковер. Какого он цвета?
– Темно-серого.
– А эта лампа?
– Льдисто-серая, и черный абажур.
– Q.E.D. [6]6
Quod erat demonstrandum – Что и требовалось доказать (лат.).
[Закрыть]– ухмыльнулся Шима. – Как я и говорил.
– Что – как ты говорил?
– Ты видишь моими глазами.
– Ну зачем ты несешь такую чушь?
– Потому что у меня цветовая слепота. Из-за этого меня и осенило.
– Нет!
– Да.
– Блэз, если ты меня дурачишь, то я тебя…
– Не дурачу, любовь моя, это правда.
– Нет!
– Да и еще раз да, – он крепко обнял ее, стараясь унять сотрясавшую Гретхен дрожь. – Все так и есть. Ваза эта – зеленая. Ковер – янтарно-желтый с золотом, лампа – алая с темно-красным абажуром. Я сам не различаю этих цветов, но запомнил, что мне сказал декоратор.
У нее вырвался стон.
– Но почему ты так страшно испугалась, милая? Ты слепая, однако вместо зрения тебе дан гораздо более чудесный дар. Ты видишь то, что видят все люди на свете. Я тебе завидую. Поменялся бы с тобой в любую секунду.
– Этого не может быть! – разрыдалась она. – Это так ужасно! Слепая? Калека? Урод? Нет!
– Это правда, любимая, но ты вовсе не калека.
– Я ведь вижу, когда я одна.
– Когда ты одна? А кто из нас бывает совсем один? Кто во всем этом битком набитом Коридоре?
Гретхен вырвалась из его рук, схватила платье и выбежала из пентхауза, захлебываясь истерическими рыданиями. В свой собственный Оазис она вернулась с пошатнувшимся от ужаса и отчаяния рассудком. В знакомой обстановке она немножко успокоилась и решила проверить, прав ли Шима – тогда ее постигло крушение всего. Но, может быть, Шима зачем-то пытается погубить ее? Просто потому, что она – уличный цветок и ее можно терзать для развлечения?
Гретхен отпустила всю прислугу, бросив отрывистое приказание убираться и переночевать, где хотят. Стоя в дверях, она по головам считала, когда они выходили, недоумевающие и глубоко огорченные. Она захлопнула дверь и огляделась: видела она так же хорошо, как и всегда.
– Лживый ублюдок, – гневно прошипела госпожа Нунн и принялась метаться по квартире: что же, урок получен и усвоен – личные отношения всегда подведут. Она вела себя как сущая дура. Но почему, во имя всего святого, Блэзу понадобилось пустить ей кровь? Милосерднее было бы просто убить ее. Не пытается ли он довести ее до самоубий…
Она ударилась обо что-то с такой силой, что ее отбросило. Еле удержавшись на ногах, уставилась на ту преграду, которую не заметила в ослепляющей ярости, – это был позолоченный клавесин.
– Что это… У меня нет никакого клавесина, – изумленно прошептала Гретхен, – откуда он тут…
Она шагнула к инструменту, чтобы потрогать его и убедиться, что ей не померещилось; на ходу снова врезалась во что-то, пошатнулась и вцепилась в это «что-то». Это была спинка ее собственной кушетки с пушистой обивкой. Гретхен в смятении озиралась – у нее не было такой комнаты в квартире. Позолоченный клавесин? Яркие полотна Брейгеля на стенах? Резная дубовая мебель? Двери с готической резьбой? Ворсистые шелковые занавеси на окнах?
– Это же квартира Раксонов, этажом ниже. Я знаю ее, я там бывала. Значит, я вижу то, что сейчас видят они… Выходит, это правда? Боже мой! Неужели он не обманывал меня?!
