Текст книги "Игра с джокером"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Но это я так, к слову отвлекся. Я ж понимаю, что без юрисдикции ничего нельзя. Вон, я начал самоуправствовать – и, получается, не в ту сторону. Мало того, что грех на душу взял, да ещё и полковнику все карты спутал, оттого, что эти бандиты заложников с испугу перепрятали. Хотя, если рассудить, по заслугам Сизовы получили. Если на них столько убийств и других темных дел висит, то и надо от них избавляться, а не ждать, когда ещё там они под суд попадут, чтоб им неладно было!.. Хотя, говорю, мне от этого не легче, мне надо настоящих погромщиков искать.

Вот я лежу и думаю про намеки полковника. Как-то вся приключившаяся беда с паспортом Васильича связана, и с тем, что он на соглашение какое-то с Букиным пошел. Даже, вон, готовился официально на службу заступить, как глава заводской охраны. Коли не врет Букин, конечно. Хотя зачем ему врать, не тот случай, чтобы вранье ему чем-то выгодно было. Промолвился по случаю, и все тут.

При этом, если полковник прав – а он не может быть не прав, при его-то опыте – паспорт Васильича так и лежит у Букина в сейфе, а Васильич, значит, нисколько не волновался, что его паспорт так долго держат. А семью в свои дела посвящать не стал, сказал, что паспорт потерян – и вот, мол, вам доверенность на получение пенсии, если паспорт до первого дня выплаты пенсий не найдется...

Что ж это могли быть за дела?

Это ж в армии мы, думаю, живем не по паспорту, а по офицерскому удостоверению. А на гражданке без паспорта никак...

И тут я даже присел на своем диванчике – так меня очередная мысль подкинула. А если, думаю, эта заводская охрана навроде военизированной? Не может такого быть, что паспорт должен у Букина находиться – пока Васильичу все нужные документы не оформят?

И только одни документы мне на ум приходят – такие, из-за которых у заводского начальства паспорт работника должен быть все время под рукой, чтобы все возникающие проблемы на месте улаживать. Документы на право ношения оружия – их долго оформляют, а чтобы Васильича не тревожить, Букин мог Шипова гонять по инстанциям с паспортом Васильича – может, Букин с Васильичем договорились так...

Но ведь заявление на ношение оружия должно было через местную милицию пройти – и уж Наумкин сказал бы мне, что от завода обращались за разрешением оформить Васильичу табельное оружие... Или местную милицию можно миновать, сразу в верхние инстанции обратившись? Букин упоминал, что Шипов с паспортом Васильича в Самару ездил...

С другой стороны, стоило ли сыр-бор поднимать? Что там на заводе охранять, если там, говорят, давно все разворовано?

Выходит, есть что, раз Букина это дергало. И что-то важное...

Но с какого боку Васильич в этом деле припекой оказался? Почему именно на него выбор Букина упал? И почему Васильич согласился работать под Букиным, которого, судя по рассказам, на дух не переносил?

И случайность ли, спрашиваю себя, что только сейчас Васильич сознался мне в пистолете украденном и захотел проверить, как я стреляю, не растерял ли я боевых навыков? Или у него свой умысел был? Может, и меня хотел к этому делу привлечь, в которое ввязался, когда убедится, что я не подведу?

Вот сколько вопросов разом возникло.

Встал я, покурил. Глянул на часы – третий час ночи. И опять мне пришлось от возбуждения водочкой лечиться. Потому что ответы на все эти вопросы я смогу искать только с утра, а чтобы толково искать ответы, мне хоть сколько-то выспаться надо."

* * *

"...Ноль часов пятнадцать минут. Допрос ведет полковник Сметников.

Сизов. Не дело это, начальник, посреди ночи на допрос поднимать. Против всех прав человека.

Полковник. Хорошо ты про права усвоил... Ничего, потерпишь. Скажи мне лучше, где трупы спрятаны?

Сизов. Какие... какие такие трупы?

