Текст книги "Миры Альфреда Бестера. Том 3"

Автор книги: Альфред Бестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Нет, они едины.

– Кто главнее?

– Оба.

– Жизнеспособно ли тело без разума?

– Да, как растение.

– А бестелесный рассудок?

– Нет, если только не верить в духов.

– Поэтому разум нуждается в приюте, и сома – физическая оболочка – служит домом рассудку. Тело – меблирашки, а разум – там жилец. Согласны?

– Согласен.

– Что бы ни порождал разум: искусство, музыка, науки, логика, идеи, любовь, ненависть – все равно, в производство этого был вовлечен весь дом.

– Допустим.

– Да уж, пожалуйста. Голем – это псевдожизнь. Стало быть, должен быть дом, породивший его.

– Ты же говорила, что его породили дамы-пчелки.

– Вот именно. Их улей и есть тот дом – родной очаг и пристанище Голема. – Гретхен обернулась к Индъдни. – Я внятно рассуждаю, субадар?

Индъдни с улыбкой ответил:

– Вы опускаете душу, мадам.

– Нет, я опускаю только упоминание о ней. Душа – это живительная сила для сомы. Ее метаболическая музыка.

– Черта с два! – вмешался Шима. – Я не подписываюсь под идеей души, но если таковая существует, то сродство у нее к разуму… к психике. Это наша мыслящая составляющая.

– Для меня, Блэз, это не так. Мне она представляется резонансным всплеском сомы, тем цветком, который породили миллионы лет эволюции, неосознанное окультуривающее воздействие для любого животного.

– Животного! Да еще любого животного?

– Да, любого, – твердо стояла на своем Гретхен. – Разве, по-твоему, у тигра нет души?

– Многие религии утверждают, что нет.

– А святой Франциск Ассизский думал иначе: что у тигра естьдуша. Он не знает математики, не может молиться; тебе не доведется услышать, чтобы тигр шутил. Его сома и психика подчинены только рефлексам, нацелены на выживание и получение удовольствия, но я все равно утверждаю, что у тигра есть душа. Я закончила, господа судьи.

– Разумеется, госпожа советник юстиции, но в чем суть вашего дела? – совершенно серьезно домогался Шима.

– В том, что улей моих дам – это тело и душа Голема, его пристанище. Вы согласны, субадар?

– Весьма необычное построение, госпожа Нунн, вполне в вашем духе. Однако разве не имеет Голем собственного тела… сотни тел? К величайшему несчастью, я не знаком с местопребыванием его души, если таковая имеется. Может быть, мне отдать приказ к розыску и задержанию?

Гретхен рассмеялась.

– Опять код НЕМО?

– Думаю, что код «Кредо» будет здесь более уместен.

– Черт бы вас обоих забрал с вашими шуточками… – вспылил Шима.

– Остынь, малыш. Мы просто немного расслабились, – ласково сказала Гретхен и добавила, отвечая на вопрос Индъдни: – У него псевдотело, субадар. И оно, и его первобытные побуждения – всего лишь проекция, исходящая из улья. Поэтому он полиморфен. Представьте себе воду в свободном падении – без воздействия тяготения ей можно придать любую форму. У Голема нет подлинного облика – его порождает и произвольно формируют в улье.

– Так что же, – вопросил Шима, – нужно угробить всех дам-пчелок, чтобы прихлопнуть Голема? Ну прямо так и вижу, как наш здесь присутствующий друг отходит в сторонку, чтобы нам не помешать.

– Это вряд ли, – проворчал Индъдни. – Я позволяю вовсе никакого уничтожения.

– Я совсем не имела в виду физическое уничтожение моих дам, – пояснила Гретхен. – Вы поняли, что происходящее – результат их совместных усилий? Разрушьте их кружок, и Голем лишается пристанища.

– Разрушить улей?

– Нуда.

– А как?

– Еще не знаю.

– Почему это?

– Потому что я не уверена, что сходство с ульем заходит так далеко.

– Но допустим, что это так и есть.

– Тогда все равно остается знак вопроса. Жизнь колонии насекомых продолжается и без царицы – матки. Только рой пчел обязательно должен иметь матку.

– Ты об этой… как ее… Уинифрид Эшли?

– Вот тут-то и встает большой вопрос. Действительно ли она царица в пчелином смысле и без нее рой рассыплется? Она ли играет основную роль в сотворении Голема? Черт меня побери, я не знаю и не представляю, как узнать.

– Есть очевидный способ – еще одна «поездка» на Pm.

