Текст книги "Бремя колокольчиков (СИ)"
Автор книги: Алексей Марков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Апофеоз случился аккурат после праздника Крещения Господня, когда жена Виталика, Таня, решила освятить дом.
Отец Глеб пришёл к вечеру, всё подготовил. Сидят они с Таней разговаривают, ждут хозяина. Виталий пришёл с работы не то что пьяный, а вообще непонятно, как пришёл. Кое как его уложили. Что делать? Надо освящать. Отец Глеб посмотрел на Таню.
– Давай свечку ему в руку вставим!
– Так он лежит.
– Ну и что? Скажем, что как хозяин дома, глава, так скть, он должен быть со свечкой в руке...
– Давай.
Пьяный звукорежиссер лежал ровно на спине, руки были ниже живота. Когда Таня впихнула почти ничего не соображающему мужу свечку в руки, батюшка засомневался.
– Не, давай вынем, а то это смотрится... как будто у него в штанах встало и ещё горит... Глядя на это, я просто молитвы от смеха читать не смогу...
Виталик уснул. Отец Глеб с Таней пошли на кухню отметить.
– Слушай, Тань, а давай завтра скажем, что я его покрестил? Он же всё равно ни фига не вспомнит.
– Давай! А что мне ему рассказать? Как всё должно происходить?
– Скажи, что от сатаны отрекался, плевал, что крестик ему купить надо.
Наутро, понятно, жертва обмана встала в состоянии тяжелейшем.
Наливая мужу стаканчик айрана, Таня невзначай так и говорит:
– Ну что, поздравляю!
– С чем, с похмельем?
– Виталь, ты что не помнишь? Тебя же батюшка окрестил вчера!
– Ребят, вы чё? – ещё больше побледнел несчастный, – ты шутишь, да?
– Какие шутки! Ты ж сам согласился! Свечку, помнишь, держал? А как на сатану плевал! Тебя ж остановить не моги! Отец Глеб говорит: «И дунь, и плюнь на него!» Ты и давай плеваться в разные стороны, мы уж подумали, что у тебя того... белка, и ты их везде видишь... Крестик ещё батюшка сказал купить. Так ты по дороге в метро купи, лучше в храме, там дешевле.
Таня – прекрасная профессиональная актриса, и не поверить ей было невозможно.
Полдня звукорежиссёр проходил крещёным. Позвонил поздравить отец Глеб... Злой Виталий снял трубку.
– Что, батя, улучил момент, да?!
– Это ж для твоей же пользы, – ответствовал священник, с трудом сдерживая клокочущее внутри гоготание.
К обеду Таня раскололась...
А ещё через пару лет Виталик с Таней поехали в монастырь, где служил её сокурсник по театральному училищу, и там Виталий крестился совершенно добровольно. Тогда же он решил совсем завязать с алкоголем.
Ближе к Страстной
Рука нащупала нить на веретене Конец или начало здесь во тьме?
Чаша наполнена, тост вновь произнесен.
Я всю любовь отдам только тебе.
Один лишь голос слышу я сквозь сон.
Led Zeppelin [85] , «АП of ту love».
– Ох... Господь и Бог наш Иисус Христос... – начал читать разрешительную молитву отец Глеб. Он был искренне удивлён и не находил, что ещё сказать.
Этого прихожанина он хорошо знал и любил. Ещё в 80-е, будучи выездным учёным, Валерий Павлович нелегально привозил из-за рубежа духовную литературу. У него отец Глеб брал те, ещё западные, издания митрополита Антония Блума.
От кого уж, а от Валерия Павловича, отец Глеб никак не ждал такой дикости в понимании телесного поста.
В алтарь он пришёл с явно пришибленным видом. Отец Вячеслав был в приподнятом настроении.
– Чё, Глебушка, ещё девятый час читают, а ты уже всех поисповедал?
– Да. Сегодня вроде среда, а народу на исповеди немного. Предпоследняя Преждеосвященная[86] до конца Четыредесятницы[87]. На Вербное и на Страстную[88] народ причащаться готовится, видать... Загружают только всякой ерундой... Причём, вполне грамотные и умные люди, а уши вянут, что несут...
– Да что там! Мужики – дрочут, бабы – давать не хотят и сугубым постом это считают, а от всякой такой духовки повышенной у них крыши текут на этих самых мужиков. Варианты возможны, но всё где-то рядом, – усмехнулся бывалый священник.
