Текст книги "Я - Божество (СИ)"

Автор книги: Алексей Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Олег на пороге разгадки

Иногда мне думается, что ад – это и есть этот осенний парк… Над парком костлявые пальцы ветвей скребут фиолетовое небо. Ветвей, похожих на прутья клетки, которые отделяют небо, как символ необъятности и нескончаемости бытия. Внизу грязь вперемешку с асфальтом, гравием, осколками кирпича отгораживает от земли, от настоящей, нетронутой ни цивилизацией, ни жизнью, земли – не в смысле грунта, а в смысле философского противопоставления пустоте, бездне, разреженности материи, бесконечности… Осенний парк, между землёй и небом.

Насколько пустота и бездна бесконечны и непознаваемы ничем, кроме разума. Что такое разум? Мимолётное свойство материи, не важно, главное или сопутствующее.

Бесконечность, воспринимаемая разумом.

Ничто, воспринимаемое ничем.

Может быть, нечто, воспринимаемое чем-то?

Понятие «земля» надо понимать в контексте противопоставления «земля – бездна». Шлак цивилизации, почва, грунт, продукты перегноя отгораживают мою сущность от обозначенной земли, а сеть переплетённых ветвей, высота, сила тяжести отделяют меня от бездны.

Я – узкая прослойка между первым и вторым.

Я – граница.

Я – переход одного в другое.

Обе эти стихии бесконечно далеки друг от друга.

Я – мимолётная, неосязаемая величина без начала и без конца.

Я – переход одного в другое, не менее бесконечный, чем каждое из них.

Но я бесконечен в бесконечно тонкой границе между бесконечностями.

В этом мире я – тонкая линия, которая есть проекция бесконечности, перпендикулярной этому миру.

Я двигаюсь, я мыслю, я проигрываю, я обладаю волей к победе – я существую.

Что такое моя победа?

Это изменение описанного хода вещей, это объединение земли и бездны, бесконечности и конечности, земли и неба, мгновения и всей протяжённости времени, объединение «всегда» и «никогда». В моем мире «всё» и «ничто» равны. Я стремлюсь к этому, а нечто мне противоборствует.

Голова идёт кругом.

Уму непостижимо, какой отпечаток налагает человеческая оболочка на моё естество. Обретённых способностей мало, без искусства и умения их использовать я – ничто. Мысли путаются во «вчера» и в «завтра», в «здесь» и в «там», в «было», в «могло бы быть» и в «не было».

Мой соперник, тысячелетиями искушённый в том, что я силюсь познать экспресс-методом в считанные дни.

На чём я остановился в прошлый раз?

Главное – не вспоминать.

Главное – не думать.

Главное – опять не исчезнуть в минувшем.

Я иду на встречу с ним или с ней?

Для того, чтобы уничтожить, или для того, чтобы заключить пакт о проигрыше?

Я ищу или меня нашли?

Я собираюсь исчезнуть?

Я должен убить себя?

Или прежде я должен уничтожить Машу?

Навсегда или чтобы попытаться победить вновь?

Почему не получается закончить эту итерацию, этот виток цикла, эту очередную попытку?

Моя воля ищет ответ?

Моё божественное существо, моя божественная сущность, обретает силу и мощь, но я сам, как налёт измороси на окне… или как капельки воды на запотевшем стекле… или как туман над рекою… как дымка… как тишина – подует ветер воли – и меня нет… я растаял.

Как брызги крови на клинке.

Ветер затих – я сызнова мыслю.

Что если моё Я, моё сознание – всего лишь ширма на сцене, одна только маска кукловода, разрываемый кокон просыпающегося бога, первый вскрик младенца, юная цикада-однодневка, голоса петухов на рассвете, черновик, предтеча, увертюра, первый аккорд, отступ в начале параграфа, большая буква в начале предложения и точка в его конце?.. Я – первый поцелуй, первый взгляд полный тайны, но сам тайной не являющийся… Я – напряжение и готовность хищника в миг перед броском на жертву, ужас и осознание смерти которой тоже есть я… Я – щелчок бойка, за которым последует выстрел… я – это всё то, с чего всё начинается… последний поворот ключа перед открытием двери, мгновение перед тем, как заспешат вперёд часы, затишье перед бурей, духота перед грозой, горстка пепла птицы Феникс, осколки скорлупы, изнутри которой во вне выбрался птенец.

