Текст книги "В поисках Солнца (ЛП)"

Автор книги: Ален Жербо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ.
ОТ ПАНАМЫ ДО ГАЛАПАГОСОВ

Яхта «Файркрест» в море. Южный Тихий океан

11 июня я отплыл с острова Тобаго. Галапагосские острова, к которым я направлялся, находились всего в восьмистах милях по прямой, но это означало долгий переход, поскольку было чрезвычайно трудно выйти из залива Панамы под парусами и достичь второго градуса северной широты, где дуют пассаты. Согласно американским навигационным инструкциям:

«Переход под парусами на запад в сезон дождей (который был в то время, о котором я пишу) – чрезвычайно трудное и тяжелое предприятие; штиль, шквалы, внезапные порывы ветра и противоположные течения, сильная качка, сильная жара и атмосфера, насыщенная влажностью и дождем, – все это происходит ежедневно. Часто бывает, что за неделю удается пройти менее двадцати миль в западном направлении, и только благодаря усердному использованию каждого порыва ветра можно вообще совершить это плавание».

Цитировать мой журнал, который в этой части путешествия представлял собой лишь череду упоминаний о шквалах, грозах, молниях, мертвом штиле, проливных дождях и подгонке парусов, означало бы подвергнуть читателя ненужным мучениям. Рано утром второго дня я увидел мыс Мала, а вечером синева воды, указывающая на большую глубину, показала, что я выхожу из Панамского залива. В течение первой недели ветер был очень слабым и чрезвычайно переменчивым, постоянно меняя направление с севера на юго-запад, через восток. Почти все время, находясь на палубе и подстраивая паруса, чтобы максимально использовать ветер, я сумел поддерживать среднюю скорость в один узел. Но в полдень 18 июня, когда я был уверен, что нахожусь южнее пятого градуса северной широты, мои наблюдения показали, что я нахожусь на 5° 17' – то есть на двенадцать миль севернее, чем вечером накануне. Я столкнулся с течением, скорость которого превышала тридцать миль в сутки.

В течение некоторого времени после этого ветер, легкий и переменчивый, дул в основном с юга, время от времени сменяясь слабыми порывами с севера и северо-запада. Мой суточный пробег колебался от 7 до 40 миль и, поскольку я постоянно был подвержен влиянию течений, мой курс на карте представлял собой серию запутанных зигзагов. Так, 20 июня мне удалось вернуться на юг от 5° широты, но 25 июня я снова оказался на 5° 24'. Легкий ветер 26 июня отнес меня на 4° 48', а 27 июня я снова оказался в 16 милях к северу от 5°.

Мои наблюдения 1 июля были особенно удручающими. В целом ветер был более благоприятным, и я рассчитывал, что за последние сорок восемь часов прошел девяносто семь миль по южному курсу. Я уже представлял себя в зоне пассатов, но когда я провел наблюдения, то обнаружил, что нахожусь всего лишь в 4° 58' северной широты. За два дня я проплыл против течения более восьмидесяти миль.

С 17 июня по 2 июля «Файркрест» прошел 450 миль. 2 июля его положение на карте было всего в пяти милях к югу от его положения 16 июня. Я начинал отчаиваться, потому что не видел никакого способа выбраться из этой зоны штиля. Должен ли я был повторить судьбу Писарро, который первым попытался выйти из Панамского залива в 1525 году, но после семидесяти дней плавания был вынужден вернуться к реке Чиман? Даже в последние дни трехмачтовый французский барк, после девяноста двух дней тщетных попыток пройти, вернулся в Коста-Рику с умирающим от цинги экипажем, чтобы быть там оставленным и разобранным, поскольку его корпус превратился в простую оболочку, из-за опасного тропического червя терредо.

