Текст книги "Бремя колокольчиков (СИ)"

Автор книги: Алексей Марков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

   –  Да, ты джигит, батянь! – восхитился хозяин тесной кельи, доставая рюмки, – вот и закусь. Шоколадка вот. Лимончик ещё есть... – Глебушка, ты что приуныл? Лишку сказал, конечно... но настоятель у нас отходчивый. А что жидом тебя назвал – мы ж знаем, ты нормальный парень, хоть и полукровка... А чо там с самоубийцей-то? Я не понял...

   –  Не лезь к человеку, батянь! Не видишь – совсем расколбасило чувака, – вмешался отец Сергий. – Давай лучше выпьем!

   –  Бывает, и ты дело скажешь, Серёга! С праздничком! – поднял рюмку отец Вячеслав.

Выпили.

   –  И чо ты правда с этой голубятней? Сам же знаешь, тема такая, что лучше не лезть. Да ты сам всю дорогу за толерантность и всё такое, а тут попёр: пидоры, пидоры, – сказал закусив отец Николай.

   –  Ну, ты тоже у нас вон какой разный человек бываешь – как будто двое! – отозвался отец Глеб.

   –  Да это ты только двоих знаешь, а во мне их больше! Это ты меня ещё прежним, до протодьяконства не знал... Ладно, давай ещё по одной!

   –  Это не заржавеет! – отозвался отец Вячеслав, наливая.

Выпили ещё. Кто-то – по полной, кто-то – не допивая...

   –  Да, блин, отцы... Афанасий этот... он ко мне приставал в алтаре... Так я ему накатил легонько...

   –  Ай да Глебушка! Ай да хиппи с пацифистом! Ты нам тут спьяну не буробишь? – развеселился протодьякон.

   –  Да нет...

   –  Погоди, – встрял, бережно согревавший в ладони наполовину наполненный бокал с коньяком, отец Сергий, – это ж серьёзно! У тебя и так всё не слава Богу, а тут... Чо, по-другому нельзя было?

   –  Нельзя... Не знаю... Да вообще всё достало! Нелюди они какие-то! Не, ну все не без греха. Самому порой от своего дерьма тошно... Не лучше я всех их, правда. Но эти... Порода другая какая, что ли? Налей ещё!

   –  Эх, разошёлся! Ладно, добиваем, – протодьякон разлил по новой.

   –  Плохо это, Глебушка! И как ты всё время вляпываться умудряешься? – продолжал отец Сергий.

   –  Да ладно, Бог не выдаст – архиерей не съест! – бодрился отец Глеб.

   –  М-д а... архиереи Христа распяли... как всегда... – запинаясь, пробормотал отец Вячеслав.

   –  Ох, бать, чо ж так развезло тебя вдруг? Ты ляжешь, может? – забеспокоился отец Николай.

   –  Намальна... сидим!

   –  Ну, сидим, так сидим... А то, что нелюди, знаешь, Глебушка, был у нас в епархии один поп-философ местный. Так он такую теорию выдал. Говорит: есть – люди, есть – человекоподобные, а есть – человекообразные. Ну, нелюди тоже встречаются, но это – редкость. Как и святые, – начал рассказывать отец Николай, открывая вторую бутылку. – Люди – это как Мария наша из трапезной. Всю жизнь пахала, людей любит, а грехов толком и не знает... Человекоподобные – это, как мы. То есть говно, конечно, но подобие человеческое в нас всё-таки есть. Не чужды мы его... А эти, ну, настоятели крутые, владыки, депутаты и вся хрень, они – человекообразные. Ну, как обезьяны. То есть видимость человеческую сохранили, а внутри...ну, тоже одна видимость, м-да... Ну, за человекоподобие!

   –  Давай! Забавная философия! Образ и подобие, но не Божие, а так... человеческое... – ухмыльнулся отец Глеб, выпив.

   –  Ладно, братия, вы сидите, а я пойду к себе лягу. Мне ещё за руль, до дому доехать надо хоть в ночи, – сказал, вставая, отец Сергий, – Коль! Ты здесь будешь?

   –  Да, только я шмотки свои заберу...

Протодьякон и отец Сергий вышли. Отец Вячеслав налил себе ещё...

–Я поставлю музычку, батянь? – потянулся к магнитофону отец Глеб.

   –  Валяй, чё-нть наше, хипповое!

   –  Зоопарк пойдёт?