Шальная мысль промелькнула в мозгу: «Уж не прозорливец ли? Ведь в молодости у старца жил отец Вячеслав». «Не-е-е. Опыт, да и прихожан хорошо знает. Что-то я совсем уже, раз такие мысли в голову лезут», – отвечала на это другая часть сознания отец Глеба. Вслух же он сказал:
– Циничный ты! Люди ж не только сексом живут и всякой шизнёй...
– Случается, но не часто... А постом и вовсе редко. Я с годами всё никак решить не могу, что мы больше: психи, дураки или грешники...
– Истину глаголишь, старче! – встрял в разговор протодьякон Николай. – Мы с отцом Сергием давеча офис один крутой освящали. Ну, там – все дела!
Мужики с похмелья, бабы в коротких юбочках, некоторые – ничего так, но уж больно солидного включили. Стоят, свечки держат. Серёга им про церковь, исповедь, таинства. To-сё. Записки сказал, написать как. Я эти записки собираю, а ко мне один из начальников подходит. Говорит: «Батюшка, а как нам хозяина перенести?» Я ему: «Какого хозяина?» «Ну, – говорит, – домового со старого офиса. У нас там всё хорошо было: и не ругались, и бизнес шёл. Нам бы его сюда! Мне бабка одна говорила, что надо метёлкой в углу замести...» Я уж тут не выдержал и перебиваю его: «Я дьякон. Вон, отец Сергий, – батюшка, он вам объяснит». И к Серёге его подвожу.. .Тот ему долго втирал, что и как, но мужик так и не врубился. По лицу видно было, что пойдёт заметать домового своего.
– Смешно, но это люди непросвещенные, а только крещёные. Когда же и книги разные правильные читали, и внутренний духовный опыт, какой– никакой, пережили, не должно же быть так... – отвечал, возбуждаясь отец Глеб после молитвы Ефрема Сирина[89].
– Ничё, просвещённые тоже зажечь могут. Слыхал, наш настоятель решил чин омовения ног[90] [91] провести в Чистый четверг, как на архиерейской службе? Сам нам ноги мыть будет! – продолжал Николай – Даже и нам, дьяконам. Лучше б денег нормально дал! Я, вообще, думаю маникюр разноцветный на ногах сделать по этому случаю и пальчиками шевелить буду, когда он мне ноги полотенчиком вытирать станет...
– Да это вообще – дурь! Форма без содержания. Разве по-настоящему просвещённый Духом станет такое делать?
– Эк ты завёлся что-то со своими просвещенными, как Руссо какой-то. Батянь, не в образовании дело! Да и вообще, не в том, кто что пережил и кого чем торкнуло. Ладно, надо литургию начинать... Поди записки почитай, потом поговорим... – вмешался отец Вячеслав.
Преждеосвященная. На кафизмах[92] [93] начались сложные перемещения дьякона со служащим священником перед и со Святыми Дарами: каждение,
99
поклоны, перенос на жертвенник .
После отец Глеб продолжил.
– Ну вот, что это? Зачем-то переносим на жертвенник, потом обратно, разворачиваем и потом обратно складываем антиминс[94]. Все эти приседания...
Кому и зачем это нужно? Литургика у нас исполнена всех этих потерявших смысл ритуалов, которые попробуй тронь! В богословии, кроме пафоса и всяческих разговоров про нашу исключительность, мало чего и осталось! Народ не пойми чему учим. О Евангелии забываем ради предания старцев100 [95] [96], а, казалось бы, чего проще? Любовь и Евангелие во главу угла поставить, собраться нормальным людям и нормально Богу служить, без всей этой дури и бессмысленного чинопочитания!
– Был у меня один поп знакомый зарубежно-катакомбный . Всё домашнюю церковь создать хотел. Ещё в советские годы. Да только никому не нужно это оказалось, даже своим! Либо уж секту делай, хоть и внутри церкви! Это народ любит. Как один епископ говорил: «Прихожане любят, когда им чего-то дарят, и когда их насилуют...» Про высокое и приятное научиться рассуждать несложно, а ты тронь легонько локтем такого, что про любовь с евангельской простотой проповедует. Тут все разговоры и закончатся и обиды с хлопаньем дверьми тебе по носу начнутся. Люди терпеть и прощать друг друга не умеют, и мы часто сами такие же! Как по Любви жить-то сможем? Какую соборность, понимаешь, построим, даже если начальство дурное убрать от нас? Переобижаемся и перессоримся из-за какой-нибудь ерунды, вот и вся любоф... Эх, Глебушка, мы достойны того дерьма, в котором живём, в том числе и церковного...
