Текст книги "Бремя колокольчиков (СИ)"
Автор книги: Алексей Марков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
– Ох уж, я не особо в этом всём разбираюсь, да и зрение никуда... В церкву чаще ходить постараюсь, пока огорода нет... Но боюсь, батюшка, вы за порог, а они и повылазют окаянные.
– Молитесь хоть своими словами, или просто: Господи, помилуй, – ответил священник, сам приглядываясь, точно ли с бабкой всё нормально. – Ну, и успокоительное на ночь можно...
– Да пью я таблетки всякие, только хуже от них! Вон у меня их сколько от всего, – и она протянула корзиночку, битком набитую лекарствами.
Глеб стал рассматривать таблетки, благо в фармакологии он кое-что понимал.
Бесалол, беллалгин, беллатаминал – столько препаратов с белладонной[39]!
– А как вы принимаете, по рецепту?
– Да шо ж я, на эти писюльки смотреть буду? Горстью беру, чтоб сразу от всего! Только помогает плохо.
Отец Глеб поперхнулся.
– Знаете, лучше вы как-то по одной таблеточке, тогда и всех вот этих явлений бесовских, так сказать, меньше будет... Молиться, конечно, обязательно, но и таблеточек поменьше...
– Думаете, я ненормальная? – неожиданно резко ответила старушка.
– Ну что вы... Просто... понимаете, когда много лекарств принимаешь, то утоньшается психика, и люди могут начать видеть тот мир, который лучше не видеть, – сымпровизировал священник.
Обратно он шёл весёлым, предвкушал, как он расскажет историю Семёну. Вообще хорошо, что отец Георгий подарил ему этого сибиряка. Конечно, случалось, певчий-сторож запивал. Даже как-то приходилось капельницу ему делать, возиться с ним, и отец Глеб угрожал выставить его, всячески ругал, но, глядя, как кается этот немногословный, прямодушный и добрый человек, прощал его. Священник любовался, когда Семён начинал петь. Так прекрасна была иная природа, которая вдруг просвечивала в этом человеке, наглядно показывая весь грустно-смехотворный тлен внешней оболочки.
Так прожили они зиму. Отец Глеб ездил к семье в Москву время от времени, а Семён оставался на хозяйстве. Великим постом[40], перед Вербным[41] [42], батюшка вырвался к своим на буднях. Но тут позвонили из села: беда, сгорел храм, то есть весь бывший детский сад. Вроде бы сторож был накануне пьян и, видимо, не проследил за печкой. Сам Семён тоже сгорел...
Пасху настоятель сгоревшего храма служил по соседству, у отца Георгия, а после подал прошение о выходе за штат. Решил перебраться в Москву. Владыка тянул, не отпускал, заставил поработать лето на заменах разных отправлявшихся в отпуск отцов. Но ближе к зиме всё же отпустил, сказав, что всё равно Глеб непутёвый и пусть едет в свои столицы, хоть ему и жаль отпускать грамотного парня.
Накануне окончательного отъезда в Москву отца Глеба неожиданно вызвали в милицию в райцентр. Сообщили, что раскрыли дело о поджоге его храма, и просили принести список бывших в храме ценных икон. В довольно обшарпанном, но, видно, ещё не так давно вполне цивильном кабинете, под портретом Дзержинского сидел майор. По соседству на другой стене висел портрет Ельцина.
– Вот, батюшка, раскрыли мы сразу несколько преступлений, что в ваших краях последнее время происходили. Есть признательные показания. Этих знаете?
Майор протянул ему фотографии. На них были те трое, что год назад бесплатно кололи ему дрова.
– Да, видел, помогали один раз нам по хозяйству.
– Так вот, они это и есть. Промышляли они поджогами и у вас, и в соседних деревнях. Людей, если были, убивали, а ценности выносили. Вашего сторожа они тоже как минимум оглушили и оставили внутри при поджоге. А иконы ваши мы, возможно, найдём. Кстати, пожар у этой вашей... не помню, как её... Ольги? Богатый самый дом был возле вас...Тоже их рук дело.
– А как же вам это узнать удалось?
