Текст книги "В поисках Солнца (ЛП)"

Автор книги: Ален Жербо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

После пятинедельного пребывания ремонт был завершен. Городской совет настоял на том, чтобы оплатить счета, и это стало прощальным жестом моего незабываемого пребывания на Реюньоне. Губернатор пришел и нанес мне последний визит на борту, а когда я уже собирался отплывать, прислал мне телеграмму. Буксируемый портовым буксиром, которым командовал капитан Лахай, и сопровождаемый моторной лодкой, я 18 ноября снова пересёк бар.

Хотя я держал время отправления в секрете, несколько друзей пришли проводить меня, и они казались даже более взволнованными, чем я сам, когда я отвязал буксирный трос. Вскоре я снова оказался один в океане, качаясь на ровных волнах.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ИНДИЙСКОГО ОКЕАНА

На следующий день после моего отправления с Реюньона пассаты стали довольно свежими, и в то же время сильное волнение начало проходить поперек ветра. Это было результатом циклона, который произошел между Маврикием и Реюньоном, как я позже узнал из письма, полученного в Дурбане. Я очень хотел посетить Мадагаскар, но единственным местом, где я мог бы чувствовать себя относительно в безопасности, была гавань Сент-Люсия на восточном побережье. Поскольку начался сезон циклонов, я был вынужден отказаться от своих планов, а также от запланированного визита к первобытным народам антано и мачикоро, поскольку плохая погода делала высадку на восточном побережье опасной. Это был очень тяжелый переход. Было бы скучно приводить длинные цитаты из моего журнала, который содержит только упоминания о штормах и высоких волнах. Однако я приведу один или два отрывка:

26 ноября – Сильное волнение на море. Ветер очень свежий. Положение в полдень 25° 18' ю. ш., 48° 18' в. д., шторм около 3 часов дня, сильное волнение на море, волны разбиваются о палубу всю ночь.

27 ноября – Погода улучшается, ветер 8 баллов по шкале Бофорта, бурное море. Туман мешает мне увидеть высокие вершины Мадагаскара, которые находятся в пределах видимости.

Вторник, 29 ноября – 17:00. Ветер усиливается до шторма, опускаем грот, затем на бушприт, чтобы убрать стаксель. Сильное волнение и неспокойное море, вызванные противоположными течениями. Ветер поворачивает на юг и усиливается. Всю ночь поперечное море разбивается о палубу, ветер дует с трех четвертей сзади, море – с двух четвертей спереди, что напоминает мне море Гольфстрима.

Среда, 30 ноября. Вечером ветер усиливается и поворачивает на восток, волны жестоко разбиваются о борт, ночью ветер имеет тенденцию к ослаблению.

После этого периода плохой погоды наступило несколько дней затишья. Я достиг широты 26° южной широты, покинув зону пассатов и достигнув тропического затишья, которое англичане называют «лошадиными широтами».

Я пережил десять дней затишья, во время которых я ни разу не почувствовал усталости. В море всегда есть что-то новое и неожиданное, а ясность неба дала мне много возможностей для наблюдений. Так, 4 декабря я заметил кита примерно в миле от берега, а на следующий день около 2 часов ночи я увидел в небе комету. Наблюдение полного лунного затмения 8 декабря дало мне возможность приблизительно рассчитать погрешность моих хронометров.

Спокойная погода вскоре сменилась легким ветерком, который позволил мне приблизиться к африканскому побережью, но там я столкнулся с сильными западными ветрами, которые обрушились на меня с огромной силой. Вот описание одного из этих порывов, взятое из моего журнала:

4 декабря, 16:00. Ветер очень свежий, сильное волнение на море, угрожающий закат, за которым последовало ослабление ветра. В 23:40 на палубе, ни дуновения ветра, но внезапно на западе видны несколько вспышек молнии. Поспешно иду на бушприт, чтобы убрать стаксель. Ураган обрушивается с огромной силой, и мой первый стаксель разрывается, прежде чем я успеваю его опустить. Очень сильный дождь. Сначала я плыву на юг под одним штормовым стакселем, затем останавливаюсь под триселем на левом галсе. В 11 часов сильный юго-западный ветер, сильное волнение, очень прохладно в течение следующей ночи. Утром 13 декабря я увидел африканское побережье, которое было ближе, чем должно было быть, так как сильное течение принесло меня к берегу в течение ночи.