   –  Ну, это уже ваше, русское... Лучше б фирменное. Ролингов^{[131] [132]},

1АГ)

например... Эх, помню мы с Борей и Майком выпивали на флэту в Питере, когда старец умер, и я из монастыря ушёл... Где-то в начале 80-х. Боря тогда в академическом храме тусил с семинаристами. Потом всех разогнали... Да, а Майк, мне больше нравилось, как пел... Ставь...

Вернулся, переодевшись Николай. Отец Вячеслав уже почти завалился на кровать. Играл Уездный город №^[133].

   –  Чо слушаешь, Глебушка?

   –  Зоопарк. В 83-м песню записали. Я чуть позже в первый раз услышал, и казалось, что она про что-то далёкое, нездешнее, зарубежное, что ли? Богемное... А вот, послушай!

...Волосатыймалый торгует овец -

По этой части он спец

Он – главный компаньон коммерческой фирмы

Иисус Христос и Отец...

   –  Я из-за этих строчек потом не слушал эту песню – считал грехом, кощунством. А ведь и вправду оказалось, что всё это у нас – коммерческая фирма, а мы торгаши в ней. Да и вся эта песня – пророческая! Здесь главные слова: Каждый играет чужую роль! Вот и настало такое время, что все чужие роли играют в какой-то, как будто расслабухе. Но всем – плохо! Чужую роль играть плохо...

   –  Говорил мне старец: «Не женись! Не твоё! Будут скорби, что не вытянешь... В монахи тебе надо!» – а я не послушал... Как он помер – уехал обратно в Москву и не вернулся, а ведь знал! – заголосил с кровати отец Вячеслав.

   –  Ну, блин, у вас чо? Поминки начались! Раскисли! Я не для того коньяк тырил, чтоб вы с него нытьё устроили! Давайте-ка по рюмашке! – скомандовал протодьякон.

Выпили. Из магнитофона раздавалось ритмичное:

...Мы сидели с другом и пили вино

Занимались этим делом довольно давно...

Мой друг сказал: «Мы с тобою, Бодхисаттвы» ^[134] .

Я ответил: «Да, но нам пора в магазин» ^[135] ...

На этих словах отец Вячеслав неожиданно соскочил с кровати.

   –  Вперёд! В магазин!

   –  Ну, блин, начался сериал Восставшие из кельи, – сострил протодьякон, – есть же ещё, что выпить!

   –  Нет! Вперёд! Я за бутылкой – и домой! – отец Вячеслав и впрямь начал быстро, хоть и пошатываясь, переодеваться.

   –  Его не остановишь... Пойдём, и мы умрём с ним! – согласился Николай.

   –  Да! Вперёд – Бодхисаттва, к просветленъю – вперёд! - заорал отец Глеб вместе с Майком и пошёл к себе переодеваться.

На улице оказалось, что отец Вячеслав идти совсем не может. Пришлось отцам взять его под руки с двух сторон.

   –  Бать, может сразу тебе тачку поймаем? – предложил Николай.

–Нет! В ма-га-зин!

   –  Ну что с тобой поделаешь? Ногами двигай только, а то повис совсем...

В магазине к едва переставляющему ноги отцу Вячеславу подлетела

какая-то накрашенная и порядком подвыпившая бабища.

   –  Батюшка! Родненький! Куда ты делся? Пойдём к нам! – и начала, отпихивая Николая, тянуть отца Вячеслава за рукав.

   –  Да? – растеряно произнёс Вячеслав и, наклонившись к Глебу, прошептал, – Я не помню, кто это, я хочу домой!

Ничего прям уж удивительного в этом не было. Отца Вячеслава знал весь район. Служил он здесь уже лет пятнадцать. Ходил безотказно по всем требам. Денег брал – сколько дают, но никогда не просил, а у совсем бедных и не брал вовсе. Где-то после домашних крестин или освящения жилья мог и зависнуть по серьёзному, с ночёвкой. Мог что-то и не помнить...

Бабища отставать не хотела и на улице. Все призывы отвалить, она пропускала мимо ушей и голосила:

   –  Пойдём, батюшка! Не отпущу тебя!

Так, вчетвером, они подошли к дороге.

   –  Держи его! – скомандовал протодьякон Глебу и стал голосовать. Машина остановилась. Баба заорала: «Не пущу!» и дёрнула едва стоявшего на ногах Вячеслава. Глеб не удержал его, и тот повалился прямо на машину. Выскочил водитель.

