Текст книги "Бремя колокольчиков (СИ)"

Автор книги: Алексей Марков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Они выехали с территории храма. Шёл противный косой дождь. Прохожих почти не было, только недалеко от угла храма просил милостыню знакомый бомж. К храму его не пускали.

   –  Вот, вози тебя, а меня теперь ещё и в часть МЧСную настоятель посылает, – бухтел отец Сергий по дороге, – Раньше ж ты всё время к ним ходил на присягу и на беседы всякие, а я к ментам-срочникам, а теперь на меня и этих повесили...

   –  Извини, бать, это, наверное, после последней моей проповеди...

   –  Ты и там отличился?! И чему ж ты МЧСников научил, что в персоны нон грата тебя записали?

   –  Я им сказал, что они служат в ангельских войсках.

   –  Что??? – отец Сергий чуть не проскочил поворот.

   –  Они же – МЧС, ну я и сказал им, что они, как ангелы-хранители, призваны помогать и защищать в беде... Потом не выдержал да и добавил про Карлсона... Что помимо ангелов есть ещё такой летающий герой, и что служить в армии надо как он... типа, намекнул, что призываю косить, придуриваться и ни фига не делать... по возможности... Я же общался там не один раз и с солдатиками, да и с офицерами. У них там тоже муть и дурдом... Ну, а потом смотрю, как-то мало до кого мои намёки доходят...

   –  И чё дальше?

   –  Тогда я прямо и сказал: «Коси и забивай, но людей не забывай! Вот вам моё пастырское благословение!» Тогда только наконец дошло... Всем, в общем, понравилось, сверхсрочники некоторые даже разулыбались... Ну, а полковник взял и настоятелю рассказал... не особо вроде и гневаясь... Ну, типа: «Глеб у вас весёлый, с приветом, но надо бы, не переходя границы...» А наш в бешенство пришёл. Ну ты знаешь, как у него это бывает, когда что не по чину.

   –  Батянь, ну на хрена, скажи ты мне? Не, ну шутки-прибаутки, понимаю, но ведь опять на рожон лезешь!

   –  Ладно, не читай нотации, без приколов у меня от всего этого вообще крыша съедет. Расскажи лучше, чего там, в приделе , икона всё мироточит ? Я сегодня не заходил,– перевёл разговор отец Глеб, – думаю, молебен там ещё отслужить. Может завтра?

   –  Да, я прикладывался. С Николаем акафист вчера там прочли. Ну, и исследовали. Никак оно там ниоткуда взяться не может естественным путём. И ровно из глаз на лике! Но масло без вариантов – мироточит.

   –  Ну, а чё шеф?

   –  Да он зашёл один раз, но всё как-то старается не замечать, а то шум поднимется, в патриархии объяснять и вообще... А оно ему надо?

   –  Ну да, ну да...

Дождь лил ещё сильнее. Они остановились на светофоре. Молодая симпатичная девушка в коротенькой юбке, накрыв голову какой-то газеткой, быстро перебегала переход, стараясь аккуратно перепрыгивать через всё разрастающиеся лужи. Следом шла старушка с палочкой, уже зажёгся зелёный машинам, а она всё никак не успевала перейти своими мелкими шажками. Глядя на неё, отец Глеб вдруг вспомнил, что хотел рассказать другу.

   –  Помнишь отца Петра? У него ещё Вадим, регент будничного хора, пел там в праздники.

   –  Ну да, крутой батёк! У него всегда всё в ажуре...

   –  Было... Теперь он отпетый священник...

   –  Блин, батянь, у тебя то войска ангельские, то священники отпетые... Неужто помер?

   –  Да, без шуток.

   –  Да что ты говоришь?! – перекрестился отец Сергий. – Он бухал, вроде... и немало...

   –  Не то слово! Да потом всё время за руль садился, к разговору о машинах. Один раз по встречке пьяный ехал – ждать надоело ему в пробке! И – прямо в ментовскую машину со всей дури! Она на разделительной стояла... Ему офигевшие менты тогда пятнадцать суток дали. Он даже откупиться не смог...

–Жесть!