Я – немыслимая граница между тем, что было до и тем, что будет после.

Я то, что называется настоящим, межа между «вчера» и «завтра».

Что, если я – только сумерки: уже не ночь, но ещё не день?

Я – сумерки бога.

Я – его первый вздох.

Я – его начало.

Я – его конец.

Что если я – только часть бога?

Неужели Олегу удалось расшифровать записи Виктора?

Я только часть Бога?

В какое небытие я кану, когда будет Бог?

Буду ли я?

Будет ли тот покой и то продолжение, о котором я мечтал?

Я встряхнул головой и очистил сознание от идей, от образов, от всего, заполнив его осенним днём, мокрым снегом и грязью, стволами деревьев и ломаными ветвей, цветами неба, глины, засыхающей листвы, запахами холода и сырой почвы, звуками воздушных потоков, скрипом стволов, редким карканьем ворон и воронов, биением крыльев, стуком собственного сердца, шарканьем подошв об асфальт, ритмами ходьбы, дыхания, движения век, ощущением равновесия, движения, скорости, осязанием кожи, чувствующей одежду на теле, обувь на ногах, часы на руке, эмоциями печали, страха, облегчения, радости, загадки, ориентацией в пространстве, осознанием собственного «я» и всего иного прочего, картинами аллеи в парке со скамейками по краям, светом дня.

Я отгадал очередную загадку.

Мой соперник или соперница опасаются собственного исчезновения в тени обретённого вселенной Бога.

Очень просто.

Я тоже боюсь.

Но моё отличие в том, что я понимаю ошибку, которая в том, что изменится окружающий мир с его логикой бытия, времени, существования.

Мы все – куколки в коконе, не могущие мыслить категориями будущей бабочки, но упрямо пытающиеся этим заниматься.

Что может быть глупее?

Так что вся та галиматья, от которой я очистился, есть нелепая, но достойная уважения попытка куколки взмахнуть крыльями и воспарить над ароматным и разноцветным цветком вселенной.

Это было красиво и бессмысленно.

Пустяковый страх перед непознаваемым.

Сиюминутная боязнь человека перед смертью, в которой, как я уже испытал не раз, нет ничего, кроме облегчения и новой надежды.

Но люди мне не поверят: как только мы не пытались им это втолковать, оказалось мало и святых книг, и множественных чудес, и даже сошествия на землю бога в человеческой плоти для демонстрации воскрешения.

Не поверит и мой антикомпатриант, антисоратник, уж и не знаю, как охватить одним словом одновременно и нашу общность, и разнополярность. Не поверит.

Для этого нужна вера и преданность, а не подчинение или поклонение.

Преодолеть страх конца собственного существования может только тот, кто верит. А тот, кто требует доказательств, навечно прикован к якорю бытия, потому что доказательства имеют смысл только здесь.

Вера – единственная категория, ведущая через смерть дальше.

Вера – лакмусовая бумажка, тест на присутствие в индивидууме зародыша, способного существовать в новой реальности.

Эту метафизику можно забыть.

Главное, что мне мало уничтожить или подчинить себе того, с кем я сражаюсь: надо заставить его поверить. Поверить. А это гораздо сложнее… Не было ли допущено ошибки? То, что происходит, и то, что произошло – есть сумма моих планов и замыслов, их маскировки от силы, пытающейся уничтожить меня, и следствие взаимовлияния реальности, спланированной мною, на самого меня.

Замкнутая сама в себе система.

Можно ли в принципе правильно предопределить поведение описанного комплекса бытия?

Мне пора встретиться с моим врагом.

Я ускорил шаг на плавном загибе аллеи.

С каждым пройденным метром коридор стволов распахивался впереди. Вон показалась очередная облупившаяся деревянная скамейка.

Кто это сидит там вполоборота прочь от меня, облокотившись одной рукой на спинку, и разглядывает даль аллеи? Кто это слышит мои шаги позади себя, но полагает себя настолько сильным, чтобы не оборачиваться и не глядеть на меня? Кто это может позволить себе быть таким безмятежным? Кто это может так мастерски не задумываться и не ждать нашей встречи, которая может оказаться и концом, и началом, и продолжением? Кто это с выдержкой камня и самомнением повелителя всего и вся?

