Текст книги "Игра с джокером"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Тем более, – сказал Игорь. – У преступников организация хорошая, и все рассчитано буквально по минутам. Однако этот Сизов так и не выехал – и некому было деньги забирать.

Федор покачал головой.

– Я представляю себе несколько иначе. Деньги должен был забрать не Сизов. Сам посуди. Любая случайность в дороге – и Сизов не успевает к сроку. Должны были преступники это учитывать? Должны. Это во-первых. Во-вторых – звонки Грибовой были не междугородние, а из Москвы. Мы определили телефоны-автоматы, из которых делались оба звонка. Это нам не очень помогло, но одно можно сказать определенно: Сизова в этот момент в Москве не было. Значит, звонил какой-то другой член банды, подельщик Сизовых. Он же, надо полагать, и деньги должен был забрать. Но в главном ты прав – он не поехал забирать деньги, потому что Сизов не выехал. Все очень нормально складывается. Сизов выезжает к сроку, в который московский подельщик братьев должен забрать выкуп – и чтобы подстраховать подельщика, и чтобы сразу перехватить у него деньги и уехать, отсчитав подельщику его долю. Встречу он назначает в таком месте, из которого сразу заметит, идет за подельщиком хвост или нет. Если идет – Сизов смывается, дав сигнал подельщику, чтобы тот избавлялся от денег и отрывался от слежки. Если нет он забирает деньги и уезжает в родной городок. Смысл в том, что возникает дополнительное страховочное звено. И подельщик знает: если он получает известие о том, что Сизов по каким-то причинам не выехал в срок – он не должен ехать на встречу.

– Да, пожалуй, ты прав, – согласился Игорь. – Тогда вся система смотрится отлаженной до винтика.

– Вот именно, – сумрачно кивнул Федор, наливая себе кофе.

– И как теперь действовать? – вопросил Игорь. – Отправляться в этот городок Имжи или ждать извещения от тамошних ребят, что другой из братьев Сизовых выехал в Москву?

– Я собираюсь действовать в обоих направлениях, – сказал Федор. – В Имжи я отправлюсь сам. Прослежу, чтобы того Сизова, который поедет в Москву, повели как надо. Как только он выедет – берем оставшихся членов банды и освобождаем заложника. А Сизов-второй пусть приведет нас к московскому подельщику!

– Почему ты говоришь о себе в единственном лице? – несколько напрягшись, осведомился Игорь.

– Потому что для вас эта операция закончена! – твердо заявил Федор. Можете и дальше охранять вашу подопечную, но ни во что другое носа не суйте. Дело становится слишком серьезным, чтобы вы вертелись под ногами... – он наклонился через стол и хлопнул Игоря по колену. – Ты уж прости, Игорек, что выражаюсь так резко. Но, сам согласись, я прав. Ты и крепкий профессионал, и за себя постоять умеешь. Однако лишний человек под пулями мне не нужен. Поверь, вы принесете больше пользы, если будете и дальше опекать Грибову, успокаивать её, а потом сопроводите её на повторную встречу... И я не только о твоей безопасности думаю – о безопасности тех ребят, которым предстоит Сизовых брать, тоже. Представь себе, что в Имжах невесть зачем странный москвич появляется – как по-твоему, преступники не напрягутся? Ведь они сейчас, после смерти Олега Сизова, с двойным подозрением будут относиться ко всему, что хоть чуть-чуть за норму ежедневной жизни выбивается. А чем больше они будут начеку – тем больше вероятность, что без лишних жертв не обойдешься. Могут и от заложника поспешить избавиться... И вообще, пока мы не знаем, кто и за что мог шлепнуть Сизова, и связана ли эта смерть хоть как-то со смертью Пигарева, паспортом которого воспользовались преступники, надо идти как по болоту, перед каждым следующим шагом заранее все вокруг шестом пробуя... Аккуратненько так пробуя, без нажиму. Словом, я мог бы ещё и ещё доводы приводить, но вы ведь ребята разумные, и мне не надо перед вами долго разглагольствовать, так?

