Текст книги "Я - Божество (СИ)"

Автор книги: Алексей Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Угроза

Я всё ещё кричал, но уже раздался только сухой щелчок.

– Псих!!! – выпалил я. Тяжело и часто дыша, я выхватил пистолет из его правой ладони, – фокусник хренов!

– Что произошло? – ледяным голосом спросил Виктор.

– Ты ловкач! Патроны без пороха! – я не мог отдышаться, – зачем всё это?

– А если бы это была осечка? – спросил Виктор невозмутимо.

– Тогда я бы не посоветовал тебе пробовать по второму разу, – я метался, не зная, куда засунуть пистолет.

– Верни оружие, – тихо попросил Виктор.

Я вернул, а что было делать.

– Что ты хочешь мне показать? – со страхом спросил я.

– Вот это.

Виктор приставил правой рукой ствол к своему виску, а левую, дрожащую, протянул мне:

– Дай мне руку.

– Это уже не смешно, – равнодушно ответил я, – ты спятил, он не выстрелит.

– ДАЙ МНЕ РУКУ! – прошептал Виктор, а его зрачки стали настолько широки, что я невольно испугался и схватил протянутую руку, она была ледяная.

Виктор зажмурился, помедлил, и нажал на курок.

Снова сухой щелчок.

Теперь он дышал, как после длительного забега.

Я смеялся:

– У тебя же там не боевые.

Виктор пропустил мои слова мимо ушей и пожаловался:

– В себя стрелять гораздо труднее, – смахнул капли пота со лба.

Я не знал, как показать разочарование и возмутился:

– Что с тобой? Олег ещё мог бы такие шутки, даже не шутки, а глупости, вытворять, но ты! Не пойму, зачем ты меня напугал в первый раз, а чего ты хотел добиться своим вторым действием, и вовсе не возьму в толк!

– А если это была вторая осечка? – спросил Виктор, постепенно обретая утраченное хладнокровие.

– Тогда и третья тоже будет осечкой, и четвёртая, и пятая, пока не вставишь нормальный заряд.

Виктор протянул пистолет.

Я взял, пистолет был влажным и скользким от пота.

– Направь его… – он оглянулся в поисках цели, – на телевизор и стреляй.

Я фыркнул, прицелился в телевизор и нажал на курок – раздался острый, оглушительный в малом помещении хлопок, телевизор с гулким звуком дёрнулся, белёсый туман полыхнул во все стороны. Я зажмурился. Когда вновь открыл глаза, то обнаружил, что пуля не только пробила кинескоп навылет, но и вонзилась в стену, пахло порохом, а гильза громыхала по паркету, и звенело в ушах.

Пока я в шоке обдумывал произошедшее, Виктор деловито залез под стол.

– Значит, ты стрелял… – Виктор уже поднялся на ноги и, не дав договорить, сунул мне в руки гильзу, на которой я разглядел три вмятины: первую от выстрела в меня, вторую – в Виктора, третью – в телевизор.

Пока я разглядывал взорвавшийся кинескоп, Виктор спешно чиркал в тетрадке, перелистывая сложенные листы, схемы, дописывая чудные каракули, потом поставил сумку на стол, сложил в неё тетрадь, забрал оружие, который я продолжал сжимать в руке, разрядил и убрал за пазуху, а обойму – в задний карман брюк.

– Проводишь? – с этими словами он направился в коридор.

Я замешкался, а когда нагнал, Виктор был уже в куртке, меховой шапке и топтался в прихожей.

– Прощай, – он обнял меня, от него пахло одеколоном.

– Что будет дальше? – задержал я его.

– Нас уничтожат по одному, – был сухой ответ.

– Зачем? Кто? Что можно сделать?

– Разбираться тебе, ты у нас самый главный.

– Я?

– Да, – Виктор повернулся, отпер дверь и приоткрыл.

– Постой-постой, если бы на моём месте был Олег…

– И Маша, и Александра, и Олег, то осечек бы не было, – пояснил Виктор.

– И ты так это проверил? А если все вместе?

– Тогда, возможно, была бы, сам понимаешь, было не до экспериментов.

– Что я должен делать?

– Сам решай. Собрать всех в одном месте – не поверят, не захотят, ты пытался. Но кого-то одного ты можешь убедить и спасти.