– Но я боюсь этого, Блэз. Мы не можем доверять нашим чувствам, потому что они начинают бесноваться – в них происходит короткое замыкание. И мы, безусловно не вправе полагаться на нашу сому, когда одушевляющее начало улетучивается.

– Позвольте внести предложение? – подал голос Индъдни от кедрового ствола.

– Просим.

– Следующий прометиевый «полет» можно проводить под жестким контролем. Тела следует удерживать.

– Верно, субадар, но проблему ненадежности наших ощущений это не решает.

– Я не говорю о чувствах доктора Шимы, и, может, ненадежны только ваши, мадам?

– Мои? Только мои?

– Я уже просил оценивать меня по достоинству. Да, мне было известно, что ваше зрение – из вторых рук, еще до вашего признания. Вы – lusus naturae [62]62
  Игра природы, чудо (лат.).


[Закрыть]. Вы почувствовали Голема?

– Кажется, да.

– Внешность, попрошу.

– Бесформие.

– Действия?

– Никаких.

– Вы ощущали чудовище самостоятельно или посредством органов чувств доктора Шимы?

Гретхен словно громом поразило.

– О мой Бог! Мне и в голову не… Честное слово, не знаю.

– А не знаете ли вы, может ли поведение Голема в вашем Фазма-мире указать на источник его зарождения?

– Может. Похоже, вы мне наконец поверили?

– А вы не догадываетесь, что именно опосредованность ваших чувств позволяет вам явиться в Фазма-мир с девственно нетронутым восприятием и понять, что происходит на самом деле?

– Господи! – воскликнул Шима.

– Эта отправка может состояться лишь после составления плана и тщательной подготовки. Теперь вы идите отдыхать. Вы оба в этом нуждаетесь. – Индъдни решительно взял дело в свои руки. – Затем, доктор, вы проверите восприятие мадам. Мы знаем относительно зрения, но следует испытать и слух. Это также может оказаться решающим.

– А остальные как? Вкус, обоняние, осязание?

– Но я все уже знаю по вашему признанию о происходивших событиях. Именно это было причиной, мадам, хотя вы и не сознавали, почему я вам поверил. Ее я и обещал поведать вам позднее.

– В чем же она призналась, что вы так хорошо все поняли?

– Осязание, доктор? Разве не почувствовала она холод, когда чудовище забралось к ней?

– Черт возьми, верно!

– Постойте, – вмешалась Гретхен, – а разве я не могла это ощущение получить через чувства Голема?

– Как так, мадам? Разве есть у существа чувства, как мы их понимаем? И разве ощутило бы оно испускаемый им самим холод? Нет, это целиком ваше ощущение.

– Он прав, Гретх. Но, Индъдни, как насчет обоняния и вкуса? Правда, они взаимосвязаны…

– А вот это было связующим звеном, как сказал бы Законник. Госпожа Нунн сама, собственными чувствами восприняла особый запах, исходящий от Сторукого, – bouquet de malades, запах безумия. Я обонял его лично, и это подкрепило мое доверие. Ум человека в синей форме часто обостряется от мелочей.

– Этот долбаный умник меня доконает, Гретхен, – буркнул Шима, снова разъярившись.

На лице Индъдни снова что-то промелькнуло – он принял к сведению оскорбление.

– Прошу не задержаться с обследованием, доктор. Время очень напирает. «Ассириец свирепствует, как волк в овчарне». Вместо «ассириец» подставьте «Сторукий Голем». И разумеется, вы предоставите возмещение жертвам ваших похождений. Мои сотрудники помогут.

– Каким образом? – осведомился Шима. – Деньгами?

– Знаниями. – Индъдни поднялся, чтобы проводить их. – Что такое, доктор? Вы не слышали про скандал с подвесной дорогой на горе Эверест?

– Слышал, конечно. Она обрушилась.

– И пятьдесят несчастных обрели увечья и смерть. Но это – не скандал, о котором я говорю. Когда спасатели прибыли на место катастрофы, то на снегу корчились, взывая о медицинской и юридической помощи, не пятьдесят, а сто пять «жертв». В этом и состоял скандал, какого я вам не желаю.

Индъдни распахнул дверь и выпроводил их с улыбкой и тихим «Благослови вас Опс!», Потом закрыл дверь, нажал на кнопку и распорядился в пустоту:

– Прошу возобновить запись и пришлите господина Нудника Лафферти.