Полковник. Ну, не начинай ломать комедию. Вон как побледнел. Трупы похищенных вами людей, за которых вы выкуп получали. И заодно поведай, куда Грибова перевезли. Вместе с ещё одним... как его там, забыл фамилию.

Сизов. Не понимаю, начальник, о чем ты.

Полковник. Хочешь следом за братьями отправиться?

Сизов. Вы... вы о чем?

Полковник. О том, что ты знаешь не хуже моего. Никуда Сергей не сбегал. Его тоже застрелили, причем у тебя на глазах. Рассказать тебе, как я это узнал?

Сизов. На пушку берете?

Полковник. Нет. Смотри сюда. В одной из комнат вашего дома два стекла заново вставлены, совсем свеженькие. Значит, что-то эти стекла разбило – а ты их вставить озаботился, перед тем, как в милицию сдаваться идти. Я как это увидел, велел доски пола в нескольких местах поскоблить на микроанализ, и доски стола тоже. Сам знаешь, как хорошо пол ни вымоешь, а частицы крови останутся. Когда в спешке моешь – тем более. И на обоях несколько пятен нашлось. Их сверху подсолнечным маслом намазали, будто из бутылки случайно брызнуло, а под маслом-то кровь. И кровь эта совпадает по группе и по прочим параметрам с твоей и убитого Олега. Выходит, сидели вы с братом, говорили о чем-то, и тут его кто-то через окно застрелил. Ты быстро труп спрятал, следы убийства замаскировал – и побежал с утра пораньше в милицию сдаваться, чтобы тюремными стенами от пули отгородиться. (Пауза.) Впрочем, судя по ряду признаков, вы с братом не одни были...

Сизов. Нет, одни!

Полковник. Значит, признаешь, что твой брат Сергей Сизов мертв?

Сизов. Ничего я не признаю. Лучше я молчать буду, чтобы ты меня, начальник, на слове не ловил.

Полковник. (со смешком). Молчи, мне-то что. Будешь молчать – выпустим тебя на волю, и вся недолга.

Сизов. Как это... выпустите?

Полковник. А вот так. Пинком под зад. Есть у нас свидетель, что во время погрома в квартире Пигаревых ты в другом месте находился. Значит, ты на себя поклеп возвел. Зачем – это твое дело, нас оно не касается. Но тратить государственные денежки на твою охрану и пропитание нам никакого резона нет. (Пауза.) Но можно поступить и иначе.

Сизов. Как?

Полковник. Мы с тобой беседуем по душам, и за это я готов принять твою версию. Скажем, что ты был только на подхвате у убитых братьев, лично никого не убивал, в похищениях не участвовал. Ну, охранял захваченных, обеды им носил – так как же ты мог на братьев донести? Вот ты и получаешься без вины виноватый.

Сизов. То есть, на том стоять, что меня братья силком в свои дела затащили, а на мне самом крови нет?

Полковник. На чем хочешь, на том и стой. Я тебе и с адвокатом подсобить могу. Слышал про такого адвоката – Задавако?

Сизов. Ну!.. Так ведь он, говорят...

Полковник. Что говорят?

Сизов. Ну... Дела таких "братанов" ведет, что куда мне...

Полковник. Он мне кое-что должен. Так что, не беспокойся, возьмется он тебя защищать. И потом, ни за что не поверю, будто у тебя ничего не осталось от тех сумм, что вы за похищенных выручили, и нечем будет с хорошим адвокатом рассчитаться.

Сизов. Хм... Раз ты, начальник, Задавако знаешь, то уж знаешь, наверно, кто на нас охоту устроил.

Полковник. Знаю. Но тебе не скажу.

Сизов. Потому что улик нет?

Полковник. Надо будет – улики достанем. Просто незачем лишние имена поминать. Ведь ты и сам знаешь, кто вашим отстрелом занялся?

Сизов. Ну... Представляю.

Полковник. А раз представляешь – так незачем лишние вопросы задавать.

