Текст книги "Я - Божество (СИ)"

Автор книги: Алексей Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Я – Божество

Пролог. Объяснительная записка

Объяснительная записка Богу

Всю прошлую неделю Мы создавали яблоко, которое никто не сможет съесть. Создали саженец и высадили в Райском Саду среди неподъёмных камней. Саженец прижился, отцвёл, яблоко завязалось и выросло, зреет.

В понедельник Мы маялись и не знали, чем заняться, к вечеру решили создать вселенную.

Вторник Мы потратили на поиск уравнения вселенной, к вечеру выбрали теорию струн.

Всю среду Мы решали уравнение теории струн и разбирались с краевыми условиями существования вселенной – уравнение так и не решилось. К четвергу Нам это дело наскучило, и Мы создали вселенную, где уравнение благополучно решилось Большим Взрывом.

Четверг длился чертовски долго, но Мы так и не дождались формирования солнечной системы. Утром в пятницу Мы рассчитали, что ждать ещё миллиард лет, наше терпение лопнуло, и Мы поместили в новую вселенную наш бэушный террариум Млечный Путь с гадами.

Потом настала ночь с пятницы на субботу, террариум прижился, теория струн заработала. К утру субботы наши черепашки изрядно вымахали, поработили Млечный Путь и двинулись дальше. Всю субботу Мы торговались с черепашками и к полуночи выкупили у них краешек Млечного Пути.

Всю ночь Мы надеялись на появление людей, но тщетно. Тогда к утру воскресения Мы поторопились и создали их по своему образу и подобию.

Воскресенье было выходным, поэтому Мы отправили наш проект на хранение в Райский Сад, а сами отсыпались.

В понедельник Мы долго раскачивались и добрались до Райского Сада к полудню. К этому времени рептилии уже подговорили людей съесть яблоко, то самое. И началось такое…

Бог,

восьмой день от рождества вселенной,

Райский Сад.

Последняя смерть

…сверху раздался лязгающий металлический звук, и веревка заскользила вниз, всё быстрее и быстрее. Девушка ухватилась за моё плечо, но рука сорвалась, а обрывок каната чиркнул пряжкой по отвесной стене, рядом с которой мы висели.

Это был пятнадцатый этаж, но, клянусь, никаких сценических приёмов, используемых в фильмах и в литературе для эффектного изложения, не было. Ни замедления восприятия, ни последнего зрительного контакта между мной и Таней. Ничего.

Одновременно с этим я начал обретать силу: мозговой потенциал нарастал, миг – и я обрёл чувство предвидения в полном объёме – сразу же увидел в будущем, как Таня лежит у подножья этого дома, способность читать мысли заполнила сознание животным ужасом её страха. Я инстинктивно рванулся к девушке, видя, что уже не успею, что пока слишком слаб, ещё бы чуть-чуть, но уже поздно!

Она упала очень быстро, и глухой еле слышный удар донёсся снизу.

Я был в шоке, сердце колотилось, стальные пряжки и карабины флегматично позвякивали друг о друга в такт дыханию, и морозная тишина зимы оглушала. Всё кончено.

Всё кончено.

Нет. Повторяю, никто ещё не понял, но всё кончено.

Она была последней. Пос-лед-ней. Таня была последней!

Накатила энергия, всесилие, мощь, власть, способность.

Созрей я на минуту раньше! Я бы одним усилием воли остановил бы Танино падение. Одной миллионной моей силы хватило бы, чтобы спасти её и унести прочь.

Я мог бы даже остановить время.

Но полное созревание опоздало.

Я дрожащими пальцами отстегнул карабины, оставив верёвку свободно болтаться у стены, и плавно левитировал на белую землю рядом с телом. Наклонился и коснулся пальцами Таниных чёрных волос, разметавшихся в снегу.

Я не заплакал, одна слеза щекотно пробежала от уголка глаза по щеке.

Я развернулся и зашагал прочь, вслушиваясь в хрип снега под ногами и дивясь, насколько эфемерна мощь, снизошедшая на меня теперь, когда смысла в ней нет.