Я находился примерно в двухстах милях от Дурбана, но мне потребовалось несколько дней, чтобы достичь этого порта, поскольку я сталкивался только с чередой штилей и штормов. Кроме того, течение сильно уносило меня на север, вопреки информации, указанной на моих картах. 15 декабря течение было настолько сильным, а море настолько бурным, что мне пришлось всю ночь бодрствовать, поскольку я снова оказался на пути пароходов.

Вечером 16-го я заметил в облаках отражение огней Дурбана, а наблюдение за луной, проведенное в четыре часа следующего утра, показало, что я нахожусь в двадцати милях от Дурбана.

В семь часов я увидел Блафф, который, по мнению юмористов, больше всего поражает путешественника, прибывающего в Натал. С попутным ветром я вскоре вошел в прямой канал, как раз, когда огромный буксир с лоцманом на борту вышел на мои поиски. Однако без посторонней помощи я уже бросил якорь в хорошем месте в гавани после бурного плавания, длившегося двадцать девять дней, в течение которого, за исключением разорванного стакселя, мой такелаж не пострадал ни малейшего повреждения. Едва я бросил якорь, как капитан порта поднялся на борт и отвез меня к причальному бую, специально оборудованному швартовными кнехтами и предназначенному для гидросамолета сэра Алана Кобэма, который они ожидали. Я оставался там часть времени своего пребывания.

Вскоре после этого секретарь и несколько членов Королевского яхт-клуба Натала навестили меня, и я был принят в почетные члены клуба на время моего пребывания. Бухта Дурбана была прекрасным местом для регат, которые проводились там каждую неделю. Наибольшей популярностью пользовались яхты с плоским дном, способные развивать очень высокую скорость и оснащенные двумя рулями и двумя швертами. Однако мне казалось, что они не были такими быстрыми, как серф-лодки островов Общества, Фиджи и Новой Гвинеи. Каждый год мистер Джордж Гудрич и коммодор яхт-клуба Руперт Эллис-Браун участвовали в гонках в английских водах, где они добивались больших успехов. Несколько моих соотечественников пришли на борт, чтобы увидеться со мной, и пригласили меня на ужин в канун Рождества в один из лучших отелей Дурбана. Однако я должен признаться, что после долгого года одиночества я чувствовал себя совершенно не в своей тарелке. Неописуемый шум наполнял комнату, где множество веселящихся людей теснилось вокруг крошечных столиков. Все они, казалось, прилагали героические усилия, чтобы развлечься детскими игрушками, фальшивыми носами, бумажными шляпами и грубыми, глупыми карнавальными шутками. Еда представляла собой обычную череду придуманных блюд, популярных в крупных ресторанах, и не выдерживала сравнения с тщательно приготовленными и изысканными блюдами некоторых первобытных народов, с которыми я был знаком. Оркестр играл громко и несогласованно; более соблазнительная и оригинальная музыка могла бы быть создана таитянскими детьми, играющими на барабанах и нескольких бамбуковых трубках.