– Эх, батюшка, – неприятно ухмыльнулся довольный милиционер, – у органов ещё есть... помощники. А бандиты спьяну в определённых заведениях любят похвастаться своими достижениями, наворованное сбывают... Остальное – дело техники! У нас любой бандит признается. Вы списочек икон не забыли?
По дороге к вокзалу отец Глеб всё думал: «Правда это или просто назначили уже сидевших мужиков?» Иконы всё-таки не нашли, и отец Глеб так никогда и не узнал ответ на этот вопрос.
Разговор в библиотеке
У меня есть шоколадный Иисус,
Он тает у меня на губах.
Всегда мне шоколадный Иисус Помогает в моих делах.
Тот Waits , «Chocolate Jesus».
Перебравшись обратно в Москву, отец Глеб снова стал подрабатывать в издательстве, пока решался вопрос с его назначением. Ходил он в Ленинку подбирать книги для переиздания, заодно и сам образовывался. На многое уже стал смотреть по-другому...
Как-то в библиотечной столовой к нему за стол подсела дама средних лет.
– Вы – батюшка?
–Да.
– Можно с вами поговорить?
– Конечно! – обрадовался отец Глеб. С ним хотят поговорить, как с батюшкой, в Центральной библиотеке страны! Здесь люди образованные, культурные – не то что эти уже надоевшие бабки со своими дурацкими вопросами и пустыми разговорами.
В голове всплыли посиделки с прихожанками на праздники после службы в молитвенном детсаде. Во время унылого застолья батюшка каждый раз пытался заговорить о Евангелии и смысле праздника. Но разговор никогда не клеился то ли потому, что у него не получалось правильно рассказать, то ли прихожанкам, самой молодой из которых было под шестьдесят, всё это было не столь интересно. Говорить же о кормах и отвечать на бесконечные вопросы, вроде: «Кому свечку ставить, батюшка, а то опять муж запил», – молодому священнику было неинтересно, а со временем и тошно.
Но самое страшное случалось потом. Староста, уже после чая, говорила: «Ну что, батюшка, давайте теперь и песни наши деревенские споём!» – и затягивала скрипучим, рвущим нервы голосом с подвываниями: «Вот кто-то с го-о-о-о-ро-чки-и-и спустился-я-я...»
Потом отец Глеб стал сбегать с этих застолий, отговариваясь то срочной поездкой в епархию, то тем, что на соседнем приходе ждёт отец Георгий. Да и вправду не редко уезжал к нему. Шестнадцать километров на велосипеде по лесу – хорошая прогулка.
Как-то поехал он так на Крещенье. Метель, асфальтовую дорогу местами полностью замело, велосипед приходилось то там, то здесь тащить на себе, ветер со снегом обжигали лицо, глаза забивались. «Господи, помилуй! Не повернуть ли, пока далеко не ушёл?» – подумал Глеб, поскользнувшись на подъёме и выронив из рук леденеющий велик. Но в голове снова зазвучало: «Вот кто-то с го-о-о-о-рочки-и-и-и...» – и все сомнения развеялись, как
да
Том Уэйте, «Шоколадный Иисус». Тот Waits, (род. в 1949) -американский певец и автор песен, композитор, актёр.
бесовское искушение. Он взвалил на спину велосипед и пошёл дальше занесённой снегом дорогой.
– Батюшка? Вы меня слышите? – прервала его воспоминая соседка по столику, внимательно разглядывая молодого священника. Ей было где-то за тридцать. Симпатичная, но с жёсткими чертами лица и слишком обильным слоем макияжа для Ленинской библиотеки.
– Да, я вас слушаю.
– Понимаете, у меня два высших образования, научная степень скоро будет. Во всём порядок. Предмет свой знаю отлично, не хуже научных руководителей, только они этого не понимают... А мужчину нормального найти не могу. Всё какие-то не такие, недалёкие и неприятные, слишком развязные или глупые, а кто получше – все уж женаты... Вы подскажите, кому мне свечку поставить, какому святому?
– Ну, понимаете, дело ж не в свечках, надо жизнь свою пересмотреть, приоритеты, о вечности подумать, а не только о земном, житейском... Сходить на исповедь для начала...
– Исповедь? Это, где грехи говорят? Была – не помогло. Это всё не то. Вы скажите, кому свечку поставить, перед какой, может быть, святыней...
