Текст книги "Бремя колокольчиков (СИ)"
Автор книги: Алексей Марков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
– А по какой? – заинтересованно вступил в разговор второй.
– Да, блин, не в этом смысле... Просто отдохнуть.
– А чё ты всё отвечаешь, а этот с застиранным паспортом ваще не реагирует? Алё! Гражданин! Я вас в Украину не имею права пустить! У вас паспорт недействительный, печать не читается! Что делать будем? – намекал первый. [148]
– Ну, и не пускайте. Плевать, – равнодушно отозвался Глеб.
– Ну, а чё вы думаете? Это другое государство! Тут свои законы! Ща обратно тебя оформим и всё! – угрожал второй.
– Не, погоди, – встрял Антон, – это батюшка, он переутомился, ему отдохнуть надо, понимаешь?
– Батюшка? Православный? – заинтересовался первый.
– Да, православный! – ответил за приятеля Антон.
– А чё курит? Я видел... – засомневался второй.
– Не хотите пускать – не пускайте! Чего допрос устроили! – завёлся вдруг отец Глеб.
– Ишь мы какие нежные! Людей понимать надо, тогда и к тебе с пониманием! Ща оформим, ба-тю-шка, нанимаешь! Батюшки – они другие, будто я их не видел!
– Не, ребят, мы всё догоняем... У вас работа нервная – у батюшки тоже... Я готов... с пониманием... – опять встрял Антон и недвусмысленно полез в карман. Первый пограничник сразу заметил этот жест.
– Ладно, зайдите внутрь...
Минут через пять Антон вышел с паспортом Глеба и проштампованной миграционной карточкой. Отъехали от границы.
– Много им дал? – спросил Глеб, решивший хоть что-то сказать выручившему его другу.
–Да ладно...
– Я те говорил, что не надо меня брать, со мной только проблемы...
– Слушай, я тя, правда, ща высажу! Понимаю – горе... Но нельзя же так... в себе это держать... и вокруг себя создавать... Ты хоть нажрись, что ль? Это ж свихнёшься с тобой до Крыма...
– Ну и высаживай, я ж тебе и говорю...
На обочине за заправкой Антон увидел хиппового вида паренька– автостопщика. Это был выход. Антон резко затормозил.
– По трассе подбросите?
– Куда? В Крым?
– Да, до Джанкоя.
– Садись, довезём. Хиппуешь?
– Та, типа того...
– Мы тоже в своё время.
– Дык свои! А у меня покурить есть, будете?
– Не, я за рулём. Глеб, может дунешь? Тебе не помешает...
– Не хочу...
– А я пыхну, с вашего позволения.
– Пыхти – мы хоть понюхаем! Сам откуда?
– Я местный, в Харькове учусь, а сам с Николаева. Ща к корешу, от Джанкоя недалеко, а потом домой, – с певучим южным акцентом объяснил паренёк.
– И чё, не боишься так траву возить?
– Та ла-а-адно, я ж почти со своего охорода. Шо б мне её не курить?
– А менты?
– Та ла-а-адно, они сами курят, это не у вас в России, здесь за это не содють...
Антон всегда водил быстро, можно сказать, даже лихо. А теперь он хотел за один день добраться до Крыма, так что выжимал максимум.
– Ваши документики, пожалуйста! Как же ж по населённому пункту вы за сто сорок едете? Это у вас в России так ездят? У нас на Запорожье так нельзя... Пройдёмте в машинку ко мне.
– От вляпались, – сказал уже заметно обкурившийся парень, – российские номера они любят! Ща с тебя трясти по полной будут, держись!
– А из меня особо не вытрясешь – я гайцам не даю, – сказал Антон, нажимая кнопку диктофона в кармане, и пошёл в машину инспектора.
– Понимаете, уважаемый, в Украине это серьёзное нарушение. Сто сорок – это за пределом вообще. Я даже ж и штраф за такую скорость взять не имею права. Я должен составить протокол, отобрать у вас права и направить всё это в суд. Сеходня суббота – они не работают, так шо вам у нас остаться до понедельничка придётся, а там уж, как суд решит, не знаю...
– Ну... а есть ли ещё варианты? – поинтересовался Антон.