– Отцы! Кадило, врата! – прервал алтарник.
Пошла суета, возгласы дьякона и священника.
– Повели-и-и-и-те-е-е-е... – громыхнул протодьякон.
Отец Вячеслав с кадилом и свечой повернулся к народу в открытые Царские врата.
– Свет Христов просвещает все-е-е-ех!
Могилвс мусульман
Моя душа уже давно черным черна.
Мою красную дверь покрасили в чёрный цвет.
Может, если я исчезну, мне больше не придётся это видеть.
Невыносимо жить, когда весь мир стал черным.
i гэ
Rolling Stones , «Paint it black».
Светлый осенний день. Солнце отдает свое последнее мягкое и неуверенное тепло, чтобы стать скоро ярким и холодно-жгучим светилом морозного дня. Глеб с грустной нежностью любовался этой картиной, глядя из окна машины.
Подъехали к кладбищу, водитель замедлил ход.
– Сейчас, батюшка, приедем, где-то тут... А! Вон они стоят!
Остановились у тропинки между захоронениями, возле которой стояло
человек пять. Отец Глеб вышел из машины. К нему подошёл седой кавказец.
– Здраствуйтэ! Махмуд Рашадович мэнэ зову. Моей женэ умерла сегодня тры год назад. Хочу, чтоб ви молитву служили... Ваня, можешь покурыть пока, – последние слова заказчик панихиды адресовал уже водителю дорогой блестящей иномарки, который привез отец Глеба.
С Глебом о требе договаривалась какая-то женщина, но здесь её не было. За ним прислали русского немногословного шофера, а здесь собрались, кажется, одни кавказцы. Причем, судя по всему, азербайджанцы-мусульмане. Молодому священнику стало неуютно. Идя к могиле, Глеб спросил Махмуда:
– Извините, а супруга ваша – православная?
– Канэчна! Она верущий была, молилась очень дома, такие картины у нас были... как их?...
– Иконы? – с тревожной надеждой подсказал Глеб.
– Нэ знаю... Как в цэрквы! Дева Мария с младенцем, Рафаэль[97] [98], кажется, илы эта... Лэонардо[99]...
Глеб совсем пал духом. Куда и зачем его ведут? Что за женщина? Католичка? Некрещёная?
Ну, вот и пришли. Глеб обомлел. С шикарного нового мраморного памятника на него смотрел... Махмуд Рашидович!
Священнику захотелось бросить кадило и, подняв полы рясы, броситься через могилы наутек.
– Красыва вышьла, да? – перехватил взгляд отца Глеба живой Махмуд, – Это я сэбэ сделали! Нелзэ вэрить, шта хорошо сделать будут потом, а так -сам всё слежу! А Наташа моя – здэсь рядом, вот сбоку, смотрыте!
Опешивший священник и не заметил, что сбоку углом стоит меньший памятник с портретом красивой славянки. Наталья Ильинична... только фамилия длинная у нее и ш-оглы заканчивается. Даты жизни: 1940-1994.
– Тебэ как зовут? – спросил живой вдовец.
– Ах да... извините, я не представился... Священник Глеб.
– Так вот, брат Глэб, помолысь хорошо, как надо! Моя Наташа очень хороший жена была! Я горячий был, много её обижал и не прав был, а она терпела и меня жить учила всэму: как с людьми, как зло нэ держать, нэ мстить... У меня нэ простой жизнь был... Я бэз нэё бы и жив-то нэ был... А она заболэл – я всё дэлал! Лучший врачи... Жаль только, дэтэй у нас нэт... Она вобшэ сирота жыла... Всэ в войну погыбли...
Махмуд достал платок. Глеб начал готовится к панихиде. Хотел встать лицом к могиле усопшей, но как-то было не развернуться, и служить пришлось лицом к глядевшему с памятника усатому Махмуду. Глеб отводил взгляд, но неизменно упирался глазами или в Махмуда живого, или в людей, внешне похожих на него, стоявших с разных сторон. Тогда он закрывал глаза или устремлял их к верхушкам осенних деревьев...
