Текст книги "Бремя колокольчиков (СИ)"
Автор книги: Алексей Марков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Бремя колокольчиков
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
144
145
146
147
148
149
150
151
152
153
154
155
156
157
158
159
160
161
162
163
164
165
166
167
168
169
170
171
172
173
174
175
176
177
178
179
180
181
182
183
184
185
186
187
188
189
190
191
192
193
194
195
196
197
198
199
Бремя колокольчиков
Оглавление
БРЕМЯ КОЛОКОЛЬЧИКОВ 3
Г осподу служить 5
«В Церкву едут по утру все интеллигенты» 8
К чистому источнику 11
Живи, душа! 14
Наставник молодёжи 18
У деревенского старца 21
Второе крещение Руси 23
Первый спонсор на селе 26
Не забывайте о колёсах 30
Разговор в библиотеке 36
Мелкий песок в длинных волосах 39
Ворошиловский стрелок 42
Инок и архимандрит 46
Рождественская история 49
Протодьякон 52
Духовное трезвение или обновление ума 57
Алёна 60
Крещение троекратным снегометанием и другими способами 63
Ближе к Страстной 65
Могилы мусульман 68
Риголетто и духи 71
Джентльмены на выезде 73
Исповедь и Вознесение 76
Чаепитие в коридоре 79
Исповедь озверевшего батюшки 82
Отпетые священники 92
Ощущение дежавю 95
Спасёт ли красота 98
Восставшие из кельи 101
Расписание и жизнь 111
Троллейбус, который ушёл 114
Г де только мрак светит 117
Дорога к морю 120
Шелест сухих камышей 124
В гостях у Флинта 126
Дорога и нежность 133
Дом родной 136
Снова вместе 140
Тихая обитель 143
Ватная энергия 147
Отец Вячеслав 150
Новогодняя электричка 154
Все братья сёстры 159
По понятиям 164
Голый завтрак для чемпионов 168
Материнское сердце 172
Отпуск в лучах заходящего солнца 175
The Final Cut 179
БЫЛИ СТАРЦА ПИНДОСИЯ 185
Явление старцу Пиндосию 186
В гостях у старца 189
Пиндосий и танки 191
Али 194
Константинополь будет наш 198
Божественная обедня 200
Три посетителя 204
Сны Рождества 207
Красоты ада 210
Врата ада 213
Вечный ад 215
Мой сон оказался долгим,
Теперь наконец я проснулся.
Я понял, мы здесь пилигримы,
Каждый должен идти своим путём.
Же понимая, куда идут другие,
В одиночку, подчиняясь своему смыслу, Жо дом всё время манит нас к себе.
Мы уже здесь давно заждались С надеждой взялись за руки, Балансируя как канатоходцы,
Все мы здесь пилигримы.
Van Вег Graaf Generator [1] , «Pilgrims».
Господу служить
Как выворачивают нутро По дороге в рай,
Как добро превращают в плеть Ольга Арефьева , «Дорога в рай».
Как-то странно всё это было... Отец Глеб шел и думал, и не мог разобрать, в чем он прав, а в чем виноват, что так вышло. Решил вспоминать с самого начала.
– Отец Иосиф, он, конечно, – подвижник! Тут какие сомнения? И не боится ничего. Недавно гуманитарную помощь прислали, обувь фирменную, новую прям. А оказалось, что это бандиты под видом гуманитарной помощи нелегальный товар привезли на хранение. Они за ним приезжают, а батюшка уже всё раздал сестрам и нуждающимся. Бандиты туда-сюда: «Плати!». А он спокойно им так всё объяснил, они и ушли, ничего не взяв и не сделав.
– Да! Вот что значит сила веры! Я ведь недаром сюда к нему пришел, хочется у добродетельных из старшего поколения поучиться, – ответил отец Глеб.
Он, выйдя за штат в провинции, подал документы в Москве. Ответа пока не было, а служить где-то надо, вот он и решил воспользоваться возможностью и попроситься к отцу Иосифу, о котором слышал много замечательного.
