Текст книги "Тринадцатый (СИ)"

Автор книги: Алексей Поворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

– Она бы тебя не пожалела! В следующий раз не сомневайся – просто убивай! На войне нет ни женщин, ни детей, ни стариков! Запомни: на войне все враги!

Не раздумывая, Луций устремился дальше, к образовавшейся в строю бреши.

– Сжать строй! Сомкнуть ряды! – кричал он, перешагивая через трупы и раненых. – Нам жизнь отнять, что плюнуть! Нас всех учили убывать! Так давайте достойно сделаем свою работу!

Легионеры, тесня врагов, пошли вперед, вырезая и добивая оставшихся.

В глазах у Зверева опять помутнело, но тут же яркий свет снова ослепил его. Теперь Алексей с Анатасом стояли на высоком холме.

– Посмотри туда, – указывая тростью, произнес князь тьмы.

Вдалеке капитан увидел сидящего на коне Луция, рядом с ним находился Маркус. Два легионера подтащили к ним сильно избитого человека.

– Генерал, это Бартус – вожак восстания!

Один из солдат ударил варвара по ногам копьем, и тот рухнул на колени.

– Бартус, я наслышан о тебе. И чего ты добился? Твоя непокорность привела к тому, что Кесарю пришлось прибегнуть к силе. Посмотри, что ты сотворил. Ты думаешь, что мы, римляне, хуже животных? Нет, мой друг, это вы такие. Ты обманул своих людей, пообещав им свободу. Разве ты не понимал, что твои планы обречены на провал? Почему вы такие упрямые? Зачем губить себя и свои семьи ради глупых идей?

– Лучше умереть, чем преклоняться перед шакалами! – глядя в глаза Луцию, произнес Бартус.

– Умереть? О, нет. Так ты не поймешь масштаба содеянного. Слишком просто заплатить за свою ошибку жизнью. Нет, ты будешь страдать! Центурион, притащите сюда его семью! Маркус, я хочу, чтобы он видел смерть своих близких. Пусть солдаты развлекутся с его женой, а ты, – вытаскивая клинок из ножен и передавая его брату, командовал Луций, – убей его детей, а затем отрежь его грязный язык и отруби ему кисти рук, чтобы он никогда больше не мог взять оружие и никогда не говорил о римлянах как о шакалах. Да, и проследи, чтобы его раны были как следует обработаны: он должен выжить, чтобы стать примером для тех, кто захочет пойти по его стопам. Центурион! Стариков, больных и раненых распять. Крепких и здоровых мужчин отобрать для отправки в Рим. Женщин посимпатичнее выставить на продажу на невольничьем рынке. Вырученные деньги раздать легионерам. Семьям погибших я выплачу из своего кошелька. Остальных передайте Клементию: пускай распорядится ими по своему усмотрению. Как говорится, опоздавшим – кости!

– Не надо! – воскликнул Зверев.

– Не надо что?

– Зачем ты меня мучаешь?

– Я мучаю? Побойся Бога. Я просто хочу, чтобы ты увидел самого себя. Ты же хотел узнать правду? Я даю тебе эту возможность, так что радуйся.

Зверев рухнул на колени. Ноги не могли его больше держать, голова закружилась и его стошнило.

– Я не верю тебе. Почему я? Почему?!

– Ты хочешь продолжить? Или мне остановиться? Вид у тебя, мягко сказать, неважный.

– Да, я хочу знать все!

– Ну что ж, будь, по-твоему. Признаюсь, даже если бы ты не захотел, тебе все равно пришлось бы увидеть это. Смотри, генерал. Смотри и сознавай, что ты натворил. Иуда по сравнению с тобой – ангел в белой тоге.

Не успел Анатас договорить, как все вокруг снова ожило.

– Я никогда не пойду на это, Маркус! Отец хотел не такой судьбы для нас, – сплевывая кровь, проговорил Луций.

– Ты думаешь, я хотел такой судьбы?! Нет! Разве я сам научился убивать людей?! Это все ты. Ты был хорошим учителем. Помнишь ту девушку? Помнишь?! – заорал преторианец.

– Нет, я не помню. Их было слишком много. Так много, что их лица ушли из моей памяти и перестали мне сниться.

– Не помнишь? Зато я помню! Помню в мельчайших подробностях, как холодное лезвие режет ее горло! Помню твой ледяной взгляд, твои глаза, в которых не было ни капли сожаления, ни толики раскаяния. В тот миг ты был для меня богом!