   –  Вы чо? 0*уели? Он мне машину поцарапал!

   –  Успокойся мужик! Всё нормально! Ничё он тебе не поцарапал! Ты давай не борзей, а то я тя сам поцарапаю! – ответил Николай, пока Глеб с бабищей поднимали Вячеслава. – Сам никогда не выпивал, что ль? Забирай его – заплатим, или езжай!

   –  Ну да! Буду я такую пьянь забирать!

   –  Как ты разговариваешь! Это – батюшка! – заорала баба.

   –  Да мне хоть чёрт! Отошли от машины моей!

Стало ясно: если не отделаться от бабищи – ничего не получится. Николай наклонился к ней и что-то прошептал на ухо. Та неожиданно побледнела и быстро свалила.

Остановилась ещё одна машина. Г леб договорился с шофёром и заплатил вперёд.

   –  Давай, Бодхисаттва! До завтра! – захлопывая дверь, попрощался Николай.

   –  Коль! Ты чо бабе-то сказал, что она свалила так?

–Не скажу...

   –  А я никуда не поеду, пока не скажешь! Говори, давай!

– Я ей сказал: «Это мой батюшка! Он со мной поедет! Я с ним буду спать!» – ответил протодьякон.

Расписание и жизнь

Но это были всего лишь мечты.

Стена была такой высоты,

Что не хватало взгляда.

И сколько раз не пытался ты,

Непреступной осталась преграда.

Pink Floyd ^{[136] [137]} , «Hey you».

На вечерню отец Глеб прибежал с опозданием. Задержался на требах. По дороге всё думал, что хорошо бы поменяться. Если на четверг служить поставят – надо жену с младшей к врачу отпустить. Дела у третьего ребёнка, дочки Нади, были не очень, а со старшими некому остаться. И что за манера у настоятеля расписание на неделю до воскресного вечера задерживать! Потом созванивайся, меняйся. Четверг ещё ладно, а если понедельник нужен, а ты и накануне не знаешь, будешь ли служить.

   –  Батюшка! С вами поговорить можно? – поймала его знакомая прихожанка.

   –  Извините, мне сейчас службу начинать.

   –  Я до конца не достою... Вы бы мне сказали, когда подойти на неделе...

   –  Да я расписания ещё не видел. Сейчас в алтаре посмотрю, настоятель положить должен был, и выйду – скажу вам.

На ходу завязывая поручи , отец Глеб дал возглас и вышел читать молитвы перед царским вратами. Хватая Служебник^[138] с аналоя, увидел листочки – написал таки настоятель расписание.

Вернувшись в алтарь он быстро до каждения пролистал расписание. Странно, в расписании его не было. Ну надо же – забыл! Блин, только что видел настоятеля, а теперь – звони ему, напоминай...

Прихожанке пришлось сказать, что расписания пока нет. Позвонил после службы настоятелю – не отвечает. Да что ж такое! Звонил весь вечер – тишина. Часов в одиннадцать вечера позвонил отцу Сергию.

   –  Серёг, не пойму чего-то... Нет меня в расписании, а шеф не отвечает.

   –  М-да... Странно... Мне он тоже ничего не говорил. Забыл, надеюсь... а ща опять на какую-нибудь пьянку с генералами поехал, я завтра служу – узнаю.

   –  То есть, что значит надеюсь? Ты думаешь, меня вот так уволить могли? Без указа? Без вызова наверх? Без ничего? Не может же быть такого!

   –  Я узнаю, Глебушка, и сразу позвоню...

После литургии, отец Сергий вышел из храма. Машина настоятеля стоит – значит на месте. Зайдя в трапезную, он как раз застав отца Константина пьющим чай. Сергий сел возле него:

   –  Отче, тут Глеб звонил... Его в расписании нет, вроде...

   –  Да. Нет – и не будет, – спокойно ответил настоятель.

Сергий не знав что сказать. Пауза тянулась, и первым продолжил настоятель.

   –  Да, и ещё. Вещи его к себе забери пока. Аркадий к отцу Вячеславу переезжает, а в их бывшей с Глебом комнате бухгалтерия будет, а то ютятся где-то в коридоре, а к отчётности теперь серьёзные требования. Там и замок уже новый вставили. Со старостой пойдёшь вещи забрать Глебины, у него ключ есть.