Сколько мне осталось? Неужели придётся начинать всё снова, сколько ещё веков пройдёт, прежде чем я снова проиграю?

Сколько существует Мир? Столько раз я и проигрывал.

Погуляю в парке напоследок, полюбуюсь чёрными воронами на голых ветвях деревьев на фоне небесной синевы в ноябрьском солнечном огне…

Автобус

Нас было пятеро, маленьких детей, я был самым младшим – всего семь лет. Кроме меня, два мальчика и две девочки. Им всем по восемь и по девять лет. Разница не бог весть какая, но только не в детстве. Напротив, семь лет и девять, гусеница и бабочка, малыш и школьник.

Вокруг ходят люди с тюками, большими сумками, рюкзаками.

Это автобусная станция в городе под называнием Бийск, что в Алтайском крае, а нас знойным летним днём ждёт увлекательная поездка в горы.

Вот-вот должен подойти автобус, чтобы поглотить потную толпу пыльным салоном и пять долгих часов трястись по горным серпантинам над горящими солнечными бликами пенистыми потоками.

Девочка с длинными каштановыми волосами – Маша(0.1)* несколько флегматично снимает куртку, надобность в которой с наступлением полудня отпала, и сосредоточенно складывает, чтобы уложить в рюкзак.

Иногда я засматриваюсь на Машу, это приятно, словно любуешься цветами. В будущем сила её зелёных глаз не будет знать границ. Главный мотив Машиного характера – спокойствие и очарование изумрудной ивы, склонившейся над прохладным озером, покрытом лилиями.

Олег(0.1)*, сидящий напротив меня, сосредоточенно хмурит чёрные густые брови, пытаясь угадать, какие у меня козыри на руках. Парень в полтора раза больше меня, массивный, кареглазый, черноволосый, его родители из Еревана. Он вспыльчив и энергичен, а его видимая неуклюжесть обманчива. Огонь, сила, широкая душа.

Он порой поглядывает на Машу, но я ещё не умею ревновать.

И, пожалуй, никогда не буду: вряд ли женщина сможет встать между нами. Это то, что называется настоящей мужской дружбой. В будущем не раз Олег повторит, что только я, Иван, понимаю его и больше никто. Это – истина.

Светленькая, голубоглазая девочка с хитрым выражением лица, чем-то похожим на лисье, сидела рядом и места себе не находила, стараясь заглянуть то в мои, то в Олеговы карты. Это Сашенька(0.05)* самая "взрослая" из нас.

Витя(0.05)*, самый умный и дисциплинированный с обычным скучающим и критичным выражением лица поглядывает по сторонам, готовый встать в любой момент и пойти к автобусу. Если оказаться с ним рядом, то на все сто процентов попадёшь на то правильное место, именно рядом с которым раскроются двери автобуса, и толпа сама втолкнёт тебя на самые удобные места. Виктор – это мозг. Он уже давно знает и мои, и Олеговы карты, даже знает, кто из нас какую ошибку допустит, кто в конце концов выиграет.

Что я(0.35)* могу сказать о себе? Голубоглазый, беловолосый, вёрткий, подвижный, хитрый, скандальный, циничный. Вероятно, напротив, романтичный, мрачный, завистливый. Я всегда находился посередине. Сегодня я мог быть образцом честности, а завтра украсть из чужого кошелька трёшку. И в каждом из своих действий был бы абсолютно искренен.

– Ходи, – нетерпеливо подгонял Олег.

Я бросил туза, услышал победный вскрик противника и замер от возмущения, я бы выиграл, если бы не перепутал масти! Уверенный в победе я расслабился и вынул не ту карту.

– Стой! Я перехожу! Я кидал не эту карту! – я потянулся к тузу, но Олег накрыл её своей пухлой ладонью.

– Ты уже сходил! – возразил он.

Виктор поморщился, а Сашенька захихикала.

Мы с Олегом в упор уставились друг на друга.

– Я перехожу и выиграю! – прошипел я.