– Представляешь! Служил сегодня на могиле живого мусульманина, да он ещё рядом стоял! Вот до чего я докатился! – объявил отец Глеб своему приятелю отцу Сергию, заходя к нему в келью.
– Не понял? – удивился тот.
Ликующий Глеб рассказал, как дело было.
– А я черных видеть не могу теперь... Особенно, когда они с бабами русскими, – сказал коротко стриженный крепкий мужчина, сидевший тут же на стуле. Глеб, желая поскорей похвастаться необычной историей, сразу и не заметил гостя отца Сергия.
– Знакомься, отче! Это мой друг по военному училищу – Александр. Он в спецназе в Чечне воевал... Так что, сам понимаешь, почему у него такая реакция.
– Священник Глеб! Очень приятно, – представился батюшка, разглядывая
гостя.
Тот сидел прямо, взгляд у него был жесткий и усталый. На столе перед ним стоял пустой стакан.
– Вы понимаете, здесь совсем другая история. С этим азербайджанцем и его женой... хотя, конечно... вы там на многое насмотрелись.
– Насмотрелся на разное. И на подвиги, и на такое дерьмо... Дерьма было больше.
– Да оно, Сань, и везде в жизни так, – отозвался отец Сергий.
Гость криво усмехнулся, поднял глаза. Они как будто были сделаны из смеси льда, металла и мутного стекла. Внимательный взгляд был наполнен лишь бесстрашной осторожностью и абсолютным безвременьем. Глеб не мог понять: то ли спецназовец настолько пьян, то ли он по жизни с таким взглядом.
Посмотрев пристально на Глеба, он ухмыльнулся ещё раз и, переведя взгляд на иконы, сказал:
– Эх, батюшки, видели б вы то, что видел я, не знаю, как бы вы в Бога верили... Но и без веры нельзя...
Сказано это было так, что в келье стало тихо. Паузу прервал офицер.
– Когда на задание идешь, а по дороге, кого встречаешь – сразу мочишь без рассуждений... У тебя, бля, приказ! И ничто не должно помешать его выполнению... Пацана помню. Мы через сад пробирались, а он поссать вышел... Старик ещё был... Но это всё фигня. А вот когда на точку выходишь, и этих уродов бородатых в прицел видишь, а тебе приказ отступать... Вот тогда кроме мата ничего уже не остается! Когда понимаешь, что всё это зря было... И пацан этот, и старик... А ведь почти всегда этот приказ приходил, отступать...
Отец Сергий достал ещё один стакан, поставил Глебу. Разлил всем. Повертел стакан в руке. Наконец, подыскивая слова, произнес:
– Ну, а что сделаешь? Война – зло. А когда оно ещё бессмысленное... Это уже ад... Чтоб тебе, Санек, прошедшему через этот ад, самому в себе его не держать... Господь не оставит, если мы сами этого не хотим...
Выпили. Глебу вдруг захотелось что-то сказать, продолжить мысль друга.
– Верно всё. Хорошо, отче, ты сказал. Мы сами себе ад создаем по большому счету. Сами и путь свой выбираем, часто того не ведая...
– Что ты говоришь, батюшка? – повысил голос спецназовец, – красиво так говоришь! А кто, ты думаешь, ад создал той чеченке, которой я живьем ребенка из живота вырезал? Она снайпером не была. И вообще не при делах... Ничего такого она не выбирала, я по глазам её видел. Она и ничего ещё выбирать-то не умела... А ад ей я создал, понимаешь? Я!!! Без всякого дьявола вашего! И похуй, по приказу или без...
Риголетто и духи
Посмотри на себя,
А впрочем, лучше не смотри.
О как же крышу сносит,
Если ветер внутри.
Умка и Броневик [100] [101] [102] , «Посмотри на себя».
Отец Глеб после больших праздников всегда выпивал. Сначала – на общей трапезе под трели настоятеля. Настоятель брал соло уже поднажравшись, а до этого любил, чтоб говорили братия. И отцу Глебу приходилось нести всякую ахинею из смеси высокопарности и, насколько возможно, умеренного славословия начальства, заканчивающуюся обычно многолетием патриарху, епископу, настоятелю или кому-нибудь из уважаемых гостей, сидевших за столом с топорно-довольными физиономиями.