– Зачем спасать одного, если нельзя спасти всех?

– Чтобы спасти всех, – Виктор поднял глаза и подмигнул, развернулся и начал спускаться по лестнице.

Я догнал его:

– Тогда оставайся!

– Ва-ня, – он медленно по слогам произнёс моё имя, и повторил, – Ва-ня, кто угодно, кроме меня, мне жаль. Я – слабая карта в колоде, десятка.

– Но ведь только что ты доказал! – я хватал его за плечи, но не мог ухватить. – Никто не справился.

– Твой путь только начинается. Впереди много ловушек, много, – он безнадёжно махнул рукой.

Когда Виктор спустился вниз на несколько пролётов, я выкрикнул в исступлении:

– Кто?

– Помни меня… – отозвался Виктор.

Или это хлопнула выходная дверь? В лицо полыхнуло морозным ветром.

Я вернулся в квартиру.

На кухне налил остывшего чаю, открыл окно, чтобы выветрился запах пороха, и заметил, что Виктор забыл свою тетрадь, а мне казалось, он запихнул её в сумку.

Странно, он так собран и забыл самое ценное на столе на кухне.

Тетрадь Виктора я уложил в ящик стола, и пошёл отсыпаться в ожидании новых идей. Удалось урывками, и в четыре утра я проснулся и понял, что надо делать.

Конечно же, нужен Виктор как самый умный, кто как не он может предвидеть и вычислить грядущие ловушки.

Зачем же он ушёл?

Почему оставил тетрадь?

Неужели случайно? Неужели это знак, но какой?

А если мог случайно?

Господи, почему я во всём ищу предзнаменования?

Не это ли путь к ошибке?

За домами на горизонте светлело.

В этот час я ощущаю себя самым одиноким существом в городе среди спящих, в мире среди мёртвых, во вселенной среди ещё нерожденных, во тьме, холоде и безмолвии.

Ни смерть, ни жизнь не способны унять это одиночество на рассвете!

Светало.

Посветлело.

Вместе с солнцем из-за горизонта выползал новый день, и боль отступала, только чтобы возникнуть вновь через сутки.

Я очистил сознание от шлаков тоски и смирился с приходом нового дня.

Виктор ушёл – так было надо. Мы оба независимо пришли к одним выводам. Теперь Виктор ушёл, но ушёл потому, что не хотел сам влиять на мой выбор. Если бы Виктор попросил или даже намекнул, я бы выбрал его. Однако он ушёл, чтобы моё решение было моим и ничьим больше.

Виктора надо вернуть, он так много обнаружил и сможет ещё больше. Только бы он был ещё жив! Мы сумеем не только противостоять, но и понять, кто этот некто. И Виктор забыл тетрадь. Это знак. Точно – знак.

Я шагаю по парку, дворники жгут листву, а та самая тетрадь, исписанная убористым и разборчивым почерком Виктора, не даёт покоя. Сколько там всего было! Почему, почему он не договорился со мной раньше? Прежде чем расшифровкой занялся Олег?

Например, то, что я говорил в тот вечер, когда собрал всех и был в результате обвинён в мании преследования… а в тетрадке это исследовалось со свойственной Виктору обстоятельностью: никаких лишних слов, без эмоций, один простой график, где сведены все несчастные случаи в зависимости от удалённости нас друг от друга. Там такая красивая экспонента, а рядом с каждой точкой стоят цифры, даты происшествий. Линия росла со временем. О таком графике я давно мечтал, но не хватало самодисциплины заняться этим.

Математический подход Виктора, простой до гениальности и гениальный до простоты, навёл его на мысль, до которой даже я не додумался – он начертил такие графики для каждого из нас, и аппроксимировал на будущее. Каждый из них он отметил крестиком, просто и лаконично, а снизу пунктуально зашифровал в легенде: «дата смерти». График Виктора, Маши, график Александры, график Олега, мой график были сколоты вместе скрепкой и пронумерованы, а общий график был озаглавлен как сумма всех предыдущих, на нём тоже стоял крест, крест, с датой сегодняшнего дня, а рядом стояло семь цифр, которые были дважды обведены овалом. Виктор считал их важными, но мне они ничего не говорили. Не во всех графиках линии заканчивались крестами, например, в одном графике линия вовсе не доходила до красной черты, которая была продлена по горизонтали вправо и влево, а линия колебалась ниже, а в моём дата была та же что и на общем, только стоял знак вопроса и те же семь цифр, что и на общем, обведённые в двойной овал.

