Текст книги "В дивизионе (СИ)"

Автор книги: Алексей Дягилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава 8

Объектом атаки мы наметили дзот противника, который был выдвинут немного вперёд относительно основной линии немецкой обороны в опорном пункте – село Андреевка. Из этой огневой точки и прилегающего к ней окопа простреливались почти все подходы по Балке Копани с нашей стороны. Ну и по позициям первого стрелкового батальона на высоте 169,3 немцы периодически стреляли из станкового пулемёта. Но ночью. Днём дзот не подавал никаких признаков жизни. Наши его пытались разрушить огнём с закрытых позиций из 76-мм дивизионных орудий, и даже причиняли небольшие повреждения, в дневное время. Но ночью немцы отыгрывались. Засыпали высоту и позиции стрелковых рот минами не давая высовываться из укрытий, а сами, под прикрытием миномётного и пулемётного огня, восстанавливали разрушенное. Хотя при мне это было всего один раз, и больше пехота о таком одолжении не просила. – «Пущай лучше фрицы из пулемёта ночью палят, а то от ихних мин житья нет.» – Жалобились пехотинцы на другой день после бессонной ночи. Сегодня снова не поспят. Но кто им доктор. У меня приказ. А дзот это единственный объект по которому у нас есть хоть какие-то наработки. Соваться в опорный пункт, где живёт целый усиленный батальон противника, себе дороже.

– Ну, как у вас? – добравшись до нашего НП, спрашиваю у Андрюхи.

– Тихо пока. Не шевелится фриц. Но рано ещё. Обычно в десять вечера начинают. – Смотрит он на свой хронометр.

– Ясно. Баранов, дуй к нашим. Пару Ростова и Джафарова отправишь на НП. И пусть экипируются по полной боевой, гранат и патронов побольше. Всем остальным отбой. Сам остаёшься на месте.

– Есть. – Козыряет парнишка и исчезает в отнорке хода сообщения.

– Ротный на месте? – интересуюсь, где можно найти командира опорного пункта.

– Был на КНП, где сейчас не знаю. – Докладывает ефрейтор Евдокимов.

– Бдите тут. Я с пехотой договариваться. – Ухожу я налаживать очередное взаимодействие.

Пробравшись по затопленным и местами осыпавшимся ходам сообщения на командный пункт первой роты, встречаю на конечном участке пути неожиданное препятствие в лице часового.

– Ротный у себя? – спрашиваю у караульщика после обмена паролями.

– У себя. Но не велено никого пускать. – Отвечает он.

– Он что там, с женщиной? – пытаюсь узнать, почему.

– Нет, с мужчиной. С комиссаром. – Уточняет боец.

– А у них что, любовь? – начинаю шутковать я, подмигнув часовому.

– Да спят они, только легли – Возмущается он.

– Я понимаю, что не радио слушают. – Тихо произношу я, после чего повышаю децибелы. – А у нас что, детское время уже наступило⁈ Спокойной ночи малыши даже не начинались. Некогда спать! Война идёт. – Уже во весь командный голос говорю я. Мне бы самому пару часиков кумарнуть. Да и жрать хочу.

– Это кто там шумит? – высовывается из-за плащ-палатки, закрывающей вход в землянку, ротный.

– Это артиллерия грохочет. Так же, как молнии, сверкают огненные взрывы. Так же, как ветры, врываются конные отряды, и так же, как тучи, проносятся красные знамёна. Это так наступает Красная Армия. – Рассказываю я сказку на ночь.

– А, это ты разведка. – Узнаёт он меня. – Чего хотел? Пропусти его, Хейфиц.

– Взаимодействие наладить. – Протискиваюсь я мимо охранника в тесную землянку командного пункта.

– Опять ночью шуметь будете, спать не дадите. – Зевнув, возмущается ротный.

– Не шуметь, а работать. Немцев в дзоте хотим прищучить и за мягкое взять. А вас предупреждаю, чтобы не растерялись от неожиданности.

– Во сколько пойдёте?

– В полночь. Но работать начнём часа в два ночи. Хотя вы услышите.