Нас разделяет расстояние в один метр.

Я вот-вот дотянусь руками до его плеч, разверну лицом к себе, и наши глаза сцепятся в апофеозе узнавания, в апогее ненависти, в кульминации борьбы.

Кто это – он или она?!

Виктор, Маша, Александра, Таня, Олег, а, может быть, я?

Кто это, и чью личину он примет, пытаясь обмануть меня?

* * *

Несколько дней спустя в Москве на похороны Виктора ни Александра, ни Мария не пришли.

И на поминках спустя сорок дней они не появились.

– Этого следовало ожидать, – произнёс Олег, мельком отвлекаясь от записей Виктора, и снова углубился в работу.

– Олег, ты сходишь с ума в поисках того, чего нет в этих графиках, цифрах и значках! – беспокоился я.

– Чепуха: законы математики, логики и лингвистики едины, – механически бурчал Олег, покачиваясь над столом.

Он так много раз перебирал Викторовы записи, что бумага истёрлась и приобрела мягкость туалетной. Тогда Олег наклеил листочки на квадратики фанеры, вознося благодарность нашему покойному товарищу за привычку писать только на одной стороне бумаги, и развесил фанерки по всей стене в только одному Олегу понятном порядке.

Каждая табличка, как солнце, оплетена паутиной стрелок, символизирующих связи с другими таблицами. Олег пользовался разноцветными маркерами, и каждый цвет обозначал свой тип стрелок. Когда стены оказывалось недостаточно, он использовал пол, потолок и оставшиеся три стены, располагая на них ящички и коробочки со стопками собственных записей или обычные таблички с пометками. Всё это тоже связывалось друг с другом и с записками Виктора разноцветными верёвками.

Комната напоминала склеп, заполненный разноцветной паутиной. Внутри царил полумрак желтушного оттенка тусклой лампочки, с которой Олег временами обходил своё королевство, устанавливая новые коробочки, ящички и таблички, его тень вторила ему, даже две тени: одна, причудливо искаженная проекцией на стену сквозь паутину сплетений, а другая на самих сплетениях разноцветных верёвок. Расстояние воспринимались иначе, как это бывает в тумане, комната была прокурена и тяжкий табачный чад дополнительно искривлял перспективу.

Больше книг на сайте – Knigoed.net

Когда я спросил, как он ориентируется в хаосе, автором которого он стал, Олег обиделся:

– Автор не я, а Виктор, и это не хаос, а строгая модель мышления.

– Как ты ориентируешься? – бормотал я, пригибаясь, чтобы ненароком не внести собственного беспорядка в чужой.

– Замри! – выкрикнул Олег.

Я замер в неудобной позе с приподнятой ногой.

Он встал на четвереньки и бережно осмотрел мою ногу, за которую, как оказалось, зацепилась красная ниточка. Он освободил её, осуждающе уставился на меня, осунувшийся и жутковатый в полусумраке комнаты.

– Ты поставил под сомнение всю мою работу! Шёл бы ты прочь! Зачем я пускаю тебя сюда? Ваня, что если пошуровать скальпелем у тебя в извилинах мозга? – прошептал вопросительно Олег, вытаращив глаза.

Ледяной пот защекотал между лопаток.

– Надо расшторить окна, – посетовал я, – тогда не придётся ползать с лампой и рисковать разрывом твоих логических связей.

Олег весь сжался и взорвался возмущением:

– Ни в коем случае! – и перешёл на шёпот. – А что если в твоём черепе проделать несколько дырок, чтобы мыслям было светлей? А то и вовсе снять половину черепной кости? И через лупу изучить каждый нейрон?

– Я умру, – попятился я, но он снова схватил меня, чтобы на этот раз я не наступил на красный ящичек на полу.

Ящички и коробочки он также раскрашивал во все доступные цвета.

Эти дни я только и занимался тем, что закупал фломастеры, фанерки, доски, краски, клубки разноцветной шерсти, встречался с его друзьями, которые передавали ему склянки с прозрачной жидкостью яблочного запаха, которую уже не капал, а пил глотками, когда гениальность шла на убыль. Ещё я закупал кучу витаминов и микроэлементов и кормил ими Олега, чтобы он не умер от истощения.