   –  Да, конечно, отец настоятель, но... его куда-то назначают? Или...

   –  Или. В патриархии сказали, что его командировка закончена, и в Москве больше он не нужен. Пусть едет, где рукополагался.

   –  Но... это же за полтыщи вёрст... Это окончательное решение?

   –  Да. И не спрашивай меня больше, отец Сергий. Я всё сказал, а ты не дурак, – закончил настоятель, вставая.

Сергий отзвонился сначала отцу Вячеславу, тот был ошеломлён.

   –  Аркашку ко мне в келью? Блин, ну этого ещё не хватало! Глеба под монастырь подвёл, а теперь на меня стучать будет... Час от часу не легче... Ладно, надо ещё с настоятелем поговорить, может как-то отобьём Глеба.

   –  Боюсь, падре, не отобьём...

   –  Попытка не пытка. Вещи переносить будешь – поговори со старостой. Он к Глебу нормально относился, может чё подскажет...

Сергий позвонил Глебу, рассказал всё, попросил подождать пару дней.

Когда отец Сергий забирал вещи, то поговорил и со старостой Михалычем. Тот был тёртый калач – в органах проработал до самой пенсии. Толком о нём никто ничего не знал кроме того, что с отцом Константином он с самого начала в храме. Михалыч выслушал внимательно, сказал, что попробует поговорить и что-то разузнать у настоятеля, но ничего не обещает.

Глеб названивал каждый час.

   –  Серёг, ничего нового?

   –  Нет, я ж сказал, что позвоню, если что...

   –  Я, знаешь, думаю, может, мне в патриархию поехать... или в храм? Поговорю сам с настоятелем. Что он, как не мужик, – трубку не берёт!

   –  Сиди пока. Лучше не сделаешь, а хуже – можешь.

   –  А думаешь, хуже есть куда?

   –  Слушай, ты не психуй. Надежда есть. В среду Крестовоздвижение^[139], и будет праздничная трапеза, но без широкого – день постный. Мы с Вячеславом попробуем выяснить и, если выйдет, поднажать. До этого никуда не вылезай...

Ближе к концу трапезы отец Вячеслав с отцом Сергием перемигнулись и Вячеслав начал.

   –  Отец-настоятель, мы, знаешь, насчёт Глеба... Он, конечно, глупости мог сказать, дерзил бывало, но парень же свой, проверенный...

   –  И что ты хочешь этим сказать? – окинул его тяжёлым взглядом настоятель.

   –  Ну... может, его как-то оставить у нас есть возможность...Ты ж связи имеешь в патриархии...

   –  Ответ короткий – нет.

Неожиданно продолжил староста-Михалыч. Все на него посмотрели с удивлением, ведь он никогда ни в какие дела не лез, да и вообще, ни за кого не заступался.

   –  Отец Константин, Глеб и вправду хороший работник. Сколько он у нас? Лет пять?

   –  С девяносто шестого – подсказал отец Сергий.

   –  Значит, уже семь. Вот время-то идёт! И за эти годы он не раз и выручал отцов, и в крайних случаях прикрывал, когда никто служить не мог... после праздников и по болезни... Выходил без разговоров. Прихожане его любят. Может есть какая возможность? Я тоже прошу.

   –  Михалыч! И ты туда же?!! – начал выходить из сурового равновесия настоятель. – Не я решал, понимаешь? На нём косяков много! Прихожане, может, и любят, а доносы идут и повыше меня: то на проповеди чего залепит, то причащает неправославных в больнице, самоубийцу отпел... А мне это надо?! Поймите вы все! Его вообще из Москвы убирают, а не только от нас! А это уже не моего уровня решение, вы же знаете! Поэтому хватит об этом!

   –  Но, отче... у него ж дети малые, младшая больная, может есть возможность хоть какая? – продолжил атаку отец Вячеслав.

   –  А надо было служить, а не рожать! – жёстко ответил отец Константин.

И тут отец Сергий решился на последний аргумент.

   –  У нас и так нагрузка большая, мы почти без выходных служим, а тут человека убирают. Это не может не сказаться на службе. Может, есть возможность хотя бы временно его оставить... пока не пришлют кого. А там видно будет...

   –  Ничего! Пока послужите и так. А я рекомендацию Аркадию напишу на рукоположение в священники – походил три года в дьяконах и хватит! Нареканий на него нет. Биография – чистая. Думаю, епархиальный совет с первого раза пройдёт. А дьякона нам из семинарии ещё одного прислать обещали.