– У нас во второй роте разведгруппу организовали. И они тоже сегодня ночью пойдут. – Проинформировал меня ротный.

– Где пойдут? – уже ничему не удивляюсь я.

– Да не беспокойся. В километре от тебя. На стыке с соседним полком.

– Тоже языка брать?

– Это вряд ли. Доползут до развилки дорог и залягут. Тем более там минное поле. А сапёров у нас нет.

– А в балке Копани мины есть? – озадачиваюсь я новой возможной проблемой.

– То мне не ведомо. Во всяком случае, при мне не ставили. Хотя заминировать её надо. Иначе фрицы как по проспекту к нам в тыл пройдут. Это сейчас там воды полно, а когда всё просохнет, будет нам неуютно. Но за балку соседи отвечают, она в зоне ответственности 106-й стрелковой дивизии. – Усугубляет проблему лейтенант. Но отступать уже поздно. Предупреждён – значит «вооруждён»…

За полчаса до полуночи выдвигаемся на исходные. Оставив группу у подножия высоты, обхожу всех «подельников» и соучастников, предупредить, что «команчи вышли на тропу войны». Ротный меня уже поджидал, поэтому лично провёл на позиции дежурного станкового максима, чтобы я показал куда можно, и куда лучше не стрелять пулемётчикам, а также по сигналу какой красной ракеты это делать. Иначе придут злые артиллерийские разведчики и начистят всем рожи. Немцы уже были на месте, в дзоте, устраивали обычный фейерверк из осветительных ракет, и стреляли трассирующими. Забрав наблюдателей, соединяюсь с основной группой и спускаемся в балку.

Прямо на пулемёт мы не полезли, чревато последствиями. А как все нормальные герои пошли в обход. Сначала на восток, почти в гости к соседям до уреза воды, а затем строго на юг, уже к немцам. Тут уже пришлось перебредать по пояс в воде через глубокий овраг, впадающий в балку. Дальше пробираемся по крутому склону этого оврага на юго-запад, приближаясь всё ближе к цели. Сначала согнувшись, потом на корячках ну и по-пластунски, куда же без этого. Вода сверху, вода снизу, грязевые ванны. Красота. Романтика разведки. В ста метрах от дзота останавливаю всякое движение. Всё, дальше нельзя. Рубеж безопасного удаления на случай недолётов и других отклонений. Хотя и так рискуем, но кто ни рискует, тот дома сидит, телевизор смотрит, особенно в такую погоду. Дальше только один до поворота и крохотного бугорка, чтобы осмотреться. Так что ракетницу и всё лишнее оставляю на исходной. С собой только пистолет в наплечной кобуре за пазухой, пара гранат в карманах и перископ «Разведчик».

– Андрюха, время? – одними губами шепчу я. Снимает свои часы и без вопросов отдаёт мне. – Ждите здесь, я скоро.

Вот он – бугорок, точнее канавка с кочкой. Наконец-то дополз. Но не высовываюсь, а погружаюсь в эту грязевую ванну. Штаны промокли насквозь. А теперь и ватник начинает намокать и, прогревшаяся за день водичка добирается до всего остального организма. Прогревшаяся до плюс пяти градусов, так что кайф просто невероятный. Время ещё есть, так что как подводная лодка поднимаю перископ и осматриваюсь при химически ярком свете взлетевшей немецкой ракеты на парашюте. Люстра горит, пулемёт постреливает, такое ощущение, что в меня, чуть ли не в упор. Вот он, самый убийственный рубеж, который нам нужно пробежать прямо на пулемёт, причём в горку. Обходить его слева, значит вылазить из оврага, где нас сразу заметят и сметут как метлой из другого, прикрывающего дзот, фланкирующего эмгача. Справа, те же яйца, только в профиль, плюс ещё полста метров, чтобы перебраться через широкий овраг. Так что вся надёжа на то, что немцы заныкаются в дзоте, пока их обстреливают фугасами, и что они не придут в себя за те несколько секунд, пока мы бежим эти пятьдесят шагов после разрыва последнего, десятого снаряда. Ну и в конце пару шагов до смерти, чтобы перескочить через бруствер.

