Текст книги "Я - Божество (СИ)"

Автор книги: Алексей Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Я пытался ощутить, что является главным, что надо выяснить прямо сейчас, что не сможет подождать? Передаётся ли фактор божественности по наследству? Помним о беременности Маши. Можно ли затормозить созревание божественности или хотя бы скрыть её присутствие? Где будет следующая реинкарнация Виктора? Может ли он возродиться в нашем с Машей ребёнке? Какова вообще точность вычислений фактора божественности? Что можно, а что нельзя из перечисленного использовать для победы?

Олег поднял руки, призывая к вниманию:

– Подведём итоги…

– Постой, – перехватил я инициативу, – давайте попробуем!

– Что? – не поняла Маша.

– Возьмёмся за руки! Вдруг мы уже достаточно сильны? Представьте себе, что победа здесь, рядом, через секунду в грядущем!

– Если нам повезёт, наступит конец света, – напомнил Олег.

– Мне страшно, – призналась Маша. – Что случится, когда мы одержим победу? Останемся ли мы самими собой в новой реальности? Или каждый умрёт сам по себе, в сумме превратившись в нечто большее? Что будет с ребенком?

– Не имею ни малейшего понятия, – озабоченно задумался я. – Чисто теоретически произойдёт объединение БЫТИЯ и НЕБЫТИЯ, но следует отдавать отчёт в том, что победу может себе представить только сам БОГ. Не исключено, что подобное сомнение и стало причиной прошлого распада.

Я протянул руки.

– Была не была! Давай попробуем, – согласился Олег и взял мою руку. – Если мы победим, начнётся такое!

Мы предложили Маше наши оставшиеся несцепленными руки.

Она медлила.

– Как минимум я тебе обещаю возвратить Виктора, – затронул я больную струну.

Она пару раз глубоко вздохнула, взяла Олега за руку, уставилась на меня и потребовала голосом, полным льда и безвременья:

– Поклянись клятвой Бога, что ты не дашь мне исчезнуть пусть даже в большем, чем я есть, и дашь то, что я потребую?

– Я клянусь клятвой Бога, не только в том, что ты получишь всё что хотела, но и в том, что ты сможешь по собственной свободной воле отказаться от этого! – провозгласил я.

Маша изумленно вытаращилась на меня, но Олег пояснил:

– Бог наказывает нас, исполняя наши желания.

Маша понимающе кивнула, зажмурила глаза и попросила:

– Ты сам сделаешь это.

Оставалось сжать её ладонь в своей.

Справлюсь ли я с тем грузом ответственности, который готов пасть на мои плечи?

Оставалось сжать её ладонь в своей.

Будет ли мой мир счастливей и лучше имеющегося?

Оставалось сжать её ладонь в своей.

Не пожалею ли я после? Я в шаге от победы.

Оставалось сжать её ладонь в своей.

Будет ли дорога назад? Я стремился к этому всегда.

Оставалось сжать её ладонь в своей.

Чему быть – тому не миновать.

Оставалось сжать её ладонь в своей.

Что я и сделал.

Две смерти

Разницы не было.

Вообще ничего не произошло.

Почти ничего.

Мои союзники впали в гипнотический ступор и пребывали в таком состоянии весьма устойчиво.

Моя физическая свобода ограничивалась только необходимостью держать их за руки.

– Олег? Маша? – я попробовал разбудить их, но они не реагировали и личной инициативы не проявляли. Я же мог отпустить их ладони, когда заблагорассудится.

Оставив на время друзей, я прислушался к себе.

Разница была: подобное чувствовал я, когда сосредотачивался, чтобы обнаружить одного из нас, или, когда я гипнотизировал Машу, но эта сила казалась устойчивей и надёжней. Глядя на предмет, я не только «видел» его обычными пятью чувствами, но и видел категории соотношения предмета и вселенной. Слегка напрягшись, я расширил поле зрения во времени, воспринимая мир в темпоральном объёме.

Любые новые способности требуют умения и сноровки, поэтому я решил не экспериментировать. Первым делом я сопоставил наш фактор божественности с фактором противника.

Усилий сие действие не потребовало.

Наш фактор был слабее.

Это было так же понятно, как разница между букашкой и слоном.

