Текст книги "Бремя колокольчиков (СИ)"
Автор книги: Алексей Марков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
– Думаешь, я не понимаю? Я ж, знаешь, тебе кратко на исповеди про суицид... Я прям в келье нашей поповской повеситься хотел, на люстре... Теперь мы без света там сидим...
– Ну, ты ж знал, что люстра не выдержит? Зачем это всё...
– А ты хотел бы, чтоб выдержала? Не знал я... правда... Не думал даже...
– Вот и я говорю, пора тебе, дорогой, уже думать начинать. Ты парень-то добрый, заботливым можешь быть, чутким. Надо как-то что-то менять. Извини, что советы даю. Просто больно за тебя, и за твоих. Ну, вот и приехали, спасибо, что довез. Зайдешь? Света пироги обещала.
– Да не... Мне раннюю служить – отдохнуть надо... Спасибо за исповедь и понимание...
т
Чаепитие в кор идоре
Ты смелый, а я такой, я жду, я слежу за тобой, три шага и мы друзья.
Кто дома? А дома я!
АукцЫон, «Заведующий (Копорье)».
Настоятель очень редко заходил в то крыло, где были кельи-раздевалки на двоих для служащих отцов. У него были свои апартаменты в другом крыле. Отцы Вячеслав, Сергий и Глеб с дьяконом-Аркадием пили чай в небольшом общем коридорчике, как из-за угла как-то необычно тихо появился отец Константин.
– Чай пьёте? И мне налейте!
– Садитесь, отец настоятель, – вскочил дьякон, собираясь принести ещё один стул.
– Да я постою! – стоя в коридоре, ответил настоятель, – ты мне сюда чашку дай!
Это было уж совсем удивительно. Глеб с Сергием тоже поднялись со своих мест.
– Нет-нет, отцы, – сидите! Я сегодня уже насиделся, не хочу...
– Да где ж вы насиделись-то после службы?
– Сказал – не хочу! Сиди и не спрашивай, отец Глеб! – раздражённо ответил настоятель, – конфету лучше дай мне, вон ту!
Продолжить разговор никто не решался, пока снова не начал настоятель.
– А что, отцы, как живётся вам здесь?
– Тесновато немного вдвоём на семи-восьми метрах. Да и туалет, и душ бы один на всех не помешал, – начал было отец Глеб. Отцы ведь часто между собой говорили о своих стеснённых условиях, глядя на шикарные, с кабинетом, залом, несколькими комнатами и всяческой дорогой экзотикой, покои настоятеля. Всё собирались поговорить с отцом Константином и попытаться выжать из него хоть что-то, а сейчас момент показался удобным. И Вячеслав с Сергием могли поддержать. – Но... – глянув на настоятеля, Глеб тут же осёкся, -...но мы не в обиде!
– Вот, то-то! Не на что обижаться-то! Благодарить надо Бога, что есть у вас всё это. В советское время ничего такого не было! Отец Вячеслав, помнишь?
Второй священник утвердительно кивнул, а настоятель продолжил, обращаясь к Сергию, Глебу и Аркадию.
– Да... А вы, молодёжь, не видели этого. Староста на тебя смотрит, как хозяин. Сколько захочет – столько и заплатит! Чуть что не так: сказал что, да или просто какому стукачу чего не понравилось – уполномоченный на чеку! Объясняться пойдёшь! Меня тоже вызывали... Я ж, отец Глеб, тоже недовольным был, как и ты. Возмущался и всё хотел чего-то... Воскресных
школ... Книжки всякие нелегальные читал... Захожу, трое сидят. Один сотрудником совета по делам религий представился. Ещё один в гражданском – просто по имени отчеству. Гэбэшник явно. И отец Марк...
– Бывший благочинный? – спросил Глеб.