Дьякон Аркадий покраснел под недобрым взглядом собратьев.

   –  Спаси Господи, отец настоятель! – проговорил он.

Рядом сидевший протодьякон Николай не сдержался.

   –  Что ж, Аркаша, поздравляю! Услышал Господь твой стук... в Его врата! Заслужил, так заслужил! Дай те Господь по делам твоим! Аллилуйя!

ИЗ

Троллейбус, который ушёл

Мое место слева, и я должен там сесть.

Не пойму, почему мне так холодно здесь,

Я не знаком с соседом, хоть мы вместе уж год,

И мы тонем, хотя каждый знает, где брод.

И каждый с надеждой глядит в потолок Троллейбуса, который идёт на восток.

Кино ^[140] , «Троллейбус».

Дни шли за днями, сливаясь в единую серо-грязную массу. Дочке становилось всё хуже, и жена-Света всё время ездила с ней по больницам. Отец Глеб оставался на хозяйстве. Что-то готовил, как-то прибирал, много спал и в бессмысленном раздражении смотрел телевизор.

Иногда появлялись какие-то требы, старые прихожане что-то подкидывали на жизнь. Но из состоятельных, тех, на кого Глеб надеялся, что поддержат, помогут найти хоть какую-то работу – отвернулись все.

Все заходы на патриархию напрямую и через знакомых заканчивались одним ответом: «Вам в Москве не служить! Где рукополагались – туда и езжайте!» Туда он ехать не мог прежде всего из-за больной дочери, да и понимал, что уехать туда, значит уйти из семьи.

Устроиться на светскую работу тоже не удавалось. За тридцать пять, без опыта работы – ты никому не нужен. Машину водить Глеб не умел, в компьютерных программах не разбирался. Светины родители всячески давили, чтобы дочь развелась с таким мужем. Он это знал, но что мог сказать? Со Светой они почти не разговаривали, им было друг не до друга, каждый был заключён в собственную боль.

В окна светило яркое весеннее солнце. Первые секунды после пробуждения Глебу было как-то тихо и хорошо. Дома никого не было. Неужто это солнце и этот воздух могут так всё изменить в человеке? Как будто всё ощущение жизни изменилось, хотя ведь ничего не произошло. Надежд – никаких, а чувствуется окружающее живым, а не мёртвым и безнадёжно мрачным.

Глеб включил телевизор и сел пить чай. Показывали Питер. Вот эти любимые улочки. А вот троллейбус. Глебу вспомнилось, как они со Светой первый раз поссорились тогда, в 88-м, когда поехали в Питер автостопом во второй раз. А из-за чего, и не вспомнить... Сели в троллейбус и не разговаривали друг с другом. Тут-то Глеб и придумал взять Книгу жалоб и предложений^[141], что стояла в специальном металлическом кармане за

водительской кабиной, и написать туда от имени несчастного озлобленного советского человека.

«Я жалуюсь не на советский троллейбус, который прекрасен в своей простоте и прямолинейности, а на врагов народа, лишивших честного труженика законной рюмки водки после рабочей смены. О чём я думаю сейчас по дороге к станку? О ней, о рюмке, и о жидах, лишивших меня её! Почему я уверен, что это сделали жиды? Да потому что, этого не могли сделать наша партия и правительство! А рюмки нет... Есть лишь воспоминание о ней и печаль. А кому выгодна печаль русского человека? Только международному сионизму и прочей буржуазной сволочи! А предлагаю я, чтоб троллейбус наш шёл не на восток, как хотят некие наши прозападные псевдомузыкантишки, а к коммунизму! А без рюмки туда дороги не найдёшь!»

Написав это, Глеб молча протянул книгу всё ещё обижавшейся Свете. Та заулыбалась, прочтя, достала ручку и тоже начала что-то строчить, потом передала обратно Глебу.

«Как же я не люблю эти грязные троллейбусы, но тут уж жалуйся, не жалуйся, на такси не уедешь. А люди? Кругом весна, цветы и я, такая цветущая и прекрасная, еду рядом с ними, а они не обращают внимания ни на меня, ни на весну! Вот этот, только что в эту книгу писал, такой суровый, но по-мужски симпатичный, о чём он думает так грустно? Может быть о девушке? А я стою здесь, а он меня и не замечает. И что я могу после этого предложить? Пусть в троллейбусе везде будут не окна, а зеркала! И везде буду отражаться я!»