– Та я не зна-а-а-ю. Какие ж тут варианты. Нарушение, ховорю, серьёзное. Вы ж могли в деревне курицу задавить, ну... или человека... Тут тысячи рублив мало буде...
– И что вы мне предлагаете?
– Та я ничехо не предлаха-а-ю. Это вы мне предложите, если хотите скорее отсюда на отдых ехать, а мы уж шо-нибудь зробим...
– Значит так! Во-первых, вы не представились. Во-вторых, на вас нет головного убора. В-третьих, я возмущён вашими предложениями и манерой разговора. Я остаюсь и пойду в суд жаловаться на вас.
– Та шо вы ховорите? Это я сейчас на вас всё напишу, шо вас вообще на пятнадцать суток посодют!
– Вот и давайте, а я пойду в машину на вас заявление писать. Кстати, у меня родственник в Киеве в МВД вашем работает, сейчас напишу и буду ему звонить!
Про родственника Антон конечно наврал, но садился в машину довольный. Над гаишниками издеваться он любил, а тут ещё хотелось отыграться над кем-то из местных правоохранителей за взятку, которую ему пришлось за Глеба платить на границе.
Садясь обратно в машину, он почувствовал характерный запах. «Ё-ё-ё! Вся машина прокурена травой! А если гаец учует? Хорошо хоть я его записал, есть аргумент в запасе» – думал иконописец, доставая из кармана диктофон. «Блин! Не ту кнопку нажал!»
– Глеб, у тя ручка есть?
–На.
Антон достал листок, подложил книжку и стал старательно изображать, будто что-то пишет. К окошку подошёл гаишник незалежной державы.
– Шо, пишешь? Ладно, не пиши уже... На права...
– Не! Это как же я писать не буду, когда вы столько нарушений допустили?! Я буду жаловаться в вышестоящие органы! – говорил Антон, почти высунувшись в окно, стараясь загородить собой сидящего сзади укуренного парня.
– Ладно... – сказал сотрудник органов правопорядка примирительным тоном, протягивая в окошко машины вместе с правами сто гривен, – так доховоримся?
– Русские туристы денег не берут! – провозгласил Антон вырывая права и быстро заводя машину.
Потерявший дар речи милиционер так и остался стоять с купюрой в руке.
– Это шо, я не понял? Ментяра тебе денех давал? – изумился николаевский паренёк.
Довольный Антон в красках рассказал, как дело было.
– Не, ну это ваще! Я ж такого ваще не слыхал, шоб наш мент сам денех давал шофёру! Дак мне ж никто не поверит! – ликовал парень.
Глеб улыбнулся. Странное ощущение. Мышцы лица как будто забыли, как это делается.
Шелест сухих камышей
Нам и вправду пора идти.
Я слышу голос, который зовет, как и раньше.
Я слышу он манит меня домой.
Led Zeppelin, «Babe, I'm gonna leave you» [149] .
Огромный гранитный шар. Красивый и старинный. Не было его здесь, Глеб это точно помнил. По этому переходу через дорогу на Сретенском бульваре он с детства ходил. Холодная и мудрая громада камня завораживала.
Блестящая новая иномарка на огромной скорости несется по улице. От ограды бульвара отделяется собака. Диковатая. Смесь овчарки с кем-то дворовым, одновременно и неприятная, и привлекательная своей простотой. Она с лаем бросается за машиной, как любят уличные псы. Слишком близко к машине...
Собаку задевает бампером, отбрасывает в сторону, прямо под колёса черного шикарного BMW, мчавшегося сзади. Глухой звук удара живой плоти о жесткий металл. Тело пса отлетает к ограде бульвара.
Ещё один глухой стук. Шар медленно скатился с небольшого, по пояс, постамента, ударился об асфальт, калеча трамвайные рельсы, ещё немного откатился и рассыпался прямо на проезжей части.
Глеб понял, что его надо обязательно собрать. Эта гранитная глыба должна быть целой, тогда всё будет хорошо, цельно, правильно... Даже у этого несчастного пса... Собрать, склеить... Чем клеится гранит?
Из-за угла появляется трамвай. С другой стороны – машина, сбившая собаку. Она развернулась и несётся прямо на Глеба. Шар рассыпается в руках в мелкую крошку. Это трамвай или машина ударились прямо в него...