Глава 15

Первый шальной Опсдень недели Опс – традиционного празднества Опалий (женское движение в пику устроителям Сатурналий), призывавшего к бездумным увеселениям… Можно подумать, что в Гили требовался какой-то повод для безумств. Опс, супруга Сатурна, богиня Земного Изобилия (возможно, само слово «обильный» восходит к ее имени); в ее честь дотрагиваются на счастье не до дерева, а до земли, дарят сувениры из глины и предаются поголовному братанию, забыв о различиях в социальном положении.

Никаких учений, никаких обрядов, никакой кары, никаких особых одежд, речей и приветствий: веселись кто хочет, хоть до упаду! Лучший способ почтить Опс – побаловаться с бабенкой, плотно впечатав ее зад в землю, – что и проделал только что Блэз Шима.

– Опс благослови! – выдохнула Гретхен.

– Опс благослови, любимая.

– Этот щебень терзает мне спину.

– Щебень! Как не стыдно, Гретхен. Это земля, проделавшая к нам долгий путь из прекрасной Франции. Мы не стоим за затратами.

– Тогда любовь у французов – сильно каменистое занятие. Ты бы раньше ее просеял, что ли.

– А я так и сделал – сквозь дуршлаг. Мы так любили друг друга, что земля сбилась в комья.

– За что и выношу тебе благодарность. Опс благослови. А теперь – устрой мне подстилку.

– Забирайся сверху.

– Ага, так уже лучше. Снова благодарю вас, сударь.

Прошло минуты две или, возможно, двадцать, пока они млели и шептались на террасе.

– У тебя чудные выпуклости, любовь моя…

– А у тебя величайший…

– Уже нет.

– Он придет в себя… У этого парня хватает силенок.

– Этим он и отличается от всего меня.

– Не принижай себя.

– Просто помню о le pauvre petit. Мне бы твою силу, Гретхен.

– Я не сильнее тебя.

– В десять раз сильнее.

– Нисколько.

– В пять?

– Ничуть.

– В два с половиной?

– У тебя есть своя сила, Блэз.

– У меня-то? Да я мягкотелый, как Индъдни.

– Опять ты его недооцениваешь. В этом человеке чувствуется сталь.

– Ну если ты не возьмешься ее нащупывать…

– Блэз! Ты ревнуешь?!

– Да так… просто иногда ты на него как-то странно поглядываешь.

– Стараюсь оценить его… Определить его склад. Он держит свою яростную натуру под спудом, Блэз. Если он утратит контроль над собой – берегись!

– Этого бородатого индусского хмыря? Да ни за что!

– Забавно, что ты так к нему относишься, потому что вы похожи.

– С Индъдни?!

– Ну да. В тебе тоже скрыта тяга к насилию, только твой образ действий – нападение и отход.

– Ты меня разыгрываешь.

– Ни-ни. Ты или как le pauvre petit скрываешься от сложностей в своей лаборатории, или убегаешь от кризиса – бросаясь на него в атаку. В этом случае – остерегайтесь господина Хоча!

– Ни за что не соглашусь. Я никогда и никому не хотел причинять боль. Должно быть какое-то другое объяснение этой дикости с Хочем.

– Ладно, возможно, ты и прав – мне слишком хорошо, чтобы спорить. Давай еще понежимся…

– Слишком уютно, хочешь сказать…

– Да, и сон навевает. Что мы сегодня должны сделать, кроме того, чтобы радоваться Опс?

– Рассчитаться за наши выходки. Субадар дал мне перечень законных претензий.

– А… ну да… поделим поровну. – Зевок Гретхен защекотал ему ухо. – Это не займет много времени, и мы поедем ко мне.

– Только если ненадолго. А я – у меня есть, чем заняться еще.

– Ах, как мы заняты, заняты, заняты…

– Нужно найти место, где я мог бы проверить твои органы чувств.

– Вот что… А нельзя в лаборатории?

– Нет. Нужно найти помещение, полностью изолированное от внешних помех.

– Вроде космического вакуума?

– В космосе вовсе не вакуум, но смысл как раз такой. Где-то глубоко, наглухо изолированное, и чтобы была силовая линия… Не так-то просто будет это найти…

– Для такого-то гения? Не смеши!

– Опсблагодарность, сударыня. Не возражали бы вы с-над-меня слезть?

– Но мне так уютно…

– Брысь… брысь…

Гретхен, недовольно ворча, встала и осмотрелась глазами Шимы.

– Я подмету террасу.

– Оставь до конца недели Опс У нас слишком много дел сегодня. Что ты наденешь?

– Простой белый комбинезон – ничего лишнего. А ты?

– Тоже, только рабочий джинсовый.