   –  Да... Добухался... Теперь дали им нового настоятеля из крутых патриархийных – так он зарплаты урезал, половину поувольнял, хамит всем... Оказалось, у отца Петра бизнес был. Чего-то с машинами мутил, автосервис что ли... Так он с этих денег не только в патриархию башлял, но и церковным своим приплачивал: кому на рождение ребёнка, кому премиальные, кому, если ^[123] ещё что-то случилось... А теперь – ни фига! Вадим, регент который, рассказал, что они к настоятелю новому после Рождественской службы пошли колядки спеть. Тот послушал и говорит: «Это вы на халяву пожрать хотите, ничего не выйдет!»... Вот так вот... Мертвечина у них там теперь...

– Мертвечина, – повторил, останавливая свою машину у метро отец Сергий, – ладно, Глебушка, хорошо мы с тобой пока не отпетые священники... во всех смыслах.

Ощущение дежавю

Мне больно отпускать тебя на волю,

Но ты никогда не пойдешь вместе со мной. Шутки в стороны. Конец добрым сказкам. Конец ночам, которыми мы не смогли умереть. Это конец.

The Doors, «The end» ¹³¹ .

   –  Отец Сергий, открой...

   –  Ты чо, Глебушка, такой убитый? – Сергий впустил друга к себе в келью. Тот сразу грохнулся на стул.

   –  Прихожанка одна... Я ей квартиру освящал. У неё сын наркоман... повесился. Подходила сейчас – отпеть просит...

   –  А чего ты так распереживался? Не впервой ведь. Отправляй в патриархию за разрешением.

   –  Да нет, не в том дело... У тебя выпить есть что-нибудь?

   –  Найдём... Вискарика или водку? Что будешь?

   –  Давай водку. Со мной-то выпьешь?

   –  Я, вообще-то, за руль. Но время есть ещё, посижу с тобой, раз уж такое дело...

Отец Глеб налил и выпил подряд две стопки, что на него не было похоже. Отец Сергий слегка пригубил от своей. Глеб помолчал, налил себе ещё, но пить пока не стал.

   –  Понимаешь... Она, мать то есть, этого наркомана, плакала, так смотрела... Да нет, не в том дело... Николаем покойника звали, а у меня уж не первый такой Николай... Тоже фигню какую-то говорю... Не о том...

   –  Батянь, ты чего-то того, заговариваешься. Понимаю, неприятно, расчувствовался. Николай этот – не первый у тебя самоубийца или наркоман, тоже понятно. Да и вообще, это ж теперь явление распространённое, а убиваться из-за каждого наркомана – никакого здоровья не хватит, да и вообще... У меня сколько друзей в Чечне положили из тех, с кем в военном училище в самоволку бегали, да на губе сидели! А кто уже после войны с собой покончил, а кто и без войны спился-сторчался... Что ж теперь? Нежности, извини, какие-то телячьи... Силы есть – молись, а нет... чего рассусоливать-то? Или я чего не понимаю?

   –  Эх, и понимаешь, и нет... Если по-простому сказать: бывало у тебя, когда ты с человеком не поговорил, не понял, что ему совсем хреново, а он после этого того... в петлю? – Глеб отпил еще половину.

   –  Блин, вона о чём ты... Не знаю за собой такого... Не помню – но и не исключаю...

   –  А я знаю, что точно! Однажды уже было, что человек ко мне пришёл, а я не услышал, не увидел, что ему помощь нужна срочно... Да и теперь тоже

ill

Дорз, «Конец».

чувствовал, что что-то должен сделать... Может ещё раз прийти, поговорить... Не знаю. Тонкое такое взаимопонимание было... а я... Испугался, наверное...

Глеб махнул до дна.

   –  Отченька, ты не нажрёшься у меня здесь часом? – забеспокоился Сергий, но Глеб не обратил внимания.

   –  Да, это страх! Парень не боялся умирать, идти путём Джима Моррисона! Это путь саморазрушения, но без страха, а у меня – во всём страх! Вся моя вера из страха. Ведь как я к вере пришёл, знаешь?

–Нет.