– Я не сделаю того, чего просит прокуратор. Можешь убить меня прямо сейчас, но я не пойду на это.

– Сделаешь! Я тоже не хотел убивать тех детей!

– Каких?

– Ты забыл?! Конечно, ты забыл. А я помню, как смотрел на них. Как не хотел делать этого, но повиновался твоему приказу! Ты, великий Луций, генерал Черного легиона, не знающий страха и поражения. Разве я мог ослушаться тебя?

– Я был во мраке. Я не осознавал того, что понимаю сейчас.

– Нет, Луций, это ты сейчас во мраке. Разве можно бросить все ради иллюзий какого-то сумасшедшего, выдающего себя за царя иудейского? Ты предал то, что создал. Ты предал власть и меня.

– Ты не прав. Тобой овладела ненависть и жажда величия. Мне знакомо это состояние. Поверь, это не лучшая судьба. Ты всегда хотел править Черным легионом, но они не пойдут за тобой. Не делай ошибок. Прошу! Умоляю! Ты же мой брат! Я всегда заботился о тебе! Я всегда защищал тебя! Я был рядом с тобой в битвах! Ты же мой брат, Маркус, что ты творишь?

Преторианец схватил Луция за горло.

– Нет! Ты предал императора! Ты предал отца! Ты предал всех! Ты создал меня, и я с достоинством займу твое место! А теперь ты убьешь того, кого считаешь спасителем!

– Я никогда не сделаю этого.

– Сделаешь! Я обещаю! Я знаю, пытки не дадут результата: они действуют лишь на человека, который не знал боли. Центурион, приведи Марию!

– Маркус, ты не посмеешь! – заорал Луций.

– Уже посмел! Что посеешь, то и пожнешь! Я научился от тебя многому и, в первую очередь, безжалостности.

Центурион скрылся за каменной стеной и через некоторое время притащил к ним женщину. Она была прекрасна. На ее теле были следы побоев, но она не кричала, не сопротивлялась, и ее лицо не выражало никаких эмоций. Ее поставили на колени рядом с Луцием. Они взглянули друг другу в глаза. Центурион вытащил меч из ножен и приставил к ее шее.

– Не надо, – еле слышно сказал Луций, и из его глаз потекли слезы.

Он смотрел на Марию, а она смотрела на него.

– Умоляю, не надо. Она ни при чем.

– А разве причем была жена Бартуса? «Убивай, не раздумывая! Никому и никогда не прощай предательства!», – разве это не твои слова? К тому же я не вижу иного способа заставить тебя сделать то, что требуется. Так ты согласен?

– Да! Да! Будь ты проклят! Да! Я сделаю то, что вы хотите!

– Нет, Луций! Пускай они убьют меня! Не делай этого! Он выше всего! Не делай этого! Не делай! Я этого не стою! Не надо!

– Уберите эту суку! – крикнул Маркус.

Девушку поволокли обратно.

– Ну, так что? Теперь-то ты понял, где твоя слабость?

– Я не позволю ему мучиться!!! – прокричал Луций Марии, которая уже скрылась за каменной стеной. – Я ненавижу тебя, Маркус!

– Я тоже не рад тебе. Ты предал снова! Сначала нас, а теперь и своего учителя. Ты и только ты будешь принимать участие в казни.

– Прошу! Не трогайте ее! Я все сделаю!

– Ты обещаешь?

– Да! Даю слово!

– Ты всегда держал слово! Я верю тебе. Ее немедленно отпустят. Я прикажу, чтобы она могла делать все, что ей заблагорассудится. А ты – ты будешь страдать вечно! Уберите его с глаз моих долой!

Через несколько часов к Понтию Пилату привели смиренного человека.

– Это дом Пилата? – спросил Иисус.

– Да! И заткнись! – сурово ответил стражник.

Вскоре на вилле раздались голоса. Кто-то подошел к сопровождающему и сказал, чтобы ввели подозреваемого.

– Проходи! – вталкивая задержанного во дворец, скомандовал солдат. – Мой господин ждет тебя!

Несчастного проводили в роскошную комнату. Перед ним в кресле, украшенном золотом и серебром, сидел Понтий Пилат. Легионер схватил нищего за шкирку и пихнул вперед ближе к прокуратору.