– Попробуй, – криво улыбнулся Олег, и был прав, шансов в драке у меня не было, а я ненавидел его в эту секунду.

– Кончайте, – собранно встал Витя, – автобус подходит.

Толпа хлынула к узким дверям.

Вместо этого я ощутил внутри жаркую волну гнева, и под её горячим напором схватил кружку и долбанул Олега с криком:

– Жирный!

Не думаю, что удар кружкой по скуле разозлил его, хотя из рассечённой кожи текла струйка крови, а вот мои слова воспламенили Олега.

Я отпрыгнул в сторону:

– Бульдог! Болонка!

– Ах ты!

Олег бросился за мной, и автобусная станция осталась далеко позади и даже вне нашего мира. Он бежал за мной, а я уносился прочь.

Пока счёт один-один. Олег получил по морде, а я показал себя трусом. Поворот сменял поворот, Олег не сдавался, а я с беспокойством слышал его тяжёлое дыхание и удары подошв об асфальт почти за собой.

Надо срочно найти выход.

Я прыгнул в подъезд и захлопнул дверь перед моим преследователем.

– Открой! – Олег дёргал дверь на себя.

– Жирный! – был мой ответ.

Олег взревел, а я отпустил ручку, и дверь беспрепятственно распахнулась – Олег отлетел, падая на асфальт.

Я побежал к лифту, повернул ручку, распахнул дверь, захлопнул, ткнул пальцем в последний этаж, Олегу не хватило пары метров, так что я покатил вверх, а он долбанул в двери лифта, и побежал по лестнице следом. Я разглядел переполненное яростью лицо.

– Верзила! Толстяк! – орал я, ибо стратегия требовала, чтобы Олег думал как можно меньше и бежал за мной, потому что в самом конце подъёма я намеревался нажать на "Стоп" и поехать вниз, а вымотанный подъёмом Олег уже не сможет выдерживать темп.

Но стук шагов прервался.

– Боров! – теряя надежду, заорал я.

В ответ молчание.

Варианта два, либо он крадётся бесшумно, либо раскусил хитрость и ждёт внизу.

Я вышел на последнем этаже, и, не захлопывая двери, прислушался.

Тихо.

– Эй?

Никакого ответа, кроме эха.

Это называется ничейная ситуация: Олег не может добраться до меня, а я не могу выйти из подъезда. Хорошо ещё, что лифт не автоматический и не надо держать двери. Однако время работало против. И спускаться нельзя было не в коем случае.

Я осторожно подобрался к лестничному пролёту и глянул вниз – никого, тихонько добрался до чердачного выхода, где замка не оказалось, и кусок склона крыши виднелся через проём.

Я бесшумно выбрался на скат и поёжился, ибо напор адреналина ослаб, а здесь было… тревожно. Кстати, выход на крышу с чердака соседнего подъезда был тоже распахнут. Там, может, затаился Олег.

Я расположился строго посередине на крыше между чердачными дверьми, теперь это была уже не патовая ситуация, любой из нас, у кого нервы сдадут первыми проиграет.

Оставалось ждать.

Подчёркиваю, не следует недооценивать любого из нас, может показаться, что Олег туповат, но это не так. Мы все были очень умными детьми.

Несмотря на то, что я уже не был в западне, тревога не проходила, вокруг затаилась враждебная сила.

Вскоре донеслось шарканье ног из-за чердачной двери. Я нутром почуял, что это Олег и не ошибся, действительно, его окровавленная физиономия, блестящая от испарины, появилась в проёме из темноты.

– Остановись, – хрипло предупредил я.

– Хорошо, а ты не убегай, – потребовал он.

– Боишься высоты? – с неуверенной издевкой бросил я, только чтобы сохранить лицо, но сам опять ощутил, что страх Олега той же природы, что и моё ощущения зла в воздухе. Оно было во всём и в жарком солнце, и в пропахшем свежестью горном воздухе, и в горах на горизонте, и в голубизне неба. Каждая точка, каждый звук, пылинка, весь мир затаился в угрозе.