– Правильно, ты погибнешь. Поэтому иди погуляй, успокойся, пожуй корешки, ты опять слишком напряжён, – отозвался Олег.

Я хотел ещё посоветовать проветрить помещение от табачного дыма, но уже догадался, что услышу в ответ. Вместо этого я успокоил его:

– Ухожу.

– Я выведу тебя, сам ты не справишься, – с облегчением выдохнул Олег, – только найду áтлас.

Я недоумевал.

– Олух! Áтлас, карта, план местности! Я теряю с тобой время моей гениальности! Помоги!

– Как она выглядит? – я озирался по сторонам, боясь двинуться.

– Тетрадь с фосфоресцирующими звёздочками, – пояснил он, выключая лампу.

Воцарился мрак.

Я дождался, пока глаза привыкнут к темноте, и посмотрел по сторонам. Померещилось, что мы переместились в новую реальность: в полуметре от меня находился прямоугольник, по размерам совпадающий с общей тетрадью, маленькие пяти-, шести-, семи-, восьмиконечные звёздочки, тлеющие призрачно алым, изумрудным, голубым, снежным огнём. В темноте я обнаружил, что весь пол – это клетчатая таблица, в каждой ячейке которой стояла буква латинского алфавита и цифра. Мало того, цветовой код коробочек был теперь не виден, но каждая имела на своей грани также латинскую букву, цифру и греческую букву. Все эти знаки светились белёсым цветом синьки, как обычно светятся на дискотеке светлые вещи в ультрафиолетовом освещении. То же самое было на стенах и на потолке. Трёхмерные сферические координаты? Нет, он хитро свернул три пространственных оси и одну временную в три измерения комнаты.

– Где карта? – причитал Олег. – Всё из-за тебя, мы потерялись!

– Вот она, – я дотянулся, схватил тетрадь, сунул ему в руки.

– Где мы? – спросил Олег.

– В комнате, – механически отозвался я.

– В комнате не только мы с тобой, но и много чего другого, а нам надо знать места, где расположены ты и я конкретно, и больше ничего, точка пространства и времени, однозначно связанная с нашими телами!

Я закрыл глаза, духота помещения становилась нестерпимой.

Олег молчал и копошился на месте, не зажигая лампы:

– Посмотри под ногами, ты стоишь на координатах.

– Я угадал: эти знаки на полу – координаты! – обрадовался я и поднял ногу.

– Как в шахматах, – согласился Олег, бормоча, – эм семь, эм шесть, эл шесть, эл семь… Теперь сориентируем тетрадь, – он ползком вращался вокруг собственной оси. – Совместили!

Зажглась лампа.

Олег начал листать страницы.

– Вот, – победно выкрикнул он, тыча пальцем в ячейки с одноимённым названием. – Теперь ползи за мной колено в колено.

Свет погас.

Мы поползли.

Периодически мы останавливались, он зажигал лампу, сверяясь с планом, потом гасил, искал нужные квадраты с координатами, снова наступала темнота, мы снова ползли, поворачивали, следуя по только ему ведомой кривой линии, пока минут через двадцать не добрались до двери.

– Уф, – вздохнул я, – целое путешествие! Что такое греческие буквы на стенах и вещах?

– Координаты по вертикальной оси зэт, – отозвался Олег, распахнул тетрадь и указал на столбики цифр напротив значений трёхсимвольных координат. – А здесь четвёртая координата, временная.

Я выбрался из комнаты и прислушался.

По ту сторону двери Олег то и дело щёлкал выключателем переносной лампы, наверное, сверяясь с картой.

– Ты там как? – не выдержав, спросил я.

– Возвращаюсь, – отозвался тот. – И не беспокой меня по пустякам.

– Ты уверен, что не сходишь с ума?

– Напротив, уверен в обратном.

– Что? – опешил я.

– Я – типичный параноик, но только так можно разгадать ребусы Виктора. Ты что думаешь, то, что я пью, это детские игры? – тоном, не терпящим возражений отозвался Олег.

«Кстати, а что он жрёт кроме витаминов?», – испугался я.

– Когда будет результат, я оповещу, не отвлекай. Займись поиском девочек или, если не успеешь, узнай хотя бы точно дату смерти, причину, место гибели. Мне, кровь из носу, нужна ещё одна точка для расшифровки.