Отца Иосифа раньше звали по-другому, но с женой они разошлись, не потянула она высокого подвига, который нес батюшка, и он принял постриг с именем Иосиф, и получил приход близ Москвы, в который сразу повалил народ. Особенно много было девушек и женщин разного возраста, но не мало и богоискателей мужского пола, особенно из молодых. Одним из них был и собеседник Глеба семинарист Андрей, с которым он как-то сразу сблизился.
– Знаешь, я понимаю, что скоро время исповедническое настанет, отец Иосиф прямо не говорит, но по всему понятно... Я и в семинарию пошел, понимая, что тяжело крест священника в такое время вынести, но надо Господу послужить... Конечно, правильнее монашество, но я не могу со страстями справиться по гордыне своей... Мне уже выпускаться в этом году, а там и рукополагаться, как понимаешь... Ну, в общем, уговорил я отца Иосифа невесту мне благословить, хоть он и сильно против был. Он вообще своих чад очень редко на брак благословляет. У него такое правило: если девушка с парнем сблизились хоть немного – то год не должны встречаться, даже в храме друг к другу не подходить, а уж через год батюшка начинает с ними беседовать о возможном браке.
– А если не немного сблизятся? Гулять-целоваться начнут? – поинтересовался Глеб. [2]
– Ты что?! – замахал руками Андрей, – это вообще! Такое нечестие! Батюшка этого вообще не терпит! Выгоняет от себя или, если хотят остаться, запрещает и думать о браке! Потому как брак прежде всего – воздержание!
Уже тогда у молодого священника впервые возникли какие-то сомнения, которые он поторопился поскорее прогнать. Отец Иосиф -известный подвижник! Глебу ли его судить?
Однажды отец Глеб шел по храму в алтарь, раздавал благословения. Одна девушка с клироса стояла почти в притворе.
– Бог благословит! А что вы петь не идете?
–Мне нельзя...
– Поссорились что ли с регентом?
– Нет... – покраснела девушка, – у меня епитимья...
Молодой священник был удивлен и решил спросить у Андрея, который разжигал кадило в алтаре, не знает ли он, что случилось. Тот ухмыльнулся.
– Знаешь, батюшка ведь своих чад только сам исповедует... Клирос – дело святое! А в наказание за грехи он нередко лишает права петь на клиросе.
– Да я ее спросил, не ругалась она вроде...
– Ругалась! Это ж разве грех? Батюшка к плотским грехам очень строг, особенно у женщин, потому как знает, что им легче держаться, чем мужикам, от рукоблудия и всего такого...
– Ну, я, конечно, не такой спец по женским грехам... Но так же получается, что все знают, за что он их наказывает, а как же тайна исповеди?
– Ну, точно-то не знают, – ответил семинарист, – но это ж на пользу, для спасения! Прям даже странно, что ты этого сам не понимаешь...
Отец Глеб устыдился. И правда, пришел смотреть и учиться у опытного, а сам рассуждает. Так же он себе ответил, когда нашел случайно в алтаре тетрадки, в которых оказались подробные описания того, что и как делали женщины со своей плотью, и о чем при этом думали, что представляли... Одна смотрела на себя обнаженную в зеркало в неприличной позе и представляла себе всякое, а другая и похлеще вытворяла... Глеб такого даже представить себе не мог...
Не сразу он догадался, что это подробные письменные исповеди, которые духовные дщери приносят отцу Иосифу. Молодому священнику стало стыдно, ведь он прочел их несколько, пока не догадался... Да и хотел ли догадаться, не был ли увлечен чтением? От этой мысли ему стало еще хуже, и он стал молиться, встав на колени и припав к престолу, как делал отец Иосиф.
В следующий раз отец Г леб еще хуже сморозил. Как-то на трапезе зашла речь про одного архиерея, и молодой отец ляпнул:
– Говорят, владыка-то из голубых...
– Как вы вообще можете такое не то, что произносить, а даже думать так про архиерея Божия! – возмутился отец Иосиф.
Глеб залился густой краской.
Потом наступил Великий пост, и строгий монах заметно усилил свой подвиг, почти уже не переставая молился. При этом все знали, что он держит строгий устав, фактически сидит на сухоядении, горячее ест лишь в субботу и воскресенье. Глеб и дня в таком ритме не смог бы прожить! Много батюшка в пост говорил и поучений, ссылаясь на святых отцов, призывая к верности Господу без остатка.