Так они исписали полкниги жалоб, пока водитель не заметил и не наорал на них, чтоб убирались из троллейбуса. Но они как раз приехали.

До мастерской Антона оставалось каких-то минут пятнадцать пёхом. Как и в прошлый год, они хотели вписаться сюда на ночь.

   –  Заходите, ребят! – впустил их радушный и уже подвыпивший хозяин флэта. – Вы – вовремя! У нас тут весело, полно народу, вон и Густав^{[142] [143]} из Кино сидит, может, из Митьков кто заглянет на огонёк...

   –  А Цоя^[144] не будет? – с надеждой спросила Света.

   –  Чурки-то? Вряд ли...

   –  А что ты его прям уж так чуркой... – возмутился Глеб.

   –  Да не парься! Это я в шутку... Знаешь, как я с ним познакомился?

   –  Нет, я и не знал, что ты с ним знаком.

   –  Это года три назад было. Концерт был сборный, а на него хрен попадешь. Ну, я ДК обхожу, думаю, где-то, наверняка, есть лазейка. Смотрю, чурка какой-то на балконе курит. Думаю, блин, чурка внутри – а я снаружи! Я ему и говорю: «Эй, индеец, подтяни меня!» Он молча руку мне протянул, да

высоко было – не дотягивается. Я ему: «Ну, что ты! Я те свитер кину, а ты меня подтяни!» Он: «Давай!» – говорит. Подтянул в общем, хоть ему и нелегко было: я-то – здоровый, а он – щупленький такой. «Спасибо! – говорю. – Чурка лучший друг человека!» Тот мне ничего в ответ. Улыбнулся только. А потом я его на сцене вижу, это Цой! Я ж его и не видел до того... В общем, я его с тех пор чуркой и зову.

–Прикольно...

Отец Глеб сидел на кухне и улыбался маленькому телевизору, всё показывающему Питер. Дверь хлопнула. Вернулась Света. Он вышел в коридор её встретить.

   –  Знаешь... сейчас Питер показывали по ящику, а я вспомнил, как мы пятнадцать лет назад там гуляли, как в троллейбусе в Книге жалоб писали, а потом у Антона сидели, как нам было хорошо... Помнишь?

   –  Да я даже не хочу это вспоминать. Всё это из другого мира. Мы были другими. Глупыми и наивными... – отвечала, медленно раздеваясь жена.

Она прошла на кухню, совершенно бледная упала на стул.

   –  Ты бы лучше спросил, что с нашей дочерью, или ты со своими... переживаниями совсем о Наде забыл? Ты же знаешь, что мы сегодня к профессору ходили... Он тоже считает, что едва ли она и полгода протянет... Если сделать операцию – то шанс будет, но денег у нас нет... А у тебя всё троллейбус...

Где только мр ак светит

Мыши в накопителе окурки в табакерке В планетарном вытрезвителе последние берсерки Гражданская оборона, « *уй на всё на это».

Дождливый день конца сентября. Отец Глеб сидел в боковом придельчике родного когда-то храма и хотел перехватить своего бывшего настоятеля после службы. Год назад отец Глеб узнал, что больше здесь не служит.

Народу в этом небольшом приделе, соединённом арочным проёмом с основной частью храма, не было. Во время службы сюда не пускают. Здесь обычно оставляют покойников, когда договариваются привезти их на ночь в храм. Тут и отпевают.

Как-то привезли одного мальчика лет двенадцати. Чернота проступала сквозь густой макияж, которым покрыли лицо усопшего ребёнка в морге. Он забрался с приятелем в подземную емкость, где хранился раньше бензин. Вылезти они уже не смогли, задохнулись парами. В новостях об этом случае тогда говорили каждый день. И пока несколько дней шли поиски, и когда уже нашли два трупа... И вот одного из них выпало отпевать отцу Глебу. Худшего отпевания он не помнил.

Беспросветная тяжесть висела в воздухе, как будто весь придел погрузился в эту подземную цистерну. У отца Глеба жутко раскалывалась голова, его мутило. Хор не мог собраться и стройно спеть давно выученные наизусть слова заупокойных песнопений. Люди плакали. Отец покойного мальчика был не в силах сдержаться. Истошные вскрики отчаянья, выплескивались из него с небольшими паузами и оглашали весь храм.