Возможно, меня неверно представят как врага цивилизации. Но разве это действительно цивилизация? Я могу наслаждаться хорошим ужином, как и любой другой, ужином с вкусными и тщательно приготовленными блюдами, в компании умных и интересных гостей или под музыку оркестра, играющего в отдаленной комнате тихую и хорошо подобранную музыку. Но это то, чего невозможно добиться в современном обществе, в котором я был вынужден снова участвовать и следовать абсурдным обычаям. Я не мог получить свежие фрукты в ресторанах, мне всегда предлагали консервированные фрукты, которые я никогда не беру, хотя на улицах свежие фрукты были дешевыми и доступными. Радиоприемники также были для меня скорее источником раздражения, чем удовольствия, поскольку я не мог никуда пойти, не слыша их. На самом деле, мне казалось, что когда современный человек уходит с работы, все, что его интересует, – это шуметь, чтобы попытаться забыться.

Несомненно, от меня ожидают, что я выражу свой восторг красотой этого города, которым так гордятся южноафриканцы. Дурбан, безусловно чист и хорошо спланирован и его расположение на берегу залива несравнимо, но окрестности гавани испорчены лесопилками и заводскими трубами, а вид на море со всей набережной вдоль залива скрыт деревянными купальными сооружениями. Возможно, природа здесь не так сильно испорчена, как в Истборне, Брайтоне и некоторых приморских курортах на нашей стороне Ла-Манша, или по крайней мере меньше, чем в Атлантик-Сити; тем не менее, здесь следовали традиционным методам строительства и мало использовали достижения современной науки для сохранения достоинства и красоты пейзажа.

В гавани, недалеко от «Файркреста», стоял на якоре симпатичный и крепкий маленький британский кеч водоизмещением 120 тонн, под флагом Королевского яхт-клуба Сингапура, с названием «Черный лебедь» на корме; он прибыл из Австралии и направлялся во Францию через мыс Доброй Надежды. Конечно, газеты неизменно неточные в вопросах, касающихся морских дел, были полны сообщений о кругосветном путешествии, хотя яхта не прошла и трети пути. Во время моего пребывания там между «Файркрестом» и «Черным лебедем» и его дружелюбным владельцем, мистером Уорном, были частые контакты.

Когда мне нужно было ехать в город и я не хотел идти пешком, я с удовольствием пользовался рикшей, легким двухколесным транспортным средством, запряженным зулусом с рогами на голове, белыми носками, нарисованными мылом на ногах, и который звенел колокольчиками, как игривая лошадь. По моему мнению, это было средство передвижения, намного превосходящее автомобиль, и я всегда с удовольствием ехал медленно, сдерживая чрезмерную скорость современной жизни.

Во время своего визита я, естественно, был очень занят приведением в порядок оснастки «Файркреста» в подготовке к трудному плаванию вокруг мыса, где я ожидал встретить суровую погоду. Свободное время я проводил, играя в теннис или катаясь на автомобиле с мистером и миссис Мачи, моими соотечественниками, с которыми я познакомился. Южноафриканская степь привлекала меня больше, чем город, с ее высокими холмами и пейзажами, которые бесконечно повторяются, насколько хватает глаз. В сельской местности часто встречались деревни коренных жителей и зулусы с широкой и привлекательной улыбкой, великолепным телосложением, одетые в простые хлопковые штаны.

В городе Дурбан, где преобладают англосаксы, различие между белой и черной расами соблюдалось очень строго, в результате чего там было очень мало метисов.

Во время моего пребывания я имел честь посетить большой танцевальный вечер, устроенный в честь английской команды по крикету, которая приехала сыграть серию матчей против Южной Африки, и поэтому я мог полюбоваться красотой движений и удивительной физической красотой черной расы, которая мужественно защищалась от захватчиков.

Во время моего пребывания в Дурбане часто шел дождь, и у меня было очень мало возможностей поиграть в теннис. Однако перед отъездом я вместе с моим другом из Блумфонтейна принял участие в показательном матче в парном разряде против двух лучших местных игроков. К моему большому удивлению, несмотря на отсутствие практики, я сыграл очень удовлетворительно, и мы легко выиграли матч. Наши соперники, хотя и высоко котировались в Дурбане, не были в одном классе с лучшими южноафриканскими игроками. Местная пристрастность была поразительной, и я тщательно сохранил газеты с репортажами о нашем матче как прекрасный пример односторонности. Это, действительно, одна из самых поразительных черт Южной Африки, и чувствительность южноафриканцев ко всему, что имеет отношение к их стране, просто поразительна. Полагаю, то же самое относится и к любой молодой нации. Но чтобы понять, насколько молода Южная Африка, нужно сначала посетить Америку.