– Прежде чем я задам тебе вопрос, приготовься подумать над ответом, – потирая виски, произнес прокуратор. – Кто ты? – сухо спросил Пилат.

Странник не ответил.

– Ты смеешь мне не отвечать? Не знаешь, что я имею власть вершить над тобой любой суд, а если понадобится, то и распять тебя? Но я также могу и отпустить тебя на все четыре стороны.

– Я знаю твою власть. Но эта власть не больше, чем власть над птицей, которой запретили летать: она все равно взмоет ввысь – в этом ее жизнь, дарованная Богом.

– Птица не человек, боли не чувствует. А ты даже представить себе не можешь мучения распятого на кресте.

– Могу, – тихо сказал приговоренный и тут же получил плетью по спине.

– Не смей перечить прокуратору! – прикрикнул Маркус.

Корчась от боли, нищий поднялся с колен.

– Разве я могу перечить тому, кто сейчас выше людей? – тихо ответил он.

Маркус снова взмахнул плетью.

– Стой! – крикнул прокуратор. Преторианец послушно опустил кнут. – Я вижу, язык твой подвешен неплохо и голова твоя работает хорошо. А ты знаешь, что первосвященники требуют распять тебя?

– Людям свойственно ошибаться.

– Кому? Людям? – усмехнувшись, переспросил Пилат. – Люди требуют твоей смерти, смерти через распятие. И ты думаешь, что все они ошибаются?

– Каждый человек может быть в чем-то неправ, не надо его за это винить.

– А ты мне нравишься. И что, Маркус тоже ошибается?

– Маркус сделал выбор, это право каждого человека.

Зверев смотрел и не мог поверить своим глазам.

«За что мне приходится находиться здесь? А может, я болен? Да, точно! Я просто болен! Это все фантазии моего измученного воображения! Разве может случиться такое на самом деле? Нет, конечно, нет. Никого из них в реальности не существует, я скоро должен проснуться. Вот сейчас, сейчас все это кончится, и я окажусь у себя дома, и у меня, как обычно, будет болеть голова. Ну же, просыпайся! Просыпайся!», – уговаривал себя капитан.

– Ты не спишь! И перестань укорять себя! Я вижу твой гнев. Ты тот, кто ты есть. Ты воин. Генерал, не знавший поражений. Человек без жалости и совести.

– Я не такой.

– Такой, такой. Жить в иллюзиях всегда легче. Скольких ты убил людей, Луций?

– Это была война!

– Не надо кричать. Я стою рядом и прекрасно тебя слышу. Раньше ты делал зарубки на копье, которое стояло в твоем шатре. Ты никогда не брал его в битву и никому не показывал. Тебе нравилось коллекционировать жизни – впрочем, как и мне. Видишь, ты ничуть не лучше меня. Даже, наверное, хуже. Потому что я такой, какой есть, и мне не надо прятаться за маской человечности, в отличие от тебя. Так скольких ты убил?

– Не знаю, я никогда не считал.

– А я считал. Каждого знал в лицо, каждого помню. Это только тех, кого ты убил лично. А казнено по твоему приказу больше, чем ты можешь себе представить.

– Я не помню этого.

– Зато помнят люди. А это, поверь мне, гораздо важнее, чем твои личные воспоминания. Всегда удобней оградить себя от неугодного знания и сделать вид, что ты ничего не помнишь. Ты словно котенок, которого тычут мордочкой в миску с молоком, а он усердно не хочет из нее пить, хотя потом все равно будет лакать из этого блюдца, – Анатас махнул рукой, и Зверев оказался в гудящей, словно улей, толпе.

По узкой улице шел истерзанный и измученный человек. Кожа на его спине висела кровавыми лоскутами, на плечах лежал тяжелый крест, а на голове, впиваясь в лоб острыми шипами, красовался терновый венок. Он стонал, но шел к своей смерти. Каждый шаг, каждое движение вызывало у него адскую боль. Люди плевали в него и кидали камни и мусор. Рядом в доспехах римского легиона шагал Зверев. Он шел в полном обмундировании, словно впереди его ждала битва. Другие солдаты подталкивали его вперед, а люди не стеснялись в выражениях, проклиная то римлян, то человека, несущего крест. Параллельно процессии в толпе перемещался Анатас, всматриваясь в лицо капитана. Пыльная узкая дорога вела к Голгофе. Алексей осознал неизбежное, понял, что это не его фантазии, а жестокая реальность. Впереди ехали всадники, разгоняя зевак. Глотая поднимаемую ими пыль, он отрешенно следил за солнечным зайчиком, который прыгал по толпе, отражаясь от блестящего шлема. Это хаотичное движение луча напоминало ему его собственную жизнь. Вскоре процессия оказалась на горе.