Лишь бы мин не было, разглядываю я через оптику каждую кочку и бугорок, выискивая усики трилистника или проволочную растяжку. С наблюдательного пункта могли и не заметить, а с такого расстояния любая соломинка бревном покажется. Нет. Не видать. Уже радует. Хотя пока не наступишь и не поймёшь, что подорвался. Но будем надеяться на Авось. Этот фраерок иногда выручает. Ну и на немецкий прагматизм. Тем более вода отсюда ушла всего пару дней назад и уровень воды в балке чуть опустился стекая в реку. Снег уже весь растаял, а дождик не каждый день, да и не ливень это, так называемый ситный дождь или моросящий. Хотя время ещё есть, но засиживаться здесь нет никакого резона, так что выползаю из лужи хвостом вперёд и как крокодил Данди ползу обратно. Вот теперь я точно промок до костей, да и продрог, но пока ползу, немного согреюсь. И хотя на улице не май месяц, зато середина апреля и вода в лужах уже не замерзает по ночам.

Доползаю до места, экипируюсь и шёпотом передаю по цепи команду.

– Приготовились. – Заряжаю ракетницу и, направив ствол примерно в сторону цели, запуливаю в ночное небо осветительную ракету. Немецкая люстра как раз прогорела и пулемёт в дзоте заткнулся. Ну и наши осветительные ракеты с немецкими хрен перепутаешь. У немцев цвет звёздки яркий, холодный, химический, даже без парашюта. А наша звёздочка как родная, своя, тёплая, почти жёлтая, можно сказать золотистая. Сигнальный пистолет не убираю, а заряжаю в него ещё один осветительный патрон, перевесив карабин в положении за спину, чтобы не мешал. Моё главное оружие – умная голова, а рукопашников без меня хватает. Передовая сегодня какая-то не в меру оживлённая немцы всполошились. Особенно на правом фланге, но вдалеке от нас, километрах в трёх. А вот и первый разрыв неподалёку. Жду второго и отдаю команду.

– За мной. – Пока наши стреляют нужно успеть проскочить до поворота, потом выход на финишную прямую и спурт наперегонки со смертью.

Бегу и считаю разрывы, которые пошли сериями по два. Шесть, семь. Остановка перед последним броском. Восемь, девять. Набираю в лёгкие воздуха. Десять…

– В атаку! – первым выскакиваю из-за угла и несусь прямо на амбразуру. Не потому, что хочу совершить подвиг Александра Матросова. А потому что у меня есть хитрый план.

Остальные поднимаются слева от меня вдоль откоса, так же как и ползли, небольшой цепочкой и молча. Слышу только шаги и прерывистое дыхание, считая свои шаги и гипнотизируя амбразуру, чтобы из неё не вырвался огненный цветок. Тридцать. Останавливаюсь и припадаю на колено. Два вздоха, задерживаю дыхание и стреляю из ракетницы в амбразуру. Попал. Это хорошо, додумываю на бегу мысль, приняв вправо. Ещё десяток шагов и я в мёртвой зоне, разведчики же заскакивают в траншею слева от дзота. Пистолет за пазуху, чтобы не потерять, выхватываю из кармана «пасхальное яйцо», скручиваю защитный колпачок, дёргаю за верёвочку и отправляю в амбразуру, предупредив своих окриком. – Граната. – Универсальная «отмычка» сработала штатно. Бахнула. И из амбразуры повалил дым. Небольшое столпотворение у распахнувшейся входной двери в укрытие, и голос Андрюхи, доносящийся уже изнутри дзота.

– Чисто. Одного взяли. Что дальше делать?

– Ждите, я сейчас. – Спускаюсь в траншею я, убрав ракетницу в кобуру.

– А ну сныкались! – Шикаю на бойцов. – Ростов, в наблюдение. Сидим как мыши под веником и не жужжим. – Размещаю всех запасных в окопе на улице, а сам захожу внутрь.