Глеб дёрнулся, открыл глаза. Темнота, странный шелест.
– Что, брат, опять кошмар приснился? – услышал он голос Антона.
Постепенно сообразил, где он. Они едут с другом в Крым и остановились
где-то между Запорожьем и Мелитополем в гостинице на трассе, а шелестит так странно сухой камыш, его много кругом. Огонек сигареты зажегся у открытого окна.
– Ты извини, я покурить захотел, открыл окно, а там теплый ветер с моря и степь, как будто рассказать что-то хочет... Столько разных ночных звуков...
– В такие ночи здесь где-то Махно скитался в надежде на другую жизнь, такую же свободную и свежую, как этот ветер... Впрочем, почему только ночью и именно такой? Это меня что-то спросонок на лирику потянуло... Кошмар, и правда, привиделся. Наверное, я от него и проснулся...
– Да, ты что-то возбуждённо говорил во сне, как тогда, помнишь? Ты у меня в Питере неожиданно пьяный появился, из окна мастерской ещё ссал... А потом посреди ночи тебе привиделось, что ты у настоятеля своего в кабинете каким-то образом оказался...
–Да, это был всем кошмарам кошмар! Проснулся от сушняка, помню, что после трапезы в келье ещё добавили, а что в Питер поехал спьяну – забыл... Просыпаюсь – а тут картины и иконы кругом! Ну прямо, как у настоятеля в кабинете, я и подумал, что там, аж вскочил от ужаса... Смешная история, я потом отцам рассказал – так они угорали.
– Да, а я тогда на утро с тобой поругался из-за того, что ты так о патриархии и вообще происходящем в церкви... У меня как раз заказы на иконостасы косяком пошли... Каждый день владыки, батюшки солидные... Я вообще не понимал, о чем ты и зачем... Мы ж, почитай, после того случая толком и не виделись... Да я и не хотел тебя видеть... А за эти... сколько? Лет пять, наверное?... многое поменялось... Знаешь, у нас заказ один был в Сибирь. Детали иконостаса туда контейнером послали. Я его на месте жду, а железнодорожники адрес перепутали. Иконостаса всё нет и нет. Владыка, заказчик, и подумал, что я его кинул... В общем, конкретные ребята от него пришли разбираться... Дуло пистолета у виска – оно только в кино так романтично, а когда это твой висок... Тогда я и понял, что ты прав... во многом...
– Все мы такие – пока на своей шкуре не почувствуем, даже и видеть не хотим, где и в чем находимся... Человек вообще слаб и смешон...
– Да, это точно... Пока неофитами[150] были – всё таким простым и замечательным казалось. Да и правда, было много такого. А потом... Всё в тину опускается как-то... один к одному... Вера остается, но всё остальное в бизнес превращается. Так же и у вас, отцов, и у епископов... Многие ж из них такими же розовыми неофитами были... – Антон взял ещё одну сигарету, – а я снова женился, ты знаешь?
– Нет... У тебя ж пятеро от Ани!
– Ну да... А жили мы в сплошной злобе друг к другу. Она моих проблем не понимала, а я – её. Как раз после той поездки в Сибирь вернулся. Ну, догадываешься в каком состоянии, а она: «Деньги привёз?». Не, я понимаю, она вся в детей ушла и в хозяйство, но мне-то как со всем этим? Мне тоже на чём– то держаться надо... Надоела вся эта байда. А тут зашёл к своей первой... Там сын наш общий, уже за двадцать ему, а у него жена, девчонка-искусствовед. Симпатичная, добрая, со вкусом. У них не особо клеилось. Пацан мой с гонором больно – всё подмять её хотел... А передо мной она сама подмялась... да... Сначала вроде по вопросам искусства ко мне в мастерскую зашла. Потом ещё раз. А потом и осталась... Так оно вышло, брат...
Глеб молчал. Что было сказать? Осудить? Одобрить? Да и вообще, всё это наше житейское, временное, страстное – всё глупость какая-то...
Внизу в машине Антона спал местный хиппарь. За окном по бескрайней степи гулял ветер с моря. По оврагам ещё прятался туман. На небосклоне бледнели звёзды.
В гостях у Флинта
Нарушен ход времён,
И я плещу вином
Под проливным дождем с бродягами.
