Текст книги "Я - Божество (СИ)"

Автор книги: Алексей Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Пока он доставал всех одинаково, это было терпимо. Однако после истории с поиском дна в батутной яме он возненавидел меня. Тогда всю группу – кроме меня – приговорили к недельным физическим упражнениям, и тогда же Мальчик-хулиган устроил скандал.

Казалось, это был первый раз, когда его наказали. Он протестовал. Он кричал, что я лазил в яму со всеми. Я же возражал, что не лазал. Он спрашивал, как я из ямы выбрался, а я продолжал говорить, что не лазал. Он весь извёлся. Почему меня не наказали? Как я вылез из ямы незамеченным? А я тогда шестым чувством понял: про дверь никому говорить нельзя. Все полезут через эти двери, а меня выгонят из педагогических соображений. Поэтому я стоял на своём. А Мальчик-хулиган бесился.

После истории с поиском дна Мальчик-хулиган не только невзлюбил конкретно меня. Он начал ревновать меня к нашей девушке-тренеру. Стоило мне выполнить упражнение, он подбегал и выполнял это упражнение лучше. Стоило мне подтянуться десять раз, он появлялся и подтягивался двенадцать. Стоило мне исполнить прямой кувырок, как он делал прямой и обратный.

Он даже начал бороться с моими упражнениями по растягиванию. Обычно никто не хотел делать растяжку с нашей девушкой-тренером. Она была требовательна и внимательна. Когда растяжку тренируешь сам, можно схалтурить, немного подсогнуть колено, недовытянуть носок, сгорбить спину. С девушкой-тренером такие номера не проходили. Стоило ей заметить халтуру, и она давила на колено бедром, наваливалась голенью на недовытянутый носок, ложилась корпусом на остальные части тела. На пять минут её изящное тело превращалась в живое прокрустово ложе.

Сопротивляться девушке-тренеру умел только я. С каждой растяжкой моя растяжка не становилась больше, но твердели мышцы. Мой секрет был в бездарности: я был плохим гимнастом. И в этом Мальчик-хулиган не мог меня обогнать. Но он пытался. Когда девушка-тренер начинала фиксировать и растягивать меня, Мальчик-хулиган подбегал и просил проверить, как он делает то или иное упражнение.

Дошло даже до того, что Мальчик-хулиган начал симулировать. Теперь он занимался рядом со мной. Он нарочно плохо тянул носок, подгибал колено и слабо прогибал спину. Девушка-тренер замечала это, оборачивалась девушкой-дыбой, но Мальчик-хулиган уже был растянут, она с недоумением без сопротивления проворачивала его мясорубкой своего железного тела, хмурилась и возвращалась ко мне.

Атмосфера накалялась. Мальчик-хулиган жаловался родителям, что ему уделяют мало внимания. Поскольку он был самым лучшим акробатом в группе, моя девушка-тренер начала получать замечания, что она действительно мало внимания уделяет самому перспективному акробату.

Последней каплей оказался президент-республиканец Рональд Рейган. Это был четвёртый год его президентства. Всё моё детство в программе “Время” рассказывали, какое он чудовище. В журнале “Крокодил” его рисовали топчущим тощих негров в кандалах под надписью “Апартеид”. В газете “Правда” была карикатура, где Рейган на земном шаре натягивает снаряд с надписью “СОИ” на рогатке, да так сильно натягивает, что понятно, что СОИ облетят вокруг земли и долбанут его в зад. Добрый Андропов встретился с Самантой Смит, после чего зверь Рональд Рейган убил Саманту. В стране моего детства было два злодея: Гитлер и Рейган. Но если Гитлер умер во времена моих бабушек и дедушек, то Рейган творил зло прямо сейчас.

Внутренним чутьём Мальчик-хулиган угадал самый отвратительный для меня образ и принял его. Перед занятием Мальчик-хулиган вдруг начал бегать по раздевалке на обратных четвереньках. Это выглядело неприятно. Он пауком скакал на четырёх конечностях пузом к верху по полу и по лавкам раздевалки, плевался во все стороны. Вдобавок он кричал “Я – Рейган, я – Рейган!”