– Так, – неохотно признал Игорь. – Но...

– Никаких "но"! – Федор как отрезал. Он явно считал, что повел себя с партнерами более чем деликатно, не просто запретив пристраиваться пятым колесом к телеге, а ещё и достаточно подробно разъяснив, со всеми уважительными экивоками в их сторону, почему им нельзя соваться в ход операции.

– Я понимаю, что смущает Игоря, – вмешался Андрей. – Ведь нам необходимо вовремя знать о всех поворотах дела, причем иногда могут оказаться важными такие подробности, о которых нам просто не сообщат, в запарке расследования или посчитав их несущественными. Однако, Игорю ехать нельзя, это ясно. Кроме тех доводов, которые вы привели...

– Слушай, давай на "ты"! – пробасил Федор.

– Хорошо. Кроме тех доводов, которые ты, Федор, привел, есть ещё два момента. Во-первых, Игорю надо неотлучно быть при Марии Аркадьевне. Я не обладаю такой квалификацией, чтобы взяться сопровождать её на повторную встречу – могу растеряться там, где Игорь сообразит походя, и с огнестрельным оружием я не очень в ладах. Во-вторых, у Игоря жена на сносях – не сегодня, так завтра её в роддом везти. Куда Игорь её бросит?

– Что? – воскликнул Федор. – Твоя Наташка вот-вот родит?

– Ну да, – кивнул Игорь.

– Чего ж ты молчал, скотина?

– Да так... – Игорь пожал плечами. – Как-то к слову не пришлось.

– Так какого хрена ты рыпаешься? – взревел Федор. – Тебе Наташку даже на день оставлять нельзя, а он туда же, лезет с бандой разбираться, герой недоделанный!

По тому, с каким сердцем Федор обругал Игоря, Андрей понял: что Федор из тех, кто знает, как Игорь и Наталья любят друг друга и как давно они мечтали о ребенке.

Кстати, поэтому Игорь и хватался за любую работу, даже за ту, от которой при других обстоятельствах отказался бы: ведь денег на новорожденного требовалось много.

– В общем, так, – подытожил Федор. – Ты больше никуда не суешься, и смотри у меня! Как мне Наташке в глаза будет глядеть, если ребенок ещё до рождения сиротой останется? Максимум, что тебе дозволяется – сопровождать Грибову на повторную встречу.

Игорь бросил на Андрея злой взгляд – видно, он потому и не рассказывал Федору о беременности Натальи, что знал: Федор немедленно заставит его сидеть тихо, в теплом безопасном уголке.

– Но остаюсь я, – сказал Андрей. – Только выслушайте до конца... Я ни во что не буду лезть, я не поеду в Имжи. Но ведь я имею право взять и навестить самарских родственников, которые давно меня ждут, и даже обижаются, что я невесть сколько лет у них не был? Заметь, – Хованцев повернулся к Федору, – я бы мог отправиться к родственникам, ничего не говоря, потому что это дело семейное, но я хочу играть в открытую.

– Еще бы ты попробовал не играть в открытую! – рыкнул Федор. Но, как показалось Хованцеву, рыкнул вполне благодушно. Он ненадолго задумался. Ладно, так годится. При условии, что ты не будешь предпринимать никаких лишних действий, а будешь просто с места событий держать Игоря в курсе всего происходящего – передавая ему все, что по официальным каналам передавать, может, будет и несподручно. Так сказать, будешь его глазами и ушами, но не более. Так годится?

– Годится, – кивнул Андрей.

– Считаем, договорились, – Федор встал. – Я вылетаю завтра рано утром. Могу и тебя прихватить, если успеешь собраться.

– Успею.

– Тогда давай адрес. Я буду на служебной машине и могу заехать за тобой, около пяти утра. Не проспишь?

– Ни в коем случае.

Андрей записал Федору свой адрес и телефон, тот выспросил, как подъехать прямо к подъезду Хованцева, Хованцев дополнительно нарисовал ему схемку, и Федор велел ждать у подъезда ровно в пять утра.