Какое мне такси, отправлюсь я пешком,
Лишь у чужих дверей погреюсь я с бродягами,
Ведь я такой же, как они, бродяга.
Тот Waits, «Rain Dogs» [151] .
Отец Глеб вышел со службы из маленького храмика Георгиевского монастыря на высоком берегу Чёрного моря во время проповеди. На службе он стоял, как мирянин, и без подрясника[152] [153], которого вообще в Крым не взял.
Местный монах говорил о числе зверя, Антихристе, ИНН и всём таком, о чём отцу Глебу уж никак не хотелось слушать. Он пошёл на остановку автобуса в Севастополь, благо до его окраины, рынка на Пятом километре, было ехать минут пятнадцать.
Антон уехал на машине в Ялту, а Глебу не хотелось. Там и в октябре толчея, а здесь, на Фиоленте , спокойно.
На остановке сидели две пожилые женщины. Было так тихо, что он, даже стараясь стоять подальше, всё равно отчётливо слышал их разговор.
–... как же он мучился, Боже мой! Всю жизнь на флоте, и так с ним... Он же такой офицер! Я его все эти пятьдесят три года, что вместе жили, так любила...
– Да разве ж так бывает? Помню, и ругались вы...
– Редко. Только, когда я от него хотела, чтоб больше в семью нёс. А он никогда ж чужого не брал, никого обманывать не умел... Статный такой, благородный, всегда спокойный, рассудительный... Был бы карьеристом, глядишь до адмирала бы дослужился! А врать он не любил, всегда говорил правду в лицо, партработников бездельниками и обманщиками называл. Никогда не жаловался он... до болезни... А тут – такие боли! Врачи говорят: «Покупайте хорошее обезболивающее: от бесплатного государственного – мало толку!» И суммы называют, что просто... А где ж мы деньги-то возьмём?... Он терпел, сколько мог... Как-то я домой пришла, а он плачет... Никогда до этого его плачущим не видела... Говорит: «В разных передрягах был... и тебе не рассказывал, и виду не подавал... Но такая боль... Зачем всё это было? Служил стране, которой нет. Совесть свою не продал. А остались только боль и пустота...» Господи! За что ж ему все эти муки выпали!... Да... Сорока дней ещё не прошло... Так от флота ему даже и венок не прислали...
Глеб отошёл ещё подальше. Он не мог больше этого слышать. Отвернулся в другую сторону и увидел на заборе надпись: «Бог любит тебя!» Его аж передёрнуло. В глазах помутнело. Время опять словно остановилось, и он снова полетел в бесконечном падении в пропасть...
Подошёл автобус. Глеб, как на автомате, зашёл в него, сел. Где-то сзади стали наигрывать на гитаре: послышались знакомые аккорды, раздался гнусавый прокуренный голос.
С причала рыбачил апостол Андрей,
А Спаситель ходил по воде...
В конце старенького, ещё советских времён Икаруса-гармошки, сидели пропитые ребята. Среди них выделялся один неопределённого возраста с ирокезом на голове, он и был источником звука.
Видишь, там на горе возвышается крест,
Под ним десяток солдат, повиси-ка на нем,
А когда надоест, возвращайся назад,
Гулять по воде, гулять по воде,
Гулять по воде со мной[154], - надрывался панк.
– Да замолчишь ты или нет! – заорала, без труда перекрикивая панка, женщина постбальзаковского возраста с химической завивкой на голове. – Это ж сколько можно! Не дома!
– Да они весь год сюда ездят и горлопанят! Нет, чтоб работать пойти! – поддержала другая пенсионерка.
– И голос-то какой противный! – включилась третья, помоложе.
– Та ладно! Пусть поют, хорошая песня, – встрял загорелый мужичок, с виду работяга.
– А шо, вам нравится? Вот вы с ними в такси и поезжайте!
– А шо, в такси?! Там радио водитель поставит – и ничего! Едете как миленькие! А здесь люди вживую хорошие песни поют!
– Да что в них хорошего?! Слова какие-то непонятные, и вообще... Мы вот с огорода домой едем, а не с рыбалки! – аргументировала первая.
– Да ладно, потерпите, скоро ж уже доедем! – встрял в разговор сам певец, от чего часть пассажиров улыбнулась. – Итак, всем пожилым людям, едущем в этом автобусе посвящается!