В раздевалке он оплевал всех нас вонючими липкими слюнями и ринулся на обратных четвереньках в зал. Когда мы вошли туда следом, он богомолом носился по залу и поливал слюнями маты, на которых мы будем тянуться. Его крики гулко звучали по залу: “Я – Рейган! Я – Рейган!”.

На беду, в зале не было взрослых. И вакханалия продолжалась. Наконец я не выдержал, и, когда Рональд Рейган в очередной раз проносился мимо меня на обратных четвереньках, сверкая пупком и брызгая слюнями, я подсёк его. Рейган упал и вскочил. Нельзя было недооценивать Мальчика-хулигана: как многие гимнасты, он был очень опасен. Вдобавок, он был знатоком таких грязных трюков, как удар в пах или бросок мусором в глаза.

Я всегда был неумелым драчуном, но длительные растяжки в капкане тела моей девушки-тренера натренировали мои мышцы, а тупая боль под бдительным взглядом её черных глаз укрепила мой дух. Поэтому, как только Рейган оказался передо мной на двух ногах, я размахнулся и уложил его правым хуком в ухо.

Рональд Рейган повалился ничком на мат. Нокаута не было. Рейган открыл глаза и, было, приподнялся, но в дверях зала заголосили. Оттуда неслась женщина в пёстрых одеждах и причитала. Оказалось, мама Рейгана пришла посмотреть, как он занимается акробатикой. Мальчик-хулиган тотчас же прикрыл глаза, приоткрыл рот и высунул розовый язычок. Бедная мама была в ужасе. Мальчик позволил ей несколько минут себя теребить, пока не кончил притворяться. Он слабо поднялся, опёрся на мамины руки, и она повела его прочь. Даже здесь стервец уличил момент, обернулся и победно сгримасничал.

После занятий я одевался медленно, потому что знал: эта расфуфыренная мама Мальчика-хулигана устроит скандал, и меня выгонят. В раздевалку вошла моя девушка-тренер. Глядя в сторону, она с неумелой нежностью взяла меня за руку и повела наружу. Её рука еле заметно вздрагивала. В холле она робко передала меня из рук в руки моей бабушке, развернулась и ушла. Уже на улице бабушка удивилась:

– Чем ты их разозлил? Эта спортивная мегера вся рыдала от злости.

– Я побил Рейгана, – отозвался я.

* * *

– Моя маленькая девушка-тренер…. это была ты, – догадался я. – Ты могла меня убить одним движением, сломать мне шею или хребет.

– Ошибаешься, – горько прошептала ЭЛЬ, утирая слезы, – я могла не просто убить тебя, я могла взять тебя в плен! Сломать твою тонкую шею, обездвижить, превратить в овощ и держать в плену десятилетиями, пока остальные части нашей души не разметает по времени, по странам, по эпохам.

– Почему же передумала? – дрожа от унижения и злобы, но испытывая гадкую благодарность, прошипел я.

– Догадайся! – крикнула она срывающимся голосом, ударил порыв ветра, посыпалась сухая листва.

Мне стало неловко. Кто бы мог подумать? А что я чувствую?

– Я мучила тебя, много раз пыталась… Но ты, глупый птенец, верил мне, и сопротивлялся, постепенно ты креп, твоё слабенькое тело наполнялось жизнью, такой слабой, такой наивной! Это было так трогательно, так мило, так по-человечески. Я не сумела. Это было, как убить своё дитя. Потом я начала привыкать к тебе, привязалась. Я даже брала тебя за обе руки во время растяжек, тогда это не было опасным. Я уже не могла оставить тебя.

– Когда ты поняла, что не можешь, ты отправила нас на поиски дна, – я прервал её сентиментальные воспоминания.

– Да, – я думала ты найдёшь свое дно и провалишься туда – я хотела, чтобы ты убрался из моего мира, такой чистый, незапятнанный! Ты должен был выбраться этажом ниже, испугаться, убежать и убегать всю жизнь, ты должен был предать всех и предавать всю жизнь! Но ты вернулся, ты предал остальных из любви ко мне, но ты вернулся, и продолжал искушать меня. Теперь даже ты не мог покинуть меня! Понимаешь, что это такое?