– Хорошо… удачи тебе. Опс благослови тебя, парень.

– Удачи, сударыня, и Опс благослови тебя.

* * *

Неимоверная зала для заседаний в «ФФФ» была битком забита халявщиками – обтрепанными, орущими, распевающими, пьющими, лакающими. На козлах вдоль всей пятнадцатиметровой стены были устроены столы, заставленные едой, питьем и всяким балдежом, а обслуживали всех желающих одиннадцать достопочтенных директоров «ФФФ», в покрытых пятнами поварских фартуках и колпаках, сияющих улыбками. Опс-день!

Шима с трудом протиснулся через толпу к самому столу.

– Опс благослови, сенатор, я…

– Сегодня я Джимми-Джей, Блэз. Опс благослови. Что тебе подать?

– Я ищу председателя, Джимми-Джей.

– Миллса? Он, кажись, обслуживает охотников до сэндвичей с дурью. Там, через один стол.

Шима протолкался вдоль столов.

– Опс благослови, генерал.

– Сегодня я Джорджи, Блэз, мой мальчик. Опс благослови. У меня тут всякие примочки главного калибра – так и валят! На белом? Ржаном? С волоконцем? Покруче?

– Я думал, что этот прилавок за председателем.

– Уже нет, малыш. Он перебрался на раздачу самогона.

Шима еще потолкался.

– Опс благослови, губернатор.

– Сегодня просто Нелли, Блэз. Добрый, надежный старина Нелли. Глянь, у меня тут есть кое-что для тебя, сынок. То, что доктор прописал! Шутка, сынок. Смотри, мое изобретение. Называется «Боль в ухе». Ну и затаривает, кореш! Все шары зальет.

– Как так, губе… Нелли?

Губернатор кивнул на кучку вповалку сбившихся в уголке клиентов, сияющих Улыбками.

– Всех скосил эликсир Нелли. «Боль в ухе», вот как.

– А что в нем такого особенного?

– Его не пьют, сынок, а закапывают. Прямо в ухо, и у тебя – взрыв. Вот тебе полная пипеточка…

– Попозже, губер… то есть Нелли. Я ищу Председателя. Сказали, что он здесь.

– Миллс? А! Нет, Милли-Пух разливает суп. Председатель, одетый в растерзанную поварскую спецодежду, вопил как ярмарочный зазывала:

– СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! – В одной руке у него была супница, в другой – здоровенная клизма. – СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СЮДА! ВСЕ КО МНЕ! ПО ОДНОМУ И ВМЕСТЕ! ВДАРЬТЕ ПО ЖЕЛУДКАМ! НАЖМИТЕ С ДВУХ СТОРОН! ТОЛЬКО У НАС – СУПЧИК, ВКУСНЫЙ, КОГДА ВХОДИТ И ВЫХОДИТ! Привет, Блэз. Опс благослови.

– Опс благослови, господин председ… Миллс. Хозяин, я… извините. Милли, я хочу оплатить разгром в лаборатории.

– Да брось ты, Блэз. ВДАРЬ! ВДАРЬ ПО ЖЕЛУДКУ! Сегодня – начало недели Опс. Все прощено, забыто, и мы устроим тебе новую лабораторию. ПОЗНАКОМЬТЕСЬ С БОМБОЙ В БРЮХЕ! ЗАЛЕЙТЕСЬ С ОБОИХ КОНЦОВ! Мы себе это можем позволить, видит Бог – уйму денежек сделала на тебе «ФФФ».

– Огромное спасибо, Милли.

– Опс благослови, Блэз.

– Предсе… Милли, я хочу еще об одном попросить: нужно особое место для особого опыта – и нужно поскорее. Есть ли у «ФФФ» глубокая шахта с подачей энергии? Мне нужно место, где подопытный был бы в полной изоляции.

– Шахта? Да, Господи, у нас десяток заброшенных шахт по всему свету, но ни одну так быстро не устроить, Блэз.

– Почему?

– Во-первых, всю проводку и канализацию давным-давно ободрали и сдали в утиль. Во-вторых, там поселились бомжи. Их там тысячи. Год, не меньше, придется потратить, чтобы их оттуда вышвырнуть, а они будут вопить и брыкаться. СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! ВДАРЬТЕ ПО ЖЕЛУДКАМ!

* * *

Гретхен не удавалось пробраться сквозь толпу вокруг Музея Художеств, потому что всякие подобия приличий отбрасывались на неделю Опс по всему Коридору. Те, кто всегда одевался прилично, симулировал оборванцев. Те, кто говорил и вел себя как культурные люди, подделывались под простонародье. Единственно, в чем она могла быть уверена, – все, кто собрались здесь, это ценители искусства.