Она закрыла глаза, но как сквозь дымку продолжала видеть квартиру Раксонов. А позади теснились все более смутные, уходящие вдаль картины других жизней: комнаты, улицы, люди, сумбур движений, форм, цветовых пятен. Раньше ей тоже показывали это кино при закрытых глазах, но она всегда считала свои видения абсолютной зрительной памятью – весьма полезным качеством, необходимым при ее блестящей работе с психодинамикой реального мира. Теперь же она узнала правду.
Ее снова начали сотрясать рыдания. Она ощупью добралась до кушетки и в отчаянии рухнула на нее.
– Боже, Боже мой! Боже мой! Я урод! Лучше бы мне умереть…
В конце концов истерика отпустила, Гретхен вытерла глаза, к ней вернулась отвага, и она решила, что справится с осознанием своего уродства. Трусихой она никогда не была. Но когда она открыла глаза, ее ждало новое потрясение: она ясно увидела свою гостиную – только все предметы в ней были теперь в серых тонах. А еще она увидела господина Хоча, который стоял в дверях, приветствуя ее стеклянной улыбкой.
– Блэз?..
– Мое имя Хоч. Можешь называть меня господин Хоч, крошка.
– Блэз! Бога ради! Не меня! Ты не мог выследить меня! Я не оставляла за собой запаха смерти!
– Я помню, дорогая моя, что мы уже встречались, но боюсь, что позабыл, как тебя зовут. Меня занимали более важные материи, сама понимаешь. Довольно неожиданно – вдруг ты тоже преисполнилась важности для меня.
– Я Гретхен. Гретхен Нунн. И у меня нет жажды смерти.
– Приятно возобновить наше знакомство, Гретхен! – Его учтивость отдавала хрустальным звоном. Он сделал один шаг по направлению к ней, потом другой.
Она вскочила и заслонилась кушеткой.
– Послушай же, Блэз, ты вовсе не господин Хоч. Нет никакого Хоча – ты доктор Блэз Шима, знаменитый ученый. «Ароматические углеводороды» и… и… Ты главный химик-парфюмер компании «ФФФ», создатель множества самых модных духов…
Продолжая отвечать ей морозной улыбкой, господин Хоч начал опустошать свои карманы: вынул веревку со скользящей петлей, лазерный резак, маленький распылитель с ярлычком CN [7]7
Формула циана – сильнейшего яда.
[Закрыть], блеснувший скальпель, старинный пистолет калибра восемь миллиметров, помещающийся в ладони. Аккуратно разложил все это на журнальном столике возле кушетки.
– Блэз, – умоляла она, – я Гретхен, твоя Гретхен из Гили. Мы уже два месяца любовники, ну вспомни же. Ты сегодня сказал мне о глазах. О том, что я слепая. Ты же не мог это забыть!
– Разные люди хотят умереть по-разному, – задушевно сообщил господин Хоч. – Это в конце концов, последнее в их жизнях решение, и они имеют право на некоторую разборчивость. Я и пытаюсь предоставить обилие возможностей. Посмотри, дорогая моя, что тебе больше нравится? Можешь не торопиться. Не бойся. Я помогу тебе расстаться с жизнью. Возьму все хлопоты на себя.
– Езус-Мария, Блэз! У тебя в голове помутилось! Ты в отключке, в фуге! Раздвоение личности…
– Если предпочтешь веревку, то мы найдем, куда ее понадежней прицепить, что-то способное выдержать… около пятидесяти пяти килограммов, верно? Если хочешь свернуть себе шею, я подставлю стул, чтобы ты могла с него спрыгнуть. А если тебе по душе медленное удушье, то я помогу тебе – свяжу руки. Я исполню любое твое желание.
– Блэз, ты одержим безумцем, которого неудержимо влечет феромон, но я не оставляла запаха самоубийцы! Как я могла!
– Если больше нравится газ, то вот цианид – нажми на кнопку и разок вдохни. Некоторым нравится выпить глоток яда. Мы можем насифонить газа в стакан воды, синильная кислота валит, как удар молнии. Один глоток – и твое желание исполнится. А здорово я придумал, правда? Два вида смерти в одной таре.