– Да! Старая школа! Его специально, как я потом понял, в кресло такое глубокое посадили сбоку, чтоб не лез особо. Ну, эти двое меня распекают, рассказывают, что было и чего не было. В общем, ясно становится, что одним разговором дело не обойдётся. Я и огрызался ещё... Вот этот, из совета и выводит: «Вы, – говорит, – Константин Евгеньевич, оказались не готовы служить в столице! Не осознали всей ответственности, возложенной на вас! Подверглись влиянию чуждых нашему обществу сил. Думаю, надо бы вам проветрится, послужить на природе, подальше от городов с их соблазнами». Тут отец Марк как-то быстро встал из кресла, не опираясь даже на подлокотники, и сразу уверенно так: «Позвольте! Отец Константин молодой, горячий, увлекающийся, но дело своё знает! Нареканий на него не так уж и много. К критике он чувствителен, и, я уверен, что выводы он сделает правильные, ошибки исправит и впредь будет разумнее». Так он им уверенно сказал, что они согласились, и меня не перевели... Вот, как жили! А сейчас? Вот вам и воскресная школа, и власть не мешает, помогает даже...
Дверь на половине настоятеля скрипнула. Отец Константин быстро посмотрел в ту сторону, потом поставил чашку.
– Ладно, отцы, пошёл я...
После того, как настоятель закрыл дверь на свою половину, заговорил отец Вячеслав.
– Да, уж. Всё так, конечно... Только отец Марк-то другом отца Евгения был, родного папы нашего Константина. Вместе после войны семинарию заканчивали. Так что не так просто он за молодого попа заступился... Да и вообще, не разводка ли всё это... М-да... И старосты, оно конечно, жали! Но я вот, дьяконом, четыреста рублёв получал! Начальнику цеха на хорошем заводе не всегда столько платили! А сейчас?... Аркаш, сколько ты получаешь? Да не отвечай... Тьфу... Ладно, мне тоже пора. Квартирку у новых русских освятить надо, может там хоть денег срублю...
– А я домой, пожалуй, – встал грустный молодой дьякон.
За чайным столиком остались Сергий и Глеб.
– Серёг, ты только подумай!... Откуда он про мои разговоры знает, недовольства?...Я же при нём или на проповедях шифруюсь, впрямую ничего такого не говорю...
– Ну, во-первых, настоятель у нас не дурак, сам знаешь. Тосты за Святейшего и весь этот пафос – одно, а дело – другое. Во-вторых, – Сергий оглянулся и продолжал уже тише, – Аркадий... Ты аккуратнее с ним... Он очень хочет в попы на твоё место... Постукивает он на тебя настоятелю...
Дверь настоятельской половины опять хлопнула. Кто-то вышел на лестницу. Отец Сергий встал и подошёл к окну.
– Иди-ка сюда, Глебушка. Видишь, вон машина с госномером отъезжает? Это – депутат. А вон другой джип с охраной! Кстати, охрана с ментовскими номерами, заметь! Это – Семёныч.
– Тот самый?
– Да, спонсор настоятельский. Но для него это – копейки. Семёныч – конкретный авторитет, чуть не пол-Подмосковья держит, не считая всего остального. Стрелка у них здесь была. Церковь – надёжное место вопросы решать щекотливые... А настоятель наш – на стрёме стоял, поэтому и к нам чай пить пошёл. Понял, как оно?!... А ты всё со своими шмеманами да соборностями, смешной человек...
Исповедь озвер евшего батюшки
Возьми его в свои руки,
Пусть он поймёт,
Весь мир зависит от тебя.
Жизнь не закончится никогда.
Ты должна его любить.
Всадники бури,
Всадники бури.
The Doors , «Riders on the storm».
Отец Глеб уже отслужил раннюю литургию. Окрестил десять человек. Теперь ему надо было бежать на позднюю – исповедовать. Один из батьков их прихода в спальном районе Москвы от этой мерзкой октябрьской погоды заболел напрочь. Другой – задерживался в приписном храме: то ли требы какие, то ли косит, типа, устал.
Голова у отца Глеба раскалывалась ещё с утра. Теперь она превратилась просто в какую-то гранату с выдернутой чекой, которая может вот-вот взорваться.
Густой баритон протодьякона возглашал уже Мирную ектенью – значит, начали чуть раньше. Батюшка с ужасом поглядел на толпу исповедников: «Понаехали, блин, с дач своих, и всем причащаться теперь срочно надо», – пронеслось в его мятежной голове. Но, прочтя положенные по чину молитвы и перечислив некоторые из обычных грехов, батюшка обратился к прихожанам с совершенно другими словами.