– Исповедь сама по себе не может помочь в житейских проблемах. Нужно изменение, покаяние, тогда меняется многое в жизни, и вчерашние проблемы зачастую кажутся не такими и значительными.
– Да я грамотный человек, у меня же два образования! Я понимаю. Но мне другое нужно – кому свечку поставить!
– Поймите же! Господь пришёл изменить нас, дать нам духовное понимание жизни, то, которое даёт подлинное счастье и не только на Земле, в этой нашей жизни. А то, о чём вы говорите...
– Батюшка! Я же вам русским языком конкретный вопрос задала! Ну почему меня никто никогда не слышит! Я в Бога верую! И помощь мне его нужна. Я всегда знаю, что мне нужно, а не о чём-то неясном прошу, как бабки какие-нибудь необразованные из деревни. Вот я и прошу вас сказать, кому при проблемах с начальством и для поиска нужного человека в жизни свечку ставить?!!
– Вот и я говорю, вы грамотный человек, почему же вы не хотите прислушаться? Не со свечек из-за жизненных неурядиц надо начинать, не свечки же Богу нужны. Ему нужно наше сердце! За это он даёт благодать, врачующую наши души и помогающую в житейских невзгодах! Это самое главное! Вот вы говорите, отношения с людьми у вас не клеятся. Может, об этом тоже стоит подумать? К Богу обратиться, чтоб он открыл, в чём мы бываем не правы...
– Да, я бываю иногда вспыльчива. Но я и вправду лучше них предмет знаю и вообще прекрасно во всём разбираюсь. А если я чего-то не знаю, то прямо прошу объяснить. Вот и вас прошу ответить: кому ставить свечку! А вы всё куда-то отклоняетесь! Вы семинарию-то закончили? Вы должны всё это знать и ответить без всех этих липших разговоров!
– А причём здесь семинария?! Я же о главном вам хочу сказать, уважая вашу образованность и надеясь на желание понять суть, а не поверхность...
– О поверхностях и их свойствах я лучше вашего знаю! Если не можете ответить или... если вы вовсе не священник, то я пойду.
Отец Глеб вытер пот со лба и допил компот.
– Ну, если вы так настаиваете, сходите к мученику Трифону на Рижской, там свечку его иконе поставите, помолитесь... надеюсь... Господь Ему ведомыми путями, вам и поможет. Возможно, и вразумит...
– Вот что было сразу не сказать? А то я и Николаю Угоднику ставила, и Казанской – и ничего! Спасибо, батюшка! Могли бы и сразу, без тайн ответить. И почему меня сразу никто не понимает?
за
Мелкий песок в длинных волосах
Пускай наш цвет глаз ненадежен, как мартовский лед,
Но мы станем как сон и тогда сны станут светлы.
Аквариум, «Лебединая сталь».
Опять не спали, да и как можно спать в питерские белые ночи? Чьи-то флэты[43], незнакомые, но близкие люди.
Света с Глебом встретили очередных таких же как они волосатых, с феньками[44] на руках на набережной Фонтанки. Болтали, прикалывались. Удивил странный певучий говор – оказалось, они приехали сюда тоже автостопом, но аж из самой Сибири. Потом эти ребята позвали к каким-то ещё третьим, с которыми сибиряки сами познакомились только накануне где-то здесь.
Глеб смущался, не хотел идти. Но Света согласилась – и они пошли. По дороге он ещё что-то бухтел на тему: а может не пойдём?, но, когда увидел, что на двери той квартиры был пришпилен листок с нарисованными пацификами, солнцем и кривой надписью «Здесь люди рады людям», сразу воспрял.
Опять пили, курили, говорили, смеялись. Потом пришли ещё ребята и принесли вещь посерьёзнев. Половина была не против поучаствовать. Глеб же колоться не хотел категорически. Света сомневалась, попробовать ей или нет, и тогда он решил увести ее от греха подальше.
Он позвонил своему другу Антону. Антон был художником. Его мастерская располагалась под крышей одного из старых домов на Петроградской. Света сразу согласилась поехать к Антону, ведь вчера там была отличная тусовка, а теперь вроде как кто-то из Аквариума[45] [46] заглянул!