Зла не было только в Олеге.

– Ты тоже чувствуешь ЭТО? – спросил он.

Я кивнул и ответил:

– Олег, ты согласен на ничью?

– Я могу попробовать тебя догнать, – возразил он.

– А я убежать.

Мы уставились друг другу в глаза.

– Крыша скользкая, – озабоченно раздумывал Олег, – хорошо, ничья, но ты извинишься за борова, жирного и за толстяка, признаешь, что я выиграл последнюю игру в дурака.

– Прости меня за борова, жирного и за толстяка, – проговорил я по слогам, – а также я проиграл последнюю игру в дурака.

Мы опять сцепляемся взглядами, а угроза сгущается и ощутимо давит со всех сторон.

– Никакого подвоха? – вопросительно шепчу я.

– Даю слово, – отвечает Олег, осторожно выбираясь на крышу и озираясь в поисках причины страха, приближаясь ко мне боком. – Не двигайся, подожди меня.

– Осторожней, пожалуйста, Олег, – отвечаю я, готовый заорать от ужаса, исходящего даже из того воздуха, что трепещет в лёгких.

Мы ползём навстречу и, когда наши руки смыкаются, вздох облегчения вырывается синхронно из его и моей груди.

Мгновение, и давление угрозы исчезает, а концентрации опасности и след простыл.

Мы держимся за руки, измождённые ожиданием беды.

– Что это было? – прохрипел Олег.

– Уходим, – говорю я, и мы пересекаем крышу, спускаясь во мрак подъезда.

Я напоследок обернулся на небо, Олег перехватил мой взгляд и вдруг уверенно произнёс:

– Я ЗНАЮ, что это – что угодно, но не боязнь высоты.

Казалось, ничего не произошло, и, разыскивая дорогу к автостанции, мы уже почти не могли понять, что же так напугало нас.

Я кивнул в сторону ржавого столба водяной колонки.

– Вытри кровь и промой водой, – я сунул платок Олегу в руку и нажал рычаг колонки, он смочил платок.

– Кстати, ты забыл потребовать извинения за то, что я назвал тебя жирным, – прищурившись, напомнил я, делая ударение на слово "жирным".

Олег напрягся, исподлобья сверкнув на меня чёрными зрачками.

Я выдержал паузу, и, когда напряжение достигло максимума, продолжил:

– Прости меня и за "жирного" и за удар по скуле.

– Ваня, иногда ты меня бесишь! – с агрессивной улыбкой прорычал Олег и мы, хохоча, начали поливать друг друга ледяной водой из-под колонки, потом обнялись и зашагали к автобусной станции.

_____________________________________________________

* Эти цифры я узнал гораздо позднее, благодаря предсказанию самого умного из нас Виктора, что они означают я понял слишком поздно. Пока следует воспринимать их в качестве, допустим владения акциями, указанными в долях от "1".

Авария в горах

Нас не было больше часа, так что о том, чтобы успеть на нужный автобус, речи даже не шло. Ни мне, ни Олегу не сказали ни слова – взгляды моих и его родителей были гораздо красноречивей. Думаю, наша выходка без сомнений имела бы воспитательное продолжение, если бы не будущие события. В данный момент все облегчённо вздохнули и занялись ловлей какого бы то ни было транспорта.

Спустя час подкатил крытый грузовик, обычно использовавшийся для перевоза персонала дорожных рабочих. Нам повезло: если бы не неполадки на трассе, то сутки были бы потеряны.

Вещи были погружены в кузов, а нас, как самых маленьких и компактных, запихнули на два передних места рядом с шофёром. Машина тронулась и в боковом окне поплыли невысокие домики с замысловатыми заборами, иногда простыми, а иногда изрисованными умельцами-жителями.

Город заканчивался плавным загибом шоссе вправо и вверх, теперь движение не было таким беззаботным – двигатель надрывно гудел, и машина ползла не быстрее пешехода, преодолевая серпантин, змеившийся к перевалу, скрытому за верхушками деревьев и камнями, зато снизу раскрывался миниатюрный городок с игрушечными домиками, бульварами и зданием автовокзала.