Когда я зашел в портовую контору перед отправлением, мне предъявили счет за портовые сборы. Во всех других местах военные корабли и яхты, как правило, освобождаются от этих сборов. Я оплатил счет, но когда заметил, что Южная Африка – единственная страна, в которой мне пришлось заплатить такую пошлину, и что я хотел бы сохранить счет в качестве сувенира, чиновники, похоже, были очень раздражены и сказали, что сообщат об этом правительству в Йоханнесбурге.

Во вторник, 24 января, после того как в один из моих хронометров был установлен новый шпиндель, я покинул гавань Дурбана, буксируемый катером капитана порта. Я держал свой отплытие в секрете, чтобы избежать журналистов.

В западном шторме у мыса Агулас (Игольного), недалеко от мыса Доброй Надежды, Южная Африка

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
МЫС ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ

24 января я покинул Порт-Натал, буксируемый катером капитана порта. Дул слабый встречный ветер, и в узком проливе было довольно неспокойно. Несколько моих друзей пришли на край причала, чтобы помахать мне на прощание. Катер оставил меня в нескольких кабельтовых от гавани; я поднял паруса, и почти сразу ветер стих! Весь вечер и весь следующий день «Файркрест» штилевал, сильно качаясь на волнах и дрейфуя на юг по течению. На следующий день после штиля поднялся сильный ветер с северо-востока, а барометр упал до 745 мм. Вечером поднялся сильный шторм, и я был вынужден убрать все паруса и остаться только под стакселем.

Я был вынужден оставаться на месте почти сорок восемь часов. Перекрестное течение в сочетании с ветром сделало море очень бурным, и волны начали биться, несмотря на брезентовые чехлы, которые я натянул на световые люки. Это была самая плохая погода, с которой я сталкивался на «Файркресте», за исключением ураганов в районе Бермудских островов. На самом деле, по прибытии в Кейптаун меня ждало письмо от моего друга, который путешествовал на машине по побережью между Ист-Лондоном и Порт-Элизабет. Он писал, что очень переживал за меня, поскольку сам был вынужден остановиться на несколько часов из-за облаков пыли, поднятых ураганом. 28 января ветер немного утих, и я смог снова продолжить свой путь. Мои карты ветров предсказывали на этот сезон большую долю благоприятных ветров. Как обычно, все оказалось не так, и на протяжении всего путешествия я сталкивался только с штилями и встречными ураганами, которые следовали друг за другом в среднем каждые сорок восемь часов. Тем не менее, я продвигался удовлетворительно, держась на расстоянии около шестидесяти миль от побережья и пользуясь сильным течением, пока 5 февраля не достиг отмелей Агулас, где вышел из течения. На следующий день с запада подул сильный ветер, почти сразу поменявший направление на юго-западное, и я большую часть времени плыл под триселем и штормовым стакселем.

На следующий день земля была видна немного к западу от мыса Агулас, и я увидел, что ночью меня отнесло на север. Море было бурным, а волны достигали тридцати футов в высоту. Траулер «Ричард Кэмпбелл» кружил вокруг меня и пытался подать сигналы. Тогда я хорошо понял размер волн, потому что временами он полностью исчезал во впадине, а винт почти полностью выходил из воды. Я удовлетворился несколькими фотографиями, и он отплыл. Ветер и волнение постепенно усилились и достигли своего пика ночью; тогда я взобрался на верхушку мачты и смог оценить высоту волн, которые поднимались где-то на сорок пять футов. В судовом журнале есть следующие записи:

Четверг, 9 февраля – Штиль, в поле зрения несколько лодок. Ночью я увидел маяк Агулас. Пятница, 10 февраля – почти полный штиль, затем легкий ветер с запада. Вижу мыс Агулас (Игольный), примерно в пяти милях от побережья. Во второй половине дня ветер усилился, и море вздымалось высокими волнами. Красный закат предвещает ветер на завтра.