Все красные кресты по горизонтали располагались на одной и той же высоте.

Стоило бы перепроверить и повторить размышления Виктора и понять значение чисел на моём и общем графиках, но время. Время. Времени не было. Теперь же не было и смысла.

Почему он не показал эту тетрадь раньше?

Почему мне в руки она попала не сразу?

Почему он не подсказал мне?

Почему всё так резко завертелось, что мы с ним больше не успели поговорить по душам?

Зачем задавать вопросы, когда уже знаешь ответы?

Я хранил тетрадь в память о нём, сегодня я всё знаю, сегодня я узнаю, то чего не знал, увы.

Стопка листов летит в кучу мусора, который жгут дворники, дым обволакивает листки, страницы коробятся, постепенно чернеют, они вспыхивают, словно облитые бензином…

Я шагаю дальше на встречу с тем, что погубило или погубит, или губит прямо сейчас каждого из нас.

Олег и Александра

Может создаться впечатление, что мы с детства были бандой начинающих заумныхшизофреников, собиравшихся вместе, чтобы посмаковать выкрутасы собственных маний и параной. Вовсе нет.

Мы, каждый сам по себе, вели собственную жизнь, без оглядки друг на друга, а то, что я рассказываю, происходило подспудно, как живут сами собой наши сны, одновременно отрешённые от реальности и связанные с нею загадочными нитями, ведущими из яви в сон и обратно призрачными тропинками.

Каждый переживал кризисы, свойственные нашему возрасту и полу.

Водоворот реальности вращался каруселью, затягивая повседневностью вглубь мира.

Если ввести зависимость погружения в повседневность, то на первом месте окажется Олег, с которым через час я встречусь, который обещал сюрприз, и чьи сюрпризы всегда бывали приятными и неожиданными. Наши с ним совместные встречи происходили сами собой с частотой примерно раз в месяц.

Была важная особенность, соединявшая всех нас и меня с Олегом больше всего. Это – ощущение единения и взаимопонимание без слов, чувство, что наши души связаны единой пуповиной. И эта пуповина истончалась с годами. Это можно было замедлить. Для этого надо не просто встретиться в гостях, и даже не с ночёвкой отправиться за город на дачу, а оказаться вдали от городов и людей хотя бы на неделю.

Когда летние и весенние поездки сошли на нет, началось отчуждение. Разобщённость давила на каждого, как мрак ночи подминает под себя закат.

Только с Олегом оставалось по-прежнему, казалось, кислота времени, ржавчина рутины, щёлочь будней не властна над его и моей дружбой.

Даже вращаясь в разных социальных слоях, ведя абсолютно отличную друг от друга жизнь, оформляясь, каждый по-своему, Олег и я оставались близки, как и в те дни, когда нечто попыталось уничтожить нас на крыше, напугало обоих, но спасовало и больше не подступалось. Оно рвало одну за другой ниточки остальных, но не наши с Олегом.

Если характеризовать это всё, то ничего кроме слова «братья» в голову не приходит. При этом нельзя сказать, что мы не могли поссориться или не опасались конкуренции друг друга. Никогда не забуду, как он знакомил меня со своими девушками, с Олей из Подольска, а потом через год со следующей, Викой.

Он приводил их в восемь утра без предупреждения в выходной день. Еле продрав глаза, я встречал их на пороге в халате на голое тело, немытый, нечёсаный. Представляя меня, своего друга, в самом невыгодном свете, он со своей стороны защищался от моего соперничества.

И я никогда не забуду, как однажды Вика поставила ему ультиматум: либо она, либо этот Ваня. Он мрачно ответил ей, что девушку себе другую найдёт, а такого друга у него больше не будет. И Вика уступила.

Эта его фраза всегда внушала мне сомнение, а как бы я поступил на его месте? Смог бы рискнуть самым дорогим, ради дружбы? Я боялся, что нет. Увы, сила, уничтожавшая нас, так хитра и изворотлива, что может использовать в свою пользу не только ненависть и соперничество, но и дружбу, но и братство, но и любовь.