Музей придерживался заимствованного из Неаполя освященного веками новогоднего обычая. Неаполитанцы весь год копят надоевшую или вышедшую из употребления мебель и утварь, а в Новый год, бурно веселясь, выбрасывают рухлядь из окон, так что, проходя по улице, лучше поостеречься падающей из окон мебели.

Вечно терзаемый проблемой хранилищ, музей прибегал к вышеописанному обычаю в первый день Опс. Всякий хлам, занимавший высокоценное место, сочтенный недостойным или оказавшийся непродажным (за пристойную цену), выбрасывался из окон верхнего этажа.

Вниз летели картины, эстампы, гравюры, плакаты, статуи, безделушки и редкости, пустые рамы, части доспехов, старинные костюмы, папирусы, причудливые музыкальные инструменты, мумии кошек, обшарпанные пистоли, прохудившаяся оловянная посуда.

В окнах веселились до упаду, глядя на осатаневшую толпу, где каждый задарма пытался ухватить все подряд, что падало из окон, и Гретхен понимала, что удовольствие сотрудников музея только частично объяснялось радостью освобождения музея от завалов хламья. Она все еще околачивалась по краю толпы, когда в нее неожиданно врезался мощный человеческий снаряд.

– Извините. Опс благослови, – пробормотала она, отодвигаясь.

– Опс благослови, – отозвался чистый воспитанный голос без малейшего следа принятой в неделю Опс вульгарности.

Гретхен с любопытством обернулась – перед ней была Царица Пчел, Уинифрид Эшли.

– Реджина!

– Как, ЧК? Неужели это в самом деле вы, душенька? Как неожиданно и как мило! Что вы здесь делаете? Держитесь за землю, чтобы повезло?

– Да нет, Реджина. Я хотела извиниться и расплатиться с музеем за беспорядки, которые я у них вчера учинила, но вижу, что сегодня это невозможно. А вы?

– Ах! Я надеюсь заполучить один неведомый никому клад.

– А мне можете сказать?

– Ну разумеется, моя милая, вы же все-таки одна из нас. – Реджина понизила голос – У них в углу пылится механическое пианино. Каждый год я надеюсь, что оно им уже надоело и они его выбросят.

– Но в вашей изумительной коммунистической квартире уже есть одно, Реджина!

– Да, ЧК, и я не стремлюсь завладеть той рухлядью, что стоит в музее. Мне нужно то, что внутри их пианолы. Об этом известно только мне – первый восковой валик с «Интернационалом» Потье и Дегейтера, 1871 года издания. Это стало бы жемчужиной моего декора! Только послушайте! – Реджина запела так же мелодично, как и говорила: – «Вставай, проклятьем заклейменный!..» – и оборвала пение смешком. – Наверное, это пустая мечта, но все равно я трогаю землю на счастье. Мы увидим вас сегодня в нашей компании, не так ли, милочка ЧК? Изю-юмительная Опс-вечеринка для развлечения наших мужчин. Опс благослови.

* * *

На сливе дамбы Гудзон-Адовы Врата устроили бесплатную общественную купальню. Пресная вода, нагревшаяся после системы охлаждения реактора. Чуток радиоактивная, ну да какого черта! Опсдень! Поживи всласть, дотронься до земли на удачу, и пошло оно все!..

Огромный водосток кишел голыми, раскрасневшимися от жара телами, пузырящимися мыльной пеной, ныряющими, выпрыгивающими, как дельфины; в единую рапсодию сливались хохот, вопли, бульканье и фырканье.

– Рано или поздно должна появиться утопленница, – шепнул стоявший рядом с Шимой мужчина. – Неважно, сама по себе или ей помогут. Так что я не теряю надежды. Опс благослови.

– Опс благослови, – ответил Шима, обозревая незнакомца.

Зрелище ему представилось поразительное: высокий, лицом и фигурой угловатый, как Линкольн, заметно пегий. Волосы белые, как у альбиноса, борода черная, глаза красные, а на коже беспорядочно чередовались белые и черные участки.

– Я гаплоид, – механически уронил незнакомец, словно непроизвольное вздрагивание Шимы было чем-то тысячекратно встречавшимся. – Хромосомы только от одного из родителей.

– Но вы альбинос, кажется, или что-то вроде? – заинтересовался Шима.

– Альбинос-гаплоид, – безучастно откликнулся незнакомец. – Остановимся на этом, доктор. Не надо исследований.