– Как это не успею? – в панике выкрикнул я. – Ты уже знаешь, кто будет следующим?

– Знаю, что будет: один из методов сопоставления данных даёт основание ждать смерти одного из нас в течение месяца. На одном из графиков чёрная линия пересечётся с красной, один из нас умрёт.

– Что же ты раньше молчал? – растерялся я.

– Я это понял сегодня, а потом это может быть ошибкой.

– Как же я могу уйти? А если это случится с тобой? А если со мной?

– Ты жуёшь корешки? – спросил Олег.

– Да, – возразил я, – но они действуют всё слабее, и нужно все больше.

– Обязательно прими, я сопоставил графики и знаю, что седатики и транквилизаторы замедляют приближение к красной линии.

– Господи, Олег, что есть эта твоя красная линия, кроме смерти?

– Терпение, брат мой, терпение, – за дверью щёлкнуло зажигалкой, потянуло табачным дымом.

– Пожар там не устрой, – проворчал я, и возобновил поиски Александры и Маши.

Воспоминания о Викторе

Уж и не знаю, как далеко продвинулся Олег, но я продвинулся достаточно на своём поле битвы.

Во-первых, Александра и Маша находятся в Москве. Во-вторых, они существуют порознь друг от друга. В-третьих, Маша беременна: это я успел выяснить буквально вчера, из её старой медицинской карты. Раньше она ходила в одну поликлинику, но потом начала менять их, так что я уже не знаю, где она.

Одним словом, Маша затаилась и ждёт ребёнка.

Похоже на то, что моего ребёнка.

Зачем ей это?

Это первый повод для беспокойства: теперь становилось ясным, что Маша соблазнила меня ради того, чтобы забеременеть. Не надеется ли она таким образом обезопасить себя? А может, она захочет шантажировать меня? Нужен ли ей ребёнок, чтобы сделать из него заложника?

Дура! В нынешнем положении её смерть вдвойне желанна для врага!

Может ли быть врагом она сама? Или нет? Вдруг Маша решила, что моё мистическое благотворное влияние на их судьбы передастся по наследству ребёнку?

Но это всё гипотезы и предположения, а как возвести одно из них в ранг теории, пока неведомо никому.

Касательно Александры информации гораздо больше. Я знал, что она ушла из церкви. Это было бы хорошей новостью, если знать, куда она оттуда ушла.

На улице я торопливо выбежал к остановке и выбросил руку, подавая знак шофёру приближающейся маршрутки, та замигала жёлтым поворотником и затормозила рядом. Я запрыгнул внутрь.

Если Олег не ошибается, то следует разыскать Сашу и Машу до того, как произойдёт непоправимое. А оно произойдёт, стоит одной из них отдалиться от меня достаточно далеко.

За Сашу я беспокоился больше, чем за Машу. Маша в беременном виде, вряд ли пустится в странствия. Кроме того, Маша знает мои способности и предпочтёт быть на собственной территории, чем в непредсказуемом месте. Маша, не сомневаюсь, уже подготовила ряд «сюрпризов» незваному визитёру, будь то я или наш общий враг. Поэтому пока лучше не находить Машу, она сама о себе позаботится, у неё явно есть стратегия, которой она успешно следует. Пусть.

Александра же мечется от одного к другому в поисках силы, способной противостоять мне. Сегодня уже нет сомнений, что её уход в религию был именно такой попыткой. Православный бог не принёс желанного освобождения: что будет следующим полустанком Сашиной мятущейся веры? В какую гавань она направит собственное "я"? Если она задумывалась об этом, то должна была хоть словом, хоть жестом, хоть намёком случайно проговориться знакомым.

Должна ведь?

Она же не сразу покинула храм: началось всё с мелких вопросов и разногласий, которые день за днём выросли в противоречия и в неразрешимые несоответствия религиозной морали Александриным новым идеям.

Саша такова, что никогда не удержала бы всё подразумеваемое в себе: это неизбежно прорвалось наружу, надеюсь, ещё до того, как она вбила в голову представление обо мне, как о маньяке-убийце.

Маршруткой, метро я добрался до церкви Св. Татьяны, где лидерствовал святой отец Максим.

Его я и потребовал, когда охранник остановил меня на входе.