Суббота, 11 февраля – западный ветер, в три часа ночи в поле зрения три лодки, в шесть тридцать сильный ветер с северо-запада. В девять часов – шторм. Я втягиваю разорванный стаксель и чиню его. Я сворачиваю пять витков грота. Сильное волнение. В полдень ветер поворачивает на запад. Положение в полдень: 35° 8' ю. ш., 19° 13' з. д. 14:00. Большая волна опрокинула Firecrest на бок, намочив паруса до самого верха, очень сильное волнение. Волны разбиваются повсюду. Я сворачиваю семь витков грота. Воскресенье, 12-е. Ветер стихает и поворачивает на юг. Спокойный день с сильным волнением. Одна из моих примусных печей распаялась, и я ее починил. Вечером дует хороший ветер с юго-востока. Холодно.

В понедельник, 13-го числа, наблюдение за луной, проведенное до рассвета, показало широту 35° 1' ю. ш. Я счел это неточным, поскольку мои карты указывали на северное течение, а я в течение ночи плыл на север. Однако я пробыл на месте все послеобеденное время и только в полдень увидел мыс Хангклип. В конце концов, мои наблюдения за Луной и расчеты не подвели меня. Я плыл против течения со скоростью почти два узла, которое несло меня на юг. Наконец, в четыре часа дня я обогнул мыс Доброй Надежды и ночью снял все паруса, позволив себе дрейфовать по северному течению. Вокруг было бесчисленное количество морских птиц, и всю ночь я слышал жалобные крики тюленей, пока течение несло меня к побережью в направлении залива Чепмен. На следующий день дул легкий ветерок, и я прижался к побережью, погрузившись в восхищение от несравненной грандиозности этих величественных высот, вспоминая чудесные стихи, которые Камоэнс оставил о них.

Ветер оставался слабым, и я только что обогнул Грин-Пойнт и достиг входа в доки к пяти часам вечера. Меня заметили на сигнальной станции, и один из портовых чиновников вышел мне навстречу и провел меня к назначенному месту в доке Виктория. Это было 11 февраля, после трех недель бурного плавания, в течение которых я сталкивался только с штилями, встречными штормами и периодом плохой погоды, что было очень необычно для этого времени года. Однако «Файркрест» не получил серьезных повреждений, и я улыбнулся, прочитав в капской газете отчет о беседах с пассажирами большого почтового судна, которое прибыло в тот же день, что и я. Они жаловались на то, что столкнулись с ужасной бурей.

Firecrest простоял в доках месяц в густом дыму и ужасной угольной пыли, которую разносил юго-восточный ветер. Командор Королевского яхт-клуба и некоторые его члены навестили меня. В Кейптауне было несколько круизных яхт, в отличие от Дурбана, где они занимались только гонками, и члены клуба проявили большой интерес к Firecrest и планам моей яхты мечты, которую я почти осуществил.

По прибытии я договорился с частной верфью о сухом доке для Firecrest. Я обнаружил, что ее корпус был очень грязным, и мне пришлось заменить несколько медных обшивочных пластин на мюнц-металл, единственный металл, который был там доступен. Деревянная часть руля под бронзовыми креплениями была полностью съедена червями, и я был вынужден заменить бронзовую часть.

Firecrest простоял девять дней на слипе в ожидании благоприятного прилива, чтобы его можно было спустить на воду, но портовые власти были достаточно любезны и запросили только плату за обычные четыре дня ремонта.