В мастерскую добрались, когда гости уже разделились на тех, кто ушёл, и тех, кто завалился спать. Дверь была открыта, и они зашли.
Света с Глебом осторожно пробирались между спящими, стараясь не наступить на чью-нибудь ногу или руку.
– А Антон-то твой здесь?
– Да вон он! Валяется одетым в кресле средь знакомых стен, и снится
гл
ему не меньше, чем сладкая N , – скаламбурил Глеб и предложил, – А, может, пойдём на крышу?
– Не, давай уж где-то прикорнем, а то через пару часов на трассу...
– И что, не боишься ты к этим чухонцам ехать, да ещё с девушкой? – спросил Глеба водитель попутного КАМАЗа с тверскими номерами, когда они подъезжали к Ивангороду.
– Ну не звери же здесь...
– Да ладно, это они так не звери, а русских ненавидят люто. Чухна – одно слово.
– Не знаю... Ребята ездили – ни с кем ничего не случалось. Это вот в Грузии, вроде, да. Бывали всякие случаи...
– В Грузии? Ну там ваще вас бы сразу натянули по самые не балуйся! Причём обоих, – ухмыльнулся водила. – У тя ваще сколько баб-то было? Да ладно, не смотри ты на эту свою, спит она.
Отвечать шофёру резко не хотелось – ведь мог и высадить, а Света и впрямь мирно, как ребёнок, спала, положив голову на колени Глеба. Он попробовал сменить тему.
– А что местные... ну... чухна... не сажают стопщиков[47]?
– Да я ж те говорю: ненавидят они русских! Не, ну на трассе авось кто и подберёт, наши скорее, но с трассы сходить – не советую... Ну а про баб... Вот ты молодой, а мне уж за полтинник. Не долго ещё стоять моему осталось, чувствую, опускается уже. А я б хотел сотню добить, а пока семьдесят девять всего... Вот я всё же не понимаю, ну почему у нас в СССР публичных домов нет? Чем они мешают развитому социализму... или, чё у нас там ща? Вот всё бы так же – только публичные дома, как при царе! Ну, и парнуху чтоб крутили по телику! А там пусть партия, гэбэшники[48] – похрен!
– Может, оно так и будет скоро, – ляпнул, не зная что ответить, Глеб.
– Думаешь? Хорошо б, пока у меня ещё стоит... Эх, добрый ты парень! Ладно, до Риги доедем – ночь уже будет. Я вас в машине оставлю на ночь, а сам в гостиницу пойду при заводе. Потрахаетесь хоть, как американцы в видюшниках говорят, – подмигнул водила.
– Не, ложки надо взять обязательно, если мы отдельно встанем, и стрельнуть негде будет.
– Ну, так сопрём в любой кафешке!
– Не хочу я воровать... грех... Я куплю пойду.
– Давай скорее только! Электричка уже скоро на Гаую! – ответила Глебу Света и осталась на вокзале в Риге, ждать поезд.
Глеб по дороге заприметил хозяйственный магазин и теперь быстро направился к нему. На витрине красовались алюминиевые ложки. Молодой человек тут же подлетел к кассе и пробил. Вернулся к прилавку и протянул продавщице чек.
– Две ложки, будьте добры.
– Ну и чо ты мне даёшь?
–Чек...
– А карточка покупателя?
– Какая карточка?... Я же приезжий...
– Я уже поняла! Без карточки – не продам. Закон теперь такой.
– Послушайте, ну... я же в любой столовке сейчас стащу эти несчастные ложки. Это ж не что-то такое дефицитное.
– Ну и что? Воруй! Это твоё дело, а моё – закон соблюдать! А то едут тут всякие в нашу Латвию...
Глеб присмотрелся к продавщице повнимательнее. Едва ли она была этнической латышкой, да и говорила она на чистом русском... Но времени на дальнейшие переговоры у него не было. Злой он побежал к выходу.
– Падаждиттэ! Дайтэ ваш чек! – остановила его женщина средних лет, говорившая с заметным прибалтийским акцентом. – Я очэн нэ люблю, что так дэллают у нас.
Глеб отдал ей чек. Женщина вернулась к прилавку и протянула недовольной продавщице свою книжку вместе с Глебовым чеком. Той ничего не оставалось, как нехотя выдать две алюминиевые ложки.
