Текст книги " Советский ас Александр Клубов "
Автор книги: Алексей Тимофеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
Больших полей у нас не возделывали, поэтому пахали плугом на лошадях. Мы сами ходили за бороной. Земля у нас серая, суглинок. Нашу северную землю надо сдабривать навозом, которого имелось немало. В каждом доме держали корову, молока было вдоволь. Разнотравье на Красном береге такое, что коровы беды не знали. Выйдешь в поле – пахнет медом, кругом ромашка, клевер и множество других цветов. Рябит в глазах от разноцветья в полях...
Край наш благодатный. Но надо сказать, что тогда жизнь в любом краю была тяжелая. Как мы выживали? Благодаря тому, что на этой земле, если человек может что-то элементарно делать, он не пропадет. Земля накормит, напоит, оденет. Ведь мы ходили в домотканых портах и рубахах, как во времена Киевской Руси. Только после войны начали появляться ситцы, брюки, костюмы. Мне первый костюм купили после девятого класса.
Помню свое детство – шла война. Наши 17 деревень не получали от государства ни хлеба, ни мяса, ни молока. Все было свое. Это с учетом того, что надо было платить непомерные налоги государству. Голод был только в 1946—1947 годах, когда в нашем сельсовете умерло несколько десятков человек.
Как же шла наша лесная жизнь? Мы, ребята, любили ставить петли – нехитрый капкан. И за день обязательно два-три рябчика поймаешь. Боровой дичи в наших лесах и сейчас, наверно, много, а тогда было полно – рябчик, тетерев, глухарь. Их добыча входила в наши обязанности. С середины августа начинает краснеть рябина, и в это время боровая дичь переходит с ветки на землю. Мы выгоняли корову и шли проверять свои петли, у каждого штук двенадцать—пятнадцать. Каждый знал свой маршрут.
Конечно, грибы и ягоды. Когда шли боровики-красноголовики, то выходишь на полянку – она вся красная. Много было рыжиков, подосиновиков, груздей, волнушек. Собирали малину, чернику, клюкву. Сколько этой ягоды было – рассказать нельзя, это надо было видеть...
Зимой – лыжи, санки. Этот инвентарь делал всем нашим ребятам дядя Паша, отец друга моего детства Володи Неклюдова, мастер на все руки. ■
Ребята все у нас были крепкие, в детстве ничем не хворали. Как только снег сошел, чуть-чуть пригрело, мы все уже босые. И так все лето бегали, никаких сандалий. В Беглове имелся один лекарь-фельдшер на весь сельсовет. Лечил все – и простуду, и зубы, и сердце. Была у него и трубка для прослушивания. Но сам я у фельдшера не был ни разу.
Летом комаров и мошки было, прямо скажем, больше, чем нужно. Тучами висели. Вечером выходишь гулять, берешь ветку и махаешь. Других средств от этой напасти не имелось: ни кремов, ни сеток. Но мы к этому были привычные.
Ельма у нас только набирает силу, берет начало на Окишевском болоте. Протекает, изгибаясь, по красивым местам. Плес, потом – узкая протока. Доходила к нам из Кубенского озера на нерест ценная рыба нельма, но не всегда, а обычный наш улов – щука, налим, плотва, окунь. Рыбачили постоянно. Иногда били рыбу острогой – это палка, на острие – гвоздь, расплющенный на камне и заточенный.
Зверья вокруг тоже хватало. Медведей я видел только убитых охотниками, а вот волки ходили зимой прямо по деревне. Мороз их гнал. Собак держали в избах, иначе волки сожрут немедленно. На людей они не нападали. Мне как-то бабушка рассказывала: идет по тропе, метрах в десяти увидела волка. Она крикнула: «У, серый!» Он повернулся и ушел. Как-то охотник нашел волчье логово и принес в деревню волчат, одного подарил мне. Так вот у самого охотника волчица ночью сумела утащить волчонка из сеней. А я держал волчонка в избе, так волчица ходила неделю вокруг дома и выла. Зверь подрос, и пришлось отвезти его куда-то в Кубенское.