– Дорогие братья и сестры! Апостол Павел учит нас относиться друг к другу с предупредительностью. И тем более такая предупредительность необходима на богослужении, при совершении таинств. Оглянитесь и посмотрите, сколько сегодня исповедников. Больше ста человек, а я – один, принимающий исповедь. Через час мне надо будет идти в алтарь, помогать причащать из второй чаши. Сколько же я могу уделить каждому времени? Посчитайте сами. Среди вас наверняка есть люди, которые первый раз на исповеди или очень давно, больше года не исповедовались, или имеют действительно тяжкие грехи. Давайте оставим время для них! И я прошу, кто первый раз на исповеди, больше года не был или у кого случилось что-то особенное, обязательно сказать об этом, когда подойдёте сюда на разрешительную молитву. Но всех остальных, коих большинство, прошу [115] [116]
обойтись общей исповедью, ничего не называть конкретно, кроме своих имён! Пожалуйста! Кто первый? Подходите!
Подошла начинающая по виду пенсионерка.
– Батюшка, вы знаете, я конфетку вчера съела, так не знаю, постная ли была? И ещё с соседкой мы...
– Подождите, – перебил её отец Глеб, – вы не слышали, что я говорил?
– Да я быстренько! Мне ж надо! Так вот, захожу я к соседке...
Сопротивляться рассказам о соседке, конфетках, искушениях от
просмотра сериалов и тому подобного у батюшки сил не было.
Так прошло минут десять, за которые исповедовались всего три-четыре человека. Боковым зрением отец Глеб видел, что очередь на исповедь за это время увеличилась ещё человек на двадцать.
Вот подошла молодая, знакомая на вид прихожанка. «Ну эта хоть должна понимать!» – подумал батюшка.
– Ваше имя? – спросил он, стараясь побыстрее укрыть голову
123
исповедницы епитрахилью
– Нет, отче. Подождите. Я должна покаяться!
– Что-то случилось?
– Понимаете, я вчера была у свекрови, и она ТАК на меня посмотрела, когда я её сковородку взяла! А я ведь не хотела её обидеть, но простить этот её взгляд до сих пор не могу...
– Всё? – почти вскрикнул батюшка.
– Нет, – ничтоже сумняшеся, отвечала исповедница, – я ещё сдобную булочку вчера съела и, когда муж телевизор смотрел...
– Простите, – перешёл на тихий рык батюшка, чувствуя, что граната в его голове уже взрывается, – вы слышали, что я говорил? Вам плевать на людей, которые тут стоят и у кого и впрямь что-то серьёзное?
– Но мне ведь надо... Я же...
Договорить он ей не дал. Как сеть набросил епитрахиль на несчастную и с силой наклонил её голову к аналою. Быстро читая молитву, батюшка, сильно ударяя пальцами, перекрестил голову исповедницы.
– Крест, Евангелие целуйте!
Отпущение грехов явно не принесло радости только что исповедавшейся. Она, поправляя очки, с обидой посмотрела на батюшку.
Когда-то отец Глеб был противником и обличителем общей исповеди, но теперь он громко обратился к толпе:
– Братия и сестры! Правила меняются. Объяснять я больше не буду! Но если кто-то ещё подойдёт сюда и будет рассказывать о бытовых, обычных грехах, вроде того, кто что съел и куда и зачем посмотрел, будет отлучён на сегодня от причастия и получит епитимью! [117]
На успех отец Глеб не рассчитывал... но, он пришёл! Прихожане пошли живее и, если и говорили что-то не слишком уж особенное, то быстро, кратко и чётко, не задерживая очередь. Времени, хоть и немного, хватило уделить всем тем, кому и впрямь это было необходимо здесь и сейчас.
К началу причастия батюшка зашёл в алтарь. Настоятель храма как раз запивал после причастия.
– A-а, пришёл? Сколько исповедников-то?
– За сто пятьдесят где-то...
– Точнее считать надо, отче! Где-то - это в деревне, а здесь – столица! Ты что там на исповеди ворон считаешь, а не исповедников?... Ладно. Бери чашу, пойдём причащать.
Вышли причащать. Отец Глеб справа у иконы, с этой стороны специально отворяли обычно закрытую дверь храма и запускали на причастие детей.