– Никого нет. Наверное, опять менты с берега согнали, и пипл[49] ушёл на озеро, – сказала, глядя на сосны и море, Света.
– Мне Димка Дикобраз говорил, тут помимо ментов ещё и местные гонять стали. «Наши сосныы, а вы – рууские оккупантыы», – передразнил местный акцент Глеб. – Хотя... и русские, и латыши разные есть... Дикобраз, кстати, где-то здесь должен быть... Пойдём на озеро?
– Давай здесь останемся на пару дней, а? А потом уж к пиплу пойдём. Даже хорошо, что здесь сейчас никого.
– Ну, как скажешь...
– Это хорошо, что ты согласился. Знаешь... тут место такое... что... Ты только не смейся! Вот... ты о Боге много говоришь. Правильно, наверное... А я Его здесь чувствую... Как-то Он мне именно здесь открылся, и я начала Его ощущать во всём... и себя в Нём и во всём зримом немного и много незримом... Понимаешь? – Света внимательно посмотрела юноше в глаза. – Давай так и побудем. Он, сосны, небо, море, песок.. .ты и я...
Ворошиловский стр елок
Не будет за грехи ответа Когда и будущего нет.
Мы увядшие цветы,
Мы смертельный яд,
Мы сами будущее, твое будущее.
Sex pistols [50] [51] [52] , «When there’s no future».
Получив желанное назначение в богатый московский храм, отец Глеб сразу туда поехал.
– Простите, вы не настоятель? – спросил он у пожилого батюшки, которого увидел возле храма.
– Нет, а ты что? Пополнение? Дьякон новый?
– Да служить сюда прислали, но я священник...
– А-а-а, а то ещё дьякона обещали. М-да... Помню я одного дьякона, суров был... Лет двадцать назад это было... Настоятель – митрофорный протоиерей , из маститых, проскомидию совершает, а дьякон в алтарь приходит, а от него перегар... Настоятель ему: «Ты служить сегодня не будешь, ты пьян!» А тот: «Как не буду? Я готовился!» Настоятель: «Да знаю я, как ты готовился». А дьякон ему – рррраз в хлебало! Аж митра[53] из дьяконских дверей выкатилась... Меня, кстати, отцом Василием звать.
– Меня – Глебом. А где мне настоятеля, отца Константина, найти?
– А... он у себя в кабинете, наверное...
Отец Василий был ветераном войны, ворошиловским стрелком. В 50-е рукоположился где-то в провинции. Семья, дети, небедная поповская жизнь, но вот беда: супруга скончалась, когда трое его детей ещё маленькими были.
Второй брак для священника запрещён по канонам, но отец Василий женился, уйдя за штат. Все всё понимали, и отца Василия стали приглашать в разные храмы помогать. В штат не брали, хотя у некоторых настоятелей была та же, а то и похлеще, история, но они не афишировали. А отец Василий был человеком весёлым и открытым – скрывать толком ничего не умел. Приживаться и изворачиваться, правда, умел изысканно и феерически. При этом подхалимом не был, хоть и умел его изображать. Настоятель, считал отца Василия позором храма, порой и не без повода.
Как-то вызывает настоятель всё духовенство, старосту и казначея к себе. Знак недобрый.
– Отцы, я позвал вас, потому что поступает много жалоб на ваше служение. Я не обо всём докладываю владыке, но вы знаете, что он всё равно всё знает. Вот вы просили повысить зарплату, увидев мою новую машину, так, отец Вячеслав?
Второй священник стал оправдываться.
– Ну отец, у нас же зарплата смешная, только на требах и зарабатываем...
– Храм не бедный, но расходов много. А машину мне спонсоры подарили. Служите лучше, а не по требам бегайте с утра до ночи, и у вас спонсоры будут! Ты, вот, отец Вячеслав! Вечно службу начинаешь раньше положенного, а это – непорядок!
Отцы потупились. Стало ясно, что к зарплате, меньшей, чем у школьного учителя на полставки, прибавлять не будут. Попам-то ещё ничего на требах, а вот дьяконам – совсем кисло. Эх, зря они, настоятеля взбаламутили только... А отмаз про спонсоров вообще издевательство. Все ж понимали, как деньги настоятель пилит с благотворителями, отстёгивая кому надо в патриархию.