Звонок прервал мои размышления, ожив три раза подряд известным мне ритмом – Олег уже здесь.

Я открыл дверь.

Олег стоял на пороге – метр девяносто росту и девяносто килограмм весу, но теперь жирным его назвать было нельзя. В его присутствии я переставал ощущать себя крайним, я предчувствовал и знал, что он отдаст за меня жизнь, если потребуют обстоятельства.

Мы дружески обнялись. От него сладко пахло табаком и улицей.

– Я принёс такой фильм! – с этими словами Олег вручил мне сумку, где звенели бутылки пива.

– Как Вика?

– Сводит с ума! Угадай, что вчера праздновали? – он разувался.

– День милиции? – удивился я.

– Не смешно. Угадал или в календарь смотрел? Я не знал, прикинь, год живём вместе, и приглашают её родители нас в гости вчера. Они в соседнем доме живут, папа приехал – он всё в отъездах – и давай праздновать. Выпиваем, и выясняется, что день милиции – его любимый праздник, он из тех структур! Пил с ментом за ментов!

Я засмеялся. Это было действительно забавно: Олег и милиция. Олег любил свободу. Олег был сам свободой в чистом виде. Ограничения? Он просто не замечал правил. С него все было, как с гуся вода. Иногда казалось, что если на него надеть наручники, то они просто свалятся с его рук сами. На машине Олег ездил на красный, ездил по встречке, поворачивал, где хотел. Ему все сходило с рук. Он наивно полагал, что так могут все. Однажды мы довели друг друга до исступления тем, что поспорили, надо ли тормозить на красный. Он просто не понимал, зачем. Когда он возил меня на машине, он всегда мчал на красный, а когда мы проскакивали, победно смотрел невинными – действительно невинными! – глазами и недоумевал. И так во всём. Беспечный Олег был полной противоположностью осторожному Виктору. Хотя вчера Виктор не был осторожным…

– Где папа работает?

– На ракетном заводе.

Мы вскрыли пиво:

– За встречу, – провозгласил я.

Стаканы звякнули – пиво приятно холодило рот, засевая душу облегчением. Пиво утром, как это нежно опьяняет.

Олег сделал несколько глотков и подпрыгнул, отчего табуретка жалобно скрипнула, Олег уставился на телевизор:

– Уууу! Что с телевизором?

Я обернулся на развалившийся кинескоп:

– Взорвался, – буркнул я.

– Виктору расскажи, он коллекционирует опасные для жизни происшествия. Как же мы фильм будем смотреть? – Олег потрогал дырку в кинескопе, потом поковырял дыру в стене, посыпалась штукатурка, его лицо приняло озадаченый вид, – Тебе что, ведущая не понравилась? Это от пистолета?

Я боялся рассказывать Олегу об экспериментах с осечкой. Нас отвлек телефонный звонок:

– Алло? – спросил я в трубку.

– Ваня? – отозвалась Александра.

– Ну, конечно же! – с теплотой произнёс я, толкнул Олега, показал ему на трубку и одними губами произнёс: "Александра".

– Как твои дела? – спросила она, а я ощутил привкус отчуждённости и дежурный тон.

– Сашенька, ты не улыбнулась, – предупредил я.

– Что? – не поняла она, – зачем?

– Правило есть такое, улыбайтесь, когда спрашиваете по телефону «как дела» или просто разговариваете. Ваш собеседник улыбки не увидит, но почувствует её.

– Эти правила! – фыркнула она, – я не хочу улыбаться!

Вот она Александра – живая и взбалмошная – я вздохнул с облегчением: корочка льда сломана, но каждый раз ломать ЭТО было всё труднее, подмигнул Олегу.

– Надо спасать Олега! – сообщила мне она.

– Дорогая, ты вечно кого-то спасаешь, – напомнил я.

– Не называй меня «дорогой»! Меня это бесит! Ваня! – возмутилась она, – ты что, не знаешь про Олега?

– А что я должен знать? – озадачился я.

– Тебя неделю в Москве не было, – обвинила меня Саша.

– Значит я прав? Смотри, стоило мне отлучиться, и Маша отменяет день рожденья, а Олег, вот, кстати, он сидит у меня, живой и по моей теории в полной безопасности.