   –  Я хипповать начал лет в шестнадцать. Однажды сидим мы у дружка одного на квартире и коноплю курим. Я косяк передал, а мне сосед и говорит: «Встань, закрой дверь, чтоб никто траву не учуял». Я встал и закрыл. Сажусь, а он мне снова: «Встань, закрой дверь, чтоб никто траву не учуял». Я встаю, закрываю, сажусь, а он снова: «Встань, закрой дверь...» И опять по новой, и ещё несколько раз так. Тут меня и прошибло, что я вечно теперь буду эту дверь закрывать, никогда это не кончится... И так меня пропёрло, что я ломанулся оттуда – меня уже в подъезде отловили. Я ничего не соображал – только боялся этой двери! Только б не такая вечность! М-да... Этот страх меня и в церковь первый раз привёл... Страх... Понятно, на исповеди мне объяснили, что это такой ад и есть: бесконечность без Бога... Дверь, кстати, я раньше с этим не связывал. Но это ж и есть дорз по-английски... Та ли это дверь?... Если боишься, то, наверное, она самая и есть: дверь страха... ворота в ад. Но Джим не боялся, и Николай этот... Точнее, не страхом руководствовались, понимаешь? А у меня везде, во всём страх! Мук адовых испугался и решил жить по-правильному, блахачестиво, понимашь!

Заметно подвыпивший отец Глеб говорил всё громче, но Сергий не хотел его прерывать. «Пусть выговорится человек», – решил он.

   –  А что толку? Благочестие из страха – это ханжество и ничего более! Бог здесь не при чём. Я к Нему-то не пришёл. Только они: Джим, Николай и все такие, как они. Они честны перед этой пустотой без Бога. А я картинки благопристойные себе нарисовал, обманываю и себя, и людей! А мне – страшно!!! Понимаешь?! И, главное, страх свой я этот берегу!!! Я ж этой пустоты у них в глазах испугался! Лезть в неё испугался! Честности их! За мирок свой уютненький, блин, испугался! Его не трожь! Ненавижу себя! Ненавижу всю эту лживость!...

Глеб налил ещё, расплёскивая водку мимо стакана. Маханул.

   –  Все эти разговоры, тёрки, дела, на славянском служить или на русском, это всё ффффигня! Мы играем, а не верим, не любим... Да что -мы Я... Я вру и боюсь... Любви нет, а без неё один страх, ложь и мутотень!

Помолчали.

   –  Ладно, Глебушка, иди в келью к себе или, лучше, здесь у меня ложись. А я поеду... И знаешь... Не бери ты это всё в голову! Это уныние, и бес тебя искушает, вот. Да, грешные мы. Но не так же, что совсем уж... Мутотень! Где слово-то такое выискал?

%

   –  Отпою я этого Николая, безо всяких патриархий... Отдельно. Мать его позову и отдельно отпою... Как отец Леонид... И прощение у неё попрошу!

   –  Ложись, ладно уж! Ещё махани немного, если надо, да и ложись без помыслов. У тебя там в келье Аркадий... Чтоб ты ему чего не ляпнул, а он не стуканул – ложись здесь, а после разберёшься.

Глеб послушался. Выпил ещё и лёг на кровать Сергия, не снимая ботинок, отвернулся к стене и тут же заснул. Отец Сергий погасил свет и вышел.

Спасёт ли кр асота

Жара в городских Джунглях...

Ну, прежде всего,

Я даже не видел его лица.

Я не разглядел его лицо.

У него в руке был пистолет.

Уфф... Я подумал...

Это опасное место...

132

King Crimson, «Thela Hun Ginjeet» .

   –  О! Здорово, Глеб! Сколько зим и прочих неприятных осадков!

–Привет! Да как-то так... учёба... семья...

   –  Да ты что? Женился? На Светке?

   –  Да, венчались тут у батюшки одного хорошего под Москвой. Мы, знаешь, тихо. Поехали сами, без родственников, всех этих пьяных горько и прочей мещанской тусни. Ну а теперь и распишемся. Она ж на шестом месяце уже у меня...

   –  Дык ты по залёту?

   –  Да не, Димк, ну ты что? У нас всё по-честному... Это она уже после венчания залетела.

   –  А-а-а-а! Ну это славно! А я уж думал ты того... перекрасился...

Глеб и его приятель-хиппи, Дима по прозвищу Дикобраз, стояли у кафе Турист, известной точке слёта всяких неформалов. Денег особо ни у кого не было, и в само маленькое стеклянное кафе заходили нечасто, но на близлежащих широких каменных подоконниках и приступках соседних зданий обычно кто-то всегда седел.

   –  В общем, слушал ты Кинг Кримсон, - а теперь наслушаешься кинд криксон! Это я тебе со знанием дела говорю! Так что, предлагаю пойти выпить, пока не началось, – предложил Дикобраз. – Тут недалеко портвейн дают, но штурмом брать придётся.

   –  Ну дык пошли, не впервой! Помнишь, как на Гауе на танке без башни за пивом ездили?