Я всмотрелся в Машу и обнаружил, что одежда и расстояние – не препятствие для моих пяти чувств. Она была не только сейчас, но и вчера, и завтра. Я любовался её телом, душой, деяниями, желаниями её, бывшей ребёнком, потом девочкой, сейчас – женщиной в апофеозе молодости, завтра зрелой и познавшей опыт материнства. В сумме с моей ощущаемой подобным же образом мужественностью зримое было соблазном.

Сумма всех оргазмов, помноженных на их предчувствие и на многократные воспоминания о них.

К сожалению, время не позволяло.

А жаль.

Когда мы одержим победу, секс станет гораздо лучше.

Секс будет бесконечным в полном многогранном смысле этого слова.

Я вернулся к насущным проблемам.

Александра.

Болезнь оказалась тяжелее, чем казалось.

Александра почти созрела. Интересно, она помнит что-то из прошлых жизней или нет? Вряд ли, но она предчувствует и ощущает. Саша сама не могла меня уничтожить, поэтому ей и нужны были или Маша, или Олег в качестве сообщников. Если бы они приняли её сторону, то меня уже не было. Мне повезло! Маша привязана ко мне ребёнком, а Олег дружбой и наркотиками.

Я снова поблагодарил Виктора за его стратагему и самопожертвование. Виктор привязал ко мне Олега и Машу. Без Виктора кто-нибудь из них вместе с Александрой меня бы убили.

Виктор… Я никак не пойму, какие твои цели? Ты был так умён, почему ты не подстроил роман Александры с Олегом? Олег контролировал бы более слабую Сашу, Виктор был бы с Машей, а я вместе с ними. Мы бы победили. Не успел?

Я бросил гадать и вернулся к Александре. Если бы она могла со мной расправиться, то обошлась бы без всяких шоу. Александра покинула нас не потому, что не хотела уничтожать меня, а именно потому, что хотела. Она ждёт, что со временем мои сторонники одумаются, и вместе с ней прикончат меня. Махинации нашего противника развили в ней стойкую антипатию ко мне. Эта антипатия выросла в ненависть и жажду моей смерти. Отныне Саша – мина замедленного действия.

Я уже не мог повлиять на разум Александры, но ещё мог уничтожить её, чтобы спастись самому.

Вот для чего следует использовать моё временное могущество. Временное, потому что вряд ли я смогу снова склонить Машу и Олега к подобным экспериментам, даже если наш противник даст нам на это шансы, в чём я тоже сомневался.

Александра находилась за городом.

Утреннее солнце заставляло её щуриться.

Они с давешним дружком-панком вышагивали, взявшись за руки. У них был плеер, один наушник слушал парень, а другой Александра. Их ладони нежно и непосредственно переплелись пальцами, как это бывает в мгновения любовной страсти, когда оргазм возносит души влюблённых на вершину объединения и общности.

Александра поглядывала на напарника, и её лицо светилось обожанием и любовью.

Парень беззаботно поглаживал кончиками пальцев ладонь Александры.

Они находились в той счастливой фазе любви, когда страсть не вспыхивает взрывами, требуя сиюминутного удовлетворения, а тлеет ярко и ровно, вселяя веру в то, что так будет всегда, что никогда не завершится это новое видение окружающего мира и друг друга не в качестве суммы отличий и противоречий, а как совокупность родства и сопереживания.

Что говорить: они счастливы.

Через два дня у них назначена свадьба.

Им уже ничто и никто не угрожал.

Они находились под защитой хозяина «Царства Земного».

…Железнодорожная ветка, где располагалась станция «Удельная» имела существенный изъян: движение поездов по железнодорожному полотну было левосторонним.

Не могу сказать, кто из нас – я или мой противник – позаботился об этом, слишком многое смешалось в нашем единоборстве.

Когда люди переходят дорогу то, повинуясь рефлексу, выработанному с детства, они сперва смотрят налево, а потом уже направо.

Александра с другом спешат на поезд, который уже подходит к противоположной платформе.

Торопливая ходьба переходит в бег.

Справа из-за плавного поворота неслышно подбирается идущая здесь без остановок электричка.

В плеере солист группы «Нирвана» напрягается в крике «Rapeme».