На том друзья с ним и распрощались.

После ухода Федора последовала пауза, потом Игорь спросил, как бы невзначай:

– Это те самые родственники, из-за которых Богомол так врубилась в тебя?

– Да, – ответил Андрей. – Моя тетя и её внук, сын моего погибшего двоюродного брата. Я называю мальчика просто племянником.

– Угу, – Игорь кивнул, задумавшись.

– Что тебя смущает? – спросил Андрей. – Мне все равно надо к ним ехать. Я так и так собирался отправлять им очередные деньги почтовым переводом, но ещё лучше будет, если я обрушусь на них лично, с гостинцами в дополнение к деньгам. Я знаю, что живут они довольно трудно. Повод для поездки самый естественный. А соваться в пекло я не буду, даю тебе честное слово. Я ведь понимаю, что главное – не навредить Федору. А вот за то, что ты будешь иметь полную и живую информацию, можешь не беспокоиться.

– Угу, – опять кивнул Игорь. – Эти деньги, которые ты им должен ежемесячно передавать... они твои или Богомола?

– Богомола, – честно ответил Андрей, после легкого колебания.

– Я так и думал.

– Что тебе не нравится?

– Мне не нравится любая история, в которой всплывает Богомол, даже косвенно. Всякий раз, как в дело оказывается замешана наша красотка, происходит черт-те что! Так что будь поосторожней.

– Не волнуйся. За мальчика она кому угодно глотку перегрызет... Андрей не стал говорить Игорю, что у него есть одна личная идея: он знал о Богомоле достаточно, чтобы, оказавшись наконец на её родине, попробовать выяснить по старым архивам её подлинную фамилию. Узнать, наконец, кто она такая, и какие странные события – кроме тех, о которых она сама Андрею рассказывала – могли сопровождать её детство и юность. – Скажи мне лучше, что за человек – Федор?

– Тебе он понравился?

– Да. Вроде, очень толковый мужик.

– И очень надежный.

– Он тоже связан с Поваром? – полюбопытствовал Андрей.

– Нет. Вроде бы, разок Повар попытался его заполучить, но Сметников послал Повара куда подальше. Вполне вежливо, конечно.

– Что? – Андрей понял, что Сметников – фамилия Федора, но его больше потрясло то, что нашелся человек, способный отвергнуть предложение о сотрудничестве с генералом Пюжеевым. – Послал самого Повара? На что он рассчитывал?

– А ни на что, – ответил Игорь. – Федор – человек, который ничего не боится и делает только то, что считает правильным. И все это знают. И, кроме того, за него горой стоит Николай Иванович.

– Кто такой Николай Иванович?

– Тоже генерал. Он сидит на борьбе с наркотиками. Федор участвовал в его операции по ликвидации крупнейшего канала наркотиков – из Азии через Россию в Америку и Европу. Очень мощная и разветвленная была сеть, пока её не прихлопнули. Давно это было, уже – да, надо же! – около десяти лет назад, когда Федор занимался другими делами. С тех пор он у Николая Ивановича на очень хорошем счету. Так что Федора можно считать человеком Николая Ивановича. Несколько условно, конечно – потому что Федор никому не позволит собой помыкать.

– Выходит, Николай Иванович – человек не менее сильный, чем Повар? поинтересовался Андрей.

– Сложно сказать. Может, и послабее Повара. Но они с Поваром уважают друг друга и никогда не будут делать пакость один другому. Скорей уж будут сотрудничать, как уже не раз бывало... – Игорь вздохнул. – Николай Иванович отличается от Повара тем, что люди для него – это люди, а не инструменты. Он умеет их ценить и беречь, любит даже независимость и ершистость – как в Федоре. Эх, нам бы с тобой жить не под Поваром, а под Николаем Ивановичем, да поезд ушел... А Федор – он человек крепкий. Я слышал стороной, что в жизни ему немало досталось. Сам-то он не очень разговорчив на эту тему. Недавно женился во второй раз. От первого брака у него сын – уже взрослый, лет восемнадцать, наверное. Рассказывали, что его первая жена погибла почти сразу после рождения сына – убили её. И похоже, чтобы самому Федору за что-то отомстить. Ну, а когда человек такое переживает, его уже ничем не застращаешь и не сломишь. Будет свою линию гнуть... Ладно, давай вернемся к нашему делу. Прикинем, как тебе лучше всего вести себя в Самаре, в зависимости от того, как обстоятельства будут складываться.