По прибытии я получил ордер от правительства, возмещающий мне сумму, уплаченную за портовые сборы в Дурбане, и освобождающий меня от всех сборов за мой визит в Кейптаун.

Пока Firecrest находился в сухом доке, я полностью отремонтировал такелаж и нанес на него несколько слоев краски. Мистер Брюс из Winifred, Harvard and Bruce, американский акробат, который выступал в одном из театров в Кейптауне, часто приходил ко мне, чтобы поболтать о яхтинге в заливе Сан-Франциско, и с гордостью помогал наносить последний слой краски.

Однажды, когда я был раздет до пояса и счищал краску с Firecrest, ко мне подошел английский моряк и попросил меня пойти, как есть, на борт военного шлюпа Wallflower, офицеры которого пригласили меня на обед.

К моему удивлению, счет от верфи оказался очень умеренным. Это был первый раз за все мое путешествие, когда я получил справедливое обращение от частной компании. Обычно меня всегда эксплуатировали, возможно, потому что ходили всевозможные нелепые слухи о важных призах и сенсационных ставках, которые я якобы получал или делал.

Кейптаун построен у подножия Столовой горы в великолепном месте, это любопытный город с небольшой эстетической привлекательностью. Когда Столовая гора покрыта облаками, юго-восточный ветер дует порывами, поднимая огромные облака пыли и мусора всех видов, которые заметают улицы. Преобладание бурского элемента делает Кейптаун городом, сильно отличающимся от по сути британского Дурбана. В Натале зулусы имеют чистое происхождение и являются великолепной расой, но в Кейптауне есть только неопрятные и одетые в лохмотья метисы и бродяги, физическое состояние которых неуклонно ухудшается. Я скоро был готов к отплытию и, с большим сожалением отказавшись от приглашения, присланного телеграммой моим другом Жаном Боротра из Австралии, остаться в составе французской теннисной команды, гастролирующей по Южной Африке, 17 марта я снова вышел в открытое море. Поскольку один из моих друзей хотел снять фильм о моем отправлении, я принял предложение капитана порта отбуксировать меня из очень переполненных доков. Я хотел самостоятельно выполнить все операции по подъему парусов и намеревался использовать катер только для того, чтобы не дать судну откатиться назад, пока я поднимаю якорь, но все хотели помочь мне поднять паруса. Были довольно свежие порывы юго-восточного ветра, и «Файркрест» вскоре понесся со своей максимальной скоростью в восемь узлов, так что вместо того, чтобы буксировать меня, катер сам начал буксироваться! Поэтому мне пришлось отвязать буксирный трос и высадить двух невольных пассажиров у входа в гавань, под укрытием причала. В результате фильм, который я так хотел снять, показывающий, как я в одиночку управляю лодкой, оказался провальным.

Свежий северо-западный ветер у входа в гавань почти сразу стих и сменился полной тишиной, когда я попал в густой туман. Около 14:00 ветер снова поднялся и рассеял туман, так что я увидел остров Роббин; затем густой туман снова окружил меня, и я был вынужден ориентироваться только по компасу, и я не чувствовал себя слишком уверенно так близко от берега с сильными течениями от побережья. Однако все прошло хорошо, и к наступлению ночи я оставил позади огни острова Роббин, а также опасности побережья.

Мыс и остров Святой Елены находятся на расстоянии около двух тысяч миль по прямой. В начале моего путешествия ветер был переменчивым, и я столкнулся с несколькими штормами и бурями. Только 30 марта, на широте 27°, я попал в пассаты, которые сопровождались заметным повышением температуры. С этого момента мое путешествие прошло без происшествий, и на рассвете 19 апреля я увидел вершины острова Святой Елены примерно в тридцати милях от меня. Я обогнул северо-восточную сторону острова, которая казалась засушливой и пустынной, и когда я достиг другой стороны, я встретил только порывистый ветер, дующий через горные перевалы. В 3 часа дня я бросил якорь в бухте Джеймс-Бэй, недалеко от живописного городка Джеймстаун, расположенного в глубокой долине между двумя горами, в тридцати трех днях пути от мыса.