– Блэз, о Господи! Я вовсе не хочу умирать!
– Нет, хочешь. Рад выполнить твое желание. А как насчет симпатичной теплой ванны и вот этого? – Он рассек воздух сверкающим скальпелем. – Запястья или сонная артерия на твоем горлышке? Подумай только, последняя ванна в жизни – никогда больше не беспокоиться, есть ли вода! А вот, гляди, два пистолета! Выстрели или сожги себя. Просто нечего больше желать, ведь правда? Господин Хоч пришел помочь!
– Не-ет!
– Ты позвала.
– Нет!
– И я пришел к тебе.
Она пятилась прочь от его завораживающей улыбки. Господин Хоч стоял на месте, совершенно неподвижный, и его уверенность была исполнена жути. В ней была неумолимость. Он знал, что Гретхен хочет умереть. Он знал, что она не может не соблазниться одним из орудий самоубийства. Он знал, что немножко терпения – и он поможет ей умереть и будет наблюдать за ее агонией. Он стоял совершенно неподвижно, с неколебимой уверенностью самой смерти.
– Иисусе! – воззвала она. Шагнула вперед, помедлила и кинулась мимо него к двери. Почти проскочила, но врезалась в двух ухмыляющихся мордоворотов, плечом к плечу загородивших проход.
Вдруг Гретхен поняла, что все цвета в комнате стали яркими. Бандиты вцепились в нее и крепко держали, пока она беспомощно отбивалась, пытаясь вырваться.
Они обратились к господину Хочу на говорке Гили, поверх ее головы:
– Нашевам парень привет мужикты приятель.
– Блэз! Помоги мне! Господин Хоч словно не слышал.
– Опять вы! – фыркнул он.
– Ну ты ваще парень приветмужик тыприятель ваще оторвал телку впорядке тыпарень ваще.
– Да все при ней ну ваще как упакована мы такое уважаем ты парень мужик ваще.
– Не то что три пустышки парень ваще мы зря тебе спасибо сказали так что вали теперь из Гили парень спасибо мужик и чеши домой ваще.
– Ну почему мне даже не посмотреть, как она умирает, – обиженно заныл господин Хоч. – Они меня зовут. Я прихожу. Я приношу все, что им только может понадобиться. Я делаю всю черную работу, – а потом вы всегда меня отсылаете. Это нечестно! – Он, казалось, вот-вот заплачет.
– Не бухти мужик ваще нам тебя беречь надо ищейка ты наша кто еще нас наведет на такие цацки и ваще.
– Это нечестно!
– Ну ежели нас сцапают то ваще конечно ты потянешь за всех как ты наводчик ваще мужик.
– И все равно, это нечестно.
– Домой вали парень тут весь хабар наш так что не чалься мужчик а то мы тебя отчалим ваще.
– Мы тебя знаем в натуре а ты ваще о нас ни разу так мы на тебя стукнем и хана а ты никак нас не заложишь понял.
– Я знаю, кто я, – напыщенно произнес господин Хоч. – Я – господин Хоч, податель смерти, и полагаю, что вправе смотреть, как они себя убивают. – Его начало распирать от искреннего негодования.
– Ну все ну ваще ну ясно же вдругорядь все твое ну ты мужик ваще.
– Вы всегда так говорите.
– Вот жопу в заклад не свистим нет не свистим ваще точно вдругорядь ну все вали парень гуляй домой береги башку.
– Вы мне не нравитесь, ну вот нисколько, – обиженно бросил господин Хоч и двинулся к двери, не обращая ровно никакого внимания на корчащуюся Гретхен, пытавшуюся кричать из-под чугунной ладони, закрывавшей ей рот.
Громилы сорвали с Гретхен одежду и завопили на радостях, увидев бриллиант в ее пупке.
Господин Хоч обернулся в дверях и тоже увидел сверкающий камень.