– Пожалуй, хватит. Теперь побудь в роли зрителя. Что скажешь? Молчишь? Ну что ж, такой спектакль редко можно увидеть, а уж тем более пережить еще раз. Считай, что тебе повезло: билет в первый ряд был тебе заказан еще до встречи со мной.

Солдаты взошли на Голгофу. Приговоренных к казни расставили по местам, в центре оказался несчастный с терновым венком. Тяжелые кресты опустили на землю. Один из воинов осмотрел площадку, попинал деревянные сооружения ногой и дал знак палачам. В ту же минуту смертников положили на перекладины.

– Зачем мне на это смотреть? Я и так все понял и не желаю больше видеть кровь!

– Смотри. Поверить в слова – это одно, а поверить в то, что видел собственными глазами, – совершенно другое. Тем более мне уже не остановиться: этот момент я могу пересматривать вечно. Здесь потрясающая атмосфера.

– Я не хочу это видеть!

– А я не спрашиваю твоего мнения. Я просто даю то, чего тебе не хватало на протяжении нескольких тысяч лет.

Раздался звук молотка, хруст костей и истошные крики прибиваемых к крестам людей.

– Поднимай! – крикнул один из солдат, давая понять, что работа выполнена.

На холме водрузились три креста, видимые на многие километры. Народ взвыл. Некоторые кричали от радости, остальные от горя. Дело было сделано, приговор приведен в исполнение. Луций снял шлем и рухнул на землю. Он разразился страшным смехом, сменившимся горькими слезами. Вскоре на Голгофу прискакал Маркус. Его доспехи не сверкали – они были черны, как ночь, и одеяние его было того же цвета.

– Ну что, солдат? Ты видишь, к чему привела твоя гордость? Ты сам учил карать предателей так, чтобы об этом помнили остальные и боялись даже подумать о том, чтобы воспротивиться воле Кесаря.

– Я вижу, Маркус. Я вижу, ты обрел власть над Черным легионом. Тебе идут мои доспехи. Ты оказался хорошим учеником, слишком хорошим. Я чувствую, что ты превзойдешь меня. Но ты не сможешь остановиться. Кровь, она как вино. Вкусив немного, тебе захочется еще и еще. До тех пор, пока не захмелеешь. Кровь, Маркус, вызывает зависимость. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять это. И теперь я рад, что освободился от нее. Мне жаль тебя. Жаль, что ты пошел по моим стопам.

– Это лишнее. Легион будет моим, и я уже знаю, как распоряжусь им! Поверь, моя слава затмит твою тысячекратно!

– Моя слава зиждется на страдании и ненависти. Ты видишь, к чему она меня привела. Я мечтаю о смерти, Маркус. Я не хочу топтать землю после того, что совершил. Остановись, пока не поздно, не повторяй моих ошибок.

– Ты глупец! Я пройду по миру с огнем и мечом! Меня будут бояться, как прежде боялись тебя! Нет на земле силы, способной остановить Черный легион – ты сам знаешь это.

– Да, знаю, – тихо проговорил Луций. – Я лично отбирал людей в свою армию. Я всех их помню поименно. Каждый из них стоит десятка самых отважных воинов. Они лучшие из лучших, ветераны, прошедшие огонь и воду. С ними можно воевать даже против самого дьявола. Но в твоих руках они будут прокляты. По большому счету, они были прокляты еще при мне. То, что ты собираешься сделать, – это глупость. Кесарь не станет держать при себе такую силу. Он видел, какой властью я обладал, и боялся моего могущества. Тебя подставляют так же, как когда-то и меня. Мы просто фигурки в их руках, в их игре.

– О Кесаре можно и позаботится! Чем я хуже Тиберия?! Я сам стану императором! Я буду править Римом!

– Ты ошибаешься, Маркус. Ты сам вырыл себе могилу, теперь дело за временем.