– Как? Что? Вы сказали «доктор»?.. Неужели вы?..

– Да, разумеется. А вы, кажется, ничего не помните. Можно узнать, чем вы так наширялись тогда?

– Прометий. PmH ₂– гидрид прометия.

– Никогда не слышал. Надо будет запомнить. Так вот что, доктор, если одна из них утонет, – неважно, помогу я ей в этом или нет, – будьте так любезны, не вмешивайтесь. Никакой попытки оживления. Никакого искусственного дыхания. Если понадобится дыхание «рот в рот», то я проведу его на свой манер.

– Господи, меня от вас тошнит!

– Не черните то, чего не пробовали.

– Да, Боже мой, я бы раньше умер!

– Извините, я не тащусь от мальчиков. Шима сделал глубокий вдох.

– Нет-нет, простите меня. Я очень, очень сожалею. Извините, что я потерял голову. Я пришел вовсе не для того, чтобы спорить или ссориться с кем-то, и уж безусловно не мне осуждать чьи-то моральные установки. Умоляю вас простить меня.

– Вы хорошо это сказали.

– Поэтому, если позволите…

– А куда вы направляетесь?

– Пытаюсь увидеться с управляющим плотиной.

– Ах вот как? В самом деле?

– Да-да. Извините, вы случайно не знаете, где я могу его (или ее?) разыскать?

– Я чем-то вам обязан?

– Нет, я ваш должник.

– Мило сказано. Управляющий плотиной – господин Лафферти.

– Благодарю вас! А где я могу увидеть господина Лафферти?

– Здесь. Я – Лафферти.

Шима снова утратил душевное равновесие. Он беззвучно разинул рот, потом выдавил:

– Но… но… но…

– Но как? – усмехнулся Лафферти. – Просто. Одаренность. Усердный труд. И тот простенький факт, что я унаследовал пятьдесят один процент акций плотины Гудзон-Адовы Врата.

– Очень похоже на Ильдефонсу, – пробормотал Шима.

– Так ли уж надо ее впутывать к нашему fete [63]63
  Празднество (фр.).


[Закрыть], доктор?

– Простите меня еще раз. Снова приношу извинения. Я сегодня дурак дураком.

– Принимаю без оговорок.

– Господин Лафферти…

– Нудник, Опс благослови.

– Нудник. Благодарю. Опс благослови. Я… Я хотел бы попросить об одолжении управляющего ГАВ…

– Просите.

– Я нуждаюсь в совершенно необычном месте для постановки необычного сенсорного эксперимента. Место это должно быть полностью экранировано от зрительных и звуковых воздействий. Я надеялся, что помещения глубоко под плотиной…

– Ничуть, – оборвал его Лафферти. – Если бы вы не захлопотались там внизу со своими дурацкими петардами, то заметили бы, что там внизу постоянно слышен гул и плеск воды. Кстати о воде – очаровательная девочка погружается уже в третий раз. Она явно нуждается в моей нежной опеке. Извините меня.

Шима был не в состоянии отвечать. Некрофил-знаменитость одарил его улыбкой.

– Мы на досуге еще обсудим, как вы натравили на меня субадара Индъдни. – Он бросился в водосброс, выкликая: – Силен как ястреб! Стремителен как коршун! Вперед! Во славу некро-культуры!

* * *

Татуировочный салон Джанни Ики – это вам не какая-то дыра. Предприятие напоминало клинику. Стены громадной приемной увешаны плакатами; по сторонам – двери, ведущие в десяток отделений с десятком суетящихся операторов. Дело было поставлено на поток. Если, к примеру, пижон из Гили захотел бы высоко ценившуюся (и весьма дорогую) татуированную кобру, то в первом кабинете ему контуром наносили рисунок змеи вокруг талии; в следующем – прорисовывали детали; в третьем – раскрашивали, а в четвертом – изображали голову с оскаленной ядовитой пастью, предварительно со всем почтением и тактом вызвав эрекцию. Дама, пожелавшая, чтобы ее labia majora [64]64
  Большие половые губы (лат.).


[Закрыть]превратили в веки зазывно подмигивающего глаза, подвергалась на этой поточной линии такому же почтительному и тактичному обращению.

Но сегодня, в первый день праздника Опс, салон не работал как обычно – в нем гуляли нищие. Джанни Ики занимался не только декоративной или эротической татуировкой – ему прекрасно удавались разные увечья: синяки, ушибы, свежие шрамы, разверстые раны и злокачественные поражения кожи – для вороватых «жертв» транспортных происшествий, попрошаек-вымогателей и всякого разного отребья. Потому-то его клиника и служила неафишируемым клубом профессиональных мошенников Гили.