Ладони возлюбленных крепко сцеплены.

Спешка.

Бег.

Поворот.

Электричка справа.

Вопли Курта Кобейна.

Сцепленные ладони.

Спешка.

Бег.

Поезд справа.

Взгляд влево.

Шаг вперёд.

Песня.

Ладони.

Шаг.

Крик.

Удар.

…Я открыл глаза в комнате, но последняя картина стояла перед глазами: парень ступил прямо под поезд в аккордах всепоглощающей музыки, в последний миг предчувствие вынудило Александру посмотреть направо… Она бы отпрянула инстинктивно назад, если бы вырвала ладонь, но вместо этого она лихорадочно сжала её и пыталась оттащить возлюбленного.

Это стоило ей жизни.

С меня пот катился градом от содеянного.

Я убил Александру.

Кто-то меня осудит.

Пойдите вы к чёрту!

Кто из вас, выигрывая в шахматы или в шашки, беспокоился о потерянных фигурах?

Моя голгофа только начиналась.

Я помедлил и разжал обе ладони.

Руки моих союзников бессильно упали.

Я поднялся, устроился у окна и стал ожидать, когда они придут в сознание.

Хотелось надеяться, что они не будут знать, как и с чьей помощью произошла гибель Александры.

Сам я им этого не расскажу: я один в ответе за содеянное.

На душе было так скверно, что я направился вон из комнаты, намереваясь прибегнуть к химическим средствам Олега.

Всё уже было готово, и я выдохнул, чтобы втянуть порцию наркотика.

– Не смей, – хрипло оттолкнул меня Олег.

– Почему?

Он не успел ответить, из другой комнаты послышались Машины рыдания.

Они всё знают, понял я.

Сделалось вдвойне больней.

– Пожалуйста, – попросил я.

– В последний раз, – согласился он и, пока я обретал покой, он говорил, – после того, что мы сделали, – я отметил, с каким усилием ему далось это «мы», и мысленно поблагодарил Олега за лояльность, – ты не можешь больше рисковать.

– Рисковать? – заподозрил я.

– Ты знаешь не всё, я скажу после, – согласился Олег.

Маша, вытирая слёзы, выбежала в коридор и принялась обуваться.

– Ты куда?

– Подальше от тебя!

– Зачем?

– Мы убили Александру! – взвизгнула она, отпирая входную дверь.

– Олег, держи её! – приказал я. – Ну, же! Быстро!

Он схватил девушку.

Я запалил лампу коридора и посмотрел в заплаканное лицо Маши, потом на Олега, но тот избегал встречаться со мной взглядом, кроме того она билась в его руках, как птица, тщетно, Олег блокировал её руки, она попыталась ударить его затылком, но он умело блокировал и его.

– Выслушай меня, – тихо велел я, – а после сможешь уйти.

Она постепенно затихла.

– У тебя есть два пути: остаться со мной, дождаться нашего созревания и победить, или ты можешь убежать, но знай, тогда придётся позже уничтожить тебя, как сегодня Александру.

Я смотрел на Машу, стараясь запомнить каждый штрих её лица, каждую морщинку кожи, каждый изгиб тела… её запахи – волос, пота, кожи… голос – обертона… ритмы дыхания, сердцебиения, пульс… глубину изумрудных глаз, выпуклость грудей, линию губ… жар выдыхаемого воздуха, полыхающую черноту зрачков… зачинающуюся жизнь в недрах её существа…

Последний раз я вижу её такой.

Либо она умрёт.

Либо нет.

Испокон веков наш союз был невозможен.

Только противостояние и битва соединили нас, иначе она давно бы принадлежала Виктору.

Отныне и вовеки веков Мария останется недоступной.

– Я не смогу остаться, даже, если мы победим…Такой ценой, никогда, – утомлённо ответила Маша. – Да и не получится больше… добровольно я не вступлю с тобой в связь, не возьмусь за твои руки: они выскользнут, скользкие и липкие от нашей крови и чужих слёз. Мы никогда больше не станем единым целым. Это не в моей воле. Олег, отпусти меня.

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Отпусти, – прошептал я.

Он разжал хватку и отступил.