Постом случилось тяжелое искушение. В строительном вагончике возле храма случился пожар, и сгорела старинная икона Утоли моя печали[3], которую туда временно отнесли, чтобы передать реставраторам. Отец Иосиф очень переживал и сказал длинную и эмоциональную проповедь: «Вы понимаете?! Матерь Божия ушла от вас, покинула! Не смогла терпеть нечистоту вашу! Грехи ваши! Лукавство в делах и мыслях! Вы живете лишь внешне для Христа, но сердце ваше в стране далече, в похотях и скверне, в гордыне и пороках. Как Она могла потерпеть это?!». Многие прихожане плакали, а отца Глеба смутило, что батюшка все время говорил вы. Он решил разрешить недоумение и прямо спросить отца Иосифа, что и сделал после службы.
– Батюшка! У меня один вопрос, разрешите? Вы в своей замечательной проповеди все время обращались вы, что справедливо, но я читал у митрополита Антония Блума[4], что на проповеди надо всегда стараться говорить мы, не отделять себя, даже если и не о себе говоришь...
Отец Иосиф ничего не ответил, но глянул на Глеба так, что тот сразу же пожалел о своем вопросе и почувствовал себя полным идиотом.
Настала Пасха, назначение Глебу все не приходило и он начинал все больше надеяться, что останется служить здесь, ведь у отца Иосифа столькому можно научиться, так исправить свою жизнь до уровня помыслов. И он все хотел как-то оправдаться. Нет, он и так все исполнял, что его попросят, ничего не требуя, но он видел, что отец Иосиф все равно не особо благоволит к нему. Все из-за этого дурацкого вопроса о проповеди... а может, он узнал как-то, что Глеб те тетрадки в алтаре видел? Нет, не может быть, там тогда никого не было... Хотелось как-то наладить контакт с батюшкой: что-то сказать к месту, или пошутить...
Трапезная была тесной и, когда разворачивались к иконам молиться, то священники фактически упирались лицом в стену. Настроение было веселое, пасхальное, и Глеб решил, что самое время.
– Батюшка! Радость такая, Христос Воскресе, а мы молимся, как у стены плача...
– А вы, отче, антисемит? – без тени улыбки ответил отец Иосиф...
После к Глебу подошел староста и попросил больше к ним в храм не
приходить. Сказал, что так отец Иосиф благословил... И вот, теперь он шел домой и думал...
«В Церкву едут по утру все интеллигенты»
Хошь в ад, хошь – в рай!
Куда хочешь – выбирай.
Александр Башлачёв 5 , «Ванюша».
– Вы слышали, что у нас тут днём за история была? – спросил совсем молоденький алтарник Глеб у регента будничного хора Клавдии, женщины пенсионного возраста, всегда умевшей хорошо рассказать что-то интересное из своего богатого прошлого и метко описать настоящее.
Глебу не терпелось хоть чем-то её удивить, заставить хоть секунду смотреть на него так, как он смотрит на неё, когда она рассказывает.
– Нет. – Кратко ответила Клавдия, выкладывая на аналой8 ноты для вечерней службы.
– Представляете! Приехал один мужик бородатый с Библиями. Говорит: «Для храма бесплатно» Ну настоятель: «Давай!» А тот: «Можно я в туалет схожу?» Наш отец ему: «А у нас нет туалета для прихожан...» Мужик ему: «Как же? У вас разве места нет или средств не хватает?» Ну а наш: «Дома в туалет ходить надо, а не в храме Божием!» А этот: «А вы как же?» «А мы», – говорит, – «духовенство, мы другое дело». А этот с книгами: «Ну, раз у вас туалета для людей нет, то вам и Библий не надо!» Взял и уехал, представляете! Наш ещё долго орал, что нельзя этих евреев близко к церкви подпускать, что от них один вред, и вообще правильно их Сталин в Биробиджан. Мужик с Библиями выглядел... вполне характерно.
– М-да, значит так и не будет туалета, – безо всякого энтузиазма сказала регент. – А ты-то, что радуешься? Понимаю, ты молодой, ты дотерпишь, а нам– то старикам как?