– Заткнись! – Маркус ударил Луция по щеке. – Это ты приговорил себя! Он висит на кресте, а ты сидишь здесь. Так можешь избавить его от страданий, я не стану тебе в этом мешать! Я не лишил тебя оружия, и теперь только тебе решать, мучиться ему долго или умереть быстро. Считай, что это мой подарок, брат, – он пнул Луция ногой, и тот упал на лопатки. – Его жизнь теперь в твоих руках. Мне эта падаль ни к чему! Побудь теперь и ты палачом! Да, кстати, может, ты покажешь свою былую славу и прикончишь всех здесь висящих? Хотя нет, зачем нам снова проливать кровь? Пускай твой мессия сойдет с креста и покарает всех здесь собравшихся своим огненным взглядом и молнией из задницы! Слышишь ты, царь иудейский, покажи свою силу! Я не боюсь ни твоего Бога, ни своего Плутона! Я, Гай Маркус Корнелий, проклинаю тебя, мерзкий ублюдок. Ты отобрал у меня брата, и я сделал все, чтобы убить тебя!

Маркус вскочил на коня и ускакал.

Первосвященники, книжники, старейшины и фарисеи, насмехаясь, говорили: «Других спасал, а Самого Себя не может спасти. Если Он Христос, Царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, чтобы мы видели, и тогда уверуем в Него. Уповал на Бога; пусть теперь избавит Его Бог, если Он угоден Ему; ведь Он говорил: Я Божий Сын[24]24
  Евангелие от Матфея, 27:42-43


[Закрыть]». По их примеру и воины, которые сидели у крестов и стерегли распятых, издевались над ним: «Если Ты Царь Иудейский, спаси Себя Самого[25]25
  Евангелие от Луки, 23:37


[Закрыть]». И даже один из казненных разбойников, который был слева от Спасителя, злословил: «Если Ты Христос, спаси Себя и нас[26]26
  Евангелие от Луки, 23:39


[Закрыть]».

– Хватит! Прошу тебя, хватит! – молил Зверев Анатаса.

– Ну что ты, это только начало. Все еще впереди. Ты смотри, не отвлекайся. Я знаю, что отвратительно смотреть на себя со стороны, но что поделаешь: такова жизнь.

– Умоляю, остановись!

– А ты бы остановился, будь я на твоем месте? И поверь мне, это еще только прелюдия: дальше будет еще интересней. Тут как в сказке, чем дальше, тем страшнее.

Луций в ярости сжимал в ладонях землю Голгофы, понимая, что он лишь пешка в этой игре. Его копье лежало рядом, меч висел на поясе. Но как он может убить того, в кого поверил, того, кто открыл ему глаза?

Другой же приговоренный, висевший рядом, сквозь боль говорил: «Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же. Но мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал[27]27
  Евангелие от Луки, 23:40-41


[Закрыть]». Сказав это, он обратился к Иисусу Христу с молитвой: «Помяни мя, Господи, когда придешь во Царствии Твоем![28]28
  Евангелие от Луки, 23:42-43


[Закрыть]».

– Смотри, капитан, что будет дальше. Смотри внимательно. Грешник кается. И твой учитель возьмет его к себе. Разве это нормально?

– Он же раскаялся!

– Раскаянье на кресте. Разве это раскаянье? Разве после этого он должен обрести спокойствие? А ты знаешь, что они совершили?

– Нет.

– А я знаю. Они насильники, убийцы, воры. Разве можно прощать таких? Но нет, вы особые. Стоит только раскаяться, и все. Ура! Да здравствуют врата рая. Все прощено. А я с этим не согласен. Вот ты бы согласился с тем, что какая-то падаль, изнасиловавшая твою жену, убившая твоих детей и ограбившая твой дом, получила прощение и попала в рай только потому, что раскаялась? Нет, раскаянье должно наступить лишь после того, как злодей сам пройдет через то, что совершил. Изнасиловал – будь добр, пройди через это, убил – умри сам. Любой обязан осознать, а не раскаяться. Ощутить и познать. Только после этого человек поймет, что он человек. Разве ты со мной не согласен? Или, быть может, я не прав?

– Не знаю…

– Нет, мой друг, ты знаешь. Ты просто боишься сказать это мне. А на самом деле ты бы лично вырвал им сердце и принес его мне еще теплым и бьющимся. И плевать было бы тебе, что ты за это попадешь в мои руки. Месть – вот самое сладкое, что есть в вашей жизни. Разве я не прав? Молчишь? Глупо стесняться своих инстинктов. Почему, когда одним позволено делать все, другие должны уповать на ваш продажный суд и полагаться на дефектную систему?