Однако штиль дал мне много свободного времени, и я воспользовался им, чтобы еще раз прочитать своих любимых авторов, исправить свой дневник и изучить естественную историю Полинезии и ее языки. Когда ночь была ясной, я снимал своим секстантом южные звезды, которые были для меня новыми. Днем я не уставал изучать богатую жизнь вокруг меня. В Панамском заливе я был окружен множеством китов (вероятно, baleopteris Musculus) и смог снимать их движения на пленку. Вдали от Firecrest бонито и дельфины преследовали огромные косяки летучих рыб. В моем кильватере постоянно кувыркались и прыгали десятки дельфинов. Время от времени на поверхности появлялась акула со своей свитой рыб-пилотов и других паразитов. Впереди всех всегда была маленькая рыбка, которая неизменно вызывала у меня восхищение. Серебристо-серого цвета, она имела на спине ослепительный красный шеврон; она была необычайно живая, и я никогда не видел, чтобы дельфин смог поймать такую рыбку.

Морские птицы были многочисленны и разнообразны; некоторые из них были белые как снег, другие красные, третьи наполовину белые и наполовину черные, а четвертые полностью черные. Некоторые ныряли за летучими рыбами, а другие, снабженные длинными клювами, были менее спортивны и предпочитали ловить их в воздухе, чтобы не мочить перья.

В сумерках я наблюдал за необыкновенными прыжками и акробатическими трюками дельфинов, и на основании своих наблюдений я смог подтвердить замечания старых натуралистов. Я видел, как дельфины прыгали на высоту до шести футов и на расстояние почти тридцати футов, что свидетельствует об их поразительной мускульной силе. Я также видел, как огромная акула прыгала вертикально, почти полностью выпрыгивая из воды, и делала пол-оборота вокруг своей оси, прежде чем снова нырять. Я часто проводил время, занимаясь рыбной ловлей. Влага сильно ослабила мой лук, и я предпочитал ловить дельфинов гарпуном, когда они подплывали достаточно близко. Мне так и не удалось поймать акулу, и мой опыт научил меня, что они не всегда страшно прожорливы, потому что я использовал дельфина в качестве приманки, прикрепленной к крючку, согнутому в цепь; после того, как пилот-рыба осмотрелась, акулы покусывали приманку маленькими кусочками, даже не пытаясь проглотить ее целиком. Однако мне удалось убить одну из них из моей винтовки Спрингфилд, после чего началась жестокая битва каннибалов.

Именно во время этого затишья я обнаружил, что бесчисленные красные мухи превратили мой запас картофеля в одну огромную желеобразную массу. Действительно, всегда происходило что-то неожиданное. Например, 24 июня был днем уловов. В 6 часов вечера я заарканил огромного дельфина, а ночью, услышав странный шум, обнаружил в одном из шкафчиков крылатого таракана длиной почти два дюйма. Эта добыча была, на мой взгляд, гораздо важнее предыдущей. Тогда я еще не знал, что мне будет невозможно сдержать этих грозных тараканов, которые поселились на «Файркресте» и нанесли серьезный ущерб моим книгам и картам.

Однако в полдень 3 июля мучения закончились. Моя широта составляла 4° 43' с. ш. Во второй половине дня и ночью свежий юго-западный ветер давал мне скорость 4 узла. Волнение было сильным, и «Файркрест» едва двигался и сильно качался. Всю ночь я должен был внимательно наблюдать за обстановкой, поскольку по моим наблюдениям я находился недалеко от Мальпело, небольшого изолированного острова в трехстах милях от мыса Сан-Франциско, ближайшей точки на южноамериканском материке. Мои расчеты течений были лишь приблизительными, и мне приходилось держать глаза открытыми. На рассвете Малпело вынырнул из тумана, и солнечное наблюдение показало, что мои хронометры на море шли с другой скоростью, чем в Балбоа, в Гидрографическом бюро.