Понятно, после всей этой тухлятины догонялись в келье узким кругом младшего клира с алтарничками. Дальше, если летом, – долгий путь загород, на дачу, периодически превращавшийся в дополнения к известному описанию дороги в Петушки. До ангелов с хересом, правда, пока не доходило, но нечто, напоминающее Слезу комсомолки порой уже поблёскивало.
Домой после праздника за день удавалось добраться не всегда. Что, в общем-то, и к лучшему – зачем жену с детишками пугать. Зависалово у друзей – всегдашнее спасение на пути.
К Виталию, тогда ещё некрещёному, в его уютный дачный домик, он приехал никакой. Ввалившись, сразу заорал: «Московская патриархия – ФАК!»
Незнакомый, улыбчивый гость, сидевший с Виталием за столом, с интересом посмотрел на закинувшего руку с соответствующим фразе знаком батюшку.
За столом гость всё пытался поговорить о чём-то духовном и церковном. Но отец Глеб, узнав, что гость – режиссёр и сценарист, переводил разговор в область кино, особо восхваляя достоинства Криминального чтива[103], Тарковского[104], Бунюэля[105] вкупе с некрореализмом Юфита[106].
Потом, кажется, батюшка упал... По крайней мере, дар прямохождения его явно оставил. Борьба с помыслами закончилась полной победой над ними.
Утром он проснулся от нестерпимой головной боли. Его потрясывало, но не сильно – можно было сразу не похмеляться. Виталия не было, а вчерашний гость оказался тут как тут.
– Воды? Пивка? Может, чаю крепкого?
– Чаю, – хрипло ответил отец Глеб.
– А у вас вчера риголетто случилось... – с улыбкой молвил киношник, наливая чай.
–Что?...
– Ну... проблевались вы... Ноя всё убрал, не волнуйтесь.
– Извините...
Глебу стало уже совсем неудобно. И куда, блин, Виталик ушёл так рано?...или не рано уже сейчас? Часы здесь вечно стоят.
А режиссер всё продолжал с интересом поглядывать на смущенного взъерошенного батюшку, не оставляя того в покое. Задавал ему всё какие-то вопросы, на которые Глеб отвечал без былого запала и энтузиазма.
И вдруг, прищурившись уж совсем по-ленински хитро, воодушевлённый киношник выдал окрыливший его замысел.
– Знаете, мы снимем фильм! Триллер. По сюжету там священник будет исповедовать преступника... маньяка... перед казнью. И дух этого преступника вселится в этого священника... И, я хочу вас обрадовать, главную роль хочу предложить вам!
Отец Глеб не знал, за что хвататься: за голову или полетевшую на пол чашку с кипятком...
Джентльмена на выезде
Наша жизнь едва виднеется во мраке, как чьё-то лицо во тьме.
Тайна рождения, детские тайны. Смиренное кладбище.
Что нас призывает оттуда? Отчего мы молимся в рыданиях?
Мы закрываем глаза, протягиваем руки и распахиваем окно,
Едва болтающееся на петлях. Линия жизни. Ветка дерева.
Его руки и клятва, что он благословен среди жён.
Боже, я люблю тебя.
Patti Smith [107] , «Dancing Barefoot».
– Коль, давай на твоей машине съездим в больницу? Там детей в том, тяжёлом состоянии... причастить надо, – вернувшись в алтарь после исповеди, обратился отец Глеб к протодьякону, – не боись, участие оплачивается лично мной.
– А когда?
– Да сразу после службы. Женщина пришла оттуда попросить. Там у них умирающий лежит... а заодно и других...
– Туда ж из монастыря кого-то приписали?
– Да она говорит, что он раз в две недели бывает. Соборует[108] и причащает, да и то не всех... Натощак требует, блин, а сам после двенадцати часов дня только приходит. В общем – монах, сам понимаешь...
– Понимаю – одному возится тебе неохота и на троллейбусе ехать, что и понятно. На моей Короллочке куда приятнее! Ладно, разберёмся...
Вывеска: «Детская онкология». Скрипит тяжёлая дверь. Пациенты и их родители перетекают из палат к большому холлу с телевизором. Маленькие лысые головки высовываются отовсюду.