Когда Гретхен Нунн вошла в приемную, она застала там развеселую пляску протезов. Вопили синтезаторы. Попрошайки-калеки сняли свои искусственные руки, ноги, ладони, ступни, даже пол шеи. Они сидели кружком, манипулируя крошечными системами управления, и покатывались со смеху, глядя, как их отсоединенные протезы скакали и вертелись, подчиняясь радиокомандам. Ноги самостоятельно притоптывали, взбрыкивали и отбивали чечетку. Отсоединенные руки переплетались с другими такими же, изображая протезную кадриль.

А некоторым хозяевам удавалось так ловко управлять своими искусственными кистями рук, что у них пальцы изображали вереницу исполняющих канкан – как в варьете.

Добродушный коренастый (что вдоль, что поперек) толстяк, совершенно голый, если не считать покрывавших его с головы до пят татуировок, подошел к Гретхен, расплываясь в приветственной улыбке.

– Buon giorno [65]65
  Добрый день (итал.).


[Закрыть]. Опс благослови. Никогда, думал я, mai [66]66
  Никогда (итал.).


[Закрыть]вы не вернетесь сюда.

– Опс благослови, – отозвалась Гретхен. – Вы… Вы, должно быть, и есть господин Ики?

– Si, Джанни. Вы прошлой ночью были pazza [67]67
  Не в себе, в отключке (итал.).


[Закрыть], а? Слишком много винца?

– Я пришла извиниться и возместить урон, Джанни.

– Извиниться? Grazie. Очень gentile. Grazie [68]68
  Благодарю. Очень мило. Благодарю (итал.).


[Закрыть]. Но что возмещать? За что? Шутка, верно? Molto cattiva [69]69
  Довольно злобная (итал.).


[Закрыть], но всего только шутка. Вы пришли – вот и мой праздник в честь Опс. Этого достаточно.

– Но я должна что-нибудь для вас сделать!

– Должна, да? Так-так. – Джанни задумался, потом расплылся в еще более щедрой улыбке. – Bene [70]70
  Отлично (итал.).


[Закрыть]! Вы потанцуете с нами.

Гретхен ошарашенно воззрилась на него. Он ответил на ее вопрошающий взгляд, кивнув в сторону танцоров.

– Выбирайте себе партнера, gentile signorina [71]71
  Милостивая барышня (итал.).


[Закрыть].

Не в ее характере было испугаться или заколебаться. Гретхен шагнула в круг, одним взглядом оценила пляску протезов и похлопала по плечу протез плеча и руки.

– Зигфрид, – обратился Джанни к трем четвертям нищего. – La signora приглашает тебя на вальс.

Гретхен кружилась в танце под пение Джанни Ики: «Gualtiero! Gualtiero! Condurre mi per altare…» [72]72
  «Гуалтьеро! Гуалтьеро! Веди меня к алтарю…» (итал.).


[Закрыть]

* * *

Под прогулочную баржу использовали вдребезги разбитый колесный пароходик с Миссисипи. Там собрались члены ККК на барбекью. Шима с трудом верил своим глазам: углубление, заполненное полыхающими углями, над ямой поворачивается гигантский вертел. А на сам массивный стальной вертел, связанное по рукам и ногам, насажено нечто безусловно человекообразное.

– Господи помилуй! – Губы Шимы еле шевелились. – Жаркое людоедов!

Вождь племени ватусси, семи футов ростом, украшенный всеми атрибутами африканского царька, приветствовал Шиму:

– Опс благослови, доктор Шима, добро пожаловать на наш пир с Бледнолицым.

– Опс благослови, – непослушными губами отозвался Шима. – Так вы меня запомнили?

– Кто же забудет ваше и госпожи Нунн выступление в эдакой странной «Порги и Бесс»? Подобные воспоминания хранят вечно.

– Я пришел, чтобы загладить содеянное. Мне очень бы хотелось уладить с вами это дело: оказанием любезности, деньгами, чем скажете.

– В день Опс? Ни за что! Забудьте об этом, доктор. Мы ужезабыли. Пойдемте, присоединитесь к нам – вот-вот подадут ужин.

– И все же, – продолжал настаивать Шима, – я хотел бы чем-нибудь быть вам полезным, потому что пришел просить вас об услуге.

– Ах так! О какой же?

– О смете на строительство.

– Да? И чего?