Никаких лампочек у нас не было. Избы освещались лучинами. Правда, моей маме как учительнице давали немного керосина. Когда она сидела вечером над тетрадками, горел под стеклом фитилек, и то не всегда. А лучина крепилась на стене, это тонкая щепа. Полено березовое, которое меньше чадит, сушили и острым ножом щепали. Чем тоньше, тем лучше горит и меньше дыма. Горит такая лучина минут пятнадцать—двадцать, под ней чугунок, куда мы сбивали нагар.
Но в деревне все дела старались делать засветло, в семь часов вся деревня уже спит, а хозяйки вставали ранним утром, надо печь топить, чугуны ставить.
Радио при мне не было, никаких репродукторов. Телефон один в сельсовете в Беглове. Лесной остров? Совершенно верно...
Хорошо помню брата, Клубова Алексея Федоровича. Как-то сразу после войны он прорвался к нам через бездорожье на машине со спецоборудованием. Это была мастерская, он приехал ремонтировать нашу сельхозтехнику. Был хороший летний день, мы окружили машину, которую рассматривали во все глаза. Сам Алексей Федорович был в нашей округе человек известный, в нашем сельсовете спроси любого, кто такой Клубов, – знал каждый, от ребенка до старика. Был он известен как главный механик МТС, которая обслуживала весь Кубено-Озерский район. Алексею Федоровичу был тогда лет около сорока, очень светлый, крепкий мужик, внешне суровый.
О дважды Герое Советского Союза летчике Клу-бове я узнал уже после войны. В Высокове учитель рассказывал нам о славных земляках. Мы, красносе-лы, гордились, что он с Красного берега, из Ярунова. Про Покрышкина слышали, но с нашим земляком мы их имена тогда не связывали. Александр Клубов представлялся нам как человек легендарный. Мы понимали, что звание Героя, а тем более дважды, на войне просто так не дают...»
Следует сказать в завершение этой главы и о том, что такие герои, как Покрышкин и Клубов, не могут быть воспитаны за одно поколение. Даже если это поколение – одно из самых выдающихся в истории страны. Таких героев рождали века самобытного уклада народной жизни, уклада русского крестьянства. Наверное, как мало кто в истории, русский крестьянин был оклеветан, оболган или просто не понят.
Уже с петровских времен образованные на западный манер верхи российского общества все далее и далее уходят в своих представлениях от народного большинства. У А.С. Грибоедова в «Горе от ума» вырываются строки: «Чтоб умный, бодрый наш народ хотя по языку нас не считал за немцев». Как правило, объединялись мужик с господином, российские солдат и офицер, лишь на поле боя с иноземным противником. Мир крестьянина, его жизнь дворяне практически не знали.
На Западе же презрение к русским «лапотникам» стало общепринятым. Там попросту боялись тех, кто составлял основу победоносных армии и флота.
В послереволюционное, советское время учебники по истории представляли жителей деревни массой забитых и невежественных крепостных. В то время как по переписи 1858 года крепостные составляли лишь 34 процента населения. Да и о тех еще А.С. Пушкин писал: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи?»
Получив в 1920—1930-х годах самый широкий доступ к образованию, выходцы из крестьян, опровергнув многие мифы о русском мужике, поднялись до высот государственной и военной деятельности, науки, искусства, литературы. На переломе серой на вид массы засияли редчайшие таланты.
В последние годы появились обобщающие труды о крестьянстве, среди которых выделяются книги В.И. Белова «Лад» (М., 1989), М.М. Громыко «Мир русской деревни» (М., 1991) и Л.В. Милова «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» (М., 2001).
В.И. Белов – известный писатель, никогда не порывавший связи с родной вологодской деревней, М.М. Громыко и Л.В. Милов – ученые, отдавшие избранной теме годы жизни.
После изучения архивных документов (в XVHI веке уже довольно обстоятельных) Л.В. Милов дает подробное описание жизни великорусского пахаря – каким трудом добывал он свой хлеб, как жил, во что одевался и чем питался. Россия, пишет ученый, – это социум особого типа. Занятые изучением классовой борьбы, наши историки почти не касались повседневной жизни русского крестьянина и определяющего ее природногеографического фактора. Настаивая на сходстве основных этапов развития России и Западной Европы, историки не обращают внимания на высказанную еще С.М. Соловьевым мысль о том, что «природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для народов, которым суждено было здесь действовать, – мачеха». Разница эта, как показывает Л.В. Милов, «глубоко принципиальна и носит фундаментальный характер».