   –  За что?... Как мне жить теперь?... Господи! Ты слышишь? Я не могу этого вынести!...

Отец Глеб надеялся, что несчастный понемногу успокоится, но его возгласы становились всё громче – он уже кричал в полный голос...

   –  Давайте вместе помолимся и не будем сейчас предаваться отчаянию... – обратился к нему отец Глеб. – Молитва даст утешение вам и помощь вашему покойному сыну... Он ждет ее от вас.

   –  А вы знаете, что это – потерять ребенка?! – закричал заплаканный отец. – Я всю жизнь на него положил! Почему Бог так всё устроил?!

   –  Но сейчас мы ничего поделать не можем... Только помолиться... И именно это сейчас нужно ему... вашему сыну. Давайте продолжим отпевание, а потом я готов с вами поговорить.

   –  Я не могу этого перенести!!! – закричал мужчина.

   –  Тогда подождите за дверью, выпейте успокоительное, а мы закончим отпевание, – не выдержал отец Глеб. – В конце концов здесь и мать, и другие женщины... Им не легче вашего... Пожалейте их, возьмите себя в руки!

   –  Им?! Это МНЕ, МНЕ тяжелее всего!!! Я его больше всех любил! – закричал отец и зарыдал.

Священник не знал, что делать. Он не стал просить его вывести и продолжил отпевание во весь голос, пытаясь заглушить доносившиеся уже со всех сторон рыдания и вскрики.

Настоятель, отец Константин, произнес отпуст^[145]. Служба закончилась. Отец Елеб вышел из придела, как раз когда его бывший шеф проходил к выходу, раздавая благословения прихожанам. Протодьякон Николай, как и договаривались, отсек собой ретивых бабушек, и отец Елеб преградил путь настоятелю.

   –  Отец Константин. У меня дочь умерла, вам говорили... Я очень прошу

вашего разрешения ее здесь отпеть!

   –  Я же уже передавал, что это невозможно... У тебя и ближе к дому храмы

есть...

   –  Но я тут столько лет служил, и крестили Надюшу здесь... Здесь бы с ней и проститься... Да и вы знаете моё положение... самому отпеть в московском храме мне едва ли кто из настоятелей даст...

   –  Да знаю я твоё положение, но ты ходил, спрашивал, узнавал?... Может кто и разрешит, ты ж у них не служил... А у нас нельзя, отец, ты же понимаешь... Сам я подставлять храм не буду, не имею права. К владыке хочешь сходи, если он благословит...

   –  К владыке я едва ли попаду... Да и мне шоу не надо, я в этом придельчике тихо отпою – никто толком и не узнает, не подставлю я вас...

Настоятель опустил глаза и молча направился к выходу.

   –  Нет, – бросил он на ходу.

Елеб пошёл за ним.

   –  Да неужто я не заслужил, чтоб дочь мне отпеть! Мы ведь с вами из одной чаши причащались. «Христос посреде нас!» – сколько раз вы мне говорили за литургией... «И есть и будет!» – отвечал я. А Он есть... и Его нету, так получается? Ведь ничего такого я не сделал... Отец Константин! Ну как же это?

Настоятель всё убыстрял шаг. Уже подходя к крыльцу приходского дома, он обернулся, залезая в карман подрясника.

   –  На вот, отец, возьми на похороны... – сказал он, протягивая пачку сторублевок, – и пойми... в часовне на кладбище хочешь – отпой... Это максимум, что я могу сделать.

   –  В часовне... Мы ж не там, совсем в другом месте хороним, за городом... Спасибо, конечно, но не надо мне этого... и денег ваших не надо!

Елеб развернулся и пошёл, не оглядываясь. Уже за воротами его догнал протодьякон.

   –  Слышь?! На, возьми...

   –  На хрен мне его сребренники!

   –  Возьми, говорю! С паршивой овцы хоть шерсти клок! Да тут и не только настоятельские... От меня ещё... Да бери ты! – скомандовал Николай.

Отец Глеб взял.

   –  Спасибо... Денег-то совсем нет... Больше настоятель ничего не сказал?

   –  Про тебя – нет.

   –  А не про меня?

   –  Да так... Говорит: «А ещё меня спрашивают, отдам ли я сына в священники! Никогда в эту дерьмовую систему не отдам!» В общем, о своем как бы... Ты это... отец Серега из отпуска вернется, мы ещё денежек тебе соберем... Ну, держись, в общем...