– Мне необходимо поставить опыт по сенсорному восприятию. Для этого нужна полная изоляция объекта – что-то вроде небольшого толстостенного бетонированного бункера.

– Понятно. И что же?

– У ваших ребят в руках все строительство. Как скоро вы могли бы соорудить такой бункер и во сколько это обойдется – могли бы вы дать мне график и смету?

Вождь ватусси уныло покачал головой.

– Очень жаль, но мы не можем удовлетворить вашу просьбу, доктор Шима. Мы бастуем в знак протеста против решения дирекции принять боевиков ООП в охрану. Что бы там ни заявляли в ООП, они – не настоящие черные. Протянется это еще месяца три, и мы готовимся к бойне. Очень сожалею. А теперь пойдемте, откушайте с нами.

У Шимы подступило к горлу.

– Простите, сегодня я не в настроении отведать длинной свиньи [73]73
  Так каннибалы южных морей называли мясо белого человека.


[Закрыть].

Ватусси понизил голос до заговорщицкого шепота:

– Прошу вас, доктор, не разочаровывайте наших гостей! Но мы не стали позорить ККК, подавая жаркое всего лишь из бледнолицего. Мы отмечаем праздник гораздо более редким и дорогим деликатесом.

– Чем человек? О Господи, что же это?

– Горилла.

* * *

Опсдень! Опсдень! Опсдень! В церкви Всех Атеистов сардонические раскаты органа сопровождали увенчание Христа дурацким колпаком. Музыка была настоящей, а не в записи, с удивлением отметила Гретхен. На скамье органиста метался бушующий маньяк, топочущий по педалям басов, колошматящий по всем четырем клавиатурам разом… Своей сатанинской музыке он непрерывно вторил завываниями, стонами и рычаньем.

Он был в обычных для Опсдня лохмотьях, поэтому Гретхен никак не могла определить его общественного положения, но чисто по внешности – индеец-ирокез с головы до пят: смуглое лицо, орлиный нос, большой тонкогубый рот, мясистые уши. Череп выбрит наголо – лишь ото лба к затылку топорщился жесткий гребень черных волос.

«Ему только военного оперения не хватает», – подумала она, забираясь на хоры, чтобы лучше видеть.

У него, наверное, было отличное боковое зрение.

– Какого рожна тебе здесь понадобилось? Опс благослови.

– Опс благослови, – попыталась Гретхен перекрыть рык органа. – Я пришла, чтобы замять скандал, который вчера учинила в церкви.

– А! Понял. И угу. Ты и есть та подруга, что спела Catulli Carmina [74]74
  Цикл песен на слова Катулла.


[Закрыть]? Забудь. Церковь уже. Есть своя кредитка?

– Кредитка?

– Очнись, детка. Кредитка. Ксива. Имя.

– О! Гретхен Нунн.

– А я Маниту-Вин-На-Мис-Ма-Баго.

– К-как?

– По-вашему, Тот-Кто-Может-Улестить-Маниту-Спуститься-На-Землю.

– Вы индеец?

– По большей части.

– Ну и дела, Опс благослови! А как к вам обращаться? Манни? Господин Баго?

– Какого черта! Это не катит. Зови меня Финкель.

– Финкель?

– Сечешь! Скрябин-Финкель.

* * *

В роддоме Равных Прав двадцать голых лилипутов исполняли балет нерожденных младенцев – «Право на Жизнь». Каждого из них пуповина соединяла с фаллическим майским шестом в центре; они вякали хор эмбрионов под приглушенное сопровождение оркестра, которым дирижировал зверского вида казак, зарычавший на Шиму в си-миноре:

– Ты, фраер, пошел вон со сцены! Опс благослови.

– Опс благослови. Прошу прощения. Не хотел мешать. Я ищу кого-нибудь из начальства.

– Я здесь начальство.

– Хочу извиниться за причиненное мною вчера беспокойство и уладить дело.

– А, усек. Ты и есть тот придурок, который заявил, что его трахнул слон?

– Да.

– Имя?

– Шима. Блэз Шима. А ваше?

– Аврора.

– Как?

– Угу. Меня назвали в честь крейсера, который встал на сторону Красной Революции. Лады. Извинения приняты. Все спокойно и Опс благослови. А теперь катитесь отсюда к черту, Шима. У нас нелады с аранжировкой – эти выродки ничего не рубят.

– Наше вам, господин… как мне к вам обращаться? Аврора? Орри?

– Какого черта! Финкель. Скрябин-Финкель.

– Неужели! Так это вы написали великий гимн Армии Оледенения «Как Ему пчела…». Я потрясен!