– Зря вы на автобусе не покатили, – проворчал шофёр, – там и посвежее, и места поудобней.

– Нам бы там стоять пришлось, – вздохнула Александра, вытаращив васильковые глаза.

– Сели бы на рюкзаки, – пресёк спор в зародыше Виктор, и всем сразу стало очевидным его высказывание.

Когда спустя час машина остановилась на перевале, нас уже сморило монотонными рокотом мотора и нескончаемыми поворотами направо и в гору, налево и опять в гору, опять направо и в гору…

– Подъём! – изрёк водитель, подарив нам тишину поворотом ключа зажигания в начальное положение, – здесь час отдыхаем, кому надо, туда в лесок, а на той площадке замечательный вид на долину, рекомендую для группового снимка.

Когда мы двинулись вниз, смеркалось. Вечер подкрадывается в горах совсем иначе, не так как в средней полосе – долго и постепенно – и не так как в Крыму, где едва севшее за горизонт солнце даёт полный карт-бланш темноте.

В горах сумерки исподтишка выползают из долин, куда лучи солнца порой даже в полдень не могут дотянуться. Но даже, когда всё вокруг тронуто ночной тенью, и солнце, казалось бы, навсегда кануло за край земли, всё равно верхушки гор, зигзаги перевалов и снежные сопки превращаются в многочисленные луны, как будто это не Земля, а другая планета.

По мере спуска от дороги отходили заброшенные ответвления.

– Что это? – спросил Олег, указав на одно из таких.

– Ловушки, – ответил шофёр, – только представь себе, парень, тормоза не работают, а дорога постоянно идёт под уклон, что остаётся?

– В ловушку, – Виктор лаконично завершил тираду водителя, а тот недовольно покосился на Виктора.

– Он у нас самый умный, – объяснил я.

– А ты самый большой остряк? – водитель пытался иронизировать.

Я просто пожал плечами, а он продолжил, кивая в сторону кузова:

– А не по твоей ли вине все те взрослые бегали, как ошпаренные, упустив автобус?

– По нашей, – ответил вместо меня Олег, и атмосферу непринужденности, как ветром сдуло, потому что Олег и я встретились взглядами и вспомнили тот ужас, накрывший нас на крыше.

– А мы нагоним автобус? – ярко горя глазами, спросила Саша.

– Вот-вот, – был ответ, – он и тяжелее, и дольше стоит на перевале.

Наш транспорт заложил очередной вираж, и мы все увидели над обрывом проломленный бортик безопасности.

– Здесь часто происходят аварии? – поинтересовался Виктор.

– Случается, – озабоченно выговорил шофёр, останавливаясь и глуша двигатель, – но вчера здесь всё было в норме.

Мы выскочили из кабины и заглянули вниз.

Скорее это был не обрыв, а очень крутой склон, по которому можно было бы спуститься пешком, хватаясь за кусты и крупные камни. Вероятно, сюда сгружали мусор, и сбрасывали всякий хлам. Только для мальчишек вроде нас было бы интересным погулять там с пару часов.

Я уже собрался вернуться в кабину, но напоролся на бледное, ошарашенное лицо нашего водителя.

– Вон ваш автобус, – ещё пребывая в шоке, дрожащим голосом ответил тот, вяло указывая на груду метала внизу.

Всеобщий шок длился меньше минуты, кто-то скатывался вниз по склону, желая оказать первую помощь живым пострадавшим, кто-то ловил редкие легковушки на шоссе, чтобы вызвать милицию и скорую помощь, а про нас пока все забыли. Уверен, никто бы не пустил нас вниз, но момент был не тот, чтобы думать о том, чего не следует видеть детям.

В памяти осталось всё как в тумане.

Помню, что живых так и не нашли, а сразу катастрофу не заметили, потому что ничто не горело, просто жестянка до отказу набитая человеческой массой вылетела с трассы, и как кусок пластилина прокатилась по камням. Ведь мы даже, глядя сверху, не сразу поняли, что именно корпус автобуса мог принять такую форму.