– Опять ты за своё! Что он тебе сказал? – встревожилась Саша.

– Пока ничего, пьём пиво, собираемся фильм смотреть, заезжай ко мне, – пришла в голову удачная мысль.

Саша помолчала секунд десять.

– Вряд ли она приедет, – прошептал Олег.

Он был прав, Саша редко меняет планы, а, точнее, редко может запланировать и договориться о будущем – у неё вечно тысячи планов, которые наперекор один другому рушатся, возникают, меняются.

– Я буду, – коротко и мрачно произнесла Александра, – пока.

Я уложил трубку на место.

– Что? – полюбопытствовал Олег.

– Кто-то в гробу перевернулся, – усмехнулся я. – Хотя она всегда импульсивна и непредсказуема, как ветер, в голове одновременно и десять мыслей, и ни одной.

– Я её давно не видел. – предупредил Олег. – А последний раз мы с ней разругались по телефону.

– Как всегда? – спросил я, их общий лейтмотив был «Олег, как ты можешь так жить?».

– Хуже. Ты знаешь, почему Маша отменила день рожденья?

– А ты?

Олег отпил пива, похрустел чипсами и пояснил:

– Они с Александрой не поладили.

– Давно?

– Ну, началось за месяц до того, как ты нас собрал, а случилось после того, как ты смотался из города. Знаешь, Маша тебя поддержала, она согласилась, что над нами «нависает нечто», потом разговор перекинулся на Сашины визиты в церковь…

– Церковь? – перебил я.

– Ну да, университетская церковь.

– А, припоминаю, было такое увлечение. Я еще веселился по этому поводу: хаотичная суетная Александра и такие чопорные домостроевские попы в черном вокруг.

– Зря веселился, теперь это не увлечение, это – страсть. Саша там днюет и ночует, у них заводила отец Максим.

– Дальше? – упавшим голосом попросил я. Пить пиво расхотелось, и я отодвинул бутылку.

– Ты лучше выпей ещё. Маша сказала, что эта церковь с отцом Максимом только и интересует Александру, а та взорвалась, так одно за другим, и – всё, – Олег развёл руками.

– Слушай, а я и про церковь почти не знал, – медленно пожаловался я. – Но они же всегда мирились!

– А теперь нет, – вздохнул Олег.

Я уставился Олегу в глаза и мимолётом удивился – какие у него маленькие зрачки – потом с расстановкой задал вопрос:

– Олег, ты считаешь, что я прав?

– Честно? Ой, только не гипнотизируй меня, пей лучше ещё. Пока тебя не было, я попал в ДТП. Прикинь, ехал на красный, а оттуда урод на мерсе прёт! Я газу дал, чтобы проскочить. И он газу дал! Столкнулись!

– Олег, – я осушил внезапно пересохший рот пивом, – это не совпадение, что я уехал, а ты попал в ДТП.

Олег уныло глянул на меня. Так смотрят на зубного, который сообщил о больном зубе:

– Не хочу верить в заговоры! Хочу радоваться жизни, ездить на красный, встречаться с ментовской дочерью! Да, я помню ту крышу на Алтае, камнепад в Саянах, мне даже Виктор свою тупую тетрадь показывал, но это бред, чепуха с точки зрения нормального человека!

– Олег, да или нет? – настаивал я.

Он помялся:

– Да, – ответил, глядя в пол.

– Запомни это сомнение, – я отметил, что ему приходится врать, но такова природа моего вопроса. Когда нас пытаются уничтожить, вопрос надо ставить ребром.

Оставалось ощущение недоговорённости, но я подошёл к окну и увидел, как Александра в белоснежной шубке подходит к подъезду:

– А вот и Саша, – кивнул я Олегу. – Пойду впущу её.

Мы неплохо пообщались, но Александра, казалось, забыла, зачем ехала ко мне. Или не захотела говорить при Олеге?

* * *

Какой надрывный мотив обречённости в весенних вечерах! К этому никогда не привыкаешь, а в мае привкус мимолётности вечернего бытия обостряется, из-за контраста с зимними короткими днями, и по сравнению с ранней весной в мельхиоре частых дождей.

Темнеет резко.