– Отец Василий! На тебя особая жалоба! Ты отчитывать бесноватого ходил на дом?
– Ну отец настоятель, просят, я и хожу...
– А две недели назад был? Да я знаю, был. Отслужил молебен об изгнании злой силы у какого-то на голову больного, когда и дома никого не было... а потом полквартиры вывез!
– А, это... Отче, он сам всё отдал, я и не просил ничего... меня мать его позвала, говорит: «Батюшка, приходите, когда вам удобно». Я и пришёл. Отслужил всё. Он сам и говорит: «Спасибо, мне полегчало, берите чего хотите, для вас ничего не жалко».
– И ты сына с машиной вызвал...
– Ну... я ж не мог один унести всё. У меня ж в ногах осколок с войны. Но я же не себе, я ж – сироткам! У меня же у дочки погибшей четверо осталось...
– Да знаем мы про твоих внуков! Все уши прожужжал! – заорал настоятель. – А мать этого больного домой пришла, а полквартиры нет... как говорит...
– Отец Константин! Ну, не полквартиры же я на Жигулях вывез...
Первым не выдержал протодьякон, закашлявшись, чтобы скрыть смех.
Настоятель смерил отцов гневным взглядом. Все старательно давили в себе раздирающий их хохот: кто закусывал губы, кто прикрывал рот, кто прятал глаза. Настоятель заорал.
– Достали вы все, лоботрясы! Отец Василий! Всё вернуть! Я сказал.
– Батюшка, миленький, а у меня ж ничего нет! Я всё отдал сироткам...
Тут даже у старого гэбэшника-старосты лицо расплылось в улыбке.
Тот случай с попыткой экзорцизма на дому отец Василий ещё долго пояснял так: «Вот видите, всегда так, когда отчитываешь! Потом – бесовские искушения».
Настоятель на праздничных храмовых трапезах, случавшихся нередко, после где-то пятого-шестого тоста становился крайне многословен.
Последующие его тосты превращались в длинные речи, исполненные пафоса со стремительно уменьшающимся смыслом.
Отец Василий как-то принял по старой памяти, не подумав, что развозит его в таком возрасте быстрее и сильнее. Молчаливо слушать настоятельские рассуждения ему наскучило, и он начал потихоньку разговаривать с сидевшими рядом с ним гостями застолья.
Настоятель – громче, отец Василий – тоже. Настоятель ещё громче. Отец Василий, громыхая, придвинул стул поближе и, заглушая и так уже почти крик настоятеля, обратился к соседу.
– Что вы сказали?
Но вместо ответа услышал громкий голос настоятеля.
– Отец Василий! Ты смотри!... Ты держись за наш храм!... – с ехидной злобой обращался к ветерану настоятель.
– Держусь батюшка! – ворошиловский стрелок тут же проворно повернулся, стремглав подлетел к настоятелю и ухватился за его руку. – Ножки не ходят! Сил нет! Годы какие, а я держусь с Божией помощью! Вашими молитвами, дорогой наш отец Константин! Держусь... за храм... ножки-то... а я держусь всеми силами.
И в доказательство силы, с которой он держится за храм, отец Василий принялся трясти руку отца настоятеля и лобызать его в пухлую щёку, вытирая старческую слюну об ухоженную настоятельскую бороду.
Как он был похож в этот момент на быковского скомороха из Андрея Рублёва[54]! Нет, не внешне, а скоморошьей удалью и глазками остренько бегающими.
– Ладно, садись уже, – миролюбиво ответил настоятель, вытирая пострадавшую бороду.
Иногда отец Василий рассказывал, каким лихим пулемётчиком он был на фронте. Как самое страшное, вспоминал он бойню под Харьковом в 42-м.
Энергии в нём было очень много. Со своей палочкой он уже успевал обежать весь район, пока молодые отцы ещё только собирались. Народ любил его, да и со служащей братией он был в хороших отношениях. Несмотря на то, что он был много старше всех, держался всегда открыто и не пытался создать себе привилегированное положение. На примирение в случае конфликтов он шёл легко, и уже не изображая из себя скомороха, как частенько делал это перед настоятелем.