Сизов. Не понимаю я тебя, начальник. Пленка крутится, а ты мне речуги закидываешь, которые вразрез с законом идут. И что меня покроешь, и что этот Задавако тебе по гроб жизни обязан... А чем он может быть тебе обязан, кроме как тем, что ты помог ему кого-то из самых крутых клиентов вытащить, или важные доказательства утаив или ещё как-то свой долг нарушив? Или ты на тех его клиентов играешь, которые нас всех замочить решили? Так ведь тоже можно понять.

Полковник. Во-первых, я не говорил ничего противозаконного. Предложил тебе со вниманием отнестись к твоей версии? Да. Но следователь и должен быть человечным. Предложил тебе адвоката хорошего? Ну и что? Какой во всем этом криминал? Ты что-то путаешь, парень... И потом, пленка моя, я сам себе голова, что захочу – сотру, что захочу – оставлю. Так что думай. Только недолго. Пять минут по часам. Если Грибов – или ещё кто-нибудь – погибнет, я с тебя шкуру спущу.

Сизов. Да не знаю я, куда они могли их увезти! Вот-те крест, не знаю!

Полковник. (подчеркнуто). Они?

Сизов. Ну да! Кроме нас, ещё трое в этом деле замешаны.

Полковник. Кто?

Сизов. Так я тебе и сказал!.. Ведь на пленке останется.

Полковник. Хорошо, выключим пока что магнитофон.

(Щелчок , две секунды пустого шума, повторный щелчок.)

Полковник. И стоило магнитофон выключать, если ты мне ничего не сказал?

Сизов. (с глупым смешком). Кто ж знал, что я передумаю, начальник? А насчет Задавако ты не врешь, что он за мое дело возьмется?

Полковник. Совсем ты дурной, Сизов. Раз предложил – значит, не вру. У тебя есть возможность передать на волю, чтобы к Задавако прямиком шли, и к другим адвокатам не обращались? Ведь если другого адвоката наймут, нам сложнее будет Германа Феоктистовича к твоему делу пристегнуть.

Сизов. Ну... А это не ловушка?

Полковник. Какая ж тут ловушка, мать твою?

Сизов. А такая, что я тебе расскажу, какая у меня связь с волей, а ты мне кислород и перекроешь.

Полковник. Да не надо мне ничего рассказывать! Я просто знать хочу, есть у тебя такая связь или мне самому её для тебя изобретать и налаживать, горюшко ты мое.

Сизов. Связь есть... но ненадежная.

Полковник. То есть?

Сизов. Да я случайного старикана использовал. Был тут один, свидетелем по делу. Пигарева друг, тоже из отставных военных. Я и успел ему шепнуть, что передать на волю.

Полковник. Странно как-то... Друг Пигарева, который тебя ненавидеть должен – а твое поручение берется исполнить?

Сизов. Ничего странного. Тут обстоятельства надо знать... На него наехали, те, кто в нас стрелял, чтобы он переговорил со мной. Чтобы, значит, я их условия принимал, если хочу в живых остаться. И до старикана доперло, что не я на его друга нападал, а что взял на себя вину, чтобы за крепкими стенами спрятаться...

Полковник. И что ты им ответил через старика?

Сизов. Что готов на все, лишь бы меня в покое оставили.

Полковник. Не знаешь, дошло до них это или нет?

Сизов. Не знаю. Я поручил старику передать... ну, одному из тех передать, чтобы мне нашли адвоката. Пусть они там, на воле, вместе с адвокатом это утрясут.

Полковник. То есть, если этот старик окажется здесь снова, ты сможешь через него передать, чтобы шли к Задавако, ни к кому другому?

Сизов. Ну... Если его опять вызовут, как свидетеля, и если у нас будет хоть пара минут наедине.

Полковник. Это все мы устроим. С самого утра. А теперь пошли дальше. Где трупы спрятаны?