– На правую руку положили, та-а-ак. Рот... ага... имя? Раб Божий, младенец Даниил, причащается Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа...
Алтарник ловко вытер рот младенца. Повезло: орущих и бьющихся младенцев на этот раз было мало. Один мегапупс саданул-таки чашу снизу ногой, но отец Глеб держал крепко. Тут раздался настоятельский крик:
– Нет, я сказал! Всё! Без разговоров! Не держите очередь.
Отец Константин опять не причастил Ларису, колясочницу с церебральным, иссохшую девушку лет двадцати с небольшим, которую мать привозила почти на каждую службу.
Уже пару месяцев, как её не причащали. Настоятель отлучил её от чаши за то, что она причащалась во время месячных. Кто бы мог подумать, что у этого едва живого создания они вообще могут быть... Собственно, настоятель и решил, что она специально решила похвастаться этим, когда после службы её подвезли к нему за благословением, а она громко и получленораздельно произнесла:
– Ба-а-а-тю-ка-а-а-а, а нчехо, шэ я пхгичашалась, а у мня кровь тче...
На холёном лице протоиерея изобразились гнев и брезгливость.
– А чё ты на исповеди это не сказала?
– Забы-и-и-и-а, батг-хю-ка-а-а-а...
– Не забыла ты! Знаю, врёшь всё! Если б не болела – вообще проституткой бы была! Вот тя Бог и наказал, чтоб меньше грешила! А за враньё и глумление над святыней на пол года тебя от причастия отлучаю!
Младшие священники не решались перечить настоятелю, зная, что легко попадут под раздачу. Лишь бывалый и немолодой отец Вячеслав как-то на трапезе, когда отец настоятель подвыпил и раздобрился, в шуточной форме пытался попросить шефа смягчить свой гнев, что не стоит так уж строго с этой дурочкой.
– Шлюха она в душе, отец Вячеслав! И не говори мне ничего, знаю, что вы с Глебом хотите её причастить, но не вздумайте!!! Ты меня понял?! Отец Глеб, ты тоже слышал! С тобой, вообще, будет разговор короткий!
Глеб понимал, что выйдя за штат в провинции, на московском приходе он живёт на птичьих правах, а отец Константин близок к владыке и даже имеет
ад
особое расположение патриарха... С тех пор отец Глеб проходил мимо Ларисы быстро и старался отворачиваться. Когда же она подъезжала за благословением, натужно улыбался и говорил, что очень торопится...
После причащения отец Глеб направился снова к аналою с крестом и Евангелием – доисповедовать тех, кто хотел только покаяться, не причащаясь. Ритм теперь был не столь бешенный: можно и выслушать человека. Но лимит времени всё равно был ограничен, надо было успеть на панихиду – помочь дьякону прочесть записки.
Последней подошла молодая девушка. Прыщавая, некрасивая и не обаятельная, затравленная какая-то.
– Знаете... я с детства на исповеди не была... Я из под Саратова, здесь учусь в институте...
«Могла бы и не говорить, по всему сразу видно, что из соседней общаги провинциалка».
– Я аборт сделала... вот...
То ли как-то она это сказала, то ли ещё что-то подействовало на возбужденную до предела психику отца Глеба, но его вдруг наполнило какой– то особенной тихой болью сострадания к этой несчастной дурнушке и её ещё более несчастному нерождённому ребёнку.
Ответил он не сразу... Собственно, самое главное и происходило в эти мгновения молчания. То понимание и единение в печали и, одновременно в радости, которые, если и можно описать и объяснить словами, то всё сразу опошлится, зазвучит искусственно и пафосно, настолько лишними окажутся слова...
– Вы...хорошо, что пришли... Я понимаю, что в общаге очень много романтических соблазнов, а вы молоды совсем... Сколько лет-то?
– Восемнадцать.
– И родители ничего не знают?
–Не...
– Ну и ладно... Грех большой, вижу, вы это понимаете и от этого страдаете... Но Господь милосерд и принимает искренне кающихся. Да и вообще больше понимал блудников и грешников, чем праведников, по видимости... – дальше батюшка говорил всякие банальности про покаяние, как изменение жизни, про необходимость помощи Божией через таинства Церкви и т.д. и т.п. Ему даже самому было неловко, что говорит не то, и как-то не так... но он понимал, что главное уже произошло...