– Да, ты прав. Но не все такие.

– Все. Все до единого. Вы скрываете это, боитесь самим себе в этом признаться. Какие мысли у вас в голове, известно лишь мне, а они у вас не самые радужные. Но стоит вам раскаяться, как вы все становитесь белыми и пушистыми, а я так не хочу. Я не хочу, чтобы вы прятались за Ним. Я хочу, чтобы педофил предстал перед родителями замученных им детей, попал в их власть, на их суд. Я с радостью отдал бы насильников мужьям, несмотря на ваши законы, потому что таким, как они, человеческие законы не нужны – пусть родственники увидят кровь подлецов, совершивших такое. Уверен, я бы видел только благодарность в глазах матерей и отцов, когда бы они линчевали преступников. Или я не прав? Ах да, прости, я запамятовал: у тебя же не было семьи. Он забыл дать ее тебе, ведь тогда ты был бы привязан к ней. Но разве ты бы позволил надругаться над самым святым? Над своими близкими? Своей семьей? Нет, ни один из вас в здравом уме не простил бы своего обидчика. При этом вам было бы мало его убить – необходимо вдоволь насладиться его агонией, подобно тому, как он наслаждался беспомощностью тех, кого сам мучил. И знаешь что? Я дам тебе прочувствовать все это. Ты поймешь, насколько я прав, когда сам пройдешь через все. А пока, мой любезный друг, продолжим наш просмотр.

– Пить, – тихо произнес несчастный на кресте.

Луций вскочил с места и попытался подать учителю чашу с водой, но легионеры оттолкнули его.

– Пошел вон, прихвостень мрази!

– Ты хочешь пить?! – заржал один из палачей. – Лонгин, дай напиться этому царю всех людей!

– Конечно! – усмехнулся Лонгин и, окунув губку в чашу с уксусом, поднес ее на кончике копья ко рту распятого.

– Свершилось. Отче! В руки Твои предаю дух Мой[29]29
  Евангелие от Луки, 23:46.


[Закрыть].

– Хватит! Хватит! – заорал Луций, вскочив с земли и, раскидав трех палачей, подбежал к Спасителю. – Прости, Отче! Прости, что не уверовал в тебя раньше! Прости за все! Прости этот безумный мир, прости нас всех! – он сжал в руке копье и пронзил распятого.

Луция сбили с ног, скрутили и оттащили от креста. Тело приговоренного обмякло. Наступила полная тишина, солнце затянулось свинцовыми тучами, и кромешная тьма накрыла землю.

– Прости их! Прости их! – кричал обезумевший Луций.

Но его уже никто не слышал. Раздались раскаты грома, небо озарили молнии, земля содрогнулась. Начался проливной дождь, взвыл ветер. Люди в ужасе стали разбегаться по домам, на проклятой горе остались лишь воины и ученики, которые верили в несчастного.

– Прости их! – кричал Луций, сидя на земле.

Солдаты уже не обращали на него внимания, они озирались друг на друга и пятились прочь от распятых. Лишь только один легионер медленно подошел к бывшему генералу и тихо произнес:

– Я прозрел.

– Что?

– Я верю тебе и Ему, – задыхаясь от восторга и непонятной радости, говорил воин.

– Почему?

– Посмотри на мое лицо. Оно в крови. Кровь твоего учителя попала на меня, когда ты избавил его от насмешек и мучений. Несколько месяцев назад я получил в бою раны, от которых один мой глаз перестал видеть. А сейчас случилось чудо: мое зрение вернулось ко мне. И это произошло в тот момент, когда Его кровь попала на меня.

– Пошел прочь!

– Что?

– Убирайся! Я не хочу больше тебя слушать! Уходи! Проваливай! – закричал Луций и невольно схватился за меч, но, одумавшись, поднялся с земли, обхватил голову руками и побрел прочь, хлюпая по грязи и не выбирая дороги.

Воин огляделся, убедился в том, что остался один, и медленно поднял копье, то самое, которым было пробито тело Иисуса.

– Если уверовал я, поверят и другие. Я донесу до них учение Твое.

Алексей стоял, потрясенный увиденным.

– Ну что? Твое понимание Библии немного изменилось? Или ты всерьез верил в священные писания?

– Верил.