Свет дня длителен и ярок, что создаёт иллюзию удлиненной середины дня, а когда горизонт трогают сумерки, смотришь на часы, и, оказывается, уже почти ночь.

Главная беда в том, что не успеваешь поймать тот отрезок дня, когда вечереет. День – и сразу ночь. Я много раз пытался отследить этот краткий миг, но всегда что-то отвлекало, так случилось и сегодня.

На этот раз я пожертвовал вечер подготовке к экзамену.

Их предстояло восемь штук, на период с конца мая по конец июня. Раз в три дня тебя заставляют играть в русскую рулетку. Сравнение может показаться излишне экстремальным, но для студента, который больше думает о противоборстве с великим злом, таящимся уничтожить окружающих его друзей, учеба – довольно тяжёлое испытание, когда о ней приходится вспомнить. Каждый экзамен может закончиться пересдачей, а теоретически каждая из пересдач ещё одной и более. Процесс сдачи экзамена длится от часа до семи часов. И адреналина за это время выделяется порядочно, потому что речь каждый раз идёт о самом ценном: о времени и нервах – вечный баланс между успехом и фиаско, как будто ты Сизиф. Возможно, такова природа человека, потому что иного объяснения тому, что простой процесс ответа на вопросы разной степени сложности получается таким нервным. Психологи утверждают, что дело в пересечении предощущения события и послеощущения – если первое препятствие не преодолено, то второе тоже может привести к неудаче. Для психики – это изматывающее испытание.

Зная один вопрос из 20, можно получить отлично, а не зная одного из 20 можно получить двойку.

Неизвестность результата.

Как в жизни, далеко не всё логично и зависимо, а итогов каждый обречён ждать в каждую следующую секунду в течение многих лет.

В любом случае на время экзаменов я взял таймаут. Какой смысл в рутине, когда тебя уничтожают, когда смерть наступает на пятки, когда внутри обычного порядка вещей таится монстроидальное мирозданное зло?

Отдых очень важен.

Ничего не решится прямо сейчас.

Ничего не решится и завтра.

Однако всё решается и сегодня, и завтра.

Парадокс.

Как бы то ни было, но дистанция, которую я бегу, из рода длительных, требующих не просто движения, но и экономичности, и умения расслабиться. На главный вопрос я себе ответил: Олега надо держать при себе на тот случай, если станет совсем туго, и пытаться склонить в свою сторону одного из оставшихся троих.

Раз в неделю звонил Олег и спрашивал:

– Как твои дела?

– В порядке, – неизменно отвечал я.

– Не верю, – отвечал он и приезжал, и привозил интересный фильм, выпивку, новые истории.

Олегу была доступна та часть бытия, которая для меня была закрыта.

– Ты слишком много думаешь, – часто говаривал он мне.

– А тебе не кажется, что от моего умения думать зависит наша жизнь? – отвечал я.

– Наша жизнь вообще ни от кого не зависит. Она есть – и всё. А остальное – это то, что можешь для себя сделать сам. Пробуй! Всё, что хочешь: в конце концов мир вокруг существует для зрителей! – горя глазами, продолжал Олег.

– А мы зрители? – спрашивал я его.

– Да, мы купили билет и теперь здесь, – он небрежно плескал себе пива в стакан до краёв, и пена подымалась и лилась на стол, он этого не замечал, подмигивал с улыбкой и продолжал. – Ты думаешь, умно будет, если ты купишь билет в кино, а, попав в зал, завяжешь себе глаза и заткнёшь уши?

Виктор поступает всегда иначе, он берёт бутылку пива и маленькой струйкой льёт его по стеночке стакана так, чтобы пены не было совсем. Он не проливает ни капли. Я налил себе по методу Виктора.

– А если мы не зрители, а участники? Если от нас зависит судьба мира? Вселенной? – парировал я.

Олег пожимал плечами:

– Представь, в кино зрители схватятся за оружие, откроют стрельбу по экрану, полезут на стену помогать нарисованным героям, а другие пустятся отгонять первых… Во что превратится твой фильм? В бедлам. В бардак. Кстати, когда в кинотеатре впервые показали мчащийся на зрителей "паравоз", зрители повскакивали с мест и убежали. Ничего, привыкли.

– Лучше повскакивать и врассыпную, – размышляю я вслух, – чем потом окажется, что ты гулял по трамвайным рельсам.