Много лет спустя отец Елеб снова встретил и узнал эту девушку, уже повзрослевшую. Это было в одном из женских монастырей на престольный праздник. Отец Глеб исповедовал. Он уже давно не служил в том столичном храме. Поседевшего и пополневшего, в очках, она его не узнала. Не глядя на священника, она достала бумажку и начала читать, заправив прядь, выбившуюся из-под плотного платка.
– Согрешила нерадением о спасении, нарушением постных дней, сластоядением, смехом, имею своё мнение, непослушанием... Дальше – весь знакомый компот.
Отец Глеб попытался выйти на откровенный разговор. Он был уверен, что получится, что не могла эта девушка за какой-то десяток лет так засохнуть, что это всё внешняя шелуха, форма.
– А смех – разве грех? – улыбнулся он.
– О чём вы, батюшка? – бывшая студентка с удивлением повернулась к исповедующему священнику. Ледяной взгляд, строгая бледность, сжатая нитка губ, гневное всепонимание... Отец Глеб отвернулся... Как когда-то отворачивался, проходя мимо колясочницы Ларисы...
–...и, дорогие, за нашего Святейшего отца хочу тост предложить! За патриарха Алексия! Ему мы обязаны тем, что у нас есть. Ведь как звучит: СВЯ– ТЕЙ-ШИИ! Он молится за нас, храм наш любит, сердечко за нас надорвал... Мы должны беречь сердце Святейшего! Не раздражать его! Проявлять послушание и понимание. Скоро престольный праздник, и мы должны как следует приготовиться к приезду его Святейшества! – громыхал подвыпивший отец настоятель.
Воскресная трапеза шла уже около часа, а отец Глеб только освободился после венчания. Он надеялся, что хоть сегодня обойдется без широкого застолья, и он в тишине и спокойствии поест после основной трапезы. Но к настоятелю опять приехали какие-то то ли бандиты, то ли депутаты, и обед устроили по полной.
«Нет худа без добра – зато выставили нормальные бухло и закусь». Усевшись, отец Глеб налил себе двенадцатилетнего вискарика...
После трапезы отец Глеб перезвонил по требам и перенёс их на другой день. Сил идти не было, тем паче, что вечером ему акафист служить.
Отец Сергий, тот, что служил сегодня в приписном храме, вышел после трапезы благодушным и позвал Глеба к себе в келью продолжить.
– Я лучше полежу, а то мне ещё на вечерню... – попытался отказаться
Глеб.
– Да ладно те, чисто для дегустации... Мне такой коньячок перепал на освящении ресторана! Эксклюзив! Такого вообще в продаже нет. Потом жалеть будешь!
Сопротивляться сил уже не было, да и аргумент был серьёзным. И вообще, настоятельское застолье хотелось запить чем-то хорошим в нормальной компании, а с Серёгой у Глеба отношения были почти дружескими. Отец Сергий был человеком позитивным и прямым в общении, а именно это зачастую восстанавливает лучше, чем провал в нервный и тупой сон между службами.
Коньяк оказался, и правда, выше всяких похвал. Опьянение от него было мягким и закуски он не требовал по определению, зато располагал к неспешному дружескому разговору у тмина.
– Слышал, ты сегодня ударника-стахановца выдал! Хоть и с лёгкой дозой озверина на исповеди. Ты уж извини, что помочь тебе не смог... Покойника всё равно ждать надо было, а туда-сюда мотаться... сам понимаешь...
– Да ладно, проехали, – отвечал разомлевший Глеб, и, помедлив, продолжил, – знаешь... Всё нормально, правильнее сказать – обычно... Но, как
я подумаю, что мы с литургией делаем, а через это и со всей нашей верой... Ведь чего есть ценного в христианстве, среди кучи исторического и прочего дерьма? Так, прежде всего, это благодарение Творцу в Его любви, прости за пафос. А что у нас осталось? Требы, требы, требы... Моя исповедь, моё индивидуальное причащение. Всё моё, всё мне! Нет, это всё нужно, но нельзя же и литургию, наше главное общее, в собрание треб превращать! Предстоятель чёй-та там магическое читает, алтарники просфоры режут, хор свои трели заливает, народ на исповедь рвётся и о съеденных конфетках думает... не все, конечно... А ты стоишь и думаешь, только б успеть, чтоб от настоятеля опять не получить... Сплошной страх и хрень – а не любовь! И эту хрень мы сами и воспитываем, и нормой считаем. Какое у нас может быть христианство, если у нас такая литургия?...