Отпевали на маленьком старом кладбище в подмосковной деревне. Фактически это был уже лес с могилами, теснившимися между высоких, облетающих деревьев. Света была оттуда родом, и дочку оказалось несложно и недорого подзахоронить к ее прабабушке.

Народу почти не было. Моросил дождик. Капли стекали по лицу покойной девочки, будто слёзы. У отца Глеба от этого ком подбирался к горлу, дыхание перехватывало... Выручал отец Андрей, подхватывал, не давая отпеванию остановиться. Старый приятель в последнее время стал заезжать чаще, вот и здесь помог. Один из немногих, на кого ещё можно было положиться...

Бледная Света, отрыдав накануне и проглотив гору успокоительного, стояла как вкопанная, уткнувшись взглядом в одну точку... Всё было бы ещё терпимо, и даже в чём-то хорошо, что отпевание на улице, а не в незнакомом каком-нибудь храме. Вот только невыносимый, сверлящий взгляд тёщи...

«А ведь у Светы что-то похожее во взгляде появилось... И ведь они правы...» – думал Глеб, стоя уже на краю платформы метро неделю спустя.

Он не мог все эти дни заходить в подземку. Гул мчащегося по тоннелю поезда заставлял его зажимать ладонями уши. Его просто сковывал ужас. Ужас вырвавшийся из подземелья. Он ощущал его физически. Материальный, невыносимо настоящий, устремленный... нет, не на него, а сквозь него, мимо него, даже не собиравшийся его замечать. Сам отец Глеб просто не существовал на пути этого материализовавшегося ужаса, он был глупым и случайным недоразумением.

Сегодня, подвыпив, он всё-таки смог спуститься в метро... Вот послышался отдаленный гул, доносившийся из темноты. Рельсы внизу манили. В них было единственное решение, остальное виделось какой-то запутанной глупостью... так... чем-то неважным... Он посмотрел во мрак тоннеля и стал истошно кричать навстречу этому всё нараставшему гулу выброшенные памятью слова: *уй на всё на это, и на *уй по трубе^[146]... в страну тьмы кромешной, в страну непроглядного мрака, где тьма, где нет устроения и где только мрак светит^[147]...

Дорога к мор ю

И печаль отступит,

И тоска пройдёт / ¹

Ноль , «Доктор едет, едет...»

   –  Ща уже! До границы недолго осталось!

   –  Да... – равнодушно отозвался Глеб, сидевший неподвижно,

скрючившись у окна машины.

Его унылый голос и безучастность ко всему происходящему уже начали раздражать Антона. Семьсот с лишним километров от Москвы и всё такая вот мертвечина. Этот поп её прямо-таки источает. И сидеть-то рядом неуютно.

   –  Слышь? А ты помнишь, как ты к нам с Виктором в избушку приходил? Он ещё, гад, в картошку масло сливочное положил, а я как раз причащаться собирался! – сделал иконописец очередную попытку растормошить приятеля.

   –  Что-то было... – вяло ответил тот.

   –  Так я и не причастился тогда. Я ужинать не стал – нечем было. Ты ушёл, а я каноны читать начал, а сам злой, голодный. А Виктор вокруг всё ходит, довольный такой. Слово за слово, я и говорю: «На хрена картошку маслом заправил?» А он: «Тебе для смирения!» Ну я ему: «А я те потом в чай нассу для смирения!» А Витька, он же не терпит такого... В общем, подрались. Я фингалом потом две недели светил... Ну, а помахавшись, пошли за самогоном в пьяный дом...

Глеб опять равнодушно молчал.

М-да... И зачем Антон в это ввязался? Заехал в Москву по дороге в Крым и узнал случайно, что его старого приятеля, правда, с которым он последние годы не общался, выперли из храма... Да ещё ребёнок умер... Зашёл навестить. Глеб – никакой, даже Света получше выглядела. Глеб стал просить Антона отвезти его в дурку. Ну, а тот решил его взять с собой, как Глеб ни упирался... Блин, теперь весь отдых насмарку!

Российскую границу прошли быстро, хоть пограничник и цокал языком, гладя на постиранный паспорт Глеба. На украинской же началось.

   –  А шо ж у вас паспорт такой? Здесь же ж печать не читается... Отдыхать едем? На курорт по девкам? – начал первый пограничник.

   –  Да не, мы не по этой части, – ответил Антон.