– Писания, мой милый Луций, создаются людьми. Я уже не раз говорил тебе об этом. А людям свойственно привирать, приукрашивать, искажать и даже скрывать те или иные факты. А уж тем более это принято в вашей хваленой Церкви. Священные рукописи за тысячи лет несколько раз переписывали, при этом священники занимались откровенной самодеятельностью и, что греха таить, попросту врали в них. Каждый толковал историю на свой лад. Ведь история, мой друг, – такая штука, которую можно повернуть любым боком. Народ проглотит все, что ему подадут, не задумываясь над тем, правда это или вымысел. Ведь никто никогда не узнает, было ли то, что там написано, на самом деле или нет.

– Мягко стелешь, да вот жестко спать.

– Я разъясняю, но не заставляю верить мне. Верь глазам своим. Разве они могут обмануть? Сам посуди: еще месяц назад ты не верил ни в меня, ни в Него. А сейчас? Что стало сейчас? Сейчас я стою перед тобой, и ты уже не можешь отрицать, что я есть. Ты видишь меня, ты можешь до меня дотронуться, ты споришь со мной. Значит, я существую. Значит, это правда.

– Это твоя правда!

– Допустим. Но разве у тебя есть что-то более весомое, чем стих из писания? Брось, Луций, ты и Библии-то никогда не читал. Откуда тебе знать правду, чтобы спорить со мной? Я не врал тебе раньше, не вру и сейчас. Все, что ты увидел, есть истина и ничего кроме.

– А как же тот воин?

– Какой?

– Тот, что забрал копье?

– С твоей стороны это полное невежество. Воин, который поднял твое копье, в писаниях будет упоминаться как Лонгин. Про него станут говорить, что он убил умирающего, а не ты. Ведь тебя прокляли. Наконечник копья, кстати, обладает могущественной силой, и многие пытались его заполучить. Но Лонгин спрятал его очень надежно. Вскоре появилась подделка, но за то особая благодарность Грешнику. Могу заверить тебя, что многие артефакты – фикция.

– Значит, я тринадцатый ученик Христа?

– Давай без пафоса. Обойдемся словом «учитель», а то мне как-то не по себе от столь громких слов.

– Хорошо, я поверю тебе.

– Хм, ты делаешь мне одолжение? Во что ты поверишь?

– В то, за кого ты меня выдаешь!

– Отлично, – сказал Анатас.

Они снова оказались в Колизее, где их уже ожидали.

– Что произошло?

– Произошло то, чего мы ждали две тысячи лет. Ты признал то, во что так долго отказывался верить. Маркус не может сражаться со Зверевым, но он может биться с Луцием.

– Для чего?

– На то есть свои причины. Маркус, похоже, ты дождался своего часа.

– Я ждал этого момента очень долго. Слишком долго!

Зверев стоял в центре арены. На почетном месте, возвышаясь над всеми, сидел Анатас. Рядом была его свита. По правую его руку сидела Татьяна, по левую – Виктор.

– Что происходит?! – прокричал Алексей.

– Происходит то, что должно было произойти еще много лет назад.

– Я признал то, что вы мне навязали, чего вы еще хотите от меня?!

Анатас поднялся со своего места и выпрямился в полный рост, расправив плащ.

– Нам от тебя, мой друг, ничего не надо больше. Все, что от тебя требовалось, ты сделал. Теперь твоя жизнь принадлежит ему, – указал он пальцем на Маркуса. – Либо ты убьешь Маркуса, либо он убьет тебя.

– Не бойся. Все произойдет быстро. Я не стану тебя долго мучить. И все же нужно было прикончить тебя на горе, – сухо заметил Маркус.

– Разве это справедливо?! – воскликнул Виктор. – Разве это честно?!

– О-о-о-о! Кто-то заговорил о честности? – улыбнулся горбун. – Значит, мы хотим, чтобы все было по-честному?! – он взглянул на хозяина, как преданный пес, в ожидании одобрения. Анатас кивнул. – Так ты требуешь, чтобы все было по-честному? – словно змей, прошипел Грешник и приблизился к Четырину вплотную.

– Да! Да! Да, мерзкая тварь! Я так хочу!