Возле этого островка рыбы и птицы были еще более многочисленны. Ветер усилился, и мне пришлось выйти на конец бушприта, чтобы убрать стаксель. Волнение было сильным, бушприт погрузился в воду, и я едва успел выполнить эту деликатную операцию, как понял, что большое количество акул терпеливо ждет меня! Я вернулся на палубу и рассеял их несколькими выстрелами из винтовки. Среди пятидесяти с лишним черных чудовищ, рыскавших вокруг меня, я увидел огромную, грязно-белого цвета и длиной более тридцати футов.

* * *

К югу от Мальпело неспокойная вода говорила мне, что там сходятся течения. Я понял, что скоро покину северное течение, которое так долго мешало моему продвижению. 7 июля дождь и сырость прекратились; погода стала более сухой, а ветер – устойчивым. Наконец, на широте 2° 50' с. ш. и долготе 80° я встретил пассаты, которые, однако, еще не установились на востоке, а дули с юга-юго-запада, заставляя меня постоянно лавировать. Вместе с пассатами прилетели летучие рыбы, которые ночью постоянно падали на палубу, обеспечивая меня свежей пищей.

Во время моего пребывания в зоне штиля к корпусу «Файркреста» прикрепились многочисленные нити водорослей. Я даже заметил те же черно-белые цветы, которые так задержали мое пересечение Атлантики. Теперь я знал, что это были ракообразные и, если бы меня спросили о них, я бы ответил свысока, как это делают ученые: «О, это всего лишь lepas anatiferas, семейство lepatides, подотряд thoracis cirripedes, отряд entomostraceans».

В 7 утра 15 июля я пересек линию без традиционного крещения, на 85° 55' западной долготы. Накануне вечером я в последний раз увидел Полярную звезду и попрощался, возможно, на несколько лет, с северным полушарием.

Вечером 17 июля, по наблюдениям за Центавром и Юпитером, я определил, что Сан-Кристобаль, или Чатем, единственный обитаемый остров Галапагосских островов, находился не более чем в сорока милях от нас. Firecrest плыл самостоятельно в течение ночи, но я часто выходил на палубу, пытаясь обнаружить землю в темноте. Небольшое течение в сочетании с погрешностью моего хронометра могло легко привести к разнице в 30 миль в измеренной долготе и, если бы я спал спокойно, то мог бы проснуться от жестокого удара «Файркреста» о риф. На рассвете я был на палубе, и земля была уже близко, простираясь кругом передо мной. Я находился менее чем в четырех милях от побережья, в бухте Роса-Бланка. Мой выход на берег был очень точным, и моя погрешность была слишком мала. Большая неточность была бы опасна. Это был тридцать седьмой день с момента моего отправления из Панамы; на это у меня ушло на четыре дня больше, чем на путь от Бермудских островов до Колона, и это при том, что расстояние по прямой было в три раза меньше!

ГЛАВА ШЕСТАЯ.
НА ГАЛАПАГОСКИХ ОСТРОВАХ

Когда-то Галапагосские острова были необитаемы и посещались только случайными китобоями, которые заезжали туда за водой. Раньше они были известны как Очарованные острова, поскольку считалось, что там обитает богиня. Покрытые вулканами, некоторые из которых все еще активны, они очень интересны с геологической точки зрения. Чарльз Дарвин посетил их и описал флору и фауну в книге «Путешествие на «Бигле», одной из книг в моей библиотеке на борту. В наши дни доктор Биби тщательно их исследовал.

Наступал рассвет. Зеленые склоны горы Св. Джакино на юге острова странно контрастировали с северными берегами, которые были изрезаны маленькими вулканическими конусами и почти полностью лишены растительности.