Отец Сергий критически посмотрел на собрата, вздохнул.
– Мммм...не туда ты гнёшь, Глебушка, не туда... Что ты хочешь? Церковь изменить? Твоё это дело? Не, вроде всё правильно, но наше ли дело?!! Ты чё? Святой? Нет. Такой, как все, только думаешь много, а семинарию не кончил...
– Ну, так я ж на сельском приходе свой семинарский срок оттрубил, среди леса без бабок... во всех смыслах...
– Я же тебя не укоряю этим! Просто в семинарии ничему ж не учат, кроме одного: жить в системеШ А именно с этим у тебя проблемы, хоть ты и нормальный поп. Думаешь чего-то, мечтаешь, а надо не думать, а делать своё дело без лишних фантазий... Тем более у тебя детей сколько, и жена не работает. Ты ведь и за них отвечаешь.
– М-да, – насупился Глеб.
– Во-о-от! Значит, беречь себя надо, а не мученика, извини, из себя делать. Пошёл, например, исповедовать, сразу смотришь: с кем тебе приятно поговорить, кто потенциальный спонсор, кто только и ждёт, чтоб батюшке подчиниться и послушание во всём проявлять. От этих есть прок! А кто мозг тебе выедать будет, тех – гони! Ведь свалишься – тебе никто спасибо не скажет. Ты знаешь, сколько до тебя здесь служило и надорвалось? Где они? Сказать? Сказал бы, да матом в келье не хочу. И где те, что их рвали: «Батюшка помоги! Батюшка благослови!»? Все отвернулись! Чё не так: исповедь их не дослушал, крест слишком быстро дал, сказал не то, ещё что – всё тебе вспомнят, когда полетишь! А если и хорошее о тебе вспомнят, что толку? Скажут: «Воля Божия, раз начальство решило». И всё... А полетишь, если отношение не изменишь. Даже то, что шустришь, тебе не поможет. Шмеманисты и меневцы на хрен не нужны, даже если они правы. Партизана видно по глазам, так что хватит партизанить и выдумывать всякое такое... Будь проще, друг мой, будь проще! Но и понимай, что грешник, что не совсем всё по совести делаешь, тогда за
смирение тебе Господь воздаст! Спаси себя сам, и вокруг тебя всё будет. Знаешь же, как батюшка Серафим[118] говорил.
– Ты прав... отчасти... Но себя самого на вранье и подменах тоже не спасёшь... И грешник, и так и надо - это ж не смирение. А шизу заработаешь, как у каждого второго настоятеля... Бред какой-то... Ведь для чего мы в Церковь шли? Требы исполнять и бизнесом заниматься? Бизнес много на чём другом делать можно. Когда главное в загоне, когда везде подделки вместо настоящего... Вот и думаешь: почто это всё надо?
– Ладно, брат, – сказал, вставая, отец Сергий, – бизнесом?! А кто тебя в другой бизнес возьмёт? А? Никто не возьмёт! Так что маши кадилом и не думай много. А я сейчас кофе заварю. Через пятнадцать минут тебе на вечерню идти, а ты вона – распереживалси с хорошего коньячка-то...
Замолчали. Первый удар колокола заглушил громкое бульканье закипающего чайника.
Дьякон Аркадий разжигал кадило.
– А чего сам-то? Алтарника опять нет? – спросил отец Глеб, сделав поклон и приложившись к престолу.
– Если им зарплату не платят, зачем они ходить будут? Так, чисто для себя, когда захочется. Это дьякону деваться некуда. Ни зарплаты человеческой, ни треб, а на службу ходи...