Я выпрямился, чтобы хотя бы прямой осанкой утвердиться в сереющем и блёкнущем мире.

Маша подступила вплотную:

– Я верю, победа возможна другим путём. Знаешь, я боюсь: что, если результат нашей победы зависит от средства её достижения? Что это будет за новый мир, купленный такой ценой? Пожалуйста, подумай об этом!

Ответить было нечего.

– Убей меня сейчас? – предложила Маша.

– Не хочу, – вздрагиваю я.

– Тогда прощай, и… если ты всё-таки убьёшь, – она сглотнула и через силу закончила, – то пусть это будет быстро, но честно. Сделай это сам, глядя в лицо, в глаза, как сейчас. Лучше всего кинжал или пуля… Только не так, как мы убили Александру: трусливо, анонимно…

Она поднялась на цыпочки и поцеловала мою скулу: подставить под поцелуй губы мне не позволила совесть.

Эти воспоминания одно за другим проносятся перед моим взором, когда я опускаю руки на плечи нашего врага и решительно разворачиваю его к себе.

Женщина.

Она устало улыбается, глядя снизу-вверх:

– Присядь, а то я сижу, а ты стоишь – неудобно.

Я усаживаюсь рядом, изучая знакомое и одновременно чужое лицо.

В первые мгновения я даже пугаюсь, что это Маша.

Что она таилась за всеми несчастьями.

Что она умело настроила нас против Александры и заставила убить её.

Что она околдовала Виктора, внушив ему вместе с любовью то, что он зашифровал.

Что она меня уничтожит.

Либо наш враг подсунул её, чтобы помучить меня, чтобы полюбоваться моими страданиями, смакуя то, как я буду убивать её голыми руками – а я бы это сделал, представься мне подобная возможность, чтобы спасти Машину душу от плена в аду «Царства Земного».

– Как бы я ни желала тебе отомстить, Машу я не отдам, – догадывается моя противница.

– Почему ты так похожа на Машу? Почему не на Александру или Олега, или на Виктора, или на Таню?

Она пожимает плечами:

– Кто знает?

– Что будем делать? – спросил я.

– Что ты будешь делать, – поправляет она.

– Как мне называть тебя? – осторожно интересуюсь.

– Ах, имена… – вздыхает она, склонив голову на бок, – сколько их было…. Пусть будет «она» по-французски, заглавными буквами.

– ЭЛЬ?

– Да, зови меня ЭЛЬ, нежно смакуя языком и зубами смягчённую букву «Л», как в слове «любовь», как в слове «лютая», как в слове «люди», как в слове «люгер», как в слове «эль», как в имени «Лель», как в слове «сель», – поёт ЭЛЬ, с грацией и плавностью рептилии, склоняя голову то в одну сторону, то в другую, ни на миг не выпуская моего взгляда, приоткрыв губы, за которыми её язык проделывал все эти лингвистические упражнения.

– Маша похожа на меня, её медлительность, тяжесть её волос, листва взгляда, – жмурится ЭЛЬ.

Я молчу, сопротивляясь её сладкому напеву, поющему в унисон с моим собственным не менее сладким отзвуком существу ЭЛЬ.

– Поэтому ты не смог убить её, – объясняет она.

– Поэтому? – не хочу верить я.

– Потому, что любишь меня. Это самая горькая правда моего бытия и твоего небытия: мы в разных мирах, ни один не может отдаться другому, не потеряв своего мира, – скорбно шепчет ЭЛЬ, смежив веки и уткнув голову мне в грудь.

Слова не нужны.

Я хочу, чтобы это было ложью.

Она обманывает, чтобы подчинить себе.

Но, увы.

Нет никакой злобной воли в ней.

Нет ничего, кроме любви.

– Я никогда не могла убить тебя, – глухо бормочет ЭЛЬ, обвиваясь вокруг меня с медлительностью тени в полдень, с равнодушием питона, с тяжестью ртути, – неужели ты снова покинешь меня?

Она поворачивает голову, упираясь затылком в мои колени, и с мольбой ввинчивается зрачками в моё лицо, изумруды её взгляда болотной топью засасывают мой взгляд.

– Как я тебя покину?