Глеб смутился. Такой реакции от Клавдии, так много говорившей о подвижниках и отцах той, послевоенной церкви, он не ждал.
– Не знаю... Как-то забавно, что так настоятеля подкололи, но ведь и этот, с Библиями, не прав. Нельзя так с батюшками, да и как мерить Библии
туалетами?
–Подкололи! Так ты ничего и не понял! Людьми, а не туалетами!
– Но... Библия... она и учит... – попытался парировать смущенный юноша.
– Чему она тебя учит?
– Ну... быть человеком... послушанию Богу...
5 Башлачёв Александр (1960 – 1988) – русский поэт, автор и исполнитель песен. Ключевая (фигура и икона для поклонников русского рока, один из важнейших его представителей.
Алтарник – мужчина-мирянин, помогающего священнику служить в алтаре. Алтарь – восточная часть христианского храма, находящаяся на возвышении, предназначенная для священнослужителей и обычно отделённая от остального храма иконостасом.
7 Регент – дирижёр церковного хора.
8 Аналой – высокий столик с покатым верхом, на котором в церкви кладут иконы или книги.
а
– Что ты знаешь о послушании Богу? Ты вот Библию читал, и что? Есть оно у тебя?!
–Нет, но...
– Вот и иди с глаз моих кадило разжигать, балабол.
После службы Глеб поехал на домашний концерт, квартирник. Обычно встречались в метро небольшими группами и шли с сопровождающим, знавшим адрес. Следили, чтоб никого постороннего не было. Предосторожности были не лишними – не так давно свинтили квартирник БГ[5], тот едва успел три песни сыграть.
Сегодняшний квартирник был закрытым: пускали только друзей хозяина квартиры или музыканта. Народу должно быть немного, собственно, только поэтому Глеб и пошёл сейчас на Башлачёва, который казался ему грубоватомрачноватым.
Но ожидания Глеба не оправдались. Народу в восемнадцатиметровую комнату набилось битком. Всё равно все приходили с друзьями. Было очень душно, начало затягивалось, и Глеб даже думал уйти, но пожалел заплаченной трёшки. Начался концерт.
После первых двух песен молодой алтарник слушал, уже затаив дыхание. А когда Сашбаш запел своего Ванюшу, дыхание у Глеба спёрло, в жар бросило от слов: были к дьякону, к попу ли, интересовалися. Сине небо вниз тянули, тьфу ты! Надорвалися. Балладу Глеб уже слышал, но краем уха, не до конца, поэтому, чем это всё кончится – не знал. И когда раздалось последнее: как в снежном поле душа гуляет, он едва сдерживал слёзы, и, одновременно, какой– то рвавшийся из глубины истошный крик...
Из квартиры он вышел бледный. Задумчиво побрёл по улице.
– Привет!
Глеб вздрогнул. Рядом стояла девчонка с длинными светлыми волосами, стянутыми хайратником[6]. Она тоже была на квартирнике и ещё там привлекла внимание Глеба, да и сама, кажется, заметила его. Но теперь, оглушённый впечатлением от концерта, Глеб напрочь забыл об этом.
– Привет.
– А ты что такой грустный идёшь? Не понравилось?
– Нет, как раз наоборот! Всё очень круто... Я и не ожидал...
– А по виду твоему не скажешь, что понравилось.
– Ну... я просто под сильным впечатлением...
– Понимаю... Но всё же: рок-н-ролл – славное язычество![7] Должно быть весело, не смотря ни на что, я так думаю, – продолжала разговор девушка.
– Не знаю... А какой выход в этом? Что дальше? Нет, всё честно, всё хорошо, клёво. И правду-матку режет – как оно всё у нас... До боли, крика режет. Но... что дальше? Ведь должен же быть смысл, должен быть выход! Здесь-то – тупик!... Этот бесконечный наш тупик: сутками и литрами... Это бесконечное наше язычество. Нет, не по исповеданию, а по жизни, понимаешь? В Боге только выход, в любящем Боге, а иначе – самоуничтожение или бег по кругу без конца...
– Ты интересно говоришь, хоть я и не совсем с тобой согласна. Есть язычество и светлое, очень доброе и красивое, – посерьёзнела девушка, – меня Света зовут, а тебя?