   –  А то! С этими работягами с танкового завода нам было по пути, они ведь тоже пиво любят... Но, не подкати они к ларьку, этак нам бы пива не дали! Типа: «Пива нету!» Но оно ж всегда так: если правильно идёшь, ветер тебя сам несёт. Ну, или танки...

   –  Ладно, помчались уже! И танки наши быстры... А то, глядишь, разберут

всё...

Переулками они вышли к винному. На улице перед входом – толпа. В дверях магазина маячила фигура здорового бугая. Он пускал будущих и нынешних алкоголиков и прочих желающих выпить граждан внутрь

139

Кинг Кримсон, «Thela Hun Ginjeet». Название песни представляет собой анаграмму к англ. heat in the jungle , жара в джунглях.

небольшими группами человек по десять-пятнадцать, дабы не сломали прилавок и не передавили друг друга прямо в предприятии советской торговли.

Где-то через полчаса, когда запускали очередную партию жаждущих, Глебу удалось проникнуть внутрь. Димка же остался по ту сторону мускулистой руки. Оно бы и ничего, но давали-то всего по две бутылки желанного Агдама^[124] на брата, и тут, понятно, надо брать двоим. Дикобраз присмотрелся к бугаю и вдруг неожиданно воскликнул:

   –  Масел! Это ты?

   –  Да... А ты кто, волосатик?

   –  Димка, из соседнего двора! Ну, помнишь, в Харитоньевском вы к нам приходили. Мы ещё снежную крепость слепили, а вы её брали! Ты всегда за главного был...

   –  Не, не помню. Ну да ладно, пролезай, давай, под рукой.

В это время в толпе раздался чей-то сдавленный голос:

   –  Ребят, навались! Он своих пропускает – а бухло кончается!

Герой дворов, подобно Антею, изо всех сил пытался сдержать напирающую толпу. Как ему это удавалось – было непонятно. На улице под сотню человек стремились пробиться к заветному прилавку. И тут Масёл не выдержал. Развернулся к толпе.

   –  Я, вашу мать, что, Достоевский, чтобы считать, что красота спасёт мир?! – и с этими словами он запустил тяжёлый кулак прямо в гущу толпы наотмашь. Ещё пару резких ударов – кто-то ойкнул, и толпа отринула.

Довольные Глеб с Дикобразом шли по переулку возле Чистопрудного бульвара. Бутылки едва торчали зелёными горлышками из карманов длинного Димкиного плаща.

   –  Та-а-а-к... А ну-ка стоп, чмошники! Чё за дела? – произнёс коренастый коротко стриженый парень в спортивном костюме типа Адидас.

Друзей окружила группа гопников.

   –  Вас мама стричься не учила? А на руки что, блядь, нацепили, как девки? А? Не слышу ответа?!

   –  Ребят, да вы что? Мы местные, я живу тут рядом, – попытался договориться Димка.

   –  И чо? Я не понял? Ты от того, что живёшь рядом, можешь, как говно по Москве ходить? – раскочегаривался главный гопник, – нормальные пацаны в армии, в керзачах дрочат, а вы на хрена такие нашей, блядь, стране нужны? Не, ну если вас школа и комсомол не научили, то мы, блядь, научим.

   –  Ребят, хотите выпить? У нас портвейн есть, возьмите бутылку, да и разойдёмся, ну чо вы? Все ж русские люди! – сделал свою попытку примирения Глеб.

   –  Чо, ханурик? Какой ты, нах, русский, а? Да ты ваще урод, вас убивать надо, понял?! Винище ты и так отдашь, блядь, и бабло. А потом мы вас обреем и Родину, мать вашу, любить научим!...

Тяжёлая бутылка грохнула об асфальт чуть в стороне. Гопники на секунду опешили, но и этого хватило, чтобы вырваться из кольца. Глеб уже на бегу сообразил, что это Дикобраз бросил бутылку портвейна, чтобы отвлечь любителей Родины.

Дикобраз с Глебом неслись в сторону метро. Вбежали – снова звон бьющейся бутылки, когда перепрыгивали через турникеты. Заливистый свисток контролёрши. Бегом вниз по эскалатору и быстро в вагон. Отдышаться. Ни ментов, ни гопников в вагоне нет. Ушли...

   –  Вторую то ты тоже специально грохнул? – спросил Глеб, когда они шли переулками, выйдя из метро на следующей станции.