– Ты всегда уходишь: ты вечно покидаешь моё бытие ради небытия… как редкая и желанная капля воды растворяешься в песке моей пустыни… как песня затихаешь в просторах моих степей… таешь, как тает первый поцелуй в последнем… твой день затухает в моей ночи, твои звёзды меркнут в моём свете… ты вечно уходишь.

– Ради чего?

– Ради своей победы. Сколько ты мне дашь времени на этот раз? Минуту? Час? День? Страшно подумать, неделю? Неужели месяц? Год? О столетии я даже и не мечтаю. Тысячелетий можешь не предлагать – не поверю. Миллион лет – ты выше этого, – слова ЭЛЬ набегают одно за другим прибоем океана, в такт с ударами её сердца.

– А как насчёт вечности? – предлагаю я.

Она вздрагивает, садится, отталкивает меня прочь.

– Не шути так, пожалуйста, – просит она, – убей меня, я больше так не могу. У тебя всегда есть надежда на несбыточное в грядущем, а у меня есть только страх перед неизбежным в будущем. Я не буду сопротивляться. Наши факторы божественности совпадают. Убей меня сам, и придёт твой мир. Твоя победа.

– Не могу.

– Почему?

– Моя любовь останется в прошлом мире, её не будет в грядущем, а без этого всё теряет смысл, – отвечаю я. – Кроме того, Маша однажды предположила, что мир моей победы зависит от средств, которыми я её достигну.

– Что же ты хочешь? – недоумевает она.

– Поверь в меня.

– Я боюсь, – отказывается она.

– Поверь, я не хочу, чтобы бытие или небытие поглотили друг друга, как случится в случае исчезновения тебя или меня, я хочу объединить одно с другим.

ЭЛЬ качает головой.

Мы сидим, обнявшись.

– Когда-то ты бы не отказался уничтожить меня, – задумчиво произносит ЭЛЬ.

– Ты тоже, – напоминаю я.

– Время, которое ты хочешь уничтожить, меняет нас.

Я молчу.

– Сколько так может продолжаться? – печалится она. – Ты не можешь убить меня, поэтому всегда убиваешь себя и уходишь. Я не могу убить тебя, поэтому вечно остаюсь одна.

– Так будет, пока мы не уничтожим один другого, или пока ты не поверишь в меня, в мой новый мир, не возьмёшь меня за руки и не закроешь свои глаза, – говорю я, сжимая её ладонь в своей, но другую она прячет.

– Я не хочу убивать сам себя, сделай это за меня, – прошу об услуге, а сам вдруг вспоминаю, ее – ЭЛЬ – я же помню ее! Когда я был совсем ребёнком, она навещала меня. Всё началось с мучительного упражнения – с болезненной растяжки…

В поисках дна

В моём шестилетнем возрасте я был отправлен на занятия акробатикой в спортивный комплекс «Крылья советов». Меня туда водили за компанию со старшей сестрой.

Диковатый дворец физкультуры Осоавиахима на Ленинградском проспекте строился как конный манеж. Поэтому первое впечатление от акробатики – это холодрыга осенью, зимой и весной. Я начинал мёрзнуть в двадцатиградусный мороз в ожидании троллейбуса на остановке, и в самом троллейбусе, потом продолжал мёрзнуть в раздевалке, и окончательно замерзал в акробатическом зале на занятиях.

Вдобавок к слабому отоплению в нашем зале вместо одной стены было окно. Это было окно от самого пола до потолка. Оно состояло из металлического каркаса, в который были вставлены толстые, но одинарные стекла. Поэтому в январе от окна шёл лютый холод. В зале было около двенадцати градусов.

Мы неуклюже ползали по матам, неуверенно кувыркались, с кривыми ногами садились на шпагат, болтались макаронинами на брусьях, падали с бревна, спотыкались в прыжке о трамплин и неуклюже опрокидывали козла для прыжков, хныкали во время растяжек. Но меня согревало то, что где-то там в будущем мы дотянемся до колец, научимся делать двойное сальто, вертеть солнышко, кувыркаться в прыжке под потолком и ходить колесом на бревне. Но начиналось всё с того, что надо было тянуться.