Я обогнул северный мыс и его опасные рифы. Обилие животных вокруг меня было поразительным. Фрегаты и кондоры парили на большой высоте, часто пикируя с головокружительной скоростью, чтобы схватить в воздухе добычу у ныряющих птиц. Стая акул следовала за моим килем. Скумбрии и дельфины преследовали бесчисленных летучих рыб, которые в этих водах принадлежали к другому виду. У них было две пары крыльев, а головы заканчивались своего рода мечом, длиннее их тел, похожим на морду меч-рыбы. Когда они летали, их тела изгибались в форме буквы U. У них не было абсолютно никаких шансов спастись от своих многочисленных врагов, и я восхищался фрегатами и тропическими птицами, которые никогда не промахивались и всегда хватали их за этот длинный меч. Подвергаясь нападениям других птиц, которые с криками и пронзительными воплями оспаривали их добычу, нападавшие часто были вынуждены бросать жертву, но эти морские птицы были настолько ловкими, что рыбы никогда не достигали воды.

Все вокруг меня было новым и странным. Бесплодная поверхность острова с множеством потухших кратеров свидетельствовала о его недавнем геологическом образовании, и меня странно привлекала дикая природа побережья. Теперь я мог созерцать одно из величайших природных чудес, которые когда-либо встречались мне на пути, потому что скала Кикер возвышалась из моря по правому борту.

Это базальтовая скала высотой более двухсот футов, правильной геометрической формы, с абсолютно вертикальными сторонами. Вершина, почти плоская, покрыта травой, зелень которой резко контрастирует с голым камнем. Здесь летали и кричали мириады морских птиц всех видов.

Вершины гор защищали бухту от сильного пассатного ветра, который до меня доходил только в виде порывов и вскоре полностью утихал. Я готовил еду, когда вдруг заметил, что остров быстро удаляется от меня! Течение со скоростью четыре узла несло меня на запад. Из своих морских книг я знал, что в этих островах иногда парусные корабли, уже видимые из порта, попадали в мощное течение Гумбольдта и только через пятнадцать дней и более могли достичь места стоянки. Должен ли я был подвергнуться такой же судьбе?

К счастью, штиль длился всего час, и вскоре я смог снова продолжить свое плавание. Теперь я увидел скалу Далримпл, которая обозначает вход в единственную гавань на острове. Это любопытная желтоватая скала, названная в честь известного британского натуралиста, но, как и среди наших рыбаков и моряков на родине, местное название, данное жителями, гораздо более вульгарное и реалистичное. Вскоре я увидел мыс Лидо, а затем передо мной открылась маленькая гавань Пуэрто-Чико с пляжем из сверкающего белого коралла, несколькими хижинами, маяком и небольшим деревянным причалом.

Перед тем как бросить якорь, мне пришлось проявить все свое мастерство и искусство профессионального мореплавателя. По картам я знал, что вход в гавань представляет собой узкий и извилистый канал шириной около 160 ярдов, и что на его поверхности нет ни одного маяка или буя, которые могли бы обозначить его капризные изгибы. По правому борту море разбивалось с грохотом о риф Скьявони, а мачты разбитого австралийского парохода «Карава», который потерпел крушение здесь четыре года назад, торчали из воды. По левому борту мыс Лидо был скрыт брызгами. Я вошел в пролив и начал бороться с приливом и сильным встречным ветром. Мне приходилось быть осторожным, потому что под поверхностью воды меня поджидали коварные коралловые шипы. Нелегко лавировать в одиночку под тремя стакселями и с четырьмя шкотами, за которыми нужно следить. В этом узком проливе я не мог держать один и тот же галс дольше тридцати секунд, и за эти полминуты мне приходилось определять направление и бежать на нос, чтобы смотреть вперед своей лодки. Различные цвета воды много раз предупреждали меня о рифе, и не было времени терять время с рулем, чтобы избежать опасности. Более тридцати раз лавируя, ни разу не промахнувшись, что было бы фатально при неблагоприятном течении, я наконец достиг внутренней гавани.

Убедившись о характере и глубине дна с помощью лота, я в конце концов бросил якорь на шести саженях на песчаном дне, примерно в двухстах ярдах к северу от пристани. Была суббота, 18 июля, 4 часа дня.