–Не-е, выпала...

   –  Оно жаль, но вишь, как хорошо: я две в рюкзак спрятал – а ты в карман, но и то, и другое к месту оказалось!

   –  Это значит, что мы на правильном пути! – заключил Дикобраз, когда они заходили в тихий дворик Дворца бракосочетаний, где собирались распить спасённый портвейн.

   –  Вот интересно, не мог же этот твой Масёл, он ведь же такой же жлоб, как эти... читать Фёдора Михайловича. Это было бы оскорблением его дикого дворово-криминального принципа. А про красоту, что мир спасёт, слышал... И как-то даже по-своему реагирует, – рассуждал Глеб, откупоривая бутылку, – забавно! Ящик типа смотрит, а там ещё всё цитируют и Достоевского, и Чехова, что раба из себя надо выдавливать. Оно, наверное, и запомнилось ему... Может как-то вот так всё сдвинется?

   –  Не знаю... не думаю, что сдвинется. Как мода – пройдёт. Ты же чувствуешь, что всё это не глубоко, так... Да и раба выдавить разве каждому под силу? А главное, оно им надо?

Они расположились на дальней от прохода в сад скамейке под старинным деревом, выпили. За ними на заборе, аккурат напротив здания когда-то дворянской усадьбы, а сейчас места росписи молодожёнов, куда при хорошей погоде выходили только что сочетавшиеся браком пары, красовалось намалёванное чёрной краской известное слово из трёх букв.

   –  Как ты думаешь, кто это написал? Жених или невеста? – спросил, передавая бутылку Глеб.

   –  Думаю, это охреневшая от всего этого балагана старая дева, работающая здесь бракосовершителем, между двумя многолюдными свадьбами, полными таких же гопников, только переодевшихся в костюмы, выбежала сюда, и отвела душу. Так ей стало легче жить и работать, – ответил отхлебнув из горла Дикобраз.

   –  Наверняка! – улыбнулся Глеб. – Они живут в своей клетке, и им хорошо. Хотя на самом деле плохо...

   –  У них своя движуха – у нас своя. Мы знаем радость и за это платим. Наши счета выше, но мы и падаем глубже. Им продаться – ничего не поменять, а нам – всё потерять. Ты знаешь, как оно бывает...

   –  Это правда... Но я думаю... Господь нас спасёт! Ведь мы такие... прикольные!

Восставшие из кельи

Все лица знакомы, но каждый Играет чужую роль

Для того, чтоб хоть что-то в этом понять,

Нужно знать тайный пароль.

Зоопарк, «Уездный город N».

   –  Не будет Святейшего у нас на престольный праздник, отцы. В Кремле службу вести будет. Поэтому и гостей будет немного. Владыку N только Его Святейшество благословил к нам, но на всенощной сегодня и его тоже не будет, только завтра на литургии. А сегодня секретарь его или зам какой-то, иеромонах. Вы с ним поосторожнее. Ну, сами знаете... – объявил отец Константин на обеде накануне престольного праздника.

   –  Отец настоятель! У меня язва обострилась... Я хотел отпроситься с поздней завтра – к врачу сходить. Раз уж и Святейшего не будет, да и протодьякон наш всё знает и умеет, и другие дьякона, наверное, будут... – решил использовать момент молоденький дьякон Аркадий.

   –  Не знаю, возьмёт ли Владыка протодьякона своего... Да и не положено дьяконам на престольный праздник гулять! Даже и по врачам. Так что и не думай! И что вы все такие хилые пошли?

Увидев вошедшего в алтарь перед всенощной иеромонаха, отец Глеб вздрогнул. Мороз пробежал по коже. Это был тот самый инок Афанасий, которого он исповедовал лет пять назад – тот случай он хорошо запомнил – только раздобревший и приосанившийся.

   –  Добрый вечер, отцы! Я иеромонах Афанасий!

   –  Проходите, отче, рады вас видеть! Вы же первый раз у нас? – выказал гостеприимство настоятель, – Вот, знакомьтесь: протоиерей Вячеслав, иерей Сергий, иерей Глеб, протодьякон Николай, дьякон Аркадий. Ну, а меня вы знаете, как зовут: протоиерей Константин!

   –  Митрофорный протоиерей, много замечательного слышал о вас и вашем приходе, – отозвался гость лобызаясь с настоятелем.