Ком железа, поролона, белых костей, красных кусков…

Ближе никто просто не мог подойти.

А ярче всего я запомнил умные и холодные глаза Виктора, которые как бы утверждали, что именно наша выходка с Олегом не дала превратиться никому из нас в этот ком.

Они не только утверждали, но и спрашивали: "Почему?"

И это было первое "почему" в ряду прочих грядущих.

* * *

… Я шагал по парку, любуясь голыми чёрными ветвями, ошпаренными осенним холодом и ветрами, и знал, что весной всё повторится, они снова облачатся в изумруд. Я размышлял на тему, что такое ад. Ад – это когда ты один, совсем один – не даром отражение ада на земле – это камера-одиночка…

Александра, Виктор, Олег, Маша, Иван – вечер в горах

Александра была девушкой хрупкого телосложения, со светлыми волосами, голубыми глазами. Сами глаза её не содержали никакого подвоха, но подвох был. Брови, пряди волос, вечно спадающие на лоб, улыбка, курносый нос – это, всё вместе складываясь, выдавало затаённую хитрость. Нет, не тёмную, а именно светлую, но хитрость.

Александра могла это позволить, будучи самой старшей из нас. А начитанность и хорошая память на цитаты давали ей дополнительное преимущество.

Мы почти никогда не спорили: знали, бесполезно.

Саша так и не смогла смириться с потерей прежних позиций, когда с годами причины её превосходства над нами, как и разница в возрасте, начали компенсироваться накопленным остальными жизненным опытом.

В споре Александра могла довести противника до исступления, даже не фактами, а тем, что её невозможно было переубедить. Очень редко удавалось вызвать в ней сомнение или неуверенность.

Был один такой спор.

Лет через пять после аварии автобуса мы поехали летом на восток в Саяны, тем же составом, мне тогда было двенадцать, ей, следовательно, четырнадцать.

Сперва тем летом я и Саша страшно ссорились и спорили. Её последним аргументом была победоносная улыбка старшей сестры. А моим – физическое воздействие. Один раз дело зашло так далеко, что вместо шишек стали бросаться ржавыми консервными банками, и, как назло, при свидетелях, поэтому конфликт не удалось замять и забыть, как бывало часто.

Наступал вечер, как обычно, в горах холодало. И Сашин, и мой пыл давно поостыл, но мы не могли оказаться рядом друг с другом, потому что ВСЕ знали о размолвке, и не получалось сделать вид, будто ничего не произошло.

Небо было чистым и золотым. Дневной переход уже закончился. Одни взрослые дежурили у костра, занятые приготовлением ужина, другие ставили палатки.

Виктор, как самый примерный, ссутулился у костра, помогая дежурным.

Олег ругался с отцом. Их ссоры не были серьёзными, но всегда очень шумными. Оба орали, как ополоумевшие, но их крик больше походил на базарную ругань, чем на крик: так орать умеют только эмоциональные выходцы с Юга страны, коими и был Олег со своими родителями.

Ругались они, потому что Олег с Витей поставили палатку не в том месте, где было ровнее всего. Не сделали они этого, потому что я устроил там раньше склад дров. Олег ринулся бы перетаскивать дрова в пику мне, но Виктор отвлёк его чем-то.

Но становиться между Олегом и его отцом было бессмысленно, покричат и сами успокоятся.

Маша бродила в одиночестве, много позже я понял, что уже тогда началось то, что оторвало её первой от нашей группы.

Всё было как обычно, кроме того, что я сидел у костра, листая песенник Окуджавы, по инерции прикидывая, какую песню спеть, периодически вспоминая, что мы с Сашей поссорились и никакого дуэта не будет.