–Глеб...
– Что-то домой не хочется, да и погода хорошая. Пойдём погуляем?
– Мне торопиться некуда... – согласился юный алтарник, – я тебя не слишком загрузил?
– Да не... Я ж сказала, что мне интересно... Ты где учишься?
– В Историко-Архивном, а ты?
– Я - в музыкальном училище...
Они гуляли всю ночь. Под утро, проголодавшиеся, они подкараулили у булочной машину и купили у ночных грузчиков-сторожей горячего пахучего Бородинского хлеба. Они говорили о Боге и дурацкой моде на накладные плечи, литературе и гопниках, музыке и коммунальных квартирах. Глеб рассказал о жизни в монастыре, в который он ездил, а Света о тусовке на Гауе в Латвии, где была она. К утру сговорились срочно поехать автостопом[8] и туда, и в монастырь тоже, а заодно и в Питер, благо, лето 87-го было в самом разгаре.
К чистому источнику
Вот и наступило то самое завтра, О котором я что-то слышал вчера. Зоопарк [9] , «6 часов».
– Вставай, а то разберут всё!
– А сколько времени-то?
– Полседьмого. Я уж Ваньку покормила на кухне, чтоб тебе спать не мешать, – ответила Света мужу.
Глебу надо было вставать за молоком. Для ребёнка – на детскую кухню можно было и попозже сходить. А вот для Светы надо было идти срочно. Если ей чаю с молоком не попить – своё молоко у неё тут же пропадало. После открытия универсама молочное продавалось не больше часа. Потом оставались одни бесконечные зелёные помидоры в трехлитровых банках.
Молодой отец подошёл к типичному для 80-х универсаму из стекла и бетона без двадцати восемь. Перед входом стояла толпа мужиков, как пару лет назад в винный. Но тут все были за молочным и, если повезёт, мясным. Женщины тоже были, но мало и, в основном, раннего пенсионного возраста, когда силы и задор ещё оставались, но терять уже особо нечего и можно без стеснения биться со здоровыми мужиками на входе в магазин.
Глеб втиснулся в бесформенную толпу. Стоявший рядом рабоче– крестьянского вида мужичок явно с похмелья грозно отреагировал:
– Чё, студент? Тоже жрать захотел?
– Да я жене молока купить, она грудью кормит...
– Грудью? Это хорошо! Ладно, лезь давай, вперёд меня. Я тя пихну, как откроют.
В толпе стоять было не холодно, хотя на улице было ниже -10, а пальтишко у Глеба было совсем легким, осенним.
В 8-00 магазин открыли, но лишь одну створку дверей, боясь, что ворвавшаяся толпа снесёт всё на своем пути, включая кассы и работников магазина. У входа началась давка, толпа раскачивалась. Каждая сторона пыталась отпихнуть соседнюю от входа.
– Навались! – крикнул рабоче-крестьянский мужик сзади и с силой упёрся Глебу в спину.
Соседи сбоку поддержали, и их край пошёл вперёд. Глеб почувствовал себя тараном, когда дверь приблизилась. Он только испугался, что его со всей силы размажет о косяк двери, но в это время навалилась другая сторона толпы, и он смог боком влететь в магазин. Все бежали к прилавкам. Главное – успеть ухватить молоко, а там уж можно оглядеться, что ещё съедобного выкинули...
Из универсама Глеб вышел довольный, с полной сумкой килограмм на десять. Решил пройти мимо близлежащего открытого рынка. От вида ярких спелых мандаринов начинала выделяться слюна... Но цены кусались, как и в кооперативных магазинах, и позволить себе такую роскошь мог далеко не всякий получающий зарплату, а не то что студент.
Глеб сглотнул. Перед ним возвышался огромный прилавок с выстроенными горками мандаринами, лимонами и яблоками, а сбоку были даже арбузы! За прилавком стоял кавказец с набриолиненной шевелюрой, излучавший волны восхищения собой и своим товаром. Поправив лежащее неровно яблочко, он, не выдержав, принялся напевать на восточный манер.
– Ай, я приииинц, я пр-и-и-и-и нц!