Климат в землях, которые стали ядром государства Российского, а тем более на Севере, отличен даже от Скандинавского полуострова и Финляндии, где ощутимо сильно смягчающее влияние Атлантического океана. И Североамериканский континент, значительно меньший, чем Евразия, не имеет резко континентального климата, даже в Канаде морозы нестойки. В меру теплая и влажная погода обеспечивала крестьянину Западной Европы размеренный труд. Как писали еще в XVIII веке, «в Англии под ярь и зимой пахать могут».
Не то в России с ее нарастающей к востоку кон-тинентальностью климата, весенними заморозками и летними засухами, постоянно рискованным земледелием на бедных почвах.
В краю, где по полгода и больше лежит снег, получение урожаев требовало огромного напряжения сил, многовековой борьбы за выживание. В кратчайшие сроки, отпущенные природой от весенних до осенних заморозков, надо было вложить все силы, работая от зари до зари. Еще В.О. Ключевский писал: «Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному труду, как в той же Великороссии». Тут Л.В. Милов добавляет, что для ровного и постоянного труда у наших предков никогда не было условий. Весь уклад жизни великорусского населения европейской России носил четко выраженный «мобилизационно-кризисный характер».
Жизнь и история выковывали в русском народе ту мощь, которая не раз поражала иноземцев и на поле брани, и на пашне, и в заводских цехах.
В условиях постоянного риска, когда уровень урожайности был все же несоизмерим с громадой вложенного труда, русский был консервативен, привержен традиции и обычаю в своем хозяйстве. Хотя этот настрой, как пишет Л.В. Милов, «сочетался с необыкновенным умением русского крестьянина приспособиться к тем или иным местным условиям и даже превратить недостатки в своего рода достоинства. Крестьянское восприятие природы – это прежде всего постоянное, бдительное и сторожкое отслеживание изменений в ней, фиксация работы разнообразных природных индикаторов. Глубочайшее и доскональное знание разнообразных природных явлений в целом позволило крестьянину приспосабливаться к тем или иным годовым, сезонным и сиюминутным изменениям климата».
Определяющее воздействие на отношение русского крестьянина к своей жизни, безусловно, оказала вера. О человеке в том уходящем от нас мире русской деревни судили по тому, насколько он соблюдает христианские заповеди. И люди, даже далекие от идеала, стремились «жить по-божески». А о бессовестных говорили: «Креста на тебе нет». И это были не присказки, сохранившиеся и сейчас в речи.
Свидетельствуют собранные материалы и о патриотизме русского крестьянства. Глубина народной памяти в былинах, исторических песнях, преданиях, имевших широкое хождение, измерялась многими веками. Не обучаясь в элитных школах и университетах, крестьяне прекрасно знали основные вехи своей истории – и княгиню Ольгу, и князя Владимира Красное Солнышко, и татарское нашествие, и Куликовскую битву, и Ивана Грозного, и Ермака, и Суворова, и Степана Разина, и Петра Великого, и героев Отечественной войны 1812 года.
«Святая Русь», «своя сторона», «государство Российское», «мать Россия» – так воспринимал русский пахарь свою Родину. Этнографы записывали беседы крестьян, которые считали основой русских побед то, что они едят «ржанину» (ржаной хлеб) и готовы стоять друг за друга насмерть.
Отмечена исследователями и ярко выраженная оборонительная направленность русского патриотического фольклора. Иначе и быть не могло. Ведь Россия – единственная страна, которая начиная с XIII века неоднократно подвергалась глобальному, опустошительному нашествию извне, но при этом становясь все сильнее, все могущественнее. Долгих периодов мира русские почти не ведали... Постоянная борьба за жизнь и независимость обусловила и необходимость жесткой централизации власти – самодержавие, и важнейшую роль государства в экономике, и отсутствие привилегий у русских в Российской империи, и особую психологию, и многое другое.
Приводит М.М. Громыко и такой ответ на один из вопросов этнографического общества в 1839 году: «В народе существует глубокое убеждение в непобедимости России».