Виктор никогда не пел, до сих пор не знаю, почему: либо не умел, поэтому и не пытался, а может наоборот, обладал настолько хорошим голосом, что спой он хоть раз, никто из нас больше не осмелился бы и рта раскрыть. Способен ли был Витя скрывать свои достоинства, ради сплочённости нашей группы, рискуя показаться окружающим закомплексованным? Да. Я уже упоминал, что Виктор был самым смышлёным, я даже не берусь сравнивать свои слабые умственные способности с его мозгом-компьютером. Могу повторить точно, что Виктор, казавшийся абсолютным материалистом, первый осознал, чем мы все связаны. Когда он рассказал мне обо всём, я сам был так далёк от разгадки, что решил: у парня бред, тем более что вскоре он и правду впал в забытье. Но об этом позже.

Да, добавлю: Виктор никогда не пил спиртного, не курил, ложился спать раньше всех и вёл себя дисциплинированней остальных. Это с самого детства! То есть он делал всё возможное, чтобы не дать ни единого шанса окружающему миру уничтожить нашу группу.

Как бы то ни было, но он отменно играл на гитаре, давая возможность мне, вечно не помнившему слов песен, смотреть в текст. В нашем хоре мы с Александрой делили первую партию между собой. Маша тихонько подпевала, стараясь точно попасть в ноту, и ей это мешало: она слегка фальшивила, но очень тихо, получая удовольствие от самого процесса. Проблемой был Олег: то ли песни ему были не по душе, то ли хотелось принимать большее участие, то ли он ревновал Сашу.

Не важно, но Виктор не раз хмурился от этого, не одобряя Олега. Они вообще всегда были на разных полюсах. То, чем Виктор не мог позволить себе рисковать, Олег не единожды бросал на кон.

Не однажды Витя признавался, что, пожалуй, только мне под силу понять Олега, при этом лицо его принимало редкое выражение растерянности, но он ни разу не объяснил причины сомнений. Теперь я с уверенностью могу утверждать, что Виктор ставил под сомнение не мою способность понять Олега, а саму необходимость этого понимания. Он подозревал, что через Олега может быть нанесён удар по мне.

Прошу прощения, всё время забегаю вперёд. Увы, на бумаге иначе не выразишь одновременности мыслей, их связей, их обоснованности.

Ужин кончился, сборник песен валялся под бревном, я грелся у костра, деля внимание между великим множеством звёзд в небе и палаткой, где скрылась Саша: выйдет ли? Или мы останемся одни? Нас будет на одного меньше?

Виктор наигрывал на гитаре сложный этюд, Олег думал о своём, Маша долго сидела в нерешительности, а потом встала и присоединилась к Александре в палатке, видимо, намереваясь провести тонкий политический манёвр.

Маша!

Господи, я не могу говорить о ком-то одном, они все важны!

В конце концов, именно благодаря им, я всё ещё жив, но именно сейчас ни одного из них не осталось рядом, чтобы победить! Такое ощущение, что, потеряв их всех, я потерял и те качества, которые они несли, даже своего, злости, не осталось. Пустота. Я разучился злиться. Я, обладатель ТАКИХ сил, иду по заснеженной аллее и жду возможности умереть, а моя душа, как голые острые чёрные ветви деревьев, стынет на фоне синего неба.

Что-то вспугнуло птиц – и десяток ворон закружилось среди ветвей.

Маша, милая, как часто ты играла роль той самой последней копейки, которой не хватает до нужной суммы, чтобы купить мороженого, как часто ты становилась последним аргументом в пользу нашего единства, как часто ты говорила ту самую шутку, которая разряжала, казалось бы, безвыходную ситуацию!

Так и в тот день, Маша ушла к Саше, и уже через пять минут нам были слышны их разговор и частый смех. Стало завидно, надо противопоставить весёлому времяпрепровождению девочек что-то своё.

– Олег, спой, – коротко сухо предложил Виктор, а я удивился. Витя терпеть не мог Олеговых песен. Понимая уже, что тем самым Олег противопоставляет себя остальным, становясь чужим, а мне его песни нравились. Хотя в те времена Крематорий, Виктор Цой, а тем более Башлачев, Янка Дягилева и Гражданская Оборона казались оккультной оппозицией Окуджаве, Щербакову, Визбору и Клячкину.