Моя бабушка курит трубку,
Черный-пречерный табак,
Моя бабушка курит трубку,
В суровый моряцкий затяг [155] ...
– А белый ниндзя спрашивает: «Ну что? Смог я побить рекорд?» А те ему отвечают: «Да ты вообще его закопал!» – и я тут даже засмеялся.
Это мальчик на сиденье перед Глебом рассказывал маме, наверное.
У неё ни черта не осталось,
У неё в кошельке три рубля... – неслось из хвоста автобуса.
А у окна сидела та старушка, вдова офицера. По её щекам катились слезы.
Глеб вышел из автобуса и остановился в задумчивости, не зная куда и зачем идти. Походил немного по рынку, разглядывая людей, прислушиваясь к их разговорам, чтобы отвлечься от своих навязчивых мыслей.
– Ну и что я здесь уже пятнадцать минут стою, а вы меня не обслуживаете! – раздавалось возле одного контейнера с бакалейными товарами.
– А шо я вам должна обслуживать? Не видите, я покупателю объясняю, как вот эти макароны лучше варить.
– Так вы меня отпустите и разговаривайте о своих макаронах.
– Это вы мне говорите, шо мне на моём рабочем месте делать? Это ж я сама решаю!
– Так и работайте! Товар продавайте, зачем вы здесь ещё стоите?
– А это не ваше дело, зачем я стою! Я вообще вас обслуживать не буду, вот так!
– А больно мне хотелось у такого продавца товар покупать! Я и сама в другое место пойду! Это что ж здесь за народ у нас в Севастополе злой!
– Сама вы злая! А не нравится – так и уезжайте! – торжественно заключила продавщица и продолжила объяснять технику варки макарон уже пожалевшему, что он их здесь купил, и не знавшему, куда ему деваться, явно приезжему мужчине. – Так вот, главное воду вы до конца не сливайте сначала...
Побродив по рынку, Глеб пошёл обратно к остановке. Он так и не решил, куда ему ехать. У ларьков играл тот самый панк из автобуса, и Глеб решил постаять и послушать.
Тот пел всякую русскую рок-классику и какие-то, видимо местные, балладки с заметным гопническим налётом. Глеб уже собрался было уходить и бросил в шапку парню десять гривен.
– О! Братан, спасибо! Вижу, ты тоже песни такие любишь? – оживился носитель ирокеза.
– Ну, так... Раньше слушал. Сейчас всё больше музыку посложнее, но в том же ключе...
– А пивасик пьёшь?
– Больше вино люблю.
– Ну, так пошли во Флинт! Посидим, побазарим за жизнь!
– Куда?
– Во Флинт. Это кафешка здесь рядом.
– Ладно, пойдём.
Панк быстро свернулся и они пошли.
– Меня Кирюха зовут, или Кир просто. А тя как зовут и чем занимаешься?
– Глеб. Вообще-то я священник...
– Та ну ладно! Брешешь! Священник рок слушает и в автобусе ездит? это ж анекдот!
– Среди священников и не такие бывают...
– А ты сам-то откуда?
– Из Москвы.
– Ну, тогда понятно! У вас там в Москве чё только нет! Я-то местный...
Они зашли в незаметную дверь в ряду палаток и магазинчиков и
оказались в прокуренном кабаке. На покрашенной приторно ярким изумрудным цветом стене красовался календарь с котятами. У стойки прямо при входе стояла очередь, но Кир уверенно прошествовал мимо. Дальше было ещё два зала: налево и прямо. Они пошли прямо.
Здесь антураж был получше: пластмасса под дерево и круглые окна в виде иллюминаторов, выходившие во двор. Единственное квадратное окно было в изумрудный зал, но его заложили кирпичом, а раму оставили. Почему– то Глебу стало от этого хорошо, да и вся обстановка была погружением в какой-то другой мир, хаотичный и диковатый, но не злой.
– Дядь Петь! Иди домой! – призывала густо-накрашенная женщина за прилавком едва стоявшего на ногах сухого старичка.
– А ты мне налей ещё сто – и я пойду... У меня деньги есть!
– Да если ты ещё сто выпьешь, то до дому не дойдёшь! Не налью, сказала. Ребят, вы чего будете?