Сворачивая паруса, я заметил, что маяк представлял собой не что иное, как фонарь на вершине большого столба, окруженный двумя соломенными хижинами. Подальше, рядом с единственным деревянным домом, были подняты флаги дружественной республики Эквадор. Я ответил на приветствие и как раз заканчивал приводить все в порядок, когда заметил трех человек, махающих мне с конца пристани. Поняв, что меня ждут на берегу, я развернул и спустил на воду свою складную лодку Berthon. Меня встретили множеством вопросов на испанском языке, который я немного понимаю, хотя и не говорю на нем. Я понял, что один из мужчин был капитаном порта и губернатором архипелага, поэтому я показал ему свои документы. Узнав, что я француз, он отказался от дальнейшей проверки и пригласил меня на ужин. В этот момент подошел маленький старик и спросил меня на плохом английском, был ли я единственным человеком на борту. На мой утвердительный ответ он ответил сомнительным покачиванием головы и сказал: «Вас было двое, и вы утопили другого!» Затем он рассказал мне, что приехал на архипелаг более пятидесяти лет назад, что занимался всем понемногу, был то моряком, то плотником, то торговцем, то даже шкипером шхуны, а в настоящее время отвечал за маяк. Он женился на женщине из Эквадора, забыл свой родной английский и так и не выучил испанский. Моя лодка, сказал он мне, выглядела как английское судно, и когда я сказал, что он прав, он с гордостью перевел мой ответ другим, хотя это не произвело на них ни малейшего впечатления. Он рассказал мне, что родился в Лондоне в 1848 году, спросил, знаю ли я Тауэр-Хилл и, казалось, был очень рад, когда я сказал, что часто бывал в его родном городе.

Мы пошли в дом губернатора, где при свете фонарей и в окружении особенно прожорливых комаров я не менее прожорливо съел несколько говяжьих стейков и множество жареных бананов. Старый англичанин выступал в роли переводчика, и мне пришлось отвечать на бесконечные вопросы о моем путешествии. Мне сказали, что если я хочу преодолеть расстояние в пять миль до «пуэбло», владелец острова, сеньор Дон Мануэль Кобос, с удовольствием пришлет мне лошадь и примет меня в качестве почетного гостя в своей усадьбе Прогресо.

На следующий день, в назначенный час, я увидел пеона, держащего лошадь за уздечку, и вышел на берег. Моряки, как известно, любят заменять качающуюся палубу своего корабля на столь же неустойчивое сиденье на лошади. Во время своего путешествия я поддался своей мании и нашел удовольствие в том, чтобы выбрасывать вещи за борт. Я оставил после себя рубашки, одежду и обувь, выжженные влажным тропическим жаром, так что у меня осталось только несколько матросских одежд из белой парусины. С босыми ногами, широкими брюками и матросской рубашкой я, безусловно, выглядел живописной фигурой всадника, когда отправился в пятимильный путь к поместью Прогресо. Тропа пролегала по глыбам лавы, которые катились под копытами моей лошади, и через кусты с желтыми цветами, которые составляли единственную растительность.

Тропа продолжала подниматься, пока, преодолев три крутых холма, ландшафт полностью не изменился, и я внезапно оказался посреди пышной растительности, среди которой я узнал деревья, на которых росли лимоны и апельсины, бананы, ананасы и дикие гуавы. Над всем этим парило огромное количество птиц с золотистым оперением. Я миновал отряд эквадорских солдат, а затем двух мальчиков, несущих птиц, которых они сбили камнями. К моему большому удивлению, я обнаружил, что птицы, не боящиеся людей, позволяли им подходить довольно близко, не улетая. Чуть дальше молодой человек на лошади, одетый в яркое пончо и с традиционным лассо на седле, поприветствовал меня словами «буэнос диас». Наконец, поднявшись на крутой холм и обойдя несколько ветхих построек, сахарный завод и лесопилку, я добрался до гасиенды. Сам сеньор Дон Мануэль Кобос, молодой человек лет двадцати пяти, вышел мне навстречу и поприветствовал меня с хорошим парижским акцентом. Он сразу же сообщил мне со всей вежливостью настоящего идальго, что его остров, его гасиенда, его пеоны полностью в моем распоряжении. Он рассказал мне, что прожил четыре года в Париже, учился в школе Sainte Marie de Monceau.