– Мусорный Ветер, – прибавил я.

Олег взял гитару. Его голос не «стыковался» ни с моим, ни с Сашиным, ни с игрой Виктора на гитаре. Он существовал отдельно, как отдельно существует огонь от воды. И он был прекрасен, как Огонь. Если песня рассказывала о тоске, то только Олег мог вложить столько души, чтобы слушатели заплакали.

Забудем про те цифры, которые я указывал в скобках рядом с именами, потому что как бы то ни было обладателем самой необъятной души всегда оставался Олег.

«Мусорный ветер» нагнал ещё больше печали, затопив наш затухающий костер, крутые склоны долины и чёрное из-за большого количества звёзд небо.

Даже девочки затихли в палатке.

Если бы я в те годы курил, то это и только это смог бы противопоставить мирозданию.

Потом Олег запел песни Цоя из тех, что даже мне тогда были не понятны. А, возможно, песни были простыми, но Олег вкладывал в них чувства, которые нам были ещё неведомы.

За миг до того, как Виктор встал, я даже ощутил: его мышцы напряглись рядом, мозг уже дал команду телу уйти. За миг до того…

Ткань палатки, призрачно обозначаемая синевой затухающего костра, зашевелилась. Олег продолжал петь. Виктор размышлял о грядущем сне. А я уже понял, за миг до того, как девочки вышли из палатки, что они вот-вот выйдут.

Александра недовольно оглядывала поляну.

Маша так подвела её к костру, что самое удобное место оказалось рядом со мной. Мы с Сашей не замечали друг друга. Я только поудобней расположил пенковый коврик, на котором сидел, чтобы поделиться с ней. Саша не успела про себя решить, как ей действовать, а Маша уже опускалась на землю, сажая и Сашу. Конечно, Александра понимала эти Машины хитрости, но некий неписаный женский (вернее женско-мужской) кодекс не позволял замечать всё это.

Пауза. Олег затих, раздумывая над следующим номером репертуара.

Этого перерыва хватило для того, чтобы Саша живо и энергично фыркнула от холода и приказала:

– Олег, подкинь дров, костёр затух.

Само собой, таким образом, мы всё заполучили жаркое пламя и временно свободную гитару, которая перешла ко мне.

Не знаю, кто режиссировал всю эту сцену!

Может быть, даже сам я далеко в прошлом написал партитуру, или само время в неостановимом течении расточило камень реальности таким чудесным образом?

Но роль каждого была главной!

Без Маши, без Виктора, без Олега вряд ли из ничего получилось бы то, что получилось.

Я запел.

Александра присоединилась вторым голосом.

Это ещё не мир, но и уже и не война.

– Окуджаву! – попросила Маша, в результате Витя взялся за аккомпанемент, а мы с Сашей склонились над сборником, вместе вычитывая слова в тусклом мерцании костра. Наши головы соприкасались, а голоса сочетались гармоничным многоголосьем.

Не знаю, долго ли это всё длилось, но Саша листала книжку, выбирая новую песню, показывая Виктору ноты, а он умудрялся за считанные секунды подобрать не просто аккорды, целые проигрыши! Мы пели, песня заканчивалась, Саша лихорадочно листала книжку снова и снова…

Когда от костра осталось оранжевое тление, Виктор ушёл спать, Олега позвал отец, растаяла Маша, и было скорее ближе к утру, чем к полуночи, я, атакуемый приступами сна, положил голову на Сашины колени, она пристроила на моём плече книгу и сказала шёпотом:

– А завтра мы споём про муравья!

Я же тихо предложил:

– Давай больше никогда не будем ссориться?

– Не будем, – она помолчала, нежно высвободилась, встала и зашагала в темноту, готовая обернуться, если я её окликну, но между нами было два года разницы, не так много, когда тебе больше двадцати, но мне двенадцать, а ей четырнадцать. Откуда я мог знать, что это был тот самый момент, когда сами собой происходят вещи, о которых девушка в четырнадцать теоретически знает всё, а парень в двенадцать только начинает догадываться.