– Но… это ведь мой, – озадаченно сказал он высоким срывающимся голосом. – Это зрелище – для меня одного, так мне… Гретхен обещала, что она… – Туман внезапно рассеялся, и доктор Блэз Шима заговорил тоном человека, привычно отдающего приказания: – Гретхен! Какого черта ты тут делаешь, Гретхен? Где мы? Кто эти… а ну уберите свои лапы от нее!
Салем Жгун верно угадал насчет каратэ. Шима пошел в бой как крепостной таран, но оба громилы обладали обширным нечестивым опытом драк в Гили, и положение было весьма опасным, пока из тех двоих вдруг с шумом не вышел воздух и они, обмякнув, не повалились на пол один за другим.
Не в силах сдержать дрожь, задыхаясь, Шима смотрел на них. Они были мертвы. Он поглядел на Гретхен Нунн. Она стояла полунагая в своей разорванной рубахе, сжимая в руке замолкший лазерный резак.
Он пытался что-то сказать:
– Я…
– Спасибо тебе, Блэз. Привет, кстати.
– Привет, Грет… милая… – Он попытался перевести дух. – Я н-не знаю, где я… Я… я не привык к такому.
– Иди сядь.
– Они мертвы, да?
– У каждого в спине прожжено по дырке. Иди ко мне.
– Чертовски подходящее время, чтобы оттянуться.
– Садись!
– Да, сударыня. Я… Спасибо тебе. Я… Ты знаешь, я никогда не видел Летального. Это… не так страшно, как мне представлялось.
– Нет, так. Повернись, чтобы мы их не видели. Нам надо торопиться, Блэз. Тебя нужно защитить.
– Защитить? Мне грозят неприятности?
– И очень крупные. Я тебе сейчас расскажу. Ты слушаешь?
Он кивнул.
– Тогда слушай. Никаких вопросов. – Гретхен все быстро рассказала, и его недоумение уступило место ужасу и растерянности. – Теперь тебе понятно, – закончила она, – что не должно быть ни малейшей связи между господином Хочем и доктором Шимой.
– Но… но связь непременно есть. Если я убил кого-ни…
– Нет! – резко перебила она. – Не думаю. Я и вправду так не думаю, Блэз. Но признаюсь, что я не знаю наверное. Полагаю, что Летальные – дело рук этих двоих, а ты был Иудой и козлом отпущения одновременно. Богу только известно, как они начали следить за тобой. Мы этого не узнаем никогда, но в Гили полным-полно непостижимого. Так что уходи отсюда и ступай домой. Мне нужно позвонить в участок.
– Гретхен…
– Нет. Уходи.
– Почему ты для меня?..
– Потому что я тебя люблю, пень ты безмозглый, и будь оно проклято, что именно сейчас я это поняла!
– Но ты будешь совсем одна. Слепая.
– Да, у нас у каждого свой крест. Ты несешь свой, я буду нести свой. Иди. Как только приедут из Отдела по расследованию убийств, я снова прозрею.
– Я…
– Блэз, если ты не уберешься, то я, ей-Богу, закричу. Забери весь этот мусор для самоубийц с собой. Оставь мне лазерный резак – он понадобится для разговора с полицией. Сейчас мне нужно несколько минут, чтобы составить легенду, поэтому, умоляю, иди вон!
– До завтра?
– Если хочешь.
– Хочу.
– Тогда до завтра, если я смогу нас вытянуть из этой каши.
– Когда-нибудь, – с расстановкой заговорил Блэз Шима, – когда-нибудь я придумаю, как мне отблагодарить… Сейчас я впервые чувствую, что кто-то превзошел меня… Не забудь запереть покрепче дверь за мной.