– Сюда, батюшки! Здесь у нас Сашенька, мальчик добрый и очень стойкий... Сколько перенёс – всё терпел и мало плакал. Всё маму жалел... и другие дети его очень любят. Он на днях отойдёт, врачи так сказали... Да он и сам знает... Мать решила не скрывать... – рассказывала провожатая, как выяснилось, бабушка одного из больных детей, ведя в конец коридора.
Они подошли к отдельному боксу.
Исхудалый мальчик лет шести едва дышит на не по размеру большой для него кровати. Рядом высокая женщина с заплаканным лицом. Во взгляде тяжесть смирения перед обречённостью...
– Его сначала причастите? – спрашивает провожатая.
– Простите, вы мама? Я так понимаю, – обратился к заплаканной женщине отец Глеб, – а он проглотить сможет? Жидкое, капельку хотя бы.
Ребёнок полуоткрывает глаза. Резко и тяжело вздыхает.
От этого стало не по себе...
– Батюшка, он всё слышит. Мы тут молитвы с ним читаем... разговариваем... Он проглотить сможет. Правда, Саша? Причастишься?
Мальчик отвечает кивком.
– Давайте так. Все, кто причащаться будет, встанут здесь в коридоре. Мы все помолимся с Сашей, потом я поисповедую быстренько старших, потом Сашу и всех причастим, только столик нужно.
Провожатая бабуля-активист всё быстро организовала.
Отец Глеб разложил дароносицу, договорился с протодьяконом, что и как читать будут. Решили совместить несколько молебнов с чином причащения тяжко болящих.
– Дорогие дети и взрослые! Сейчас мы все вместе помолимся о Саше и о нас. Все вы слышали о пришельцах? Фильмы, мультики смотрели, да? Так вот, все мы с вами и есть пришельцы на Земле! Да, так и есть! Наша Родина не здесь. Все мы рождены для вечности, то есть навсегда, а не только для временной жизни здесь. И рано или поздно все мы уходим в эту вечность. Кто– то раньше, а кто-то позже... И очень важно уйти в эту вечность к её Творцу, к Богу, который есть Любовь. В мире очень много всякого зла, и важно всем нам поменьше испачкаться в этом зле. А если уж испачкались, то постараться исправить... – отец Глеб очень вдохновился. Говорил он легко, только всё время боялся усложнить и сбиться на непонятные термины и сложные объяснения.
Потом начали молебен. Потом отец Глеб исповедовал почти всех детей, пока дьякон читал Правило ко причащению. Первого причащали Сашу.
– Мама, а ты тоже умрёшь? – неожиданно спросил мальчик после причастия.
– Конечно, родненький! – не задумываясь, с какой-то радостной решимостью сказала мать.
Отец Глеб смахнул слезу. Он обернулся, чтобы начать причащать остальных. Прямо перед ним стоял полный молодой священник.
– Отче, отойдёмте отсюда!
– Я вас слушаю, – сказал отец Глеб ведомый за рукав неизвестным в рясе.
– Иеромонах[109] Макарий. Моё послушание – приглядывать за этим отделением. Вы причастили умирающего – ладно! Но зачем вы собираетесь всё отделение причащать?! Они все завтракали, не готовились!!! Я приучаю к дисциплине! Слежу, чтоб всё по правилам было, а вы не натощак причащать собираетесь! Это как понимать?!
– Так и понимайте, отче. Меня позвали не к одному умирающему, и я причащу других. У вас нет права мне это запретить.
– Ладно! – полное лицо монаха побагровело. – У нас в отделении лежит еретик-армянин. Смотрю, вы и его причастить собрались! Я предлагал ему и его родителям перейти в православную церковь, но они отказываются!!! Говорят, они и так христиане и не понимают разницы, хоть я и пытался объяснить! Упираются, что в Армении всё равно в свой храм ходить будут! Вы не должны его причащать!!!
– Отче, мальчик смертельно болен... Какая, в такой ситуации, разница...
– Какая разница?! – вскипел иеромонах, уже почти накидываясь на меньшего ростом отца Глеба. – Да вы что?! Вы где учились?! Это ЕРЕТИКИ!!! Вы хотите дать святыню псам?! Надругаться над святыми Телом и Кровью Спасителя?! Я не позволю!!!