Партнеры просидели ещё часа два, проговаривая все возможные варианты и самые разумные действия Андрея в ответ на тот или иной поворот событий. Вернувшись домой, Андрей огорошил своих – жену Ольгу и трехлетнего Мишутку – известием о его срочном выезде в Самару. Впрочем, Ольга привыкла к таким неожиданностям. Уложив Мишутку, Андрей с Ольгой вместе провели последние часы перед отъездом – так уж у них повелось. Уснуть так и не уснули. Андрей решил, что вполне будет достаточно выспаться в самолете, а Ольга собиралась наверстать, проводив Андрея, с пяти до девяти, пока Мишутка не проснется, а потом во время дневного Мишуткиного сна.

Вот так и получилось, что без пяти пять утра Андрей Хованцев стоял у подъезда, поджидая Федора на крепком ночном морозце. Кроме некоторой суммы в рублях, он забрал с собой кредитные карточки на двадцать тысяч долларов из тех кредитных карточек, которые передала ему Богомол как его долю за участие в срыве аферы Ордынского и которыми ему категорически запретил пользоваться Повар – разве что, иногда и по мелочи. Так что, готовясь пустить эти карточки в дело, Андрей нарушал "пожелание" Повара и рисковал навлечь на себя его нешуточный гнев. Но, казалось ему, он знал, что делает.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Все было так же просто как всегда.

Иногда ей казалось даже скучным, что все эти кобели лишаются разума, стоит попкой перед ними вильнуть. Но это существенно облегчало работу, так что жаловаться не стоило. Хотя раза два ей встречались суровые мужики, которые не сразу клевали на её приманки – и вот с ними борьба была интереснее, здорово было медленно водить перед ними наживкой, придумывать особые крючки и снасти, чтобы в нужный момент резким движением подсечь леску. Вспоминать о таком долгом и трудном поединке, с лисьими уловками и с бросками пантеры, всегда было приятно. Тем более, что она всегда выходила победительницей.

Лишь один мужчина так никогда и не поддался на её уловки – причем тот, кого она вовсе не хотела и не собиралась убивать. Тот, которого ей хотелось ощутить всем телом и в своем теле – невзирая ни на что, невзирая на свою ненависть и отвращение к тому, что называют "любовью". Разве это – любовь? Чисто механический акт соединения, для воспроизведения потомства, по замыслу природы, но человек научился обманывать природу противозачаточными пилюлями и прочими средствами, так что этот акт дрыганья и корчей двух обнаженных тел (при котором в мозгу пробуждаются некие центры удовольствия, словно природа дает конфетку за хорошее поведение и за соответствие её замыслам) становится вообще бессмысленным.

При этом промелькнувшем образе конфетки вспомнилось, как в жаркий день у неё растаяла конфета, убранная в карман белого школьного фартучка, как она увидела проступающее на белой ткани коричневое пятно, и, сунув руку в карман, ощутила нечто растекающееся и липкое, густым месивом остающееся на пальцах.

При этом воспоминании ей стало тем более противно – противно до тошноты.

Да, этот мужчина, который частично презирал её, за её профессию, и за то, какими способами она достигает нужного результата, частично боялся, а частично... да, считал себя неприметным и неказистым, недостойным такой красавицы.

Вот тут он ошибался.

А она ведь действительно красавица. Она поглядела в зеркало, висевшее в тени, у самого балкончика, за которым шумела яркая и веселая улица Барселоны. Эти точеные лицо и фигурка, эти глаза, в которых можно утонуть, как в океане – глаза, подобно океану, менявшие цвет, в зависимости от погоды, от сине-зеленого до стального с редкими проблесками синевы – эти пышные золотистые волосы: даже у героини знаменитой детской сказки Златовласки не было, наверно, таких...