– Это взаимность, – согласился я.

– Хуже, это сродство – ты едва появился, а я уже таю, как роженица с младенцем на руках – так и конца света дождаться не долго. И ты таешь! Мы проникаем друг в друга, перемешиваемся, и ты – это уже не ты, ты – это ты плюс немного меня. А я – это я, плюс немного тебя. Поэтому я не убила тебя и не пленила. Поэтому прогнала! Я приказала себе забыть и забыла, пока ты не напомнил. Любовь женщины, любовь сестры, любовь дочери, – злится ЭЛЬ, – ты так виртуозно жонглируешь ими, но я не поймаюсь на твой крючок. Я отпустила тебя, но и я-таки оставила коготки на память, царапинки тебе в сердце. Ты сделал меня сентиментальней, но и я отравила тебя. Сладкое до слабости в коленках желание боли? Узнаёшь? Страсть покориться чужой воле? Хотеть претерпевать боль снова и снова? Сначала от первой любви и первого раза. Потом раз за разом отдаваться на волю чужой твёрдости. Жаждать материнства, боли новой жизни, которая из тебя выйдет, будет тобой питаться. Жертвенность. Это отравило тебя. Не-е-е-т, ни Александра, ни Маша такого не потерпят. И не потерпели. Ты покорился воле Виктора, потом Олега. Моя частичка вела тебя сюда! Я даже позволила себе забыть об этом и отпустила тебя. Ты пришёл и отдаёшься на мою милость. Или не готов?

– Материнская любовь, – осенило меня, – убьёшь меня?

– Не могу я тебя убить! Ты сам себя убьёшь! – начинает злиться ЭЛЬ от безвыходности ситуации. – Ты начинаешь меня раздражать! Почему так?! Почему мы не можем друг без друга, но, едва встретившись, начинаем злить каждый каждого?!

– Мы есть апофеоз любви и ненависти, максимум мужественности и женственности, кульминация Инь и Янь, чёрное и белое, апогей взаимного стремления воссоединения и разделения, неотделимая друг от друга невозможность существовать сообща! Сколько раз я объяснял, – возмущаюсь я, получается вяло, стараюсь отбросить приторное томление во всем теле, – нам суждено объединить наши категории, чтобы стать вместе.

– Истощился твой Инь, а мой Янь огрубел, – фыркнула ЭЛЬ, – мне не хватает веры, а тебе хитрости. Пусть мы случайно уничтожим друг друга, – она отталкивает меня. – Да будет так! Битва ещё не закончена!

– Да будет так, – мрачно согласился я, не веря, что так будет.

– А как мне называть тебя!? – сверкая зелёными молниями в изумрудном вихре, вопрошает ЭЛЬ.

– Зови меня ИЛЬ заглавными буквами. Как «он» по-французски, смягчая «Л» и смакуя языком, как в слове «штиль», как в слове «киль», как в слове «быль», как в слове «пыль»! – из последних сил со всей доступной мне твёрдостью шепчу я.

Где-то там, в минувшем, осталось незамеченными средство победить – то, на которое надеялась Маша, прощаясь со мной… Где-то там так и есть нераспахнутая, запертая дверь, которую предвидел Виктор, где-то там в прошлом…

* * *

Где-то здесь ещё может существовать вера в благополучный исход. Близкая и очевидная: надо только посмотреть под нужным углом, вспомнить всю мудрость человечества – это тысячи раз написано в книгах, уста сотен пророков разными словами на разных языках указывали верный путь, десятки святых писаний многих цивилизаций рассказывали об этом…

– Иван, – Олег тронул меня за плечо, – ты стоишь здесь уже час.

– И что?

– Да нет, ничего… Мне пора уходить, – сведённым ртом прошептал Олег.

– Тебе? Да, господи, почему? Куда?

– Не куда, а совсем уходить.

– Чепуха! Я же бог, пусть всего на 0.35, но я – бог! Ты никуда не уйдёшь!