– А ты гулял? – возразил Олег, – не гулял.

– Хотел бы я чувствовать, как ты, – с завистью вздыхал я. – Я же ощущаю себя киномехаником или даже оператором, ответственность которого неимоверна, и права на ошибку нет.

– Тебя раздавит паровоз ответственности, – засмеялся Олег.

– Если бы паровоз, – мрачно отвечаю я.

– Киномехаником, положим, пока слабо. Пусть ты – актёр. Какая у тогда у тебя роль? Главная или второстепенная? Кем написана партитура? Кто киномеханик? Кто оператор? И кто вообще снял этот фильм?

Я надолго задумался: действительно, а какая у меня роль? Хочется думать, что главная: нечто от меня зависит и сильно зависит, значит, я – главный герой, однако все мои попытки безрезультатны, значит, я не главный герой?

– И ещё, – хмелея, добавил Олег, – что думает по этому поводу паровоз? Мчится себе? Видит кино про кинозал, полный зрителей, и не может остановиться? Или просто занят делом?

* * *

Появления Олега несли оптимизм, и я был спокоен, пока чувствовал, что так будет всегда, что он всегда будет приносить уверенность и безмятежность своими прямыми суждениями, не лишёнными простой и понятной парадоксальности. Всего-то я должен держать его поблизости.

Но выбор, который приходилось делать, даже не делая, становился всё более чёрным местом моей души. Почему из всех нас я должен выбрать одного, чтобы для неясных грядущих целей сохранить этому одному жизнь? Почему я должен выбирать? Потому что если они пойдут на все четыре стороны, то я смогу последовать только за одним, но они сами отказываются быть рядом!

Почему Олег?

Почему не Виктор или Маша, или Александра? Чем они хуже? А они во многом лучше Олега.

Я думаю, даже Олег откажется подчиняться, когда этого потребуют обстоятельства.

Подобные мысли не давали покоя, и я метался между всеми ними, как тигр в клетке.

– Иван, – окликнула меня Александра.

– Привет, Саша! – я шагаю навстречу, целую её в мягкую холодную щеку, и в который раз удивляюсь: она уже ниже меня, хотя я помню те годы, когда Саша была на голову выше.

– Ты здесь? Почему? – Саша училась в Университете, что на Ленинских Горах, я же в подмосковном научном центре, который отпочковался от университета и нынче создаёт ему конкуренцию в сфере точных наук, поэтому случайно встретиться мы не могли, для этого необходимо попасть не только в МГУ, но так же пробраться мимо проходной в первый гуманитарный корпус.

– Вот, пришёл навестить, – я развёл руками.

– Отлично! – её глаза блестят и поминутно стреляют во все стороны.

– Ты скоро освободишься? – в вопросе больше ритуала, чем самого вопроса. Её расписание известно мне не хуже, чем ей.

– Ты сам знаешь, – обвиняет, смеясь, Александра.

– Я должен был спросить из вежливости, – защищаюсь в ответ.

Мы спускаемся вниз по широкой мраморной лестнице мимо конторки охраны к стеклянным дверям выхода.

– Ваня, только, пожалуйста, не начинай снова о своих идеях, – просит Саша.

Я молчу.

Александра через пять минут уже сама не выдерживает и сама же нарушает свой запрет:

– Это правда, что ты досконально знаешь ежедневный план каждого из нас?

– Примерно, – уклоняюсь от прямого ответа, но Саша настольно иррациональна, что с ней невозможно нормально разговаривать, по всему её виду мне стало ясно: она решила, что я дал отрицательный ответ.

– Сходим в музей? – невинно предлагает она.

– Куда? – отвечаю вопросом на вопрос, но, видимо, в моём лице промелькнуло удивление, потому что она продолжает:

– Ага! Ты недоумеваешь?

– Разве?

– Не разве, а точно! Ты мне соврал.

– Я тебе не врал, я сказал «примерно».

– Я же говорю, соврал, ты знаешь не примерно, а точно. Сейчас я еду в церковь, а на музей времени нет, ты же удивился, значит, знал.

– Так я тебе и поверил про музей, – с досадой ворчу на неё, но Саша не унимается.

– Как ты это делаешь? Ты же не можешь следить за нами круглый день?