Потом он учтиво подошёл лобызаться к каждому из отцов. Отец Глеб старался в глаза ему не смотреть, но всё равно поймал на себе взгляд иеромонаха. Сомнений не было: отец Афанасий узнал его.

После литии¹³⁴, на кафизмах, отцы пошли запивать к жертвеннику. На престольный праздник настоятель не поскупился и выставил хорошего кагора без ограничений. Гость вёл себя дружелюбно, настоятель отошёл, и у жертвенника как-то само собой завязался разговор на вольные, но и не редкие для алтаря темы.

   –  Отцы, у нас-то ещё ничего, милостью Божией, а посмотрите, что на Западе творится! Все эти антиглобалисты с ума посходили! Все чего-то хотят,

¹³⁴ Лития (от греч. Лпц, усердная молитва) - в Православном богослужении часть всенощного бдения, следующая за ектенией.

IOI

куда-то ходят! Нет, чтоб примус потихоньку починять. Вон, гей-парады, понимать, и прочая ерунда! Я б поубивав у сих! – возмущался запивающий третьим ковшиком отец Вячеслав.

   –  Не, отче, антиглобалисты – они в чём-то и правы. И не так там всё просто. А геи? Они ж – безвредные, а часто и добродушные, что уж их бить-то? – вставил своё слово отец Глеб

   –  Отцы! Прошу к престолу, на полиелей^{[125] [126] [127]} пора выходить, – воззвал настоятель.

Оборачиваясь, Отец Глеб увидел, что иеромонах внимательно следит за

ним...

   –  Так, подтянулись, отцы! Отец Вячеслав – ты чо трясёшься! Опять перебрал вчера?! Вот ведь некого больше с крестом поставить, – шипел настоятель, стараясь, чтобы стоящим рядом прихожанам не было особо слышно, когда на следующий день, как положено, при входе в храм все встречали архиеерея, – А ты, Глеб, поправь облаченье! Стоишь, как чмо! Эх, надо было тебя на исповедь послать, а Сергия служить! И чо я не сообразил?!... Так, всё! Идёт!

Архиерейская служба шла спокойно. Епископ был добродушен, всё время мягко перешучивался то с настоятелем, то с отцом Афанасием. Приехавших на престол отцов было всего трое: двое друзей настоятеля, тоже настоятели других храмов, и иеромонах Афанасий, приехавший с архиереем. Протодьякон владыки, как выяснилось, был отправлен в Кремль на патриаршую службу, но отец Николай, столько лет бывший архиерейским дьяконом, отлично справлялся, зная особенности богослужения до тонкостей.

Пока шла служба, Владыка всё косился на молодого алтарника, паренька лет восемнадцати, и, когда один из приглашённых священников читал проповедь , подозвал его к себе.

   –  Чем занимаетесь, молодой человек?

   –  Учусь в богословском на историческом факультете.

   –  В Тихоновском , наверное? Историей, стало быть увлекаетесь? Ну что ж, похвально! А дальше кем собираетесь стать?

   –  Пока ещё не решил...

   –  Что ж, надо определяться как-то уже... А девушка есть? Жениться собираетесь?

   –  Нет пока...

   –  И правильно! Не надо с этим торопиться... Вы ко мне загляните – я постараюсь найти вам послушание. Ну, и по истории у меня литературы много... Я вам телефончик оставлю секретаря, отца Афанасия. Он батюшка добрый – через него надёжно, – сказал епископ поглаживая плечи потупившегося студента.

Глеб с Вячеславом переглянулись и тоже опустили взгляд...

   –  Отче, помоги потребить – совсем загибаюсь, – подошёл к Глебу в конце службы бледный дьякон Аркадий.

   –  Ладно, живи – одну чашу потреблю.

   –  Спасибо! Я-то с настоятелем уже договорился. А другую – Николай потребит, как обычно.

   –  Так, отцы! Все выходим на многолетие и поздравление! – скомандовал настоятель после возгласа, – Глеб! Можешь остаться в алтаре – потреблять.

Глеб остался в алтаре один, даже алтарники вышли. Из открытых царских врат доносился пафосно-величавый голос архиерея:

–...и, вот, дорогие мои! Господь выделил нашу Русскую землю, среди других! Сама Матерь Божия возлюбила её! Сколько подвижников, угодников Божиих взрастила наша матушка Святая Русь! И мы должны стараться хранить в себе этот благодатный огонь, переданный нашими предками, нам, недостойным! Не поддаваться на соблазны, которые в обилии льются на нас от народов, забывших свою веру, свои христианские корни, уклонившихся от истины и впадших во многие скверные грехи, и теперь навязывающих нашей Святой Руси свои заблуждения и скверны. Пропаганда насилия, разврата во всех самых мерзких его формах, о коих и говорить нормальному человеку стыдно, мы знаем, откуда к нам идёт...