– Ты убьёшь меня? – спросил Олег.

– Молчи! Это удар ниже пояса.

– Прости, Ваня, но, если ты останешься со мной, то проиграешь: та химия, которой я тебя успокаивал, затормаживает развитие фактора божественности.

– Ну, обойдёмся без химии, как я без тебя?

– Прости, я уже не обойдусь, – голос Олега срывался.

– Я тебя заставлю! – выкрикнул я.

– Ломка убьёт меня! Если даже я останусь, наш недруг уничтожит меня таким образом. Вот, если бы я был обычным человеком, тогда другое дело, я бы зажил здоровой жизнью. Но мой божественный фактор – моё проклятие. Иван, пойми, Виктор предсказал свою смерть и умер. Этим он обосновал свои расчёты. Так же он предсказал мою смерть. Если её не произойдет, то это будет означать, что мы отклонились от его плана, понимаешь? Мы следуем его плану, каждая наша смерть это маркер на пути нашей победы, как красные метки на тропе. Мы можем спасти меня, но тогда умрёт кто-то другой. Маша или ты, но это будет уже не по плану. Мы должны доказать, что его кресты на жизненных линиях наших графиков, это предсказания смерти, доказать, что Виктор не ошибается, что он абсолютно прав в своих расчётах! – Олег задыхался от усталости, – это ещё одна причина по которой нельзя убивать Машу.

– Доказать кому? – изумился я.

– Я брежу, я оговорился, я хотел сказать убедиться, забудь, – захрипел Олег, – так что оставь меня.

– Но если я тебя брошу? – не понимал я.

– Не бойся, я сам себя убью, я не послужу злу, – успокоил меня Олег. – Это неизбежность. Вот, я же не зря тебя мучаю, погляди на свой график!

Я последовал его совету.

– Смотри, твоя божественность возрастала по экспоненте до нашего с тобой пакта о взаимопомощи.

– Да, – согласился я.

– Здесь от тебя ушла Маша и я начал снабжать тебя транквилизаторами, что ты видишь?

– Божественность прекратила рост.

– Мало того, вот – она падает! Только здесь начинается слабый рост, когда ты заподозрил неладное, потому что твои приступы ясновидения прекратились.

– Остаётся смириться с твоей гибелью?

Слов не осталось, злоба требовала выхода, но выхода не было.

– В шахматах это называется «вилкой», к тому же графики, – Олег печально вручил мне ещё один, – а это мой, видишь, здесь число.

– К дьяволу графики!

– Нет уж, я слишком многим заплатил за их расшифровку, изволь не отклонять мою жертву, – еле слышно прочеканил Олег. – Здесь полная расшифровка за исключением черновиков и некоторых частей текста, я намеревался закончить это позднее, но не успею. Сам доделаешь, прими это как мой последний дар.

Я взял его тетрадку и торжественно провозгласил:

– Я принимаю, Олег, и знай: когда бы я ни победил, ты разделишь победу со мной, в каких бы глубинах бытия и небытия ты бы ни находился.

– Ловлю на слове, – грустно усмехнулся Олег.

– Что ты ещё хочешь от меня, мой верный друг? – спросил я напоследок.

– Я хочу умереть в Ленинграде. Помоги мне добраться туда, – устало попросил он.

– Помогу, но зачем? – изумился я. – Почему?

– Мактуб такой, – странно ответил Олег, я даже и слова-то такого не знал.

Прощание не было долгим.

Мы обнялись, и он вышел прочь.

За окном двигатель его автомобиля взвыл… взвизгнули шины. Олег просигналил три коротких раза, и след его машины простыл. Все светофоры на его пути горели зелёным, все дороги были пустынны, все погони отставали, казалось сам бог направлял его машину, а полная луна освещала путь…

Через два дня я включил телевизор и в программе о происшествиях услышал удивительную историю: как московский водитель за рекордные шесть часов, невзирая на милицейские погони и кордоны, умудрился добраться дождливой ночью из Москвы до Ленинграда, где сбросился с моста в Неву. Я даже увидел, как извлекали краном искорёженные останки знакомого автомобиля. Не желая подробностей, я выдернул штепсель из розетки.