– Ну да, ну да... – произнёс священник, а про себя подумал, – быстро Аркаша сдулся, только второй год из семинарии, а уже никакой эйфории, никакой поп-романтики. Оно понятно: быть вторым дьяконом с графиком пять рабочих дней в неделю, да ещё и на архиерейские и патриаршие службы постоянно гоняют. Ни денег, ни самореализации, ни возможности где-то ещё нормально подработать. Сплошное послушание непонятно чему и зачем. А настоятель поповства не обещает Аркадию, постоянно им недоволен и шпыняет по любому поводу... М-да... В этом мы с Аркашей братья – обоих он нас не любит...
– Ну чего? Сам кадило возьмёшь? А я пойду Предначинательный псалом почитаю, а то эти девки с клироса, сам знаешь, как затянут... – сказал дьякон Аркадий, раздув уголь в кадиле.
– Да, давай там как-нибудь – без исихазма[119]...
Вечерня прошла быстро. Затем шестопсалмие, а после него... эх, нужно выходить на акафист. Аркадий знал, что Глеб не любит их, и пока на клиросе читали, сказал:
– Чё? Мучаешься? После такого напряжного воскресенья ещё и акапист, как ты его называешь.
– Да понимаешь, некоторые ещё ничего, особенно три древних. Но порой просто радуешься, что народ не врубается толком, что читают. Вон, акапист
князю Владимиру, по другому и не назовёшь... Написано там, что, типа, возрадовашася византийцы ревностью по Богу Владимира, когда он Константинополь осадил или взял! Язычник, блин, твою столицу осаждает, а ты радуешься, что он, вроде как, креститься хочет! Это ж полный бред!
– М-да уж...
– С другой стороны, понимаешь, людям-то живой молитвы хочется да и вообще радость ощутить. Ведь чувствуют же люди, что общение с Богом радость должно приносить, а не одно сокрушение о грехах, и всяческие терзания. Литургии-то нет, как общего служения, общего благодарения, общей радости – вот и заменяют её этим простым Радуйся акафистным...
– Ну ладно, выходить пора. – прервал священника дьякон.
После акафиста отец Глеб грохнулся в кресло справа от Царских врат. Начали читать канон.
– Отдыхаешь, бать? Ну, отдохни... А я постою, – сказал Аркадий.
– Да ладно, на канонах и по уставу сидеть можно.
– Кстати, о канонах. В смысле не тех, что на службе читают, а о правилах. Ты вроде говорил, что есть даже такой, по которому всех епископов судить можно?
– Да их много! Ведь у нас как каноны используют? Здесь читаем, здесь нет, а здесь я рыбу заворачивал. Что надо из них – то и возьмут. Вот я про что говорил... А если про епископов, тогда вот 59-е Апостольское правило: «Кто епископ, или пресвитер, или дьякон некоему от клира нуждающемуся не подаёт потребного: да будет отлучён. Закосневший же в том, да будет извержен, как – послушай – УБИВШИИ БРАТА СВОЕГО!» – во как!
Г лаза молодого дьякона блеснули.
– Да что ты говоришь! А я и не читал такого. У нас сейчас не то что алтарник, а и дьякон нуждающийся. У меня вон жена уже уйти грозится от этой нищеты. Дьякона сейчас, сам знаешь, и на машине бомбят, и чем только не зарабатывают, а при этом им говорят, что не должен по канонам священник или дьякон работать, должен от алтаря питаться.
– Во-во. То, что работать не имеешь право, тебе завсегда напомнят, а про 59-е правило никто как будто и не слышал...
После службы отец Глеб хотел быстренько, бочком, смотаться из храма, пока никто и ничем не загрузил. Но одна прихожанка все-таки отловила его у выхода.
– Батюшка, вы мне обещали квартирку сегодня освятить вечером.
– Да? Вы знаете, я очень устал сегодня, может перенесём? Вам ведь не срочно... Никто ж не умирает?
– Да как же?... У меня сын... болеет... И вообще мне очень тяжело... -она заплакала, – жить не хочется-я-я... Вы б освятили квартирку, может, я хоть спать смогу...
Глеб посмотрел на неё повнимательнее. На простую истеричку она не была похожа, да и видел он её не первый раз, исповедовалась как-то у него уже, кажется, то есть не захожанка.
– Ладно, подождите, сейчас я соберусь.