Нельзя было выжить поставленному в экстремальные условия русскому и без общины – объединения крестьян, живущих в одном или нескольких селениях. Сами крестьяне называли ее «миром» или «обществом» («обчеством»). Как пишет Василий Иванович Белов: «Миряне строились вплотную, движимые чувством сближения, стремлением быть заодно со всеми. В случае пожара на огонь бросались всем миром, убогим, сиротам и вдовам помогали всем миром, подать платили всем миром, ходоков и солдат тоже снаряжали сообща. До мелочей была отработана взаимовыручка. Выручали друг друга в большом и малом».
Невозможно понять – каким образом выходцы из деревень и сел, потомственные хлебопашцы, становились вдруг, когда это было необходимо, наркомами и генеральными конструкторами, Героями и дважды Героями, если не знать следующих простых вещей. Как пишет М.М. Громыко: «В крестьянском хозяйстве столько разных культур, и каждая со своим норовом, столько разных оттенков погоды, почвы, ландшафта, и все это надо знать и учитывать, если не хочешь, чтобы ты и семья твоя голодали. Поистине огромным объемом знаний должен обладать каждый пахарь, чтобы хорошо справляться со своей задачей... Например, по характеру деревьев, трав и кустарников земледельцы XVIII века умели определить качество почв».
Отметим также упоминаемое В.И. Беловым характерное для северного народного быта стремление быть лучшим, прежде всего не по количеству, а по качеству. И не было свойственно русским мастерам держать в
секрете наработанное умение. Как правило, они бескорыстно делились обретенным опытом мастерства с учениками. По старинным поверьям, клады легче даются чистым рукам, бессребреникам. А у тех, кто начинал торговать талантом, он вскоре пропадал.
...Народная жизнь – это не только тяжкий труд и напряжение, но и свои утешения, свои яркие праздники. Как пишет В.И. Белов: «И труд, и отдых, и будни, и праздники так закономерны и так не могут друг без друга, так естественны в любой очередности, что тяжесть крестьянского труда скрадывалась». Были у крестьянина и утраченные городскими потомками чувство единения с природой, и ароматы сенокоса, и кулачные бои, и катание на лошадях в Масленицу.
Глубокий знаток народной жизни, выдающийся русский писатель и кинематографист В.М. Шукшин писал: «Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания – не отдавай всего этого за понюх табаку. «Идиотизм деревенской жизни» – фраза несостоятельна. Мы умели жить. Помни это. Будь человеком».
Жизнестойкими и талантливыми, верными в дружбе и бескорыстными были предки летчиков Покрышкина, Клубова, их лучших фронтовых друзей. Такими же были и они сами.
Словно несколько веков сплелось в детстве и отрочестве Александра Клубова. Домотканая одежда и лучина Древней Руси – а в небе уже летят самолеты, детище века XX. Деревянная соха соседствует с трактором, натуральное хозяйство с коммуной, предания старины с репортажами об успехах авиации.
Как и все вологжане, покинувшие малую родину, Клубов всей душой стремился вновь побывать на Красном береге, встретиться с родными и друзьями. Об этом говорил он брату и сестре в последнюю встречу в Ленинграде накануне войны.
Как вспоминали его ленинградские друзья, Александр очень любил коней, мастерски владел косой. Особенно ценил стихи о русской природе.
В последние десятилетия прославили свою землю многие вологодские писатели и поэты: Александр Яшин, Сергей Орлов – танкист с обгоревшим, как у Клубова, лицом, Николай Рубцов, Василий Белов.
«Когда лен цветет, словно бы опускается на поле сквозящая синь северных летних небес. Несказанно красив лен в белые ночи... Одни лишь краски Дионисия могут выразить это ощущение от странного сочетания бледно-зеленого с бледно-синим, как бы проникающим куда-то в глубину цветом», – пишет в своем «Ладе» В.И. Белов. Все это видел и отрок Саша Клубов...
И разве случайно именно на этой земле великий русский поэт-лирик XX века Николай Рубцов сказал:
О сельские виды! О, дивное счастье родиться В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!
...Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы Старинной короной своих восходящих лучей!..
Снова побывать на родине Александру Клубову было не суждено. Кажется, он предчувствовал свое будущее, трагическое и высокое. Сестра Алевтина вспоминала, как однажды он увидел в небе самолет и уверенно сказал ей: «Смотри, это железная птица, а называется самолет. Я тоже буду на нем летать. Я буду в небе царем! Ты еще обо мне услышишь».