Вот какие дела… ещё несколько месяцев назад нас было пятеро.

А спустя несколько месяцев я остался один на этой планете.

Враг обнаружен

Сколько мы уже вместе?

Впервые вы узнали обо мне двенадцать лет назад, когда я был восьмилетним мальчуганом, в том призрачном городке на Алтае. Нет, раньше, когда я был крохотным акробатом.

С тех пор вы узнали меня ближе.

Что думаете, мои воображаемые зрители?

Жалеете? Любите?

Или, напротив – ненавидите? Осуждаете?

Кто есть мишень всех этих чувств?

Я эфемерен и невозможен.

Однажды я сформулировал это так: я есть вспышка, я есть – и меня уже нет, а современная наука лаконично классифицировала описанное явление как волна. Для точек пространства волна мимолётна, а с точки зрения времени вечна.

Я такой, какой есть. И я остался один, говорить уже не с кем.

Кому из вас суждено увидеть меня?

А мне суждено запомнить вас, даже не зная: чтобы потом возродить в нашей новой вселенной. Оставьте благодарности. Не нужно семи заповедей. Нужна только вера. Даже если не будет и её, то я вывезу это бытиё на своих плечах. Осчастливлю всех и каждого, кто способен принять мой дар, и оставлю в покое всех прочих.

Одна беда.

Как бы ни была светла, счастлива, вдохновенна новая реальность, в ней будет изъян.

Я останусь один.

Нельзя любить бога.

Можно восхвалять, быть благодарным, восхищаться, поклоняться, привыкнуть, но не любить.

Любовь – это чувство равных. Любовь – самое непознаваемое и иррациональное, что испокон веков дано. Почему она так непонятна и противоречива? Не потому ли что является предтечею грядущего мироустройства?

Вдруг она победит в конце концов?

Не надеяться – страшно. Разочаровавшийся бог – что может быть бессмысленней?

ЭЛЬ боится исчезнуть.

Поэтому остаётся здесь и сейчас.

А я боюсь остаться без надежды на любовь.

Поэтому я не могу уничтожить ЭЛЬ и победить.

Маша боится той победы, за которую надо платить непомерную цену.

Александра боялась верить.

Олег боялся ответственности и хотел просто наблюдать.

Виктор боялся случайности, боялся меня, боялся за Машу.

Страх владеет каждым.

Он суть препятствие на пути вперёд.

Печаль переполняет меня в понимании, что мои враги вовсе не ЭЛЬ, не Маша, не Олег, не Александра, не я сам, а их страх и отсутствие веры.

Печаль, печаль, печаль…

Зачем я поссорился с ЭЛЬ?

Затем, что не могу в угоду её страху и своей трусости пожертвовать грядущей утопией. Сам принцип, лежащий в корне нынешней вселенной изъеден червоточиной страха, поэтому никто не сможет быть до конца счастливым. Если бы я был обычным обитателем этой вселенной, то, не раздумывая, обрёл бы желаемое, но я один из тех несчастных, в чьих руках изменить имеющийся ход вещей.

Печаль, печаль, печаль.

Извернуться бы так, чтобы провести всех вокруг пальца? Хитростью. Как делают уколы опытные медсёстры: раз – отвлёк пациента от страха – вуаля, и дело сделано?

Ой, не знаю.

А после разговора с ЭЛЬ вдвойне актуальна проблема с Машей.

Если сдамся и умру, то позже Маша окажется исключена из борьбы, а любая попытка во время будущих реинкарнаций выйти с ней на контакт будет обречена на неудачу.

Однако ЭЛЬ молодец, трудно не восхититься, но её стратегия гибельна для нашей победы: пленение моих союзников только глубже загоняет связку Бытия и Небытия в тупик, в болото застоя, в патовое состояние ничьей.

Умирать, не забрав Машу с собой? Дудки!