Отец Глеб продолжал потреблять чашу у жертвенника и неожиданно ощутил сзади чьё-то дыхание...

   –  Я тогда ещё понял, что ты из наших и для вида на меня гневаешься, ну что ты? Всё хорошо будет, дорогой, – шептан сзади Афанасий, запуская руку отцу Глебу под фелонь .

В руках у Глеба была чаша с причастием. Он аккуратно поставил её и сильно ударил локтем назад. Попал под рёбра. Обернулся. Афанасий держался за бок и с недоумением смотрел на него.

   –  Боишься? Что ты, брат! Перестань! Хочешь, я тебе чашу помогу потребить, а вечером...

–...не поддавайтесь, братия и сестры, на сатанинский соблазн, льющийся в наши души! – громыхал владыка.

За открытыми вратами были видны лица прихожан, затаив дыхание слушающих архиерея у амвона.

Глеб, прикрываясь фелонью так, чтоб из храма не было видно, долбанул носком ботинка иеромонаху по голени.

   –  Ты чо? – пискнул от боли Афанасий, – Сам же вчера говорил, что не надо нас бить... ^[128]

   –  Я в другом смысле, имел ввиду не бить, – сквозь зубы прошептал Глеб, сжимая кулаки, – Я - не из ваших, понял?!

Праздничная трапеза продолжалась долго. Владыка никак не уезжал. Два храмовых сторожа, сидевшие в самом хвосте стола, поспорили, сколько будет тостов. Один предположил, что двенадцать. Другой возражал: «Больше!» Кончили считать на двадцати трёх... Много раз возглашалась Многая лета. Первый раз – патриарху. Потом – владыке, благочинному, настоятелю. Потом ещё многим, сидевшим здесь за столом. Закончили прокурором района. Пели несколько раз и Вечную память. После того, как пропели её убиенному благотворителю храма сего, отец Глеб предложил настоятелю провозгласить и покойному отцу Василию, на что настоятель возразил: «Сейчас не надо!»

Уже к вечеру довольный епископ наконец-то собрался уезжать. Его машину подогнали прямо к выходу из трапезной . Усаживаясь на заднее сидение вместе с отцом Афанасием, Владыка всех благословил и уехал.

Настоятель пошёл прощаться с гостями, а отцы сбились в кружок у входа в церковный дом.

   –  Вроде, настроение у него хорошее, с владыкой всё тип-топ обошлось, подкатим, насчёт праздничных, как договаривались? – начал отец Сергий.

   –  Да, народу много было, а затраты – явно меньше, чем если б святейший был на празднике. Так что резонно! – поддержал отец Вячеслав. – Настроение, опять же, у шефа хорошее... Только прежде, чем о бабках для нас говорить, я о зарплате для рабочих разведаю! Прозондирую, так сказать... И, если всё нормально, тогда вы уже о наших праздничных. Так оно грамотнее будет.

   –  Все ведь идём? – спросил Глеб.

   –  Ой, отцы, только без меня... – скривил физиономию дьякон Аркадий, – совсем плохо мне... Я уж – домой...

   –  Давай! А бабло твоё мы поделим! – ухмыльнулся протодьякон, – ты и на службе-то едва чо-та лепетал, тебе и не положено!

   –  Да ладно, Коль! Плохо человеку – пусть едет! Главное – чтоб настоятель дал... – заступился отец Глеб.

Подстерегали у отца Глеба в келье. Она была ближе всего к настоятельским покоям. Дьякон Аркадий, деливший с Глебом комнатку, ушёл, и все остальные спокойно смогли разместиться в их восьмиметровой келье.

   –  Идёт! – сказал прислушавшийся у двери отец Сергий.

Отцы высыпали из комнаты и застали настоятеля отпирающим свои покои.

   –  А, отцы! Что вам? Заходите!

   –  Отец Константин, тут молдаванки-малярши насчёт оплаты спрашивали. Замучили, прям, неугомонные, – начал улыбаясь отец Вячеслав, – говорят, ^[129] будто вы копеечку им какую-то не додали. Сами подойти боятся – меня попросили...