Однако, в этой церкви пропускной режим. Я невольно поиграл словами: «Face-контроль», «Faith-контроль», «Вера-контроль». Или даже «Fate-контроль»?

Меня пропустили внутрь, когда охранник оповестил отца Максима об имени пришедшего и о деле, не терпящем отлагательства.

Внутри тускнели светильники, тянуло смрадом свечей и ладана из церковной залы. Я невольно напрягся, как всегда бывало: стоило зайти в церковь, как я стразу же ощущал спинным мозгом, что здесь внутри – нечто противоположное мне, порицающее меня, отторгающее.

Вряд ли это имело отношение к Богу: обычная реакция на принудиловку и диктат идей. Достаточно упомянуть, что подобное же я замечал за собой, посещая не только церковь, но и военкомат, милицию, некоторые школы и прочие структуры с претензией на менторство в области духа и права.

Отторжение вызывал запах ломки человеческой свободы мышления, независимости духа, посягательства на чистоту души. Стоило отцу Максиму появиться передо мной, как я догадался, почему возлагал на разговор с ним такие надежды: исповедь, они все здесь исповедовались ему. И Александра, и её соратницы – всё, о чем они знали, подозревали, боялись, любили, ненавидели, словом, то, что было у них на душе и в мыслях – знал этот человек.

Предстояло не мытьём, так катаньем вынудить его нарушить тайну исповеди и навести меня на след Александры.

В ожидании беседы я заново перебирал в памяти последние события, в том числе и то, что я утаил от Олега.

* * *

Воспоминания о последних минутах жизни Виктора преследовали меня, я снова и снова возвращался к его смертному одру. Виктор умер не сразу. Напротив, он пришёл в себя, едва я только оказался рядом и взял его за горячую ладонь. Он распахнул глаза так неожиданно, что я вздрогнул.

– Здравствуй, – поприветствовал Виктор слабым голосом, но оттенки его обычной трезвости были как никогда сильны и отчётливы в его интонациях.

– Зачем ты уехал? – с укором спросил я.

– Неверный вопрос, – возразил Виктор, – у нас мало времени.

– Я никуда не уйду, мы вернёмся в Москву, и всё будет как раньше, – неуверенно предложил я.

– Это не в наших силах, – Виктор прикрыл глаза в знак несогласия со мной.

– А что в наших?

– В моих – сказать то, что знаю, и умереть там, где считаю нужным.

– Нужным зачем?

– Ты поймёшь после.

– После чего? – взбесился я. – После твоей смерти? Я главный во всей нашей комбинации, я самый сильный, я взял под гипнотический контроль Машу! Рядом со мной пистолеты дают осечки, камни падают мимо, катастрофы минуют нас! Или ты знаешь нечто иное?

Виктор пожал плечами:

– Ты знаешь, почему Маша ушла от тебя?

– Подозреваю.

– Я не в этом смысле.

– А в каком?

– Твой гипноз не удался из-за телефонного звонка.

– Да, чёрт побери, откуда ты знаешь?

– Потому что это я звонил, – признался Виктор.

Меня осенило:

– Так это ты был её первым возлюбленным?

– Да, – отрезал Виктор угрюмо. – Я научил ее всему, что знал.

Я с невольным уважением поглядел на Виктора. Ботаник оказался Казановой.

– Что с ней теперь? – спросил я, отбросив ревность.

– Пока ничего, но она ведёт свою игру.

– Какую?

Виктор ухмыльнулся:

– Она воспользовалась тобой, чтобы забеременеть, в надежде на то, что часть твоей силы передастся ребёнку, и тогда бы она обрела независимость от всей этой ситуации.

– Чей это был план? – догадался я, но я должен был услышать ответ.

– Мой, – шёпотом подтвердил он.

– Но зачем?

– Чтобы сохранить ей жизнь.

– Мы все хотим сохранить ей жизнь, – возмутился я.

– Ошибка, Ваня: при определённых обстоятельствах ты попытаешься убить её.

– При каких, Господи!? Витя, ты в своём уме? – отшатнулся я.

– В своём, – печально возразил Виктор.

– Неужели ты отправился в Ленинград, чтобы отвлечь меня и дать ей возможность спрятаться? – холодея, сделал роковой вывод.