Достав из нагрудного кармана гимнастёрки фонарик, быстро оглядываю помещение нащёт ништяков, отдав команду освободить его от трупов. Места и так мало, а тут ещё эти развонялись. Чухаться некогда, так что отправляю первым рейсом караван с трофеями, загрузив этих «мулов» по самое не могу. Контуженного фрица в покое тоже не оставили. И похрен, кем он числился раньше у немцев. У нас будет связистом. Катушка с проводом на грудь и телефонный аппарат в зубы, вся остальная снаряга кроме оружия тоже при нём, так что вперёд и с песней. Хотя руки ему связали и пасть кляпом заткнули. Пулемёт, коробки с пулемётными лентами и ящик с гранатами я также с основным караваном отправил, а в «домике» для вдумчивой мародёрки и прикрытия отхода основной группы, осталось нас только трое: я, Андрюха и шахтёр Удальцов.

Амбразура и вход в дзот.

Глава 9

Пока я одним глазом поглядывал в амбразуру за ретирадой боевого обоза, вторым следил за обстановкой, а Андрюха искал нычки гансов, наш юный шахтёр куда-то пропал. Не было его секунд тридцать, и я уже хотел объявить его во всесоюзный розыск, но неожиданно он сам объявился. Малый боцманский загиб уже был готов сорваться с моих уст, но боец вовремя успел слепить отмазку.

– Тут ход перекрытый, к немцам в тыл идёт. Глубокий как шахта-копанка. – Докладывает Удальцов. – Я до поворота дошёл, дальше не рискнул. Проверить? – показывает он на нишу в углу, прикрытую крышкой от снарядного ящика. Я ещё подумал – «Нахрена фрицы поставили танк на попа?» Точнее пришпандорили ящик к стене вертикально, поставив нижним торцом на землю. Шкапчик что ли сделали? Оказалось не шкапчик, а дверь в иное измерение.

– Отставить. Бди тут. Я сам. – Оставляю я карабин в дзоте, и засовываю за ремень две колотушки. На фонарике устанавливаю синий светофильтр и иду проверять подземелье. С длинным стволом в узком, уходящем вниз ходе сообщения не развернуться, так что мне и пистолета хватит.

До первого поворота проскочил на рысях, свернул влево, а дальше уже пешком. Один раз только включил «дальний свет», чтобы прикинуть длину тоннеля, после чего свечу только себе под ноги. Вдруг растяжка или какой-нибудь спотыкач, куякнешься, костей не соберёшь. Так что свет в конце тоннеля, я замечаю первым. Отражённые от стен и пола фотоны, запрыгали причудливыми тенями. Сразу же гашу свой фонарик и убираю в карман, дальше крадусь приставными шагами, благо пройти до следующего поворота, осталось всего метров пять. Колотушку достаю уже на ходу и, присев, скручиваю колпачок, зажимая гранату коленями. Выпавший шарик с верёвочкой прижимаю пальцами к рукоятке пистолета, а левой рукой дёргаю саму гранату. После чего закатываю её за угол, и поспешаю обратно. Успев ответить на заданный мне фрицами вопрос, зачем-то имитируя кавказский акцент.

– Я, я. Зер гут. Гутен ахт генацвале.

Граната бахнула, когда я уже был за поворотом и выбежал на финишную прямую, слегка оглушив и обдав землёй с перекрытия. Торможу и мастырю растяжку из оставшейся у меня лимонки, врубаю дальний и бегу к своим, матерясь на ходу, чтобы не растерялись и не стали стрелять. Очутившись в дзоте, приказываю забаррикадировать хлипкую дверь в царство Аида трупами пулемётчиков, сам же заряжаю красную ракету в сигнальный пистолет и, высунувшись в траншею, запускаю её в звезду по имени Сириус. Вторую колотушку метаю в сторону гансов, чисто на всякий случай, мало ли что. Вызвав таким образом огонь на себя, ныкаюсь в дзоте, и ждём начала концерта. Фугасных снарядов больше нет, а шрапнель, рвущаяся в воздухе, не должна пробить земляную подушку и три наката брёвен на крыше убежища.