Святая Елена имела все те неудобства, которые неотделимы от острова, часто посещаемого туристами, потому что, как только я высадился, меня окружили продавцы открыток и сувениров. Жители, всех цветов кожи и типов, в большинстве своем были потомками смешанных браков между британскими колонистами и моряками и африканскими рабами, которые раньше работали на острове. Они показались мне честными и интересными, с приятными чертами лица, но довольно маленькими на вид. Дети были странно слаборазвитыми, чем можно было бы ожидать от детей тропической страны.

Глубокая и узкая долина Джеймстауна была плодородной, и ее растительность резко контрастировала с красновато-коричневой засушливостью окружающих ее скал. Однажды я проехал по острову верхом на лошади. Моя дорога шла по склону горы, и ее строительство, должно быть, потребовало значительных трудозатрат. В более высоких районах растительность была явно европейского характера, а коттеджи напоминали те, что можно увидеть в Англии. Добравшись до гребня между двумя склонами горы, на самой высокой точке острова, я почувствовал прохладный сильный ветер пассатов, и на этой высоте, едва достигающей 2000 футов, было холодно и сыро. У моих ног простиралась плодородная долина Лонгвуд, а еще ниже, на дне ущелья, находилась могила Наполеона. Должен признаться, что ни на минуту я не помышлял о посещении дома в Лонгвуде. Я не выношу гидов и места, часто посещаемые туристами. Я довольствовался тем, что медленно и благоговейно шагал в одиночестве по тем тропам, которые так любил заключенный император, а затем вернулся на свою лодку.

Во время моего пребывания в Св. Елене пришвартовался почтовый пароход и высадил группу туристов. Вечером я совершил поездку на своей маленькой лодке Бертона вокруг парохода примерно в двух милях от берега, и офицеры пригласили меня на борт на ужин. В 10 часов вечера, когда лодка уже собиралась отплывать, и я спускался в свою маленькую лодку, пассажиры громко приветствовали меня и спели прекрасную имитацию «Марсельезы». Мистер Харви, капитан «Гленгун Касл», надолго задержался на «Файркрест» и проявил большой интерес к моим инструментам и методам навигации.

Я принял участие в футбольном матче между английским гарнизоном и коренными жителями острова Святой Елены, а 27 апреля вернулся на борт и поднял якорь, направляясь к острову Вознесения, расположенному всего в восьмистах милях. Пассаты были слабыми и неизменно дули с кормы, заставляя меня часто менять курс, так что прошло четырнадцать дней, прежде чем я увидел высокие вершины острова Вознесения. Когда я приблизился, остров казался необычайно черным, засушливым и изрезанным; тем не менее, я всегда испытывал то же волнение от радости, обнаруживая новые горные вершины и бухты. К двум часам дня я был уже далеко от северо-восточной оконечности острова, когда ко мне вышел катер из восточной кабельной станции в Английской бухте. В этот момент между двумя вершинами я увидел вершину Грин-Маунтин, оазис в облаках, окутывающих засушливые и суровые высоты острова. Вдоль западного побережья я был защищен от пассатов, и течение несло меня в море, но одна из моторных лодок кабельной компании вышла и провела меня к причалу у пирса Форт-Торнтон, напротив домов Джорджтауна.

Остров Вознесения в течение ряда лет был британской военно-морской базой и классифицировался как каменный фрегат Королевского флота. В настоящее время остров находится под управлением Британской кабельной компании и населен ее сотрудниками и их слугами, привезенными с острова Святой Елены. Когда я высадился в своем Бертоне, несколько жителей собрались на пристани, чтобы тепло приветствовать меня. Я уже высоко оценил прием, оказанный мне сотрудниками Cable Company на островах Кокос и Родригес, но прием на Аскенсионе (Вознесение) превзошел все ожидания.