Отцу Глебу хорошо запомнилось, как они повздорили из-за какой-то ерунды, а отцу Василию надо было литургию служить. Глеб стоял в алтаре, вынимал просфоры[55], стараясь не смотреть в сторону отца Василия. Старый священник подошёл к молодому, потянул за рукав и серьёзно сказал.
– Прости ты меня, отец Глеб...
Что такое панк-молебен отец Василий, конечно, и знать не мог. Но уже исполнял его в то время, как будущие участницы Пусси Райот ещё писали в подгузники и слушали стих про качающегося бычка...
Дело в том, что голос у отца Василия был когда-то громким и красивым. Громкость к старости осталась, чего не скажешь о красоте. Да и слух куда-то исчез. При этом он очень любил служить панихиды и заводил в конце Вечную память , исполняя её на стыке стилей: аритмичного фри джаза и раннего Егора Летова[56] [57]...
Народу это нравилось. Народ начинал... подпевать – не скажешь, скорее – дружно орать. Настоятель аж присаживался, когда это слышал. Особенный эффект был, когда эта Вечная память раздавалась после витиеватых песнопений правого хора на поздней литургии и высокопарной проповеди настоятеля! Фактически, это был настоящий колхозный панк сразу после Голубого огонька[58]!
Ветеран служил до конца. Последний раз пришёл в храм за две недели до кончины. Исповедовал, сходил на молебен...
В последний путь провожал его весь храм, многие плакали.
На девятый день отец Глеб с протодьяконом служили панихиду. Хор уже закончил петь Святым Боже[59] Отцы переглянулись. Чего-то не хватало. Они поняли, чего и затянули Вечную память по-отцевасильевски.
Протодьякон пытался придать своему голосу роковое звучание, Глеб орал во весь свой слабый голос... До отца Василия им было далеко и по драйву, и по разрушающей все музыкальные понятия мощи, но народ подхватил сразу...
После панихиды пожилая прихожанка подошла к отцу Глебу.
– Батюшка! Эххх! Да-а-а!... Так! – прорекла она, махая в восторге руками.
Традиция была сохранена.
Инок и ар химандрит
Я опять возвращаюсь к границе,
Чтобы больше не быть проклятым,
Чтобы чистой водой умыться Я насквозь пропитался ядом.
Elton John [60] [61] , «Border song».
– Чего так рано, Глебушка? – обернулся облачающийся к началу будничной литургии отец Вячеслав к кладущему поклоны у престола сослуживцу. – Народу будет немного после праздника. Не знаю, зачем тебя настоятель помогающим поставил на сегодня? Я бы сам справился, там исповедников на пол-аналоя.
– Ну, с ним не поспоришь ведь... А я всё равно в келье ночевал, дома все болеют... Вот и пришёл пораньше на службу.
– Ну так, поисповедуешь не торопясь, ты ж любишь с разговорами, как старец.
– Это, если есть с кем и о чем поговорить, отченька. А старец это у нас – ты... после отца Василия, покойника, – отшутился отец Глеб.
– Да, тот всем старцам старец и чудотворцем чудотворец был... Упокой его Господи!
Отец Глеб взял крест и Евангелие, не торопясь вышел из алтаря. У аналоя для исповедников собралось всего человек пять: завсегдатаи-прихожанки в платочках и незнакомый молодой человек с длинными волосами и жиденькой бородкой в кирзовых сапогах. «Поди ж ты, какого-то залетного из святых мест занесло. Ща начнёт мшелоимство с непостными конфетками исповедовать», – подумал священник.
Молодой человек подошёл последним.
– Недостойный инок Афанасий, отче. Как благословите... очень хочется причаститься, но не знаю, стоит ли приступить к чаше или воздержаться... – начал он.
– А в чем дело?
– Я из N-ского монастыря. Слышали, наверно, о нашей святой обители? Прибыл в столицу. Хочу сюда перебраться на учебу и несение послушания. Вот... хотел причаститься сегодня, чтоб Господь благословил начинания... но, знаете... Вчера друга встретил, мы давно не виделись, соскучились друг по другу, и мы с ним были... ночь провели вместе...
– Перебрали, что ль?