Сизов. Это, значит, так. Вот проезжаешь село Плес, это которое почти сразу после нашего дома, где город кончается, и едешь вперед и вперед. Шоссе это под острым углом к большой трассе, ну, которая Самара – Казань, идет, и километров через пятнадцать впадает в эту трассу. Ну, так вот, сбоку, соединяется с ней. А километра три не доезжая до соединения нашего местного шоссе с магистральным, там есть мостик через овражек и сразу за мостиком проселочная дорога отворачивает. Вот метров сто по этой проселочной дороге, там старая свалка в овраге имеется, на которой народ не шастает, потому что она от любого жилья довольно далеко, а грибникам и прочим пидерам на эту свалку лазить никакого смысла нет. Иногда самосвал приезжает, разворачивается задком к оврагу и вываливает гору мусора. Ну, нам оно только к лучшему. Чем больше мусора, тем надежней все захоронено.

Полковник. То есть, тела в мусоре закопаны.

Сизов. Угу. Если не знать, где мертвяков искать, в жизни не догадаешься и не найдешь.

Полковник. Удивляюсь я тебе. Ладно, чужих людей в помойке схоронил, но родного брата...

Сизов. А куда мне деваться было? Время поджимало. Зимой могилу в два счета не выкопаешь. Да и нашли бы вы свежезакопанную яму, если б я на участке её вырыл или в подполе дома. Вы ж, небось, все обыскали? А я Сергея поаккуратней прочих спрятал. Отвалили мы старый кузов "Москвича" – весь ржавый такой, разбитый кузов – разгребли под ним маленько, Сергея положили, и тем же "Москвичом" его прикрыли, будто камнем надгробным. Но это все ничего, временное! Я ж сразу подумал – как свое отсижу, так братьям такой мраморный мавзолей отгрохаю на местном кладбище, какого в Москве у Ленина нет! И тело Сергея, естественно, туда перенесу.

Полковник. Да его бы крысы съели, пока ты сидел.

Сизов. Ну, об этом ребята должны были позаботиться, чтобы его с первой оттепелью перезахоронить получше, до моего возвращения.

Полковник. Сколько всего там трупов?

Сизов. Семеро, да Сергей... Всего восемь.

Полковник. Уверен, что не ошибаешься?

Сизов. Уверен.

Полковник. Хорошо... И все-таки, куда Грибова повезли? Ведь из твоего дома увозили, не можешь не знать.

Сизов. Клянусь, начальник, не знаю! Как мы Сергея отвезли, да стекла вставили, они и говорят: ты, Антон, теперь приборкой в доме займись, а мы этих заберем и перепрячем в надежное место. Тебе лучше не знать, куда. Меньше знаешь, спокойней спишь.

Полковник. Это они тебя надоумили пойти в милицию?

Сизов. Да, они.

Полковник. И все-таки, ведь есть места, где их могли спрятать вероятней, чем в других... Чья-нибудь дача... Или уж не знаю, что – но ты ведь представляешь, какие глухие углы есть в их распоряжении. Думай! Чем больше надумаешь, тем тебе же лучше. И пойми, ты их не закладываешь. Я почти все знал, ещё до того, как ты в милицию с повинной явился. Но мне важно освободить заложников живыми, понимаешь? Если их успеют убить – я из всех мясной фарш понаделаю!

Сизов. Не думаю я, что их убьют. Говорили, держать будем, чтобы торговаться – не только за деньги, но и за жизнь и свободу, если понадобится.

Полковник. Хорошо. Будем считать, славно поговорили. Завтра... то есть, сегодня... ещё раз побеседуем, а там решим, как лучше – перевозить тебя в Самару или до поры здесь оставить."

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Врач Столпникова Аглая Ивановна оказалась милой женщиной лет пятидесяти, полноватой, но при этом живой и порывистой в движениях. Она без ложного стеснения приняла небольшие подарки, которые вручил ей Андрей – те же шампанское и конфеты.

– Как же, помню Леню Жилина, – сказала она. – Очень славный родился мальчик! – похоже, она помнила всех своих подопечных, которым помогла появиться на свет. – Надеюсь, у него все в порядке?

– В полном! – заверил Андрей. – Честно признаться, я к вам по несколько необычному делу.

– По какому же?

– Понимаете, я сейчас пытаюсь заново разобраться в обстоятельствах смерти моего брата... Двоюродного брата, я имею в виду, Леньки-старшего.