В этот момент мимо его прилавка проходил тот самый рабоче– крестьянский мужик из очереди с кефиром в авоське. Глянув на поющего, он, не задумываясь, как-то даже без вызова констатировал:
– Да ты не принц, ты *удак.
– Што сказал? Э!
– *удак, говорю, ты.
– Знаешь што тэбе сделаю щас! Ты борзый, да?! – Стал голосить кавказец, делая вид, что приливок ему мешает набросится на обидчика. Но мужик был здоровый, и убегать совершенно не собирался.
– Ну чо? Иди сюда!
– Ща пагады приду тэбе, борзый! – продолжал кричать кавказец, делая вид, что хочет перескочить через прилавок, и оглядываясь на соседей. Те явно не торопились встретиться со здоровыми мозолистыми ручищами работяги, который, глядя на всё это вновь констатировал:
– Ну, я ж говорю – *удак ты.
Кавказец вдруг принялся кидать в мужика мандаринами.
– Эээ, получай! Я тебэ пакажу, кто *удак!
Работяга оказался ещё и юрким, один из мандаринов он поймал на лету, а упавшие рядом стал неспешно собирать и рассовывать по карманам.
– Эй, *удак! Атдай мандарин, тэбэ гаварю! – орал из-за прилавка набриолиненный уроженец тёплых краёв.
– Ты чё!? Не понял? Это ты *удак, а не я! – закончил разговор мужик, запихивая в карман последний из брошенных в него мандаринов.
Глеб был в восторге. На переходе он догнал мужика.
– Здорово вы его!
– А это ты, студент! Учись, как надо. Хотя... те ещё долго жизни учиться... На, жене передай мандаринки, – мужик принялся доставать из кармана мандарины.
– Да что вы?! Я не для того...
– Того, не того... Дают – бери! Да и не тебе это, понял? Вот возьми три штучки. А три мне на закусь.
Домой Глеб пришёл возбуждённым. Прямо с порога, едва вручив жене сумку с продуктами и три мандарина, успевшие от рук мужика впитать запах соляры, он принялся рассказывать утреннюю историю с работягой.
–...и знаешь, Светка, как-то у меня всё прояснилось! Нечего нам больше в Москве делать! Здесь грязь, суета, ничего хорошего нет кругом, а скоро кругом одни эти прынцы будут... Зачем нам это всё? Институт кончать... да и вообще... Вон, отец Георгий всё зовёт. У него в соседней деревне приход освободился. Говорит, без проблем рукоположат[10] меня. И домик какой– никакой есть. А там – чистое всё. И люди – как этот мужик, прямые настоящие русские люди. Вот там и душу спасать, и детей растить! А?! Что думаешь?
– Не знаю, Глебушка... Оно и так, но институт бросать... Надо как-то подумать ещё...
– Да надо не думать, а благословение у старца[11] взять, чтоб по воле Божией. ..Як старцу за благословением съезжу!
Живи, душа!
Ну давай же не тяни,
Скажи идти мне или не идти?
Уйду – хлебнем мы точно горя,
А останусь, может, вдвое.
The Clash [12] [13] , «Should I stay or should I go?»
По дороге из монастыря Глеб решил заехать к Антону. Тот уехал из Питера и жил теперь у какого-то друга на даче недалеко от Лавры. Найти дачу было нелегко. Занесённая снегом улица, номера домов если и были, то теперь их стало не видно совсем. Встретилась бабулька.
– Не подскажите, где здесь Антон живёт... у друга... кажется, Виктор его зовут... или Вадим...
– А! Это бородатые чудики такие?
– Не знаю... да, наверное... – он ещё не видел Антона с бородой, и мог лишь представить, что ударившись в церковную жизнь, тот наверняка бороду отпустил.
– Да вона там дом, направо и по тропинке. У них ещё забор завалился весь...
Дверь отворил высокий парень с всклокоченной бородой.
– Чё надо? – неприветливо спросил он.
– А Антон здесь живёт? – неуверенно поинтересовался Глеб.
– Заходи... Жрать будешь?
– Ну... если вы будете, то – можно.
-Я- буду... Иди пока, вон в той комнате он...