Пока рвутся снаряды, времени зря не теряем, проводим инвентаризацию и опись конфискованного имущества, выкидывая всё лишнее в амбразуру, а нужное в бою и в хозяйстве, приторачивая на себя. С последним разрывом выбираемся из огневой точки и, перевалив через бруствер окопа, улепётываем во все лопатки в овраг и далее в балку, прихватив по пути трошки боеприпасов. Был бы у нас маленький грузовичок, забрали бы всё, а так пришлось выбирать между нужным и необходимым. Хотя грузовик бы тут вряд ли проехал, а вот лодка бы точно не помешала, лучше с мотором. При уходе я всё-таки заминировал дзот, придавив рычаг лимонки ящиком с колотушками и выдернув чеку. Ловушка на дурака, но может сработать. Начнут фрицы прибираться после устроенного нами беспорядка, и нарвутся. Хотя могут и сапёров вперёд пустить, а могут и не пустить.

Сейчас уже не прячемся и не ползём. Пока есть возможность, бежим, а потом и идём пешком, оскальзываясь на мокром склоне оврага и матерясь. Скрываться нет никакого смысла, возбуждённые немцы устроили фейерверк по поводу нашего удачного рейда, расцветив небо ракетами и трассерами пулемётных очередей. Но они нам пока не страшны, мы ниже уровня горизонта. А вот мины, которые засвистели в воздухе, это ни есть хорошо. А очень даже плохо. Но пока они рвутся на высоте нам пох, начнут рваться в балке, будет неуютно. Вот теперь самое время засекать цели и подавлять их всеми видами огня, но наша артиллерия что-то чухается, видать экономят снаряды. Когда вернёмся, придётся высказать командиру дивизиона всё, что я думаю по поводу такой экономии. Соседи же с левого фланга не экономят. Их пушки и даже гаубицы забахали с похвальной скорострельностью. Под этот тарарам мы и добрались до своих, сгибаясь под тяжестью трофеев.

Когда добрели до нашего блиндажа, там уже жарко пылала печурка, а народ пытался сушиться, оставив пленного немца, под охраной Баранова, на улице. Сгружаем всё нажитое непосильным трудом в приямке возле убежища, благо дождь уже кончился. После чего выгоняю всех нахрен из помещения, строю отделение и толкаю речь.

– Отделение, равняйсь! Смирно! – командую я. – Товарищи красноармейцы, за проявленное мужество и героизм при захвате «языка» и военных трофеев от лица командования объявляю всем благодарность!

– Служим Советскому Союзу! – хором отвечают бойцы, а я продолжаю.

– Все трофеи рассортировать и сныкать. Джафаров со мной, конвоировать пленного. Старшим на хозяйстве ефрейтор Евдокимов. Для сугреву разрешаю принять по сто грамм. Отбой по готовности, нас не ждите. Вольно! Разойдись. – Заканчиваю я вечернюю поверку и первым захожу в блиндаж, чтобы переодеться.

Плащ-палатку пришлось оставить снаружи, намокшую, грязную, да ещё и тяжёлую вещь заносить в жилище ни к чему. Сапоги я очистил от грязи и вылил из них воду ещё раньше. Сменив нижнее бельё, снова влезаю в мокрую, хоть и отжатую форму. А что делать, если другой нет? Хорошо хотя бы портянки чистые и сухие. Ноги для солдата на войне – главное. Даже ранение в руку не превращает бойца в обузу, а вот стёртые ноги заставляют отвлекать на него больше сил и внимания. Кстати, зарубка на память. Вопрос с обувкой в отделении нужно как-то решить. Хотя бы переодеть всех в сапоги, или пусть даже в ботинки, но по размеру ноги. Обувка даже на размер больше – чревата мозолями и потёртостями при дальних переходах, тем более скоро лето, и вторую портянку не намотаешь. Из оружия беру только свой пистолет и ракетницу лейтенанта, устал я сегодня бегать и лишнюю тяжесть таскать, а до утра можем и в штабе или на батарее перекантоваться, тем более пара презентов кармане у меня завалялась.