Глава 2 ЛЕНКАРЗ
Мы отстали от передовых стран на 50– 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут.
И.В. Сталин. 4 февраля 1931 г.
Начало новой, ленинградской жизни не сулило Саше Клубову легких путей. Можно представить ошеломление 16-летнего деревенского паренька в вокзальной толчее огромного города, еще недавно столице императорской России. Этот город стал эпицентром революции, перевернувшей мир...
Сентябрь 1934 года. Наступала промозглая питерская осень... В Ленинграде еще не отменены продуктовые карточки. В стране продолжается сталинский «великий перелом». Нарастает жестокая внутриполитическая борьба: вскоре, в декабре, будет убит в Смольном 1-й секретарь Ленинградского обкома C.M. Киров. Накаляется и международная обстановка – уже полтора года, как власть в Германии получил рейхсканцлер Адольф Гитлер.
Александра ожидали перенаселенная комнатушка в бараке, скромная ученическая стипендия, ранние заводские гудки и грохот станков. И все-таки те, 1930-е годы были для него, для многих из его поколения самыми счастливыми. Это были для них годы овладения профессиональным мастерством и увлечения литературной классикой, первого полета и первой любви.
Кстати говоря, в том 1934-м на ленинградских улицах Саша вполне мог встретить своего будущего наставника и друга – Александра Покрышкина, который весь тот год учился в городе на Неве на курсах усовершенствования авиатехников ВВС. Это было солидное учебное заведение, с ним связаны имена Н.Е. Жуковского и других корифеев отечественной авиации. 15 декабря Покрышкин на отлично заканчивает курсы и получает назначение на должность старшего авиатехника в Краснодар. Все свободное время Александра в Ленинграде отдавалось планерному кружку. Вместе с товарищами он строит планер – миниатюрный моноплан с мотоциклетным мотором. Испытания проводились на льду Финского залива. Неожиданно Покрышкина, уже готового к полету, к его досаде, заменил начальник кружка, опытный летчик. Неудачно приземлившись, авиетка затем взмыла метров на тридцать и рухнула вниз. Пилота с серьезными травмами увезли в больницу.
Саша Клубов в те годы повторяет начальные этапы биографии своего знаменитого тезки: осваивает рабочую профессию. Мать, Александра Константиновна, устраивает его в школу ФЗУ при заводе «Большевик», так назывался тогда Обуховский завод, широко известный своими революционными традициями («Обуховская оборона» – знаменитая стачка 1901 года) и производственными достижениями. Именно здесь, за полвека до поступления на завод Клубова, А.Ф. Можайский заказывает паровую машину для своего самолета, первого в мире. В 1908 году указом императора Николая II за вклад в развитие русского флота завод получил право иметь собственный флаг. После революции на заводе были изготовлены первые советские тракторы и танки.
Школу ФЗУ Клубов через год успешно заканчивает токарем второго разряда. Однако, проработав на заводе «Большевик» около года, переходит на Ленинградский карбюраторный завод, заканчивает курсы и становится настройщиком автоматных станков. Из барака на станции Сортировочная, где он ютился с матерью, отчимом и сестрой Алевтиной, Александр перебирается в общежитие на Стрельбищенской улице, на самой окраине тогдашнего Питера. Улица получила свое название от располагавшегося здесь когда-то стрельбища. Двухэтажные деревянные дома, а сразу за ними – чистое поле. Здесь, в общаге, жила молодежь из вологодских, новгородских, псковских деревень, приехавшая двигать технический прогресс на Ленинградский карбюраторный завод имени В.В. Куйбышева. Этот завод обычно называли кратко и созвучно времени – Ленкарз.
Карбюраторный завод, так же как и «Сибкомбайн-строй», на котором работал юный Покрышкин в Новосибирске, был детищем советской индустриализации. Он был основан в 1929 году для обеспечения зарождавшейся автотракторной промышленности.
Именно в том году Сталин бросает Западу вызов: «Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации. И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор, – пусть попробуют догнать нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей «цивилизацией». Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда «определить» в отсталые и какие в передовые».
Стране был жизненно необходим современный военно-промышленный комплекс. Разработан план первой пятилетки, затем выдвигается лозунг «Пятилетку – в четыре года!». СССР охватила индустриальная лихорадка. Велики как достижения тех лет, так и провалы. Не все можно было решить волевым напором.