Впрочем, здесь её запомнят как брюнетку. Брюнетку с карими глазами. Нанимая номер в этой гостинице, а потом приехав сюда на свидание, она надела парик и вставила контактные линзы. Пора опять облачаться в этот маскарад, чтобы выйти из номера и бесследно исчезнуть.

В зеркало ей видна была и огромная кровать, на которой застыло волосатое мужское тело. Одна нога свесилась с кровати, голова запрокинулась, рот был открыт. Его "мужское достоинство", обвисшее безвольней и сморщенней мертвого дождевого червя, больше никогда не нальется кровью и не воспрянет с глупой спесью... Впрочем – она достаточно внимательно изучала в свое время медицинскую литературу, посвященную смерти, ведь смерть была её профессией, а в профессии нет мелочей известны случаи, когда при внезапной смерти это мужское "орудие утех" подскакивало и коченело, взведенное не жаром любви, а последней судорогой агонии и страха, и потом другим профессионалам, приводящим мертвые тела в елейный вид, приходилось приложить немало усилий, чтобы этот, будто в насмешку над тщетой позывов плоти воспрявший, столб пристойно покоился, а не выпирал из черных брюк, поднимая черным конусом непрочную ткань и сбивая торжественный настрой похоронного обряда... Ей не очень верилось в это, пока она сама не столкнулась с таким феноменом. В тот раз её очередная жертва должна была умереть от необъяснимой остановки сердца. Она-то считала, что мужик уже достаточно выпил, чтобы вырубиться – он начал пить ещё в кафе, откуда они поехали на квартиру, глотал коньяк стаканами во время "любовных игр", и, когда выдохся, был совсем готов – но он оказался крепче на голову, чем она думала. Видно, привычка к алкоголю сказалась. И, когда она делала ему укол – никаких препаратов, всего лишь шарик воздуха, введенный в вену, через несколько минут шарик воздуха достигает сердца и сердце останавливается, а никаких следов не остается – он вдруг открыл глаза, встрепенулся и попытался её отшвырнуть. Ей пришлось крепко держать его – недолго, всего две-три минуты, что для её тренированных мускулов не составило особого труда, ведь у мужика и сил почти не оставалось, из-за алкогольных паров, блуждавших в его черепе, и истомленности "любовью" – но этих двух-трех минут оказалось достаточно, чтобы, когда она слезла с него, затихшего на измятой постели, она увидела, что от напряжения ужаса и попыток сопротивляться его орудие любви восстало, торчит и не думает опадать.

Это вызвало в ней лишь большее презрение к убитому. Все её жертвы вызывали у неё лишь презрение. Как и нынешняя. Этому покойничку следовало бы лучше соображать. Он скрывался в Испании почти три года – прячась и от "братков", с которыми слишком многого не поделил, и от российских спецслужб, которые имели на него свой зуб. Ему бы сидеть в своем поместье на отшибе и не рыпаться. Но, поняв, что он "интересен" "француженке русского происхождения", которая около десяти лет замужем за испанцем, он раздулся от самодовольства как индюк и полетел на свидание в эту гостиницу, плюнув на всю осторожность и даже не оповестив охрану, куда отправляется... Конечно, она все объяснила ему разумней некуда: муж, мол, ревнив, как бывают ревнивы только испанцы, поэтому и она прибегнет к маскараду, отправляясь в гостиницу, и он не должен её подставлять... Они познакомились в престижном ювелирном салоне, где она позволяла себе такие траты, которая может позволить лишь жена миллионера – и обратилась к нему с вопросом, какое из бриллиантовых колье за семьдесят тысяч долларов ей больше к лицу. Что ж, его голову оценили в триста тысяч, а колье она всегда сумеет продать без большого убытка – "бриллианты вечны". В общем, у него не было никаких оснований сомневаться в том, что она рассказывала о себе. Хотя она бы на его месте усомнилась.