– Шашку с собой возьми. – Предупредил я Джафарова перед выходом, приведя форму в относительный порядок.

– А зачем? – спрашивает он.

– Немца будешь на куски рубить при допросе, если он молчать будет. – Поясняю я азеру, чтобы не задавал глупых вопросов. И вообще, не задавал. Командир сказал – сделай. Спрашивать потом будешь, когда-нибудь, при удобном случае.

Освободив пленного от всего лишнего, связываем ему руки за спиной и, прихватив с собой только его карабин и зольдбухи убитых, отправляемся в штаб дивизиона. Джафарова я взял не просто так. А действительно для того, чтобы колоть пленного, если он будет молчать и запираться при первичном допросе. У азера была самая зверская рожа из всех моих разведчиков, да и размеры внушали. Мало того, что он походил на гориллу, так ещё и на небритую гориллу. Хотя бриться я заставлял всех каждое утро, если было, что сбривать. У Джафарова как раз таки было. И не важно, брился он с утра или в обед, к вечеру всё равно обрастал густой чёрной щетиной. А сейчас приближался рассвет.

– Товарищ старший лейтенант, ваше приказание выполнено, контрольный пленный захвачен. При проведении операции моими разведчиками уничтожено трое подтверждённых и отделение неподтверждённых немцев. Артиллерийским огнём уничтожено около взвода противника. – Докладываю я по прибытии в штаб. – Вот документы и оружие пленного, а это зольтбухи убитых. – Выкладываю я всё на стол. – Если бы наш дивизион открыл огонь по обороне противника, когда его пулемёты обнаружили себя, потерь бы у немцев было в три раза больше. – Подпускаю я шпильку.

– Где пленный? Давай его скорее сюда. Сейчас допросим. – Потирает руки комдив, не обращая внимания на мой выпад.

– Джафаров, вводи! – отхожу я на пару шагов в сторону, освобождая проход.

– Переводи, Иван Капитоныч. Ты же у нас полиглот. А ты политрук веди протокол допроса. – Распоряжается старлей, передав начальнику штаба солдатскую книжку пленного. И тут же задаёт вопросы:

– Имя? Фамилия? Звание? Должность?

– Гейнц Фогель. Гефрайтор. Пулемётчик третьей стрелковой роты 103-го моторизованного полка. – Переводит ответы начальник штаба.

– Кто командир? Сколько человек в роте? – продолжает допрос комдив.

– Гейнц Фогель. Гефрайтор. Пулемётчик третьей стрелковой роты 103-го моторизованного полка. – Как попугай заутимил фриц.

– Где расположены пулемётные огневые точки? – не отстаёт старлей.

– Гейнц Фогель. Гефрайтор. Пулемётчик третьей стрелковой роты 103-го моторизованного полка. – Продолжает упорствовать пленный. С таким «языком» мы до завтрашнего утра тут провозимся. А я спать хочу.

– Разрешите поговорить с пленным, товарищ старший лейтенант? А то он видать что-то забыл, и нужно освежить ему память. – Влезаю я в разговор.

– Попробуй, товарищ старший сержант, а мы тут пока документы изучим. – Отвечает мне начальник штаба.

– Ефрейтор Джафаров, выводи фрица. – Отдаю я команду. – И когда тот разворачивает Гейнца за шею в нужном направлении, придав ускорение подзатыльником, иду следом, поясняя задуманное. – Отрубишь ему для начала что-нибудь лишнее, не здесь, на улице, чтобы кровищей всё не залил.

– Чито рубить? – спрашивает ефрейтор, обнажая клинок и отойдя на пару шагов от фрица, когда мы вышли во двор.

– Для начала пуговицу на шинели. – Не успел я договорить, как шашка вжикнула в воздухе, а бедная, зарубленная пуговица упала на землю. – А теперь проведи обухом ему между ног, чтобы прочувствовал и понял, что лучше отвечать, когда спрашивают. И улыбайся при этом.