– Какое надругательство? Это больные дети.. – срывающимся голосом начал было оправдываться отец Глеб.
– Отец Макарий, на пару слов! – вдруг командным тоном перебил его протодьякон. Уводя иеромонаха в холл, он махнул отцу Глебу, – причащай, де.
– Эх, спасибо Пельменю-дружбану! Славную Короллку он мне подогнал, когда на БМВ пересаживался! А ведь мог продать! Не-е-е! Мне спонсировал, – не мог нарадоваться на свою новую машину дьякон, открывая её.
– И как же те удалось? Он же совсем озверел уже, этот аэромонах! А пока я причащал, его и след простыл... – удивлялся отец Глеб, усаживаясь в машину.
– Да чё там... Я ему сказал, что у меня полпатриархии родственников и знакомых, и что его живенько из Москвы выпрут, если я только скажу... Он ещё чего-то завякал про каноны, а я ему вломил легонько под рёбра и сказал, что я его урою прямо здесь – и мне ничего не будет. Доступно так объяснил! Он сразу и свалил, просрамшись.
– Ну ты даёшь!
– Да мне насрать, таким же не объяснишь по-другому...
– Слышь, там родители денег накидали... Я отказывался, но они сказали, что обидятся, если не возьму... – отец Глеб стал доставать из кармана мятые купюры, – Распилю сейчас пополам...
– Не-е, бать, бери всё себе!
– Да хоть на бензинчик-то возьми!
– Нет, не возьму! То бензин, а то – дети! Помнишь Джентльменов удачи[110]1 Ну так настоящий дьякон и есть такой джентльмен!
Исповедь и Вознесение [111]
Жизнь со вкусом и в роскоши крайней И в разврате любые желанья,
А с раскаянья редкой слезою Справлюсь легким движеньем рукою.
Iggy Pop [112] , Private Hell
– Ты завтра на поздней литургии сможешь обе чаши потребить, отец Николай? Я тогда на ранней причащусь, – просил молоденький, пары месяцев ещё не прослуживший, дьякон, старшего товарища, когда разоблачались после всенощной[113] [114] на Вознесение.
– Не называйте никого отцами, особенно дьяконов! И уж тем более, если сам дьякон. Не учили тебя такому в семинариях, Аркаш?
– Нет. Отец дьякон - вполне в ходу было...
– Да ладно, не парься. Потреблю или кто из батьков мне поможет.
– Слышь, а ты не знаешь, патриархия завтра работает?
– Ты чё? С дуба рухнул? В двунадесятый праздник ? Патриархия? Ну, ты точно ладаном об дышал ся с непривычки! А чё те там так срочно понадобилось?
– Да я, понимаешь, все удостоверение клирика никак не получу...
– Да ты что?!! – изменился в лице протодьякон, – как же ты служишь?!!
– А что?
– Тебе ж нельзя! После месяца службы, если удостоверения нет, то служить не имеешь права! Это ж постановление такое патриархийное. Уже несколько лет действует.
– Ты шутишь...
– Да ты чо? Разве над таким шутят? Тебя ж за это под запрет запросто отправить могут! Настоятель знает?
–Нет...
В алтаре и так было душно, а после этого известия молоденький дьякон вообще побледнел как мел.
– Бегом к нему, пока он не уехал! Кайся! Валяйся в ногах! Проси прощения! Объясняй, что ходил, но не попал, но на следующей неделе получишь, чтоб он на тебя не писал пока докладную, а то, если он от кого другого узнает, что ты скрывал... Конец тогда тебе...
– Но ты же не расскажешь? – с испугом и надеждой в голосе пролепетал Аркадий.
– Не знаю, брат... Я с тобой под запрет не хочу... Так что – беги скорее к настоятелю, если сегодня не скажешь, то завтра может быть поздно!
– Ну что ты человека напугал так? Хватит уже прикалываться! Смотри, он и впрямь уже собрался бежать и под настоятельские колеса бросаться, – не выдержал укладывающий рядом своё облачение отец Глеб.
– Ну, блин, бать! Зачем такую разводку обломал?! Аркаша бы мне сейчас бутылку выставил, чтоб я на него не стуканул... Ты ж поверил, правда, Аркаш?
Бледность сменилась краской на лице молодого служителя культа, он ничего не ответил.