Глеб зашёл в комнату. Антон сидел у иконы с кисточкой в руках. Творческий беспорядок, как в его питерской мастерской, только теперь кругом фото икон и храмов, а не Уорхола , рок-групп и обнаженки.
– О! Глебка! А тя как занесло? Пургой?
– Да вот... К старцу за благословением рукополагаться ездил. А на обратном пути, думаю, дай заеду. Ты ж сам адрес мне прислал.
– А, ну да... И чё старец?
– Ну, вроде благословил, но как-то непонятно... почти ничего и не сказал, всё отвлекался на других, а со мной всё походя. Говорит: «Надо самим учиться принимать решения и ответственность за них нести, отвечать за то, что выбираете» Но это понятно всё, да и не мне он это говорил...
– И где священнослужить собрался?
– Отец Георгий, тоже из наших, зовёт к себе на соседний приход. Там и дом дать обещали, и места чистые... Ты ж знаешь отца Георгия?
– Ещё бы! Мы ж у него храм расписывали, первая наша работа с Виктором и бригадой! Хороший батюшка, строгий, православный, без всего этого либерального и католического, но и не без приколов... Ему, знаешь, храм вернули в нормальном таком состоянии: стены, окна, иконостас даже почти цел, только крыша текла и роспись на стенах пооблетела...Так вот, заходим, а над иконостасом надпись: «Живи, душа!!!» Как транспарант на Первое мая! Мы аж обалдели, чё за рок-н-ролл? Оказалось, отец сначала местного художника, что в клубе киноафиши писал, позвал храм расписать, тот и спросил: «Чего, батюшка, рисовать?» А Георгий ему: «Да чё сердце русское в творческом порыве подскажет!» Тот и налепил... Собственно, он больше ничего и не сделал, богомаз этот деревенский, – в запой ушёл... К нам потом захаживал, всё поучал по-ветерански, как надо храмы расписывать, и на пиво стрелял... Ну а мы-то хорошо поработали... и отдыхали славно, самогон там, эх!... И жили душа в душу, Виктор даже посетовал: «Эх, братцы! Жаль, что мы не пидоры, а то-б так и жили!»
– Этот Виктор? Хозяин дома? Злой он какой-то...
– Да это мы с ним посрались на днях. Теперь он меня от кухни отлучил за непослушание и кражу последней бутылки пива. А я не крал! Выпил просто без заявлений для прессы. Но это у нас так, время от времени... То молимся, то пьём и ругаемся, чтоб гордыня не обуяла...
– И как у тебя так всё поменялось? Ведь в Питере богемная жизнь была, всё пучком, работы продавались, тусовки прикольные...
– Ты не знаешь разве? Я ж подтарчивал[14] всё время. Как-то пришёл домой с концерта, Курёхин[15] так отмачивал классно... Я перед концертом дунул[16] [17] [18], а
л 1
после ничего, кроме колёс не нашёл... Pink Floyd поставил Wish you were here. Там на обложке человек с пламенем за спиной. Вот как-то меня потащило да так, что я таких маленьких огненных человечков увидел, и так мне захотелось таким же стать... В общем, поджег я мастерскую свою. Хорошо – там панк один спал. Он проснулся и меня вытащил. Говорит: «Всё зло от хиппей! Недаром Джонни Роттен[19] на майке Pink Floyd «ненавижу!» написал...» М-да... а я после пожара в монастырь подался. А там – к отцу Зинону попал. От него и иконописи научился, и древлему благочестию. Мы ж по-старому молимся. Акафиста[20] [21] только три признаём, зато канонов[22] много... Знаешь, вся эта богемщина – сплошной дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия и ничего больше. Нормальные люди долго-то не выдерживают там. Либо ссучишься, либо сопьёшься, либо копыта двинешь, либо всё разом... В церкви – благодать! Здесь не так всё... Порой физически эту радость чувствуешь и простоту настоящую... и это совсем другое, чем весь этот драг и драйв с эзотерикой и понтами.
– Это – да...
– Идите жрать, пожалуйста, – раздался грозный голос Виктора.
– Чё? И мне дашь? – удивился Антон.
– Подруливай давай! Только не тормози.