Перед его домом находилась деревня пеонов, образованная полукругом из соломенных хижин. Это было действительно почти видение Южной Америки с гаучо, свободно бродящими лошадьми, лассо и разноцветными пончо, а также грязными, оборванными, но живописными пеонами.

Мы поднялись по внешней лестнице на второй этаж дома, где меня представили лейтенанту в форме, командиру эквадорских войск, расквартированных на острове для охраны заключенных, комиссару, мажордому и нескольким очаровательным молодым сеньоритам. Я узнал, что отряд солдат был отправлен на пляж, чтобы охранять «Файркрест» в мое отсутствие.

Первый и единственный этаж дома состоял из большой комнаты с голыми и довольно потрескавшимися стенами, из которой открывались несколько меньших комнат, кухонь и кладовых. Осматривая различные помещения дома, я был поражен почти полным отсутствием книг или иллюстрированных журналов. С другой стороны, количество огнестрельного оружия было поразительным. Автоматические пистолеты Маузера были повсюду – на подушках, кроватях, туалетных столиках. Спальня самого хозяина была настоящим арсеналом.

Прозвенел колокол, и мы сели за отличный обед, состоящий исключительно из продуктов острова, которые поразили меня своим разнообразием. Был хлеб из маниоковой муки, жареные бананы, стейки на гриле, апельсины и ананасы. Во время еды я заметил, что лестница, по которой мы поднялись на второй этаж, была закрыта дверью, перед которой стоял полностью вооруженный слуга. В амбразуре каждого окна также стоял пеон на страже.

Мой хозяин объяснил мне, что он ожидает нападения, что его отец был убит пеонами, что он и его помощники никогда не выходят из дома без полного вооружения и что для меня было бы крайне неосмотрительно выходить на берег без револьвера. Я подумал про себя, что многообразие огнестрельного оружия было главной опасностью этого места. По-видимому, несколько месяцев назад, когда дон Мануэль осматривал свою лесопилку, пеоны захватили оружейную и открыли по нему огонь из окон. Ему пришлось бежать, как мог, на лошади, и он провел четыре дня в деревне, прежде чем смог вернуться.

Он много рассказывал мне о плодородии острова, только десятая часть которого была возделана. Трудности с наймом рабочей силы и полное отсутствие каких-либо средств связи сдерживают развитие этой колонии, у которой было большое будущее и на которую американцы смотрели с завистью из-за ее положения на пути в Панаму.

Мне пришлось отвечать на ряд тостов, выпитых за здоровье Франции, Эквадора, наших правительств и колонии Сан-Кристобаль. Было решено устроить бал в мою честь, и пары скользили по паркету в новейших танцах, а метис, аккомпанируя себе на мандолине, пел странную и грубую песню, в которой часто встречались слова, означающие любовь и смерть. Воодушевленные до предела мужества обильно разливаемыми напитками, несколько джентльменов даже предложили сопровождать меня, но естественно, это не следовало принимать слишком всерьез.

Перед домом поселок раскинулся полукругом из маленьких соломенных домиков и хижин. Многочисленные группы стояли у дверей, играя в карты или бросая кости на одеялах. Некоторые молодые люди развлекались игрой в мяч с огромными ракетками, обтянутыми кожей коровы и весящими несколько фунтов. Грязные, оборванные дети бегали повсюду. Я был совершенно очарован новизной этого зрелища, латинской грацией движений, яркими цветами пончо.