– Понял. – Растянул свой щербатый рот в улыбке Джафаров, выполняя мои ценные указания, пока я на глазах у стойкого Гейнца заряжал ракетницу.

– Пасть открой, сука! – Тычу я фрица толстым стволом в зубы, смотря ему прямо в глаза и держа палец на спусковом крючке. – Помнишь, как подыхал твой наводчик, с ракетой в глазнице? Вижу, помнишь. Ты просто так не отделаешься. Проглотишь ракету. – Медленно и чётко проговариваю я каждое слово. – Но сначала он отрубит тебе всё причиндалы. – Киваю я в сторону абрека.

– Ты меня хорошо понял, Гейнц? – перехожу я на немецкий. Вытащив дуло ствола из его пасти.

– Я, я. – Усиленно закивал фриц, не сводя глаз с моего пальца на спусковом крючке.

– Будешь врать или запираться, он снова тобой займётся, уже по настоящему. – Указываю я на кровожадно улыбающегося ефрейтора. – Ферштейн?

– Я, я. – Снова начал своё фриц, кивая как китайский болванчик. Пришлось дать ему подзатыльник, и добиться развёрнутого ответа. Сам знаю, что после контузии головушке бо-бо, но никто этих тварей на мою землю не звал, а скольких человек этот конкретный фриц лишил жизни, даже он сам толком не знает. Тем более этому повезло. Он не сдохнет от дизентерии в подвале разрушенного Сталинграда, а доживёт до конца войны, и может даже книжку напишет.

– Клиент для разговора созрел. – Докладываю я, войдя в горницу штаба. – Мы в кухонке подождём? Не будем мешать. А если он вдруг застесняется, мы рядом. – Выхожу я из горницы, прикрыв за собой двустворчатые двери, чувствуя, что меня начинает колотить озноб. Так что рассупониваюсь на ходу и пристраиваю мокрый ватник на тёплую печь.

– Э, куда лезешь? – раздаётся оттуда недовольный голос штабного писарчука.

– А по сопатке? – успокаиваю я его недовольство. Мне похрен, что он штабной, построю как старший по званию, и даже фамилии не спрошу.

– Ходют тут всякие, – ворчит он, отворачиваясь к стене, и нежась на тёплой лежанке.

А вот такого нахальства я уже не стерпел. Мало того, что я всю ночь ползал по лужам и промок до костей, так ещё и какая-то тыловая крыса будет меня посылать? Поэтому, дружеским тычком кулака под лопатку сгоняю с него сонную одурь, приговаривая при этом.

– Проснись, красавица. Видишь, разведка пришла, язычка привела. Так что вставай, ставь чайник, начальство чаю хочет.

– Да, пошёл ты, начальников развелось как собак… – Дёргаёт он плечом, ещё не понимая, что уже влип по самые помидоры.

Так что следующий мой удар по его горбу был уже гораздо чувствительней и «нежнее», уже с характерным звуком.

– Твоё начальство, придурок, комдив чаю хочет. Я что ли им прислуживать буду?

– У комдива свой ординарец есть, я тут причём. – Недовольно ворчит писарчук, слазя с печи.

– Да мне похрену, кто тут чей ординарец, сам его и ищи. А то денщиков развелось, как собак, а воевать некому. Пойдёшь к нам в разведку? Парень я вижу ты крепкий. Будем вместе «языков» брать, и парабеллум я тебе дам. – Снимаю я сапоги и лезу на его место, греться. А то после купания в тёплых апрельских лужах можно и ревматизм подхватить, и другие нехорошие болячки.

– Мне и тут не прокапало, – зевая, отвечает писарь.

– Ну, как знаешь. – Теряю я к нему интерес. – Полат, забирайся на печь, грейся. – Зову я ефрейтора.

– Мэста мало, не влезу я. – Заглядывает он на лежанку, даже не привстав на приступок. – Шинел только пусть рядом посохнет, а я тут, возле пэчка, на скамейка посижу.

– Ну, как хочешь. – Устраиваюсь я поудобней и закрываю глаза, наслаждаясь, обволакивающим меня теплом…