– О! Я ж говорю – человек! – обрадовался бывший питерский художник, быстро вытирая кисти. – Иди, садись, а я за тобой, руки отмыть надо...
– Очи всех на Тя, Господи уповают... - начал на кухне молиться хозяин
дома.
Сели за стол Виктор и Глеб, хозяин стал раскладывать картошку.
– Слышал, ты в попы собрался и за благословением ходил?
–Да.
– Ты б лучше не к монастырским, а к отцу Павлу съездил.
– Я слышал о нём.
– Он сидел за веру, и на приходе много чего видел, жизнь знает, и не только церковную... Я к нему поехал, спрашиваю: «Батюшка! Я бригадир иконописцев, денег беру с попов по полной, скидок не даю» А он мне: «Бери! Попы нынче богатые: пьют, курят, блядуют... Бери!»
– Что?! Так и сказал?
– А то! Он за словом в кармане не лезет! Чё видит – то и говорит! А видит, порой, не то, что все видят.
– Всё! Отмылся! – с энтузиазмом сказал Антон, живо придвигая стул и накладывая картошку, – спасибо, Вить!
Тот внимательно смотрел, как товарищ накладывает в тарелку, и, когда ложка уже была поднесена к антонову рту, вымолвил:
Да, слушай, ты ж причащаться завтра собрался? А я картошку сливочным маслом заправил... Хошь – ешь, хошь – нет...
Глеб навсегда запомнил то безмятежное наслаждение, с которым бригадир смотрел на медленно опускавшуюся ложку и так и оставшийся открытым рот Антона.
Еаставник молодёжи
Гроб вполне хорошая посуда.
Во гробу мне было бы не худо.
Моя хата будет с краю.
Ничего, скажу, не знаю
Хвост и АущЫон [23] [24] , «Прогцальная».
– Ну что? Принесли картошку? – спросил, снимая в сенях старое увесистое пальто, отец Георгий.
– После твоего слова пять мешков принесли! А я сколько ни просил – ничего, – отвечал, встречая гостя, пару месяцев как рукоположенный в священники отец Глеб, – как это ты, отче, так умеешь? А на Казанскую ты как сказал! Вывернул с праздника на то, что самое ненужное, что без дела валяется в храм нести надо, а кончил, что, если самое дорогое от сердца не оторвать и Богу в жертву не принести, то не будет России спасения от иноверцев. И всё так складно у тебя вышло, логично и убедительно. Я так не умею...
– А надо научиться. Тут в деревне народ простой, но к нему подход нужен. Им всё разжевывать надо, а где и продавить, показать, что уважаешь их, объяснить, что им нужно и в чем они обязаны; силу здесь чтут, а вся эта городская застенчивость с уговорами и приседаниями здесь непонятна и только раздражает.
– Ох не знаю... Как-то это всё в голове менять надо. Вроде и язык один, а понимание разное, – сетовал молодой священник, доставая печенье и собираясь ставить на плиту чайник.
Глядя на это сорокалетний наставник поморщился.
– Ты б закуску лучше приготовил: лучок, капусточку. Мне Петрович самогонку свою пожертвовал – слеза! А чай мы уж потом попьем!
Отец Г еоргий тоже был москвичом, работал в разных храмах, то алтарником, то сторожем, хотя имел высшее образование и до того был многообещающим молодым специалистом в каком-то КБ .
Когда он захотел поступить в семинарию, то его пригласили на собеседование. Упитанный гражданин в штатском убеждал, что Георгий Александрович, как человек грамотный и образованный, из добропорядочной советской семьи, лидер, к которому тянутся люди, мог бы сделать в церкви хорошую карьеру, и что у него будет поддержка, если он обязуется сотрудничать и помогать выявлять антисоветски настроенных элементов,
распространителей нелегальной религиозной литературы и других недостаточно надежных граждан.
– Шпионов ловить? – спросил Георгий, наклоняясь к сотруднику органов.
– Ну, или их вольных и невольных пособников. В широком смысле можно и так сказать, – ответил тот.
– Я, как парашютиста увижу, сразу к вам побегу, вы мне телефончик оставьте, – отвечал громким шепотом бывший ученый с безуминкой во взгляде, прищуриваясь и глядя прямо в глаза сотруднику органов.