   –  Да? Боятся они? Они и мне все уши прожужжали, прежде чем к тебе пришли. Наглые бабы! Сказал им – больше не дам! Как там они эти метры мерили – не знаю. Говорят, больше вышло! А я на какую сумму рассчитывал – ту и дал! У нас здесь храм Божий, а не благотворительная организация!

Отцы приуныли.

   –  Что-то ещё? – нетерпеливо спросил настоятель

Глеб понял, что никто больше заговорить не решится.

   –  Отец настоятель... мы ещё насчёт праздничных спросить хотели. Престол, всё-таки! А гостей немного было...

   –  Тебе как всегда больше всех надо! Из тебя твоё еврейство так и лезет! – неожиданно разозлился настоятель. – Нет денег! Всё на приём владыки ушло и на стол!

   –  Как же? Иподьяконов^[130] всего трое было. Дьякона – наши. В прошлый год Святейший был, а нам всё равно перепало... – завёлся, слегка подвыпивший, отец Глеб. – Мы ж пашем, как надо! Вон, Аркадий вообще больной служил...

   –  А ты об Аркадии не беспокойся! Ты – о себе подумай! Оборзел больно!

Отец Сергий ткнул Глеба в спину – прекращай, де! Но Глеба уже

понесло.

   –  Да? Эти пидоры всё сожрали, а батюшкам служащим и малой премии не положено...

   –  Какие это пидоры? – неожиданно понизил голос настоятель и внимательно и очень нехорошо посмотрел на подчинённого.

   –  Монах этот... секретарь...

   –  Не болтай ерунды! – приказал настоятель.

   –  Да и владыка... Будто вы не видели, как епископ к алтарнику подкатывал, а про иеромонаха этого...

   –  Что-о-о-о?!! – заревел настоятель. – Ты что несёшь, пьянь жидовская! Я ничего не видел! Понял! И никто ничего не видел! – настоятель обвёл взглядом всех собравшихся. – А что ты выдумываешь тут... Ты лучше расскажи, как самоубийц отпеваешь!

Глеба прошибло холодным потом. Он неделю назад всё-таки отпел заочно того несчастного наркомана Николая. Перед этим он позвонил его матери и, узнав, что в патриархию за разрешением она так и не пошла, потому как плохо ей каждый день, пригласил её отдельно днём в храм и, не афишируя, совершил отпевание. Кто мог стукануть? Знали только отец Сергий и Аркадий, случайно, или, может быть, и не случайно, зашедший тогда в храм и всё интересовавшийся, что здесь делает отец Глеб...

«Аркадий, гад, сто пудов!» – понял Глеб и пробормотал, оправдываясь:

   –  Да это сын прихожанки нашей... Я квартиру им освящал... Неизвестно ещё... Возможно, это был несчастный случай...

   –  Ага! Наркоман, в петлю залезший дома у себя, и – неизвестно? У меня друг – прокурор района! Я всё знаю! Ты мне тут мозги не полощи, а то знаешь... Терплю я долго, но ты явно уже злоупотребил моей добротой... Думаешь, незаменимых у нас не бывает? Ошибаешься!... Всё! Уходите, отцы, мне переодеться надо!

   –  И что тя понесло-то? Явно, ведь, не тот момент был! – упрекал друга отец Сергий, когда перед их носом захлопнулась настоятельская дверь.

   –  Да, не знаю... Пидоры эти... Понимаешь... Достало уже...

   –  Ладно, отцы, я потом с ним поговорю. Может, и обломится нам ещё... Он часто так: сначала орёт – а потом и подкинет что-нибудь на бедность... Пошли ко мне в келью – стресс снимем, – предложил отец Вячеслав. Возражать никто не стал.

   –  Оно всегда так! Когда не с тем пьёшь – потом изжога! Вот и сейчас... – говорил, закрывая за собратьями дверь своей кельи, отец Вячеслав. – Поэтому всегда лучше потом в своей компании ещё добавить, чтоб в нормальное состояние желудок привести... У кого чего есть?

   –  Я тут коньячку со стола прибрал... – отец Николай, не спеша, извлёк из какого-то потаённого кармана в недрах широкой греческой рясы аж две бутылки Мартеля, и добавил, – дьяконское дело – печься о столах! Шоб где надо убавлялось – а куда надо прибавлялось!