Почему в корне допущенного просчёта вовсе не простое недоразумение, не рядовой просчёт, не ошибка, а мыслительный гений Виктора?! Не есть ли это первое свидетельство его предательства? Мог ли Виктор прийти к выводу, что наша победа – это эфемерная невозможность, ординарная утопия, красивый, но недостижимый идеал, и что, стремясь к нему, мы ослабляем нынешний ход вещей, отвлекая Эль от обустройства Бытия, отвлекая меня от устройства Небытия? Если бы мы объединились и вшестером сообща занялись проблемами Бытия и Небытия вместо того, чтобы строить замки на песке? Замки на песке?! А смерть тебе нравится, а, Виктор? А страх? Замок на песке – это то, что есть сейчас! Слышишь, Виктор! Сколько раз мы говорили об этом? Два мира: мир и антимир – это неустойчивая система. Сущности неизбежно будут скапливаться в одном из миров, нарушая гармонию. А устраивать Концы Света для равновесия, а выпихивать эти толпы то туда, то обратно – тебе нравится, а, Виктор? Два Мира – это устойчивое неравновесие. Они либо схлопнутся в конце концов в один, и мы вернёмся в первозданный хаос, – Ты против? Я тоже. – либо мы возведем Бытие в степень Небытия и получим что-то иное, невиданное. Ты сомневаешься, мой осторожный друг?

Ты хочешь тянуть эту лямку дальше?

Укреплять замок на песке?

Достичь локального минимума зла.

Того окончательного процветания, которое предшествует концу Света.

Если сегодня ты ставишь палки в колёса нашего будущего, побуждая отдать Машу в плен ЭЛЬ, то завтра ты, и вовсе посчитав моё уничтожение наименьшим злом, встанешь на сторону ЭЛЬ – и тогда я проиграю?

Думай, Виктор. Мы столько раз мечтали о новом!

Прежде чем уйти на покой, я не могу не рассказать о последней битве. Какими бы мотивами не руководствовался Виктор, но его стратегические и тактические построения обладают воистину божественной сущностью: они не просто многоуровневые, они…

Они, как японские сады камней: с какой бы стороны ни посмотреть на камни в таком саду, всегда будет один камень, который не увидеть. Таковы планы Виктора, в какой бы момент времени, из какой бы точки пространства и времени, с какими бы знаниями о реальности ни посмотреть на них, всегда их часть будет скрыта.

Льстить себе дело нехитрое, но скоро я опрокину своего чёрного короля и смирюсь с очередным проигрышем. Но прежде я обязан пройти след в след по тому же пути, который проторил Виктор, который потом повторил Олег. Я пройду по этим тропам иначе, с большим могуществом, чем Виктор, с большими знаниями, чем Олег, с большей верой, чем я сам.

И прощай, Маша.

Похороны Олега – это обрывок былого, с которым я хочу порвать. И порву, но сперва попрощаюсь.

Снова Ленинград.

В первый раз это была дорога безысходности.

Во второй раз это была дорога надежды.

Сегодня – это дорога прощания.

Ощущение необычной свободы от ответственности за всех нас было приятным.

Я никому ничего не должен.

Оглядываться и забегать вперёд больше не нужно.

Шагать в ногу не с кем.

Почему Олега похоронили не в Москве?

Ума не приложу, не я этим занимался. Когда я поинтересовался у родных, те нехотя ответили, что такова была его воля.

Не важно.

Тело хоронили в закрытом гробу, видимо, оно было изуродовано во время аварии. Момент для церемонии подходил как нельзя лучше: лило, как из ведра, ливневые капли были крупными и падали с остервенелостью, словно даже и не падали, а их швыряли сверху на наши непокрытые шапками головы. Дождь вонзался в разрыхлённую землю разрывными пулями, оставляя после овальные ямки.

Я поймал машину, и та еле двигалась через весь город к месту моей обычной ленинградской ставки. Хозяев квартиры следовало предупредить, но трубку никто не подымал.

Чтобы отвлечься от разных мыслей, я снова просматривал графики Виктора, которые уже не представляли никакой ценности, кроме исторической – оговорюсь, все, кроме моего собственного и Машиного.

Оптимизма они не прибавляли.