– Да ладно, тебе! Вырастешь – сам желторотых дьяконов подкалывать будешь, учись! Это, брат, наши православные традиции. А традиции – наше всё! – воздел палец к небу протодьякон.
Сирень на церковном дворе благоухала. Близкий закат наложил свои мягкие оттенки на окружающий мир. Пели птицы. Редкое время, когда в Москве не холодно, не жарко, а так красиво и приятно.
У крыльца приходского дома стоял отец Андрей, прислуживавший когда– то в семинарские годы в алтаре у весьма популярного в православной, особенно женской среде, отца Иосифа.
– Привет! Христос Вознесся! Как это ты после всенощной у себя в храме к нам успел? – приветствовал Глеб старого знакомого.
– Да я после канона отпросился. Сказал, что надо за лекарством ребенку заехать...
– Заехал?
– Да не, я к тебе... Мне поисповедаться срочно надо...
– Вот, понимаешь... Я уж домой собрался... Ну, пошли обратно в храм.
– Я тебя потом на машине подкину...
– И что ты ко мне-то зачастил? К отцу Иосифу или ещё кому пошёл бы... Вон, у нас Вячеслав – тоже с опытом батюшка, пьющий, правда...
– Да я тебе доверяю, а остальным не решусь всё выкладывать, ты ж понимаешь... А к Иосифу я уж давно не ходок, он человек святой жизни, ему нельзя такие вещи говорить... Как он мне тогда сказал, что в пост с женой, если захочу перепихнуться, то должен в гамак, и за окно, и как я представил себе этот гамачизм... ни ногой к нему с тех пор... Да я ж тебе рассказывал всё это не раз.
– Ну да, я как-то не подумал... Не знаю, зачем про Иосифа ляпнул...
Через полчаса они ехали по вечерней Москве. Отец Андрей был
напряжен. Впереди затормозила машина.
– Ну... твою-то мать! Только исповедовался, а они так и норовят в грех ввести!
– После исповеди – всегда искушения, – сам не зная, иронизирует он или серьёзно, ответил отец Глеб и продолжил прерванный разговор, – затонировать стекла, говоришь...
– Да это не я, а Катя... Затонируй, говорит, батюшка стекла, а то неудобно в машине этим заниматься...
– М-да... Погоди, её же Надей звали?
– Надя – раньше была. А эта – Катя...
– Так это другая у тебя уже? Ну, ты даешь! Извини, конечно, но мне твоя исповедь анекдот напомнила. Приходит мужик домой, а там любовник у него в кровати. Он садится на стул, молчит, потом говорит любовнику жены: «Понимаю, я попал... Но тебе-то зачем всё это нужно?» Вот и я не понимаю, зачем тебе это нужно? У тебя – жена. Хоть и не ангельского нрава, но красавица, несмотря на то, что пятерых родила. И не отказывала тебе, насколько я знаю...
– Да не могу я её ни видеть, ни что-то с ней иметь. Стерва! Я ей говорю: «Заткнись! Слушай меня!» – а она продолжает мозг выносить. Я говорю: «Ща не замолчишь – в пост ДПС въеду!» – как раз мимо проезжали. Она продолжает. Я и завернул... крылом... Так она из машины выбегает и кричит: «Караул! Милиция! Помогите! Он меня убить хочет!» Представляешь?! Менты за автоматы, не знаю, чем бы кончилось, не будь я в подряснике...
– Да, уж... Но ведь ты тоже виноват...
– Да я понимаю. Но не могу я с ней! А Катя – она нормальная девчонка, дочь спонсора храма нашего... У неё уже два брака несчастных было, мы друг друга хорошо понимаем... Кончать только она плохо умеет...
– Ну, этих подробностей мне не надо, а про понимание – и про Надю ты, помнится, то же самое говорил. Вообще... Знаешь, у нас у протодьякона такие же проблемы семейные. И он – не без греха по женской части... Ты не подумай, это я не тайну исповеди раскрываю, он и без исповеди мне рассказывал. Вот у него принцип: никаких романов на приходе! Хоть за ним и ходят девки табуном по храму... И вообще, веру в это дело не вмешивает, и, думаю, прав он. Если уж грешен, то не надо одно на другое нанизывать, а то такой винегрет получится и в голове, и в жизни... Да и стуканут в патриархию скорее с прихода... Дочь спонсора храма... Ну, ты догадался...