Ей было тем менее его жалко (если предположить, что жалость вообще была ей хоть сколько-то доступна), что здесь, в гостинице, он распустился и охамел так, как может охаметь лишь нувориш, скакнувший "из грязи в князи". Сперва он взирал на неё чуть ли не снизу вверх и таял от счастья, что такая женщина решилась ради него изменить мужу. Но потом из него поперло его нутро – мурло, точнее говоря.

– Скажи мне, у тебя есть какие-нибудь затаенные желания? – спросила она, когда он начал уставать от любовных игрищ, но ещё был полон желания показать ей, какой он "настоящий мужчина".

И он сознался ей в затаенном желании: "знаешь... здорово... интересно было бы попробовать... этот американский президент Клинтон, как он делал это с Моникой с помощью сигары... Ну, то, что всюду расписывают..."

Поскольку он сам курил толстенные дорогущие сигары – чтобы подчеркнуть перед окружающими свое богатство – проблем не возникло. Они разыграли всю сцену, столько раз обсосанную и обмусоленную журналистами всех стран, она извивалась и стонала от наслаждения, когда он вводил в неё сигару, а он прижимал к её ягодицам свой член и исполнял другие штучки, приписываемые оскандалившемуся президенту – словом, она добилась того, чтобы он кончил ещё раз. И вот тут, глотнув ещё грамм двести испанского бренди отличающегося от других бренди своей особой сладостью, которую лично она не переваривала – и блаженно растянувшись на кровати, он сказал:

– Послушай, а ты ведь никакая не француженка русского происхождения...

– Кто же я, по-твоему? – спросила она, внутренне напрягшись – неужели догадался или что-то заподозрил? – и приготовившись к мгновенному броску, чтобы убить его... Плохо, что от такого убийства останется слишком много следов насильственной смерти – но ничего не поделаешь.

– Ты просто русская. Цыпочка с панели. И, наверно, валютная. В "Национале" работала или где? Что на проспекте – точно. Иначе бы не подцепила испанского миллионера. И что все эти западные миллионеры готовы поделиться всем состоянием с нашими девками, которые в Москве стоят не больше поганой сотни долларов?

– С чего ты взял, что я из этих? – холодно спросила она.

– Ты слишком много умеешь, – жирно ухмыльнулся он.

– Страсть подсказывает, – проговорила она. – Или я должна была лежать под тобой полной колодой, чтобы ты не вообразил невесть чего?

– Брось, детка! – возразил он, наливая очередные полстакана. – Я тебя насквозь вижу.

– Ты не прав, – с ещё большей холодностью ответила она. – Но даже если бы ты был прав, это ещё не повод так со мной разговаривать. Я уважаю своего мужа, и, если я решилась изменить ему ради тебя...

– Рассказывай! – расхохотался он, грубо её перебив. – Во всех таких, как ты, сидит эта порча – привыкли гулять, потому что зудит у вас промеж ног пуще некуда. Или ты больше ртом предпочитаешь? Я смотрел классную порнуху по видаку – про девку, которая испытывала оргазм только от орального секса, как они это называют, и из-за этого загуливала от мужа. Только не надо мне байки травить, будто я у тебя первый лишний в супружеской жизни. Таких лишних ты, небось, арестантский вагон через свою постель пропустила!

Да, он распоясался, потому что почувствовал себя её хозяином – после того, как она выполнила все, о чем он просил.

– Если ты так ко мне относишься, – сказала она, – то между нами все кончено.

На самом деле, ей хотелось расхохотаться и сказать ему: "Дурачок! Помолись перед смертью!"

– Почему же кончено? – хмыкнул он. – Вот сейчас передохну немного – и продолжим. Я от тебя такого потребую!

– А если я откажусь?

– Настучу твоему муженьку – и вся недолга!

– Ладно... – она сделала вид, что, если не смирилась, то серьезно обдумывает его предложение. – Передохни немного. Может, в разум войдешь.

– Это ты у меня в разум войдешь! – заржал он. – И не вздумай смыться, пока я дремлю. Из-под земли достану, тебе же хуже будет!