Он ушел, и его серое видение постепенно удалялось вместе с ним. Все же Гретхен смогла как следует закрыться и позвонить в участок. Потом она ощупью вернулась на мохнатую кушетку, тихонько села и сосредоточилась, начав подготавливать свой рассказ. Отдаленные шумы Оазиса и Гили успокаивали. Калейдоскоп образов перед ее внутренним взором перестал быть пугающим – ей даже стало интересно. Понять – это наполовину выиграть сражение.
«Блэз прав, – думала она. – Я просто никогда этого не замечала, потому что в Гили очень редко остаешься один… Вокруг меня всегда достаточно глаз, которыми я могу смотреть… Но если я наедине с кем-то в комнате, что тогда? Они-то себя не видят, как же я могла их видеть? Почему я ничего не замечала?»
Она задумалась. А, вот что!
«Наверное, отражения. Они-то себя раньше видели и передавали мне отражение… К тому же, при нашем энергетическом голоде, сейчас повсюду зеркала, чтобы усилить освещенность. А я, наверное, так же воспринимаю и звуки… Когда мы были в постели с Блэзом, я через него воспринимала звучание и осязала тоже… Поразительно, как можно заворожить себя до полного отторжения реальности… Эта консультация с Миллсом Коуплендом… Да, конечно, когда кто-то из персонала был в помещении, я видела его их глазами, но когда мы остались вдвоем? Ну-ка, вспоминай, Гретхен! Ага! Нет, я его на самом деле не видела – только проблески, когда ему на глаза попадалось собственное отражение… По большей части он был только голосом… Я не замечала, я никогда ничего этого не замечала, мне ведь казалось, что я так глубоко погружаюсь в обдумывание поставленной передо мной задачи… Так, наверное, происходило сотни раз и раньше, но я никогда не сознавала… Чертовский изъян, но теперь я все понимаю и могу с ним справляться и заставить его работать на себя…»
Теперь она не отрицала сама перед собой и того, что оставила феромоновый след – запах саморазрушения, по которому к ней пришел господин Хоч. Она приняла это как еще один факт. Ее постиг разрушительный удар, и сидевший в душе ребенок предпринял детскую попытку к бегству. Спрятаться – и конец всему. Смерть – самое простейшее решение, конечный предел всему.
– Да, но только для детей, – прошептала Гретхен. – Блэз в шутку сетовал, что ему не избавиться от своего образования, а я хочу избавиться от того ребенка, который кроется у меня внутри, но это вовсе не шутка.
Она вдруг снова испугалась.
«Что, если теперь, когда он узнал, кто я и что я, он переменится ко мне? То, что он сказал, как его «превзошли»… – Она задумалась еще на минутку. – Но кто же я? Да, это, должно быть, любовь, если перестаешь понимать, кто ты есть. Ну хоть на один вопрос нашелся ответ».
Ее зазнобило.
«Силы небесные! Как здесь стало вдруг холодно! Надо что-нибудь на себя накинуть. Нет, убийственники должны меня увидеть так, как есть, чтобы вся моя легенда не рухнула».
Следователи из Отдела по расследованию убийств увидели ее «так как есть» минут десять спустя: платье в клочьях, кожа в бороздах ссадин, резак в руке. Она испытывала благодарность к ним за яркий свет, увиденный их глазами. Она была благодарна за деликатную учтивость субадара, который, по отзывам, внушал трепет. Хотелось бы знать, неужели ненавязчивая рыцарственность господина Индъдни вселяла страх Божий в негодяев и бродяг Гили. Она знала, что его звали не Индъдни – это просто было сокращением семи непроизносимых слогов его настоящего имени.
Облик субадара воистину устрашал негодяев и бродяг Гили: высокий, худощавый, аскетичный, безусловно и очевидно неподкупный, кожа цвета старого янтаря, аккуратная смоляно-черная бородка, прямые черные волосы так странно, прядями, седеющие, глаза будто прожекторы, голос, созвучный гобою. Гретхен было чрезвычайно приятно беседовать с этим незаурядным человеком, хотя она и понимала, что ее ждет непростое испытание.