Тянуться означало сесть попой на коричневые клеёнчатые маты из продавленного поролона, свести ноги вместе, вытянуть, сложиться пополам в пояснице и стараться достать руками до носков. Колени не сгибать. Носок тянуть. Или сесть жабой, почти как по-турецки, но разведя колени ещё шире, упереть ступню в ступню и локтями прижимать колени к полу, разводя их.

Во время такой растяжки подходила компактная девушка-тренер. Казалось, черты её лица нарисованы остро заточенным твёрдым простым карандашом на белоснежном листе. Она не подходила, эта пантера, она возникала в облегающем синем трико и узких чёрных шортах и ладошкой девушки-подростка надавливала на тело в самом болезненном направлении, проверяя растяжку.

Когда худенькая девушка-тренер замечала, что растяжка плохая, она начинала работать с каждым индивидуально. У неё было несколько любимых упражнений.

Растяжка на спине, где надо было лечь спиной на мат, одну ногу вытянуть вдоль пола, а другую задрать. Девушка садилась на лежащую на полу ногу, зажимала её между ног, животом и грудью налегала на всё моё туловище и обеими руками толкала мою вторую ногу куда-то за ухо. Моё лицо упиралось в её подмышку, а щека в грудь. Боль прокладывала дорожку от носка одной ноги – через промежность и поясницу – к носку другой.

Ещё девушка-тренер растягивала на поперечный шпагат. Я ложился на спину, а она вставала коленями так, что моя голова оказывалась между её ног. Коленями она прижимала мои плечи к матам, руками оплетала мои голени и тянула их на себя, а плечами разводила мои ноги в разные стороны. Болью наполнялись внутренние мышцы бёдер.

Потом она тянула мне поясницу. Для этого я садился, вытягивал ноги, а девушка-тренер на корточках фиксировала попой мои ступни и сгибала меня пополам. При этом моя макушка упиралась в её живот. Теперь боль терзала пальцы ног, ступни, голени, бедра, поясницу, спину, плечи, руки до самых пальцев.

Девушка-тренер работала со мной медленно, тщательно выверяя каждое усилие. Сперва разминала и разогревала, покачиваясь в разные стороны. Потом она исследовала мои мышцы и связки нагрузкой, заставляла их напрягаться и замирать. Наконец она определяла нерастянутое место и напирала туда, где ощущала сопротивление. Она терпеливо искала боль, а когда находила, делала её почти нестерпимой. Нельзя было не завыть. Слёзы брызгали сами собой. При этом я не плакал, но слёзы всё равно текли. Стон, который невозможно сдержать, мало помогал, но девушка-тренер его ждала. Стон означал, что растяжка перешла в новую стадию. Когда девушка-тренер слышала стон, в её теле появлялось удовлетворение, оно твердело, она переставала искать боль и насыщалась ею, продлевая найденным движением, повторяя его раз за разом, только чуть больше, чуть сильнее. Во время боли она давила с осторожностью и никогда не перебарщивала.

Когда растяжки только начинались, я пытался симулировать стоны. Однако слыша стон фальшивой боли, девушка-тренер зверела и растягивала так, что появлялась боль настоящая. Да такая, что вой от неё разительно отличался от притворного стона.

Во время этих упражнений глаза девушки-тренера щелились, на лбу выступала испарина, она закусывала нижнюю губу и вся вибрировала от натуги. Сама девушка-тренер умудрялась быть и упругой, и податливой в разных местах. Она умела растягивать в разных позах. Во время растяжек она полностью повторяла рельеф тела растягиваемого, становилась его частью. Её щека, жилки на шее, ямка между ключицами, тепло мышц, влага тяжёлого дыхания, пряди волос, всё это заставляло терпеть боль, и хотелось, чтобы растяжка длилась.

Я плохо поддавался растяжке. Во время упражнения я напрягал мышцы и усложнял процесс – девушка-тренер хмурила бровки, дышала тяжелей, и напирала на меня изо всех сил. Мои же мышцы тоже крепли с каждым занятием. Тренеру приходилось уделять мне времени больше, чем остальным, но она меня не отчисляла.