Через несколько минут он начал похрапывать. Она подождала немного, потом достала из своей сумочки "Паркер" с золотым пером. То есть, "Паркером" с золотым пером эта изящная трубочка была во время её предыдущих встреч с нынешним "любовником". Она раза два или три доставала "Паркер" из сумочки, чтобы записать что-нибудь у него на глазах. А теперь в этой красивой оболочке был скрыт мини-пистолет. Всего одна пуля – но разрывная. И даже если бы пуля не была разрывной, она бы все равно сумела распорядиться ей как надо.

Она долго думала, как замаскировать оружие. Ведь он мог заглянуть к ней в сумочку, мог на всякий случай проверить все её вещи. Ведь охота за ним шла серьезная, а он все-таки был достаточно сообразителен, если сумел прожить припеваючи несколько лет, обманув охотников – навсегда, как ему казалось. Поэтому прокол никак нельзя было допустить.

Она улыбнулась, поглядев на орудие убийства. Может быть, было бы ещё изящнее, подумала она, принести коробку дорогих сигар ему в подарок, и пистолет замаскировать под одну из сигар. Неплохая была бы шутка. Но теперь уже не переиграешь.

Он удивленно открыл глаза, когда она села на него.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Хочу написать что-нибудь неприличное у тебя на лбу, – сказала она.

Он фыркнул.

– Валяй, пиши! Только потом сама будешь меня мыть.

– Да, разумеется.

Он зажмурился, когда ощутил холодное прикосновение металла.

– Лучше открой глаза, – сказала она.

Он открыл – и, видно, увидел в этом взгляде нечто, заставившее его нервно поежиться. Кажется, и хмель начал с него слетать.

– Ты прав, – проговорила она. – Я из России. Но я никогда не была на панели. Меня прислали твои друзья, чтобы я передала тебе их горячий привет. До свидания.

Он успел дернуться – но ещё до того она нажала курок.

Выстрел, при всей его убойной силе, получился довольно тихим – будто шампанское хлопнуло. Никто внимания не обратит.

Она посидела на нем ещё с минуту, чувствуя внезапную слабость, которая наступает после слишком сильного наслаждения. Это наслаждение она начала испытывать ещё тогда, когда он орудовал сигарой – но если б он мог читать её мысли, и понял, каков источник этого наслаждения, он бы в ту же секунду поседел и попробовал удрать куда подальше... Что, конечно, у него не получилось бы. Она ощутила зов крови, ощутила свое единство с совсем другим человеком – с тем, которому поклялась посвящать всю кровь – и это не сигара двигалась в ней, это он зашевелился, стал опять вырастать внутри неё и врастать в нее, она сливалась с ним, и он ей твердил: "Сейчас... сейчас... Он унижает тебя, но я помогу тебе от него избавиться... Ты чувствуешь, как я одеваю на себя твои руки, будто перчатки? Этими руками я убью его!" Приблизительно так – но словами этого ощущения все равно не передашь, оно было намного острее и пронзительней любых слов. И она застонала от наслаждения, ощущая эту невероятную близость любимого человека – и, вместе с ней, близость смерти и готовность принести смерть. И все это наслаждение было лишь слабым предвестием того, которое она испытала сейчас – которое шло по нарастающей с каждым словом её короткой речи и словно молнией пронзило её, когда она выпустила пулю. Это было ощущение, что не только её руки и тело управляемы самым дорогим ей человеком – это было ощущение, что его сердце колотится в ней, что она слышит двойной, почти сливающийся, стук...

Андрей, конечно, опять назвал бы её психопаткой, если бы действительно был рядом и она попыталась пересказать ему то, что чувствует. Ну и пусть называет как хочет! Он не понимает, что такое единение выше, лучше и полнее любого единения в "любви", происходящего через единственное маленькое место, когда тела все равно остаются разделенными. И все равно...