Согласно им, Маша проживёт ещё долгие годы, а я исчезну через четыре месяца: тогда мои поиски, должно быть, приведут к встрече с нашим таинственным недругом и к смерти. Вопрос моего проигрыша оставался вопросом времени, это понятно и без графиков.

– Приехали, – заявил шофёр, – ваш дом.

Непогода смилостивилась, уже еле моросило. Я расплатился и остался один на один с двором и домом. Было воскресение, середина дня, я подивился тишине и спокойствию.

Пройдя сотню метров, я пересёк сквер и направился к дому.

Дверь в подъезд распахнута настежь. Оттуда несло гарью и сыростью. Вместо того, чтобы зайти внутрь, я задрал голову – пустые, почерневшие вокруг рам окна выстроились снизу вверх. Дом выгорел.

Мурашки побежали по спине, меня бросило в жар. Я вспомнил первый визит, когда спас девушку на крыше: потом она звонила в Москву с благодарностью, связь разорвалась и Виктор предположил, что она уже мертва. В контексте минувшего было очевидным, что она одна из нас, и Виктор намекал на это. Девушка сыграла роль приманки и, когда надобность в ней отпала, зло уничтожило её, во время телефонного разговора со мной.

Я вновь задрал голову, ужасаясь разрушениям. Судя по тому, что никого здесь уже нет, дом не подлежит восстановлению. Ощущались следы силы, уничтожившей Таню. Я нерешительно шагнул в полусумрак подъезда.

Воняло горелыми тряпками, мокрой штукатуркой, под ногами хрустели стёкла и гравий. Я начал подъём по лестнице, порою замирая и прислушиваясь: не таится ли опасность на пути. Двери квартир были выломаны, некоторые лежали на земле, некоторые косо свисали с петель, на стенах лестничных клеток краска пошла пузырями. Вертикальные полосы тянулись сверху вниз – следы воды.

Миновав пять этажей, я оказался напротив квартиры, где жил тогда.

Не знаю, чего я ожидал внутри – такая же разруха.

На кухне умывальник свернут на бок, из трубы текла струйка воды.

Мои ладони были чёрными: измазался, приоткрывая дверь. Я сунул их под воду и потёр друг о друга, осмотрел себя и проклял глупое любопытство, которое сгубило кошку – на одежде красовались угольные пятна и полосы старой побелки.

Я привык доверять своим стремлениям, поэтому огляделся, что же привлекло меня? Тщетно. В комнатах пусто.

Я вернулся на лестницу, посмотрел номер квартиры – 67, спустился обратно, отыскал ряд почтовых ящиков, тот, где угадывался номер квартиры, был заперт. Нашарив на полу среди мусора железный прут, я выломал дверцу.

Вот оно!

Внутри белый конверт.

Бумага была сырая, но, судя по сохранности, его положили после пожара.

Я повертел его перед глазами: абсолютно пустой, без марок, картинок, штемпелей, и внутри пусто.

Пустой белый конверт.

Это знак.

Но чей?

Кому?

Без адреса.

Без указания отправителя.

Я покинул руины и устроился в беседке напротив на сухой скамейке.

Итак, найден пустой конверт.

Совпадение отпадает.

Смысл не в послании, а в факте его наличия.

Картина выстраивалась следующая: одна наша часть жила и умерла в Ленинграде. Само это удивительно, учитывая расшифровку расчётов Виктора. Её графика не было среди наших!

Сразу возникает главный вопрос:

Какой у неё божественный фактор?

Если бы выкладки Виктора содержали ошибку, Олег заметил бы их и поставил бы меня в известность.

Напрашивается вывод: девушка одна из нас, но раз она не вносит свой вклад в наш суммарный божественный фактор 0.65, то она и есть наш враг!

Виктор тогда ошибся.

Таня не была приманкой, она была нашим недругом! Когда я оказался поблизости, Таня разыграла несчастный случай, а пока я вытаскивал её, она изучала меня, пока не поняла, что я и есть носитель божественного фактора, после чего отпустила, проследила и вычислила моих сообщников.