– Не могу, – соглашаюсь.

– А как же тогда?

– Не поверишь, – обреченно гляжу в пол.

– А ты попробуй, – злобно прорычала Александра.

– Уже пробовал, я устал месить воду в ступе.

– Да неужели!?

– Ты никогда не веришь мне, кому угодно, но не мне, – я был готов зарыдать от бессилия.

– А ты всё видишь наперёд? – с издевкой вопрошает она.

– Вижу.

– Тогда скажи то, что не можешь знать!

– Ты меня провоцируешь, – предупредил я.

– Не можешь! Не знаешь!

– Ты обидишься, – улыбаюсь грустно в ответ.

– Тебе просто нечего сказать, – Александра победно усмехнулась.

– А зачем говорить? Меня уже тошнит от всего этого!

– Ну, мало ли, вдруг я тебе поверю? – растерялась Александра. Как всегда, стихия в чистом виде: легкомысленное и поэтому сильное начало беседы, потом непредсказуемые последствия, потом прозрения и растерянность, а в результате вокруг все виноваты – старый сценарий. Когда я только приехал из Ленинграда, она позвонила и сказала, что Олега надо спасать, обещала приехать, мы её ждали, а я надеялся на новости. Однако ветер изменился, когда она пришла к нам в белой шубке, а о цели своего визита даже и не вспомнила, словно игла граммофона подпрыгнула и перескочила с одной патетической части пластинки, на другую, где совсем другая музыка.

– У вас с Джоном до секса не дошло, – сдался я. – Вы спали в одной постели, но не более.

– Блеф! – разозлилась она, краснея – Предположение!

"Ты меня разозлила, сейчас я тебе докажу", – подумал я и выдал:

– Он трогал твою киску, тебе нравилось, ты стонала, но ты его остановила.

– Ах ты, гад! Ты следил за нами? В окно подглядывал?

– Нет, я знаю! У меня ясновиденье! – оправдывался я, – Когда это ты, Виктор, Маша, Олег, я иногда вижу, что с вами проихдодит!

– Как это гадко! Следить! – Александра от ярости бросила сумочку на пол.

Я присел, поднял сумку, и, не вставая, глядя снизу вверх на неё, продолжил:

– Я знаю то, чего видеть не мог, чего у вас так и не случилось, но чего ты хотела, о чём мечтала.

– Посмеши меня! – она вырвала у меня сумочку.

– Ты хотела, чтобы он занялся с тобой анальным сексом… я бы не мог этого придумать… необычное желание для девстенницы… прости, – тихо выговорил я, глядя в её глаза, из которых сочились слёзы презрения и отвращения.

– Прости, ты сама просила…

Александра насупилась, и долгое время мы шли в тишине, невольно слушая городские звуки: порывы шелеста, издаваемые автомобилями, неразличимый гомон толпы у метро, музыку у пивного ларька вдалеке. Я посматривал на майское небо в поисках той ниточки, потянув за которую, можно было бы вернуть мир в наши отношения, но правильных слов не находил. Хотелось надеяться, что такие слова были, а я не мог их отыскать, потому что, если бы их не было, тогда было бы совсем обидно.

Пусть кто-то другой окажется на моём месте и найдёт их.

Я поглядывал на мрачную Александру, и нежность и досада переполняли меня: ну почему мы не можем друг в друга влюбиться? Это было бы так хорошо, мы так подходим друг другу! Мало глядя на кого, я думал о подобном. Мысленно я усмехнулся, ибо знал, что спустя десяток минут мы помиримся.

– Как тогда, в Саянах, ты не поверила, а Виктор – поверил.

– Идиот!

– Знаешь, я чувствую вас… Стоит сосредоточиться, и я знаю, куда идти – это на уровне ходьбы по канату: искомый зов так шаток, что никогда нельзя быть уверенным, что это сработает и в этот раз, но оно срабатывает. Правда, если поддаться желанию чересчур сильно, то это желаемое заменит действительное, тогда я никого не найду. Поэтому непредвиденные случайные встречи так часто происходят случайно.

– Я бы не поверила тебе, если бы иногда не чувствовала подобное сама, – как гром среди ясного неба, признаётся Саша тихим голоском, спустя мгновение приходит в себя и осаживает меня, – только не начинай снова!