– Ну что ж, человек. Раз ты этого хочешь, пусть все будет по справедливости, – заржал горбун. – Милая, прекрасная девушка, – зайдя за спину Татьяне, ласково пропел он. – Ты видела за последнее время много того, что людям видеть не позволяется. Ты напугана, ты не понимаешь, что происходит. Ведь все, кто тебя окружали, либо предавали тебя, либо не понимали. Допустим, твоя мать.

– Не смей, – тихо произнесла Татьяна, и по ее щеке потекла слеза.

– Ну почему же? Мы все хотели правды. Как говорится, лучше страшная правда, чем красивая ложь. Впрочем, вы все так говорите, но на самом деле даже не мечтаете о правде. Ведь она бывает такой мерзкой. Вы храбритесь, уверяете всех, что правда лучше, и тут же покрываете измены своих друзей, их предательство, врете в глаза. Лишь бы правда не вышла наружу. Ведь за правду можно и огрести, так сказать, по морде! Так что продолжим. Как я и говорил, мы все прекрасно знаем, что произошло с твоей матерью. И твой брат недалеко ушел от нее – яблочко от яблони, так сказать… В общем, никто не стал дожидаться возвращения папки.

– Заткнись! – Татьяна попыталась ударить Грешника, но он ловко ускользнул от пощечины, а руку девушки перехватил Ворон и тихо прошептал ей на ухо: «Пусть закончит. Не злись на него, просто дослушай. Правда всегда неприятна, но ее рано или поздно приходится слушать».

– Ха! Мне нравится спесь этой самки! Удел людей – злиться, радоваться или печалиться. Мне никогда этого не понять, – улыбнулся сквозь зубы Грешник. – Итак, я говорил о твоей родне. Она сейчас парится в таких местах, что тебе и не вообразить. Сама понимаешь: самоубийство не выход в данной ситуации. Так вот, череда предательств еще не закончилась.

– Что ты имеешь в виду?!

– Тише, тише, не шуми. Не надо эмоций, – удержал ее в объятиях Посланник.

– Тадам! – Грешник выгнулся, словно конферансье, и указал одной рукой на Виктора, а другой на Зверева. – Рад вам представить, дорогая мадемуазель, самую завравшуюся и самую подлую парочку во Вселенной! Хотя, может, я немного и преувеличиваю. Итак! Они врали тебе с самого начала, с первого момента вашей встречи. А, Витек?

– Это было случайно, – посиневшими от страха губами еле пробормотал Четырин.

– Молчи! – тут же крикнул с арены Зверев, – Молчи! Они все перевернут на свой лад! Просто молчи!

– Правильно. Молчи. Разве ты можешь что-то сказать в свое оправдание? Или ты можешь вернуть к жизни ее папашку? Ведь отнять жизнь способен каждый, а даровать ее вы пока не научились.

– Что он несет? – спросила Четырина девушка.

– Я… Я…

– Что я-я? Ты разве ничего ей не рассказал? Странно. Значит, он умолчал о том, что убил твоего родителя? Ой, прости. Я, кажется, выдал твой маленький секрет. Посмотри на него, – указывая на Зверева, продолжал Грешник. – Он все знал и молчал. Он ни слова не сказал тебе, даже намека не дал. Разве я не прав, Луций? Или, быть может, ты забыл об этом? Дорогая Татьяна, ты думала, что они приперлись тебя спасать? Плевать они на тебя хотели. Им нужно было только смыть с себя грехи.

– Какая же ты мразь! Сукин сын! – заскрипел зубами следователь.

– Странно, почему же? Ведь я никогда и никому не врал. Напротив, всегда резал правду матку в глаза.

– Твоя правда гроша ломанного не стоит! – заорал Зверев и сделал шаг вперед, но его тут же отшвырнул Маркус, и капитан оказался на песке.

– Виктор, Витя, что они несут? – глядя в глаза Четырину, шептала Татьяна.

Виктору нечего было сказать.

– Не слушай их, не слушай! Я тебе все объясню! Просто не слушай их! – закричал Зверев и получил еще несколько ударов от Маркуса.

– Не слушай нас, зачем нас слушать? Ведь они снова врут тебе, врут, чтобы мы не рассказали всей правды. А она заключается в следующем. Вот этот молодой человек, – положив руку на плечо Виктора, начал рассказ Грешник, – убил твоего отца. Не собственноручно, конечно. Так, переехал его десятитонным грузовичком вместе со своим напарником.

– Я… – начал было оправдываться Четырин.

– Заткнись! Замолчи! – снова завопил капитан.