Иногда девушка-тренер не приходила. Тогда нами никто не занимался. Происходила скучная физическая подготовка. Появлялся кто-нибудь, давал задание и уходил. В такие дни я самостоятельно упражнялся напротив окон. Я держался за деревянный поручень, идущий вдоль окна, и, стуча зубами от холода, отрабатывал унылые упражнения на сохранение равновесия.

За окнами разгонял сумерки тусклый фонарь. Или этот фонарь угадывался сквозь снегопад. Или полнела пепельная луна сквозь скрюченные деревья. Или окно было затянуто узорами льда на стекле с протаявшей дырой напротив меня. И только на ветке перед окном всегда дежурил неизменно красный и сердитый от холода снегирь. Он сварливо вертел чёрным клювом и грелся теплом от рам. Тем теплом, которого мне так не хватало.

Вскоре я отправился на поиски дна, вот как это случилось.

Иногда в занятиях акробатикой наступал праздник. Девушка-тренер вела нас в зал для отработки прыжков на батуте. Это был отдельный зал с самыми высокими потолками. Там на уровне пола были широкие и длинные прямоугольные ямы. Часть ям были затянуты плотной упругой сеткой – батутом. Были ямы, в которых батута не было. Под сеткой батутов были навалены обрезки грязно-жёлтого поролона. Ямы без батутов были заполнены обрезками поролона целиком.

В зале батутов девушка-тренер вытягивалась, у неё прорезалось звонкое оперное сопрано, которым она командовала. Все сразу понимали, здесь опасно. Так оно и было: края ям, растяжки батутов, столкновение со стеной, неловкое падение на голову. И всё-таки мячиком скакать с батута на батут было увлекательно.

Для меня главной загадкой батутных залов были заполненные поролоном ямы, куда мы падали. С какой бы высоты я туда ни обрушивался. Какой бы частью тела я туда ни влетал. Никогда не удавалось ощутить дна этих ям. Кого бы я не спрашивал, никто не знал. Считалось, что ямы бездонные.

Наступил день, когда терпение моё иссякло, и я организовал экспедицию ко дну ям. В мальчишеской раздевалке я рассказал моим братьям по акробатике, что однажды достиг дна ямы и обнаружил там потайной лаз. Мне не поверили, тогда я предложил проверить.

Можно было бы упасть в яму и "случайно" начать зарываться в поролон и так опускаться до самого дна. Только, как избежать того, что другой прыгун может угодить в яму, когда там идут исследования? Что делать, если дна достичь не удастся? Как потом вылезти обратно? И есть ли чем дышать глубоко под поролоном?

Помогла наблюдательность. Один раз во время тренировок старших групп я увидел, как все ямы были затянуты батутами. Прыгуны вертели кувырки в воздухе, подскакивая один за другим поочередно на всех батутах подряд. После соревнования половину батутов сняли, и в ямы без батутов досыпали до краёв поролона. Так я понял, что ямы с батутами и ямы без батутов одинаковые.

Поэтому я придумал другой план. Надо было пролезть между растяжками батута и искать дно у ямы, прикрытой батутом. Свет через сетчатый батут проходил, поэтому внизу всё видно. От других прыгунов и от глаз тренеров яма прикрыта. Одна беда: "случайно" под батут не залезть, а любая самодеятельность в зале батутов каралась отчислением.

Здесь-то мне и понадобились мои коллеги. Там, где отчислят одного, не отчислят всех. Поэтому в конце занятий в зале батутов мы гурьбой полезли в поролоновую бездну. Нас было человек пятнадцать. Все наперегонки принялись зарываться в поролон под батутом.

Я уже давно обдумывал это путешествие. Самым разумным было зарываться вниз вдоль угла со внешней стороны торца прямоугольной ямы. Я разгребал руками и ногами поролон и под собственными весом проваливался всё глубже. Кто-то чихал. Да, первая неприятность – пыль. В залах всегда было пыльно, но в ямах батутов куски поролона оказались пропитаны пылью и песком насквозь. Чем глубже я зарывался, тем грязнее становилось. Становилось не только грязнее, но тише и темнее. Гомон остальных исследователей я перестал замечать. Вся груда поролона содрогалась, ведь в неё зарывалось ещё несколько акробатов. Темнело, однако, слабее, чем я опасался. И поролон почти не давил сверху, и плотнее с глубиной не становился. По моим ощущениям, я опустился на несколько своих ростов. Вдруг под ноги попалось что-то твердое. Несколько движений – и я опустился попой на пол. Деревянный пол.