C. F. Burrell, приветливый секретарь, сразу взял меня под свое крыло и сделал мое пребывание максимально приятным. Чиновники кабельной компании были очень комфортно устроены, имея в своем распоряжении отличную столовую, библиотеки, бильярдный стол, поля для гольфа, теннисные корты, поля для крикета и хоккея. Из-за сокращения персонала, вызванного использованием нового оборудования для ретрансляции и передачи, их было слишком мало, чтобы заниматься командными видами спорта между собой, поэтому они научили этому коренных жителей с острова Святой Елены, которые были их слугами в рабочее время и часто их соперниками на спортивных площадках. Они оказали этим людям большую услугу, научив их методам физических упражнений, гигиены и гидротерапии. Такая система, внедренная на наших французских островах в Тихом океане, была бы чрезвычайно ценной и практически единственным способом спасти местных жителей от физической деградации и сокращения численности.

Во время моего пребывания я имел возможность играть в теннис на прекрасном цементном корте, но сила пассатов делала условия игры очень неровными. Однако я мог довольно часто играть в футбол, и это был мой любимый вид спорта во время путешествия, потому что он давал мне больше физической нагрузки, чем теннис.

Через несколько дней после моего прибытия мы отправились пешком на экскурсию на вершину Грин-Маунтин. Дорога, которая извивалась среди шлаков, наверняка стоила морякам огромных усилий. Акведук доставлял воду с вершины горы, и в разных местах были резервуары. Не привыкший к горным экспедициям, я был очень уставшим, когда мы достигли коттеджа, который был домом отдыха кабельной компании на высоте более двух тысяч футов. Там было очень холодно и влажно, а растительность была полностью европейской. Там был небольшой лес, а земля была покрыта мхом, из которого сочилась влага. Там также была ферма, огород и несколько европейских коров. К тому времени, когда мы туда добрались, уже почти стемнело, и после освежающей ванны я смог насладиться странным удовольствием согреться перед камином в тропиках, на широте семи градусов южнее экватора.

В ту ночь, поддавшись уговорам Беррелла, я не спал на «Файркресте» и провел приятный вечер в хорошей компании. На рассвете следующего дня я обнаружил, что голая поверхность острова состояла из пепла, шлака и лавы. Там было около сорока кратеров с причудливыми формами и живописными названиями, такими как «Конюшни дьявола». Далеко внизу, вдали, находилась гавань Джорджтауна, а на воде, крошечной точкой, пришвартованный к бую «Файркрест».

В бухте Кларенс всегда был очень сильный прибой, и посетители, которые приходили на борт, обычно испытывали от этого большие неудобства и стремились как можно скорее вернуться на сушу. Кроме того, на нескольких островах, изолированных посреди океана, наблюдалось явление, известное как «роллеры». Высокие волны образуются в миле или двух от берега, часто без видимой причины в спокойную погоду, и накатывают, с яростью разбиваясь о лестницу у подножия причала. В таких условиях высадка была очень затруднительна. Однако мне почти всегда удавалось прыгнуть на причальную лестницу и одновременно поднять свой Бертон из воды. На самом деле, несмотря на настойчивые просьбы друзей, которые умоляли меня переночевать на берегу, я всегда возвращался на борт корабля, за исключением одной ночи, когда море было слишком бурным.

Это был день, когда прибыл пакетбот из Св. Елены и Южной Африки, и посетителям было запрещено подниматься на борт. Было очень интересно наблюдать за погрузкой больших морских черепах, разведение которых, наряду с отправкой гуано, было единственной отраслью промышленности острова. Эти огромные существа, часто весящие по полтонны каждое, привозили на грузовиках, а затем с помощью веревок, продетых под их плавниками, поднимали в воздух с помощью крана и опускали в баржи.