– Ты чо пить будешь? – спросил Кир.
– Не знаю... Портвейн есть?
– Два стакана разливного и два пол-яйца! – заказал панк.
Женщина налила из довольно большого зелёного стеклянного бочонка два стакана. Глеб пытался разглядеть этикетку. Это было то ли Три семерки[156] [157], то ли Четыре семёрки161.
– Заплатишь? – отвлёк Глеба от попыток вспомнить, когда же он пил Три семёрки последний раз, Кир.
– Не вопрос.
Сумма оказалось столь смехотворной, что Глеб даже подумал, что хозяйка барной стойки обсчиталась. Нет. Просто, и впрямь, так дёшево.
– Куда б нам сесть... А! Вон Димка сидит, тоже из Москвы, кстати. Диман, как жизнь? – поприветствовал приятеля любитель халявного портвейна, присаживаясь за его угловой столик.
– Нормально, я с работы сюда зашёл.
– Ну, ты ж у нас работяга – не то, что я... А это вот, батюшка Глеб со мной, из Москвы, земляк твой.
– Правда, батюшка?
– Да, – ответил, усаживаясь за столик Глеб, – сейчас не служу, правда... Вот с приятелем сюда приехали на бархатный сезон.
– В Крыму хорошо! Особенно сейчас... Я здесь уже лет пять живу, никуда не выезжаю. У меня в Москве квартира есть, но я её другу отдал – он женился, ребёнок... А мне – здесь лучше! Ладно, давай выпьем. За знакомство! Я – Дима.
Чокнулись.
– Что? Прям не сдал, а просто так отдал? – спросил, отпив полстакана
Глеб.
– Ну как... За коммуналку они платят, за квартирой следят вроде... Я-то из детдомовских сам. Мне квартиру эту дали за так... Детдомовским положено. А мы ж раньше ничего не знали, вообще жить не умели... Знаешь, сколько наших поубивали из-за квартир? Ну, а Лёшка, мой друг по детдому, в армию в Чечню загремел. Детдомовских туда ваще любили брать – ни родственников, никого. Не перед кем отвечать и похоронки даже слать не надо... Ну, а он как– то чё-то с документами не так сделал, его с квартирой и кинули. Меня, правда, тоже в Чечню хотели взять, но я не пошёл.
– Как не пошёл?
– Давай допьём, ща мне пожрать принесут – и расскажу.
– Ну, вы сидите, ребят. Смотрю, вам нормально, а у меня ещё стрелка на
1
Приморском , – сказал, допивая стакан, Кир и, подхватив гитару, пошёл к выходу.
Портвейн оказался вполне приличным, и Глеб решил взять ещё.
– Не, я пивка. Я сам за себя заплачу, – ответил Дима на предложение Глеба взять и ему. Вернувшись за столик и отхлебнув, он продолжил.
– Я, как понял, что в Чечню набор, думаю, а чё я должен за их бабло умирать? Я хоть и малой, и из детдома, но понимал, чё это за война. Ну, я и начал дурковать. Сказал, что как дадут автомат, я всех офицеров перестреляю, потому что я анархист и ваще против войны. Они сначала всё грозились, что в казарме меня научат жизни и дурь выбьют, но потом всё-таки в дурку отправили... Во-о-от. А Лёха отслужил, вернулся. Ему жить негде, а он ещё девчонку с Кавказа привёз, русскую беженку... Она у него забеременела, я ему хату свою и отдал, тем более мне самому эта Москва – на фиг.
– А сам куда?
– Да я объявление дал в газетах: «Приму в дар дачу». Ну, мне чувак один прикололся и развалюшку подарил в Подмосковье.
–Да ладно?!
– Хошь – не верь, но я правду говорю...
– Не, ты не обижайся, но, правда, тяжело поверить... Расскажи, далыне– то что...
– А чё рассказывать? Дачу я ту отремонтировал. Я ваще руками работать люблю... Люблю, чтоб без вреда для экологии. Стараюсь минимум новых материалов использовать. Оно дольше, но и дешевле, и правильнее... А потом я эту дачу другим друзьям отдал, а сам в Европу поехал. Правда, у меня тогда уже паспорта не было, и я так...