Саша Клубов пришел на Ленкарз, когда уже были решены сложнейшие проблемы освоения нового производства. На заводском дворе бросался в глаза лозунг: «Есть полумиллионный!» Марка предприятия получила широкую известность в стране. Карбюраторы еще делали по импортным образцам, но конструкторы завода уже работали над первым отечественным изделием.
Следует сказать, что для России не было чем-то абсолютно новым ускоренное до предела развитие оборонной промышленности, чтобы сохранить независимость, выжить. И колоссальные для XVI—XVII веков засечные полосы – оборона от набегов с юга, и металлургические и оружейные заводы, и порты, верфи и каналы XVIII века – все это возводилось тяжким трудом мобилизованных государственных и помещичьих крестьян.
...Годы работы Александра Клубова на Ленкарзе (июль 1936 – январь 1939 года) обстоятельно и ярко отразил писатель Лев Хахалин. Он бывал на Ленкарзе в середине 1960-х, многие из друзей и знакомых Клубова еще работали на заводе. Так была сохранена для истории важная страница жизни нашего героя. Те, кто знал его, уже не забывали никогда.
Основательность, твердый характер и умение постоять за себя, отзывчивость и обаяние вскоре создают Клубову прочный авторитет на заводе. Из застенчивого деревенского паренька Александр быстро превращается в одного из лидеров, заводил и в работе, и на отдыхе.
И внешние изменения заметны. Солидный заработок квалифицированного рабочего, в среднем тысяча рублей в месяц, позволяет пошить костюм, купить пальто английского покроя, замшевые ботинки и модную кепку с длинным козырьком. И в цехе он всегда аккуратен и подтянут – в синем комбинезоне, в белой рубашке с галстуком.
В заводской газете появляется заметка «Успех тт. Клубова и Корева»:
«Автоматная группа механосборочного цеха пока не может похвалиться показателями своей работы. Но есть такие товарищи, у которых есть чему поучиться.
Всем известен автоматчик Клубов, который свое производственное задание выполняет на 160 процентов. Когда задаешь Клубову вопрос, каким путем он добился таких показателей, то получаешь простой ответ:
– Работать надо, знать хорошо материальную часть станка, и если этого добьется каждый из нас, если каждый будет добросовестно относиться к труду, то и брака не будет, и наш участок выполнит производственную программу.
Дмитрий Корев также систематически выполняет полторы нормы. Автоматчикам следует поучиться у тт. Корева и Клубова. Если все так будут работать, автоматный участок всегда будет выполнять свое производственное задание».
На вопрос товарища о том, как достигаются эти 160 процентов, Александр отвечает:
– Что ты делаешь, Гриша, когда у тебя затупится резец?
– Известно что, – пожал плечами Семенов, – останавливаю станок, снимаю резец и иду точить.
– Вот видишь, а у меня всегда имеется запасной резец. Как только один затупился, я ставлю новый и иду на заточку. Точу, а станочек-то работает, выдает деталь за деталью. Понимаешь? А твой станок, пока ты затачиваешь резец, простаивает.
– Так просто! – удивился Семенов. – И это дает тебе сто шестьдесят процентов?
– Ну, не только это, – засмеялся Саша, – но из таких вот мелочей и складываются большие проценты.
Каждый инструмент у Клубова на своем месте, все у него продумано еще до начала рабочего дня. За полчаса до начала смены он уже осматривает свои шесть станков, изучает чертежи деталей. Каждый из станков производит девять операций, режет металл со скоростью 100 метров в секунду. За день – две с половиной тысячи стальных и латунных деталей карбюраторов с грохотом летят в железные ящики.
Александр обычно серьезен и вдумчив, но и удаль молодецкая нет-нет да и дает о себе знать. Многим запомнился случай вскоре после появления Саши на заводе, когда внезапно, в обеденный перерыв, по цеху стремительно покатилась четверка ребят, как будто вставших на роликовые коньки. Начальник цеха Фридрих Фридрихович Аунапу, к которому доставили нарушителей спокойствия, потребовал:
– А ну-ка, Клубов, разуйся!