– Да не особо... не в этом дело... Мы в интимном смысле вместе были. Вот я и подумал, не грех ли мне причащаться сегодня будет? Духовник у нас в монастыре благословлял омываться и воздерживаться следующий день от причастия в таких случаях.
– Не понял?!!... Вы гомосексуализмом занимались что ли?!!
– Ну, можно и так сказать. Но это по взаимному...
– Да вы что, издеваетесь?!! – почти крикнул отец Глеб и посмотрел на исповедующегося юного монаха. Тот глядел ясным, чистым, даже смущенным взором, никак не подразумевавшим издевку.
– Извините...
– Вы что? Не знаете, что это содомский грех? Что мужеложники царства Божия не наследуют? Ну... минимум в этом надо серьёзно каяться! По канонам за это положено отлучение от причастия на годы!!! А вы – инок! И так спокойно об этом говорите, как будто речь о какой-то ерунде! Не знаю... как будто съели чего-то непостное...
– М-да... Ну, видимо, у вас здесь другие правила. Не как у нас в обители... Что-ж, тогда благословите, причащусь в другой раз.
Глеб онемел, не знал, что и сказать. Посмотрев на монаха еще раз и понял – едва ли будет услышан.
– Знаете... Бог да благословит вас почитать каноны и святых отцов о грехе мужеложества и да поможет избавиться от него... или хоть воздерживаться.
– Да я понял! Постараюсь воздерживаться перед причастием... но, знаете... так хотелось причаститься!
Отец Глеб вернулся в алтарь, положил на престол[62] крест, поставил Евангелие. Отошёл к окну, задумавшись. Вспомнилась ему, как молодым парнем ездил устраиваться в подмосковный храм к почтенному архимандриту[63] алтарником.
Возил его тогда знакомый регент. Всю дорогу рассказывал о своих прежних двух женах, с которыми разошёлся, и о нынешней, смущая неженатого юношу подробностями интимной жизни.
Приехали к архимандриту поздно, остались ночевать. После ужина батюшка предложил Глебу выйти пройтись.
– Онанизмом занимаешься?
Глеб был смущен таким поворотом разговора. Прямо перед этим вопросом он расспрашивал архимандрита о богослужебном уставе, поэтому удивился.
– Отче, а обязательно сейчас об этом?
Старый архимандрит вдруг хватанул юнца за тощий зад. Глеб резко двинул его по руке...
Вернулись с прогулки молча. Регент хитро на него посмотрел. Архимандрит из-за спины Глеба, видимо, подал ему какой-то знак.
– Что ж, Глеб, вижу, не хочешь ты у почтенного архимандрита поучиться... А зря! Оно бив карьере тебе помогло. У батюшки хорошие связи, авторитет. Ну, да твое дело. Насильно мил не будешь. Иди тогда спи на чердаке, а я здесь, с батюшкой останусь – нам есть ещё чем заняться.
Глеб ушёл на чердак, запер ненадежный засов, придвинул стул. Оглядевшись, нашёл палку и положил её возле койки на случай вторжения.
Спал он тревожно, тем более что в комнате под ним не было тихо: скрипела кровать и раздавались всякие звуки, казавшиеся в лучшем случае подозрительными...
Позже, уже священником, Глеб видел по телевизору интервью с этим архимандритом. Тот с большим энтузиазмом говорил о духовном возрождении и ещё о чём-то патриотическом.
– М-да... – произнес отец Глеб вслух.
– Что мдакаешь и стоишь с молитвенной скорбью на челе? А, Глебушка? За весь мир слезы проливаешь, что ли? – иронизировал вернувшийся в алтарь после причащения мирян отец Вячеслав, – иди уж крестить, там двое записалось. Быстрей отстреляешься – быстрей по требам пойдешь.
55
Рождественская история
Ветер пронизывает насквозь,
Здесь не место старикам.
Когда ты впервые взял меня за руку В холодный сочельник,
Ты обещал мне,
что нас ждет волшебная сказка.
The Pogues , «Fairytale of New York».
Холодно. Градусов двадцать да ещё и ветер. Отец Глеб думал сэкономить и не ловить тачку, но пилить пешком на требу по такому морозу совершенно не хотелось. Поднял руку. Не новая, но чистенькая шестёрка остановилась.