Квартирка оказалось недалеко. Маленькая двушка в доме 70-х на первом этаже. За дверью слышна музыка. Прихожанка открывает дверь.
«Дорз! Давно не слышал...» – вздохнул про себя Глеб.
– Это у вас кто музыку слушает?
– Сын, батюшка. Я бы очень хотела, чтобы вы с ним поговорили. Он у меня... наркоман... А музыку сейчас попрошу его выключить. Коля! Батюшка пришёл, квартиру святить будет, ты музыку выключи! Выйди поздороваться!
Из комнаты вышел парень лет за двадцать вполне здорового вида. Больным или наркоманом с виду его назвать было трудно.
– Здасьте!
Глеб протянул руку.
– Здравствуйте, мы сейчас квартиру освящать будем, вы не хотите помолиться с нами?
– Ну... Я не верующий, вообще-то, но со свечкой постою, если надо...
– Коль, ну что ты говоришь? Ты ж с детства в церковь ходил... – вмешалась мать.
– Ладно, ма... Сказал постою, ты не волнуйся...
Священник следил за Колей во время освящения. Тот стоял и держал свечку совершенно безучастно. Чем-то этот парень понравился Глебу, хоть он никак не мог понять чем.
После освящения поставили чайник, Коля ушёл к себе, закрыл дверь.
– Батюшка. Попейте с ним чай, поговорите, может, он вас послушает?
– Он сам-то не против?
– Нет, что вы? Мы договаривались с ним... Коля! Батюшка с тобой чайку попьёт! Пусти его.
Дверь открылась. Чайник и две чашки, конфеты с баранками были принесены и оставлены.
– Я пойду, – пожилая женщина вышла и закрыла за собой дверь в комнату.
Священник подошёл к столу, на котором были рассыпаны кассеты. Один Дорз - больше ничего.
1 Л/Г
– Что, Николай, собрались вслед за Джимом ?
– Да, – ухмыльнулся Коля, но как-то спокойно, без вызова, демонстрации или пафоса.
– Вы думаете это выход?
– Выход? Не знаю, но это честно... Я, знаете, тоже верующим был, мама меня ведь с детства в храм водила... А потом я не зону попал. Там мужики быстро объяснили, как что в жизни происходит, а не в сказках. Этот мир [120] слишком жестокий, чтобы здесь было место всему этому... святому... Добрый Бог не смог бы это терпеть...
– Но Господь Сам страдал...
– Ну и что? Теперь все от этого страдать должны? Ладно, не начинайте. Понимаете, я мать люблю, и мне её жалко. Она даже не знает всё, что я делаю... Она попросила, чтоб я поговорил с вами, вот я и говорю... А переубедить меня вы не сможете, я слишком много видел...
– Но и другие видели – и от этого к Богу приходили...
– Знаю, а у меня не так... Вообще, не тратьте силы, зря это всё... Я много чего плохого сделал... иконы крал и продавал на дозу...
– И это вы называете честным выходом?
– Нет... Джим иконы не крал... И, вообще, честно сгорел, не обманывая никого... А вы никого не обманываете? У вас всё честно?
– Нет... – потупился Глеб, – знаешь, но Христос тоже не я... и не мы, в смысле люди из церкви... Думаю, вполне можно считать то, что ты мне сказал про иконы... и про себя... как исповедь. Я могу прочесть молитву разрешительную, думаю, тебе станет легче, что-то новое более светлое может открыться...
– Да пойми ты, поп, не верю я! А врать не хочу... Не, ты нормальный и всё такое, но я НЕ ВЕРЮ!
Глеб шёл по улице, представляя, как эта несчастная прихожанка будет хоронить своего единственного сына, ушедшего в открытую Джимом Моррисоном дверь. В голове крутилось: Riders on the storm[121]...
Отпетые священники
Вот тогда и настал,
Настал совсем другой день Чтобы припомнить всё,
Вспомнить всё, не закрывая глаз,
С широко раскрытыми глазами.
Я никогда не закрываю глаз,
Ведь никогда не знаешь.
Что ещё предстоит увидеть.
King Crimson [122] , «Eyes Wide Open».
– Отец Сергий, подвезёшь до метро?
– Садись, отец Глеб! Когда себе машину-то купишь уже?
– Куплю когда-нибудь...