– Да, – коротко согласился Виктор, не глядя на меня. – Пока она носит твоего ребёнка, ты не сможешь уничтожить её, а потом тот, кто сейчас уничтожает меня и пытается уничтожить остальных, сам защитит её.

Последние слова вспыхнули во мне желанием разгадки.

– Что ты знаешь о нём? Выкладывай ради всего святого!

– Именно ради этого ты не услышишь от меня ни намёка, – отказался Виктор.

– Но почему?

– Ты будешь уничтожен, как только настанет миг вашей встречи.

– Почему? – возмутился я.

– Ты слишком слаб и ещё долго будешь таковым оставаться, – в устах Виктора это звучало приговором.

Дальнейшее он говорил с изрядной долей скепсиса:

– Как пешка в шахматах, ты не справишься с ферзём, твоё спасение – мы! Ты должен хорониться за нашими спинами: моей, Олега, Александры, Маши. Когда фигур не останется, ты, надеюсь, достигнешь своей красной черты и обретёшь необходимое для победы.

Сказать, что произносимое Виктором мне понравилось, означало соврать. Информация настолько походила на бред, что таковым я решил его и считать.

– Я всё понял, этого следовало ожидать: ты настолько же человек, насколько и все мы. Я не могу осуждать тебя за действия, предпринятые ради любви, – размышлял я вслух.

– Я не нуждаюсь в твоём прощении! – гордо прошептал Виктор.

– Мы победим. Вся эта ситуация, когда любовь требует подобных жертв, будет отомщена. Я лично прослежу за тем, чтобы ваше общее счастье состоялось, – с преувеличенной уверенностью торжественно пообещал я.

Виктор хранил молчание, а я, подумав, продолжил скороговоркой:

– Прости меня, брат, за то, что тебе пришлось пережить, когда мы были с Машей вместе.

Он засмеялся:

– Я тебя прощаю, хотя вина твоя неизмеримо больше, чем ты предполагаешь.

– Виктор, объясни, почему я захочу убить Машу? Возможно, я сумею избежать этого?

– Не сумеешь, – тоном, не терпящим возражений, ответил он.

Минуло пять минут тяжёлого молчания.

– Я пока жив, – напомнил странным голосом Виктор.

Это знак мне? Всё ли так очевидно, как сказал он? Или Виктор в самом деле умирает, и этот процесс начался задолго до настоящего момента, и события последних дней, как и плоды его последних стратагем и расчётов, ошибочны изначально? Он сходит с ума?

Не способ ли это запутать меня? Свести с ума Олега?

– Виктор, помоги мне, – взмолился я.

– Увы, мне осталось мало, я как никто из вас близок к красной черте.

– Какой?

– Ты знаешь, о чём я, – ответил Виктор. – Стоит мне сказать всё, и я буду уничтожен… Всё, что я сделал раньше, я сделал не зря… Я трезв, и каждое моё движение во вселенной продумано и осмысленно.

Я хотел, было, дать предположительный ответ, но Виктор взглядом остановил меня:

– Я достаточно сделал, чтобы ты смог догадаться.

– Тогда что же ты ещё можешь сказать? – недоумевал я.

Виктор обрывками обрисовал свои записи, но создалось впечатление, что он больше утаил, нежели рассказал. А напоследок он передал тот самый листок, который я переправил Олегу.

– Ты попытаешься убить Машу, как только Олег расшифрует мои записи. Вот, держи, это ключ, – тяжело дыша, выкрикнул Виктор, заталкивая мне в ладонь смятый лист бумаги.

– Ключ к чему?

– Ко всему, – сквозь зубы процедил Виктор, глаза его закатились, тело завибрировало и затряслось в конвульсиях, а взмокшая голова, истекавшая испариной, замоталась из стороны в сторону.

Я же пребывал в ступоре.

Врачи вбежали в палату, сёстры вытолкнули меня вон.

Если вы спросите, почему, я не буду знать ответа, но было ясно, что Виктор умирает.

Не было смысла дожидаться конца. Я бросился назад к Олегу: надо было срочно возвращаться в Москву…

* * *

– Что вам от меня угодно? – обычным хрипловатым голосом прервал мои воспоминания отец Максим. Странно, я ожидал, что он заговорит низким басом, каким обычно священники читают проповеди.