Она тряхнула головой перед зеркалом, отгоняя шальные мысли. Нет, не мысли, образы и фантазии, такие яркие и живые. Если бы Андрей был на месте этого мудака... От него она вынесла бы все, даже возню с сигарой... Но нет, он бы послал всю эту пакость к чертям собачьим, да и не нужна ему была бы сигара... Она бы сумела разбудить его так, что он входил бы в неё без устали, снова и снова, и, может быть, она бы впервые в жизни сумела испытать то, о чем так много говорят и пишут... То наслаждение от физической близости с мужчиной, которое не имеет ничего общего с наслаждением убивать... И, может быть, если бы все совпало, она бы понесла от него ребенка...

Но Андрей её не хочет. Все вокруг хотят, а он – нет.

Вроде бы, потому что любит свою жену. Но она-то знает... Да, знает... Ему тоже известно, что нет выше наслаждения, чем близость через смерть, и он не хочет эту близость опошлять, низводить до более примитивного уровня, который доступен любым соплякам, лижущимся в кустах у реки. А вот Это, иное – им недоступно!

Или она только уговаривает себя?

Нет, не уговаривает... Ей не в чем себя убеждать, потому что правда за ней...

Она опять тряхнула головой – и невольно сама залюбовалась тем, как взлетели при этом её золотые волосы, как чуть шевельнулись прекрасные плечи... Пора собираться – и ещё раз проверить, не оставила ли она каких-нибудь улик. Окурки выкуренных ей сигарет она спустила в унитаз – и проследила, чтобы ни один не остался плавать на поверхности. Тщательно протерла все, к чему прикасалась, уничтожая отпечатки пальцев. Еще несколько заключительных штрихов – и она исчезнет бесследно.

Если кто-нибудь и произнесет имя "Богомол" в связи с этим убийством то доказательств все равно не будет, и лишь жуткая легенда ещё немного упрочится...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

"– Как это так? – растерянно спрашиваю. – И какой такой другой человек им пользовался?

– Вот это нам и надо установить, – говорит майор. – Вы позволите зайти? Мне надо вам несколько вопросов задать, а заодно опросить как свидетеля вчерашнего происшествия. Вы ведь Феликса Васильевича Пигарева сопровождали, когда он домой вернулся?

– Точно, я, – говорю. – Да вы заходите, заходите, чего ж, и в самом деле, на пороге беседовать?

Майор заходит, я его на кухню провожу, засуетился даже вокруг него.

– Так что, – говорю, – с паспортом Васильича? Мы тут его обыскались, я даже сам думал к вам зайти, ведь ключи от машины у вас остались – вдруг, думаю, он все-таки в машине его оставил? Да вы садитесь, садитесь, вот вам табуретка, могу и чайку предложить...

– Нет, – качает головой майор, – в машине он паспорт не оставлял. Я проверил, по пути к вам, весь салон машины облазил, и даже в багажник заглянул. Кстати, вот вам ключи, уберите их куда-нибудь, чтобы не пропали.

Я ключи от него принимаю, а сам думаю: "Как же здорово, что я догадался сумку захватить! Вот бы сейчас этот майор пистолет с патронами нашел – совсем густая каша заварилась бы!"

А майор оглядывается вокруг, одобрительно кивает.

– Здорово, – говорит, – вы поработали! Квартира почти приличный вид приобрела, а то вспомнить страшно, что мы тут увидели!

– Стараемся помаленьку, – отвечаю. – Так, значит, паспорт Васильича не просто так потерялся?

– Выходит, не просто так, – вздыхает майор. – Использовали его для какой-то банковской махинации. Я, честно говоря, не очень понял, какой: из Москвы подробностей не сообщали, да и то, что сообщили, просили не очень разглашать. Видно, не нужно, чтобы преступники раньше срока узнали, что паспорт всплыл и по их следу теперь идут. Так что тут я на вас полагаюсь.

– Я не из болтливых! – заверил я. – Выходит, они по паспорту Васильича какие-то деньги получили?

– По паспорту и доверенности на получение денег, выданной Пигареву Феликсу Васильевичу каким-то крупным предпринимателем. Похоже, они этот паспорт украли, чтобы доверенность у нотариуса оформить, понимаете?