Вот почему Олег помчался в Ленинград – это не была блажь – он подавал знак. Готов биться об заклад, что последняя поездка Олега, его загадочные похороны есть ни что иное, как воля, продиктованная Виктором или его зашифрованными записями. Всё вышеперечисленное в сумме с конвертом – намёк на автора наших несчастий.

Я найду нашего врага и уничтожу.

Я извлёк записи Виктора, я вспоминаю: он записал телефон тогда… и тот листок, который я получил за миг до его смерти… если мои подозрения верны, то Олег не должен был их переводить, чтобы зло не подглядело и не догадалось. Вскоре я отыскал и то, и другое. Сам телефон пользы принести не мог – звонить туда нельзя, чтобы не спугнуть – нужен адрес.

На смятом листке, переданном умирающим Виктором, было, видимо, уточнение одного из наших графиков, а на другой стороне текст. Я развернул заметки Олега с ключом кода и попытался прочесть текст. Мудрёный шифр давался не легко, а время было дорого: я, повинуясь интуиции, пропустил почти весь текст и принялся за расшифровку последнего столбика в самом низу листа, потому что форма строчек напоминала адрес, хотя это и могло быть обычное стихотворение.

Чутьё не обмануло.

Спустя десять минут я пустился в путь, намереваясь накрыть и уничтожить противника в его логове.

Обозначенный дом находился неподалёку.

Без приключений и, соблюдая максимальную осторожность, я добрался до квартиры. Я видел два пути: первый подразумевал молниеносное нападение и уничтожение врага, второй, более хитрый, предполагал не только не торопиться с нападением, а, напротив, занять выжидательную позицию и вести наблюдение за врагом в надежде, что Таня приведёт меня к спрятанной Маше.

Первый содержал фактор внезапности.

Слабость второго – в длительности и множестве проблем: например, противник мог ощутить слежку и уйти, да и не факт, что негодяй будет навещать Машу.

Решать сейчас.

Я выбрал первый.

Вооружаться смысла не имело. Любое оружие могло отказать в решающий момент: пистолет – дать осечку, как тогда у Виктора, нож мог сломаться, наткнувшись на пряжку ремня или пуговицу. Лучше всего был бы шприц с транквилизатором, тогда я бы мог блокировать божественный фактор супротивницы и, после, не рискуя жизнью, пытками заставить её раскрыть тайну пребывания Маши. Но шприца не было, а на поиски ушло бы драгоценное время. Игла тоже могла бы сломаться. Я прогнал лишние мысли. Оставалось надеяться на силу рук. Я задушу её.

Надавил дрожащим пальцем на кнопку звонка.

За дверью послышались шаги.

– Кто?

Пусть она думает, что ей удалось ввести меня в заблуждение, и я предполагаю, что она наша союзница, по ошибке не учтённая Виктором.

– Это я, – нетвёрдым голосом крикнул я.

– Кто-кто? – был ответ с иронией.

– Вы Таня, – сказал я.

– Таня Тане рознь, я вас не знаю, уходите!

– Я спас вас на крыше, – говорю, еле сдерживая ярость, готовую обрушиться на виновника наших смертей и страданий, – мне требуется помощь.

Таня распахнула дверь.

Я оглянулся, шагнул внутрь:

– Мы одни? Я должен открыть тебе тайну, – изображая испуг и настороженность, зашептал я.

– Да, – кивнула она, поворачиваясь ко мне спиной и закрывая дверь.

"Зря она так беспечна," – обрадовался я и, стоило замку защёлкнуться, бросился на девушку со спины.

– Умри! – выкрикнул я, зажимая её горло рукой из-за спины.

Девушка выгнулась дугой, но не успел я сжать ещё сильнее, как она ловко вывернулась, вращаясь по часовой стрелке и приседая, одновременно нанося мне левой короткий удар в солнечное сплетение.

Перехватило дыхание, я осел на пол, в глазах помутилось, но сознание оставалось при мне.

Чего она ждёт?

Судя по тому, что она умеет, ей ничего не стоит уничтожить меня голыми руками, даже невзирая ни на какие божественные факторы.

Или она хочет насладиться моими мучениями перед смертью?

Оставалось ждать конца.