Танцы продолжались до позднего вечера, а мы с моим хозяином разговаривали о Франции и, прежде всего, о Париже, который он надеялся когда-нибудь снова увидеть. Мы также говорили о моем друге Ральфе Стоке, который пять лет назад останавливался в Сан-Кристобале со своей сестрой, путешествуя на корабле «Дримшип». Когда я попытался уйти, мой хозяин настолько вежливо настоял, что я был вынужден остаться и поужинать с ним.

В середине ужина разговор принял довольно тревожный оборот. Мне снова сказали, как опасно для меня ходить без оружия и предупредили, чтобы я особенно внимательно следил за своей лодкой. Несколько месяцев назад пять заключенных захватили тридцатифутовый катер; месяц спустя пароход подобрал трех выживших у побережья Панамы, умирающих от голода и, вероятно, хранителей ужасного секрета. Заключенные, несомненно, не колеблясь, захватили бы «Файркрест», если бы у них появилась такая возможность. Поэтому мне посоветовали быть начеку и проверить свое оружие.

Ночь была темной, как смоль, и шел сильный дождь. Из окна я не мог разглядеть свою лодку и я начал нервничать. Мне вспомнилась любимая книга моего детства – «Дети капитана Гранта», и я представил себе «Файркрест» в руках заключенных. Я быстро принял решение и объявил о своем намерении немедленно вернуться на борт. Я не слушал никаких возражений о том, что дождь слишком сильный, а дорога слишком плохая, чтобы возвращаться в темноте. Я попрощался с хозяевами и сел на лошадь, которая привезла меня сюда. Ночь была действительно черная как смоль. Моя лошадь, которая днем, казалось, хорошо знала дорогу, в темноте была совершенно растеряна. Она то и дело останавливалась, спотыкалась о камни и, казалось, с злорадным удовольствием сбивалась с пути и бросалась в колючие кусты по бокам дороги. Мне приходилось постоянно спешиваться и отправляться в исследовательское путешествие, чтобы снова найти тропу. Моя одежда прилипала к телу от влаги, а по тропе постоянно мелькали тревожные тени. Однажды я почувствовал, как что-то влажное и горячее коснулось одной из моих ног; хрюканье успокоило меня – это был дикий кабан. После одного особенно сильного спотыкания у меня порвалась седельная подпруга, и я вовремя ухватился за гриву лошади, чтобы спастись от неприятного падения. Тем не менее я был рад, что у меня были трудности, которые нужно было преодолеть, и мне очень понравился комизм ситуации, которую такой писатель, как Марк Твен, так хорошо умел описать.

Спустя долгое время я наконец увидел свет фонаря в Пуэрто-Чико и добрался до дома губернатора, где застал крепко спящих солдат, посланных охранять мою лодку, которая стояла на якоре и в конце концов не была угнана. Два дня спустя владелец гасиенды, в сопровождении губернатора и нескольких молодых сеньорит, пришел навестить меня на борту. Я показал им несколько фотографий из своего путешествия и свои теннисные трофеи, а также поставил для них несколько пластинок на граммофоне, но небольшая зыбь не давала «Файркресту» оставаться неподвижным, и мои гости были только рады вернуться на берег, как только это стало возможным. А мучачо, лет десяти, с грязными и растрепанными волосами, пытался объяснить мне неудобства одиночного плавания и неисчислимые преимущества наличия компаньона, особенно его самого. Когда я категорически отказался, он стал угрюмым и принял отчаянный вид человека, решившего положить конец своей жалкой и несчастной жизни.

Мое пребывание на Галапагосах было очень коротким. Я запасся водой и провизией, и моя палуба исчезла под грудами бананов и апельсинов, которые мне подарил мой хозяин. Утром 30 июля я поднял якорь и направился к далекой цели – таинственным коралловым островам, расположенным в трех тысячах миль отсюда.