Тот скинул башмаки на деревянной подошве (рабочие называли эту спецобувь «шанхаями»), и начальник цеха увидел, что в подошвы искусная рука врезала и закрепила шариковые подшипники, которые отлично скользили по полу, выложенному брусчаткой и залитому машинным маслом. Сурово проводив юных автоматчиков, Ф. Аунапу долго смеялся: «А ведь здорово придумали.'Вот тебе и рационализаторы».
Хорошее настроение и дальше сохранялось у Клубова в дружном коллективе Ленкарза. На заводе кипела жизнь. Откликалась на все события газета, активно работали красные уголки, оборонные кружки. Имелись свои духовые оркестры и футбольные команды. Был искренний мощный порыв к созиданию, к творчеству.
Современный историк М.М. Горинов пишет: «Если попытаться определить общую доминанту направления советского общества в 30-е годы, то, думается, вряд ли следует их рассматривать в парадигме «провала» в «черную дыру» мировой и русской истории... В этот период в экономике на смену эгалитаристским утопиям рубежа 20—30-х гг. идет культ инженера, передовика, профессионализма; более реалистичным становится планирование... В области национальногосударственного строительства реабилитируется сама идея государственности. По всем линиям происходит естественный здоровый процесс реставрации, восстановления, возрождения тканей русского (российского) имперского социума».
Историк Ю.В. Емельянов приводит такие факты. К 1938 году была в основном выполнена программа широкой реконструкции народного хозяйства, начатая в первой пятилетке. В 1937 году свыше 80 процентов всей промышленной продукции дали новые предприятия, построенные или реконструированные в первую и вторую пятилетки. Была в основном завершена программа ликвидации неграмотности среди населения в возрасте до 50 лет, и к 1939 году уровень грамотности составил свыше 80 процентов. По сравнению с 1914 годом число студентов увеличилось в семь раз. Напомним, что до революции в вузах крестьянских детей училось всего 2850 человек.
Сталин отмечал: «Наша промышленность выросла в сравнении с довоенным уровнем более чем в девять раз, тогда как промышленность главных капиталистических стран продолжает топтаться вокруг довоенного уровня, превышая его всего лишь на 20—30 процентов. Это значит, что по темпам роста наша социалистическая промышленность стоит на первом месте в мире».
Оценивая итоги первых пятилеток, американский геополитик Э. Хантингтон, отнюдь не сторонник коммунистической идеологии, ставил модернизацию хозяйства СССР в 1929—1941 годах в один ряд с такими событиями в истории человечества, как открытие огня нашими предками.
...Жизнь Александра обретала гармонию. Он любил поездки с друзьями в Павловск, прогулки по аллеям пейзажного парка, экскурсии по залам дворца-музея. Как известно, в годы войны замечательный Павловский ансамбль был разрушен оккупантами и восстановлен лишь в 1973 году.
Как-то в библиотеке на Грузинской улице посмотрели читательские формуляры – читают ли комсомольцы цеха, работают ли, как тогда говорили, над собой. Формуляр Клубова, исписанный вдоль и поперек, поразил девушку, пришедшую в библиотеку с «инспекцией». Александр перечитал тома классических произведений – Гоголь, Достоевский, Лев Толстой, Кольцов, Никитин, Есенин. Обратим внимание – здесь и поэты, воспевшие русскую природу и деревню, и психологическая проза. А рядом с художественной литературой – учебники по аэродинамике и авиамоторам, книги по истории воздухоплавания и авиации. Но от предложения снять копию с формуляра и поместить ее в стенной газете цеха как образец для подражания Клубов категорически отказался.
Л.А. Хахалин пишет: «В общежитии был еще один книголюб, тоже настройщик и тоже Саша, по фамилии Алимпиев. Чтение и разговоры о книгах стали для них обоих чем-то вроде хлеба насущного. В тот год отмечалось столетие со дня смерти Пушкина, в заводской газете из номера в номер публиковались пушкинские стихи и главы из поэм, в красном уголке механосборочного артисты ленинградских театров читали «Деревню», «Стансы», «Памятник», выступали и свои заводские чтецы. Два Александра не пропустили ни одного пушкинского чтения, но сами выступить не решались».
Однако в общежитии, по воспоминаниям знавших Клубова, он любил иногда почитать вслух для друзей пушкинские стихи:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла...