– Как так?!! Без паспорта?!! А куда ж паспорт дел? [158]
– Да как-то сжёг по пьяни, а восстанавливать не стал. Решил, что анархисту и без паспорта нормально должно быть. А границу между Белоруссией и Польшей перешёл... Чуток на дереве от погранцов пришлось посидеть, потому что я прямо попёрся... Это мне уже после местный парень– белорус попался, так он показал, где местные ходят. Ну, а потом – автостопом по Европе и дальше, в Марокко. Деньги аскал[159] [160] или где подрабатывал по ходу... Я вообще хотел к Каддафи в Ливию попасть, он же тоже типа анархиста, говорят. Но ливийскую границу мне перейти не удалось – пинком под зад обратно в Алжир отправили. Ну, а обратно я через ту тропинку, в общем...
– Блин, клёво! – сказал Глеб, разглядывая Димкины руки. Они и впрямь были рабочими. Правда это всё или нет, но так хотелось верить этому парню. – А как ты здесь оказался?
– Да как-то потом поехал стопом сюда да и остался. Сначала в Коктебеле при винзаводе работал, но потом понял – сопьюсь. Теперь здесь в Севасе завис, снимаю дачи и ремонтирую их, на жизнь хватает, и мне хорошо.
Глеб огляделся вокруг. Время будто изменилось, растворилось и смешалось, другие движения, другие люди. Вон сидят мужики – прям, настоящие Паны из леса, а вот аккуратный пенсионер пьёт пиво и тихо читает газету, как будто нет тут шума и дыма коромыслом, ему здесь тоже спокойно, шлюха-ветеран пытается кокетничать с пьяными небритыми работягами.
– Я люблю батюшек и начальников! – улыбается она, отворяя свой полубеззубый рот.
Вселенная, населённая людьми, но без человечьей власти, системы и порядка, кажется куда уютнее и даже добрее.
– Здесь будто Том Уэйте все свои песни написал – произнес вслух священник.
– А, хрипун этот... Он клёвый. А я знаешь, чё спросить хотел. Я сам некрещёный, но такие иконки из дерева вырезаю иногда, когда охота... Продаю потом на набережной. Иногда и так отдаю, если вижу, что денег нет, а человек прикололся... Так ко мне тут из храма подошли и сказали, что раз я не от церкви, то не могу этим заниматься. Но я ж от души. Я Евангелие читал как-то, так понял, что Христос – тоже анархист, такой же в общем...
– Да брось, не бери в голову! Они это из зависти, – ответил Глеб.
– Нормальный ты... Хочешь со мной в Лисью бухту рвануть? Я там на недельку зависнуть хочу, пока тепло ещё.
– Давай...
– Через пару дней они грелись на мягком осеннем солнце в уже почти опустевшей Лисьей бухте. У Димы зазвонил телефон.
– Алё? Да. Это я объявление давал, а что вы хотите?... Да, именно так, всё верно написано... Не, а что вам не нравится, я ж вас не неволю? Не хотите, не давайте... И что?... Ну... А земля она вся Божья... И зачем орать?... Я здесь на пляже лежу, а вы орёте, и я после этого ненормальный?... Ну, гуд бай... Аллах в помощь...
– Что это было? – спросил Глеб.
– Да я в местной газете объявление дал, ну как в Москве, что в дар дом приму... А местные, особенно татары, прям, с ума посходили! Звонят и говорят: где это я такой наглости набрался, и кто я вообще такой, что они за эту землю... ну и всё такое... А я им отвечаю... Ну, ты слышал...
Дорога и нежность
Звезды на косах.
О, я уже все забыл,
Ты уже все сказал.
Дом на колесах.
АукцЫон, «Дом на колёсах».
Зачем он возвращается? Сколько таких же неудачников, не захотевших или не сумевших приспособиться к этой жизни, или решивших выпасть из неё, остались здесь, и вполне себе живут и устроились как-то. Сколько их Глеб повидал за эти два с лишним месяца на Мангупе , да и вообще в Крыму. Семья, Света ему были родными, но уже какими-то далекими, из другой реальности... И зачем взял он билет до Москвы?