Я двинулся от угла вдоль стены. На удивление, сопротивление было мало. Вскоре я обнаружил в стене нишу. Потихоньку я проник в неё. В нише – дверь, я толкнул её: тщетно. Тогда я потянул её на себя. Дверь поддалась. После недолгой борьбы с дверью и поролоном я расшатал и увеличил щель между дверью и косяком, и протиснулся туда. Это был холл, похожий на тот, через который мы попадали в зал батутов этажом выше. В холле было совсем темно, но дальше вела приоткрытая дверь на лестницу, где горели светильники.

С лестницы тянуло холодом и свежестью. Я вышел туда и оказался в подвальном проёме той самой лестницы, по который родители водили нас на занятия. Там же родители караулили детей после. Там и сейчас стояло несколько женщин-мам. Я прошёл мимо, поднялся по лестнице, миновал нашу мальчиковую раздевалку и побежал в зал батутов.

В зале батутов стоял ор. Экспедиция ко дну батутных ям не прошла незамеченной. У нашей ямы собралось несколько тренеров и уже топталась группа старших акробатов. Наша девушка-тренер, вся взмыленная, с растрепавшимися чёрными волосами, извлекала маленьких акробатов из-под батута. Она пыталась кричать, но только хрипела от пыли. Всех уже почти извлекли и пересчитывали. Не хватало меня и ещё одного мальчика.

Наконец извлекли последнего акробата. Итоги экспедиции были таковы: почти все достигли дна, однако несколько детей получили лёгкие травмы. В суматохе под поролоном одному расквасили нос, другому поставили фингал под глаз. Ещё один мальчик запаниковал под поролоном, и у него случился приступ астмы. А ещё один просто пропал. Не зря зал батутов считался опасным местом.

Тут я подошёл к яме. Меня тотчас же схватил за плечи лютый тренер-мужчина и крикнул: "Иван нашёлся!" Девушка-тренер на меня пристально прищурилась. Меня пересчитали, но в общую кучу извлеченных из-под батута не поместили.

В итоге на всю группу наложили взыскание – приговорили к физическим тренировкам. Всю следующую неделю они отжимались, подтягивались и приседали под присмотром самого лютого тренера. Я же был признан невиновным.

Целую неделю девушка-тренер занималась только со мной. В конце растяжки мои слёзы и её пот текли рекой. Однако после растяжки она неловко брала меня за руку и вела в зал батутов, где на батутах позволяла мне всё.

А потом я побил Рейгана.

В нашей группе был Мальчик-хулиган. Он был крупнее всех. Все упражнения удавались ему. Он хорошо прыгал. У него была лучшая растяжка. Он великолепно держал равновесие в самых невероятных позах. И была у него одна проблема: при всех этих замечательных качествах, он был гадок.

Противным у него было всё: маслянистые чёрные волосы, крохотные девичьи ручки, аккуратненько подстриженные ноготки на руках и ногах, приторная вонь, которую он распространял вокруг себя, мелкие отдельно стоящие зубки, тоненький манерный голосок, кругленькие ушки. Дело было даже не во внешности, а в сумме его внешности, характера и отношения к нему взрослых.

Мерзкий Мальчик-хулиган норовил лягнуть, толкнуть, ущипнуть любого, и в самый неподходящий момент. Кому придет в голову пнуть в живот стоящего на мостике? Ему. Кто подтолкнет падающего во время упражнения на равновесие? Он. Кто следующий прыгнет в яму в батутном зале, когда оттуда ещё не выбрался предыдущий? Он, Мальчик-хулиган.

Мальчик-хулиган обладал тонким чутьём на безнаказанность. Все свои пакости он неизменно совершал, когда тренер отворачивался. Каждый, кто осмеливался дать сдачи мальчику-хулигану, по мнению тренеров, первым начинал драку и был виноват.

Когда все залезли под батут искать дно батутной ямы, именно Мальчик-хулиган расквасил нос одному и поставил фингал под глаз другому акробату. Это как всегда сошло ему с рук.