Бродя по привокзальному рыночку, Глеб никак не мог решить для себя, кто он: пес, возвращающийся к своим не самым лучшим выделениям или ответственный отец семейства и священник. Хотя, чего рассуждать? Он просто не может здесь остаться, вот и возвращается. Вино и продукты куплены, поезд стоит, включили этот дурацкий гимн: «Наш Симферо-о-о-поль, ворота Кры-ы– ы-ы-ма...»
Антон уехал больше месяца назад, а Глеб остался. Пожил в горах и на побережье, с хиппами, пулубомжовыми индейцами и приезжими художниками.
Место его оказалось у двери. Попутчицей была крупная женщина за шестьдесят. «Когда-то она, наверняка, была очень эффектной», – подумал Глеб.
– Как же они хлопают дверью, нельзя же так! – первое, что она произнесла, разобравшись со множеством сумок и коробок.
– Мы возле туалета... тут уж ничего не сделаешь...
– Как это не сделаешь? Вот смотрите, я объявление напишу – и они меньше стучать будут! У вас фломастер есть? Нет? Ну, тогда я ручкой...
Дама нашла в одной из своих сумок листок и принялась что-то старательно выводить. Закончив, она с гордостью показала результат своих стараний:
1. Граждане России и Украины, с наступающим Новым годом!
2. Не хлопайте дверью!
3. Выращивайте в себе нежность!
Глеб глянул на даму. На вырастивший в себе нежность сосуд она походила плохо...
– Думаете, сработает? – с сомнением произнёс он.
– Уверена! Главное, написать совершенно не сочетающиеся пункты, и люди волей неволей будут задумываться.
– Если вообще будут читать... [161]
– Вот вы – молодой человек! Не очень уже, конечно... но по сравнению со мной – молодой. А столько скептицизма в вас! Я, знаете, многое пережила: и смерть, и горе, и тяжелые болезни, но оптимизма и веры не теряю.
– Ну, я тоже кое-что пережил... Да и веру всё же не теряю...
Соседи с верхних полок куда-то сразу ушли. Глеб с дамой продолжали изредка перекидываться фразами. Чем дальше, тем симпатичнее была ему эта пожилая особа. Мимо прошла женщина, продающая копченую азовскую рыбу. Торговцы обычно сильно хлопают дверьми, но эта остановилась и несколько раз внимательно прочитала объявление.
– Во дают! – воскликнула она и удалилась из вагона, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Видите! Работает! – возликовала дама.
– Ну, на кого-то, и правда, действует, признаю, – улыбнулся Глеб.
– Да почти на всех действует! Я же говорила! Мы, кстати, не познакомились. Меня Ириной Петровной зовут. Я художник, преподаватель, философ по жизни и жена писателя по совместительству.
– Меня Глеб зовут. Я... историк... кроме всего прочего.
– Очень приятно! А я в этих краях с моим мужем будущим познакомилась, на свадьбе у одной знакомой. Два дня – и на всю жизнь! Сорок лет уж вместе! Знаете, он скромный такой был, студент из Киева. А как сказал: «Я не хочу всю жизнь на сортир работать», – я сразу поняла, что это – мое! И я сделаю всё, чтоб этому человеку легко жилось и чтоб он писать, что хочет смог, от всего его защищу! Вот этими моими громадными руками!... Конечно, со мной-то жить не так уж легко, но от других сложностей я его спасла. И сына мы воспитали – слава Богу! Он больным родился и в школу ходить не мог из-за этого... Ничего! Мы его дома выучили. Хоть муж тогда и не работал... не хотел он писать всякую комсомольскую чушь, и я ему сказала: «Уходи из газеты! Главное, чтоб совесть твоя чиста была, и твоим пьесам это не в ущерб было!» Он драматургией в то время увлекся. Его вещи тогда никто не ставил, конечно. Но потом, в 90-е, даже в Современнике поставили! А если б он не ушёл из газеты, то ничего бы и не написал. Я это знала, поэтому так и сказала. Ну, да ничего! Господь не оставил! Он никогда нас не оставлял. Я всегда Его просила, и Он отвечал... Хоть бывало и не сразу... И не так, как ждешь...
– Это – да. Бог – не магазин с доставкой заказов по телефону.
– Само собой! Но... Глеб... Вот что я тебе скажу. Печали предаваться нельзя, взбодриться надо, а ты всё унылый какой-то. Бог даст, всё будет!