– Спустя столько лет?

– Да. Во-первых, вдруг всплыли некоторые странности, которым в свое время не уделили внимания.

– А во-вторых?

– Во-вторых, – Андрей рассмеялся, – я уже больше полугода работаю в частном детективном бюро и успел поднатореть в разных расследованиях. Вот и вообразил, что могу наконец приложить свой опыт к семейному делу.

– Понятно, – Столпникова тоже улыбнулась. – И что вы хотите узнать?

– У меня появились сведения, правда, не очень достоверные, что вместе с Лианой Некрасовой в роддоме находилась ещё одна юная роженица – даже младше Лианы, лет четырнадцати-пятнадцати. И что эти двое, будучи приблизительно в одинаковом положении, очень сошлись – во всяком случае, на те несколько дней, которые они провели здесь, в этом роддоме – и много болтали, откровенничая друг с другом. И что этой "подруге по несчастью" Лиана рассказала то, что больше не рассказывала никогда и никому – в том числе, и мне отказалась рассказывать...

– И вы хотите найти эту девушку, понятно, – кивнула Столпникова. – Что ж, постараюсь вам помочь. Это надо поднимать старые регистрационные журналы, архивы ворошить... Подождите здесь, я проверю... Когда, кстати, родился Ленька? Пятого декабря?

– Второго декабря восемьдесят шестого года.

– Вот видите, – вздохнула Столпникова, – возраст... Память подводит, точные даты начинаю забывать...

– Ну, если вы помните о каждом ребенке столько же, сколько о Леньке, то вам жаловаться на память грех! – откликнулся Андрей.

– Это вы мне льстите, – сказала она – но при этом осталась видимо довольна. – Посидите, подождите немного.

И она исчезла на какое-то время.

Андрей ждал где-то с полчаса, сидя у окна и созерцая унылый прибольничный пейзаж.

Столпникова вернулась с потрепанной регистрационной книгой и пожелтевшей медицинской картой.

– Вот! – провозгласила она. – Я помнила, что было нечто подобное, но боялась вас обнадеживать. Вот, смотрите... Елена Митина, пятнадцати лет, поступила одновременно с Некрасовой... Сейчас трудно сказать, в одной палате она с ней находилась или нет. Но, в любом случае, они могли контактировать и болтать между собой. Я бы помнила все точнее, если бы это была моя пациентка. Но её вела... – она взглянула ещё раз. – Да, доктор Пряхина, – Андрею показалось, что по лицу Столпниковой промелькнула тень недовольства и даже брезгливости.

– Эта доктор Пряхина была не очень хорошим врачом? – спросил он.

– Вполне нормальным, – ответила Столпникова. – Но... впрочем, не хочу злословить на коллегу. Она принимала роды у Митиной, и, судя по медицинской карте, Митина родила мертвого ребенка. Бедная девочка! Впрочем, для нее-то, возможно, так было и лучше...

– Вы сказали "судя по медицинской карте", – осторожно проговорил Андрей. – Что, на самом деле могло быть несколько иначе?

Столпникова тяжело вздохнула.

– Скорей всего, так оно и было, как написано. Просто у нас бывали случаи, что ребенка извлекали ещё живым, хотя он умирал буквально через несколько минут... если не секунд. Тогда его тоже записывали мертворожденным – чтобы было меньше возни с документами и чтобы, как считалось, матери не наносить лишнюю травму: мол, так она знает, что ребенок был мертв, и все тут, а скажи ей – ещё будет всю жизнь мучаться вопросом, мог ли он все-таки выжить или нет... Но главное – чтобы избежать абсолютно ненужных и идиотских разборок. Ведь при каждом случае смерти ребенка сразу после рождения, становившемся известным, тысячи комиссий начинали выяснять, можно ли все-таки было бы спасти этого ребенка, не имела ли тут местность халатность или непрофессионализм врачей... Почти в ста процентах делался вывод, что врачи ни в чем не виноваты, но вся эта бумажная писанина и разбирательства, часто по партийной линии... – она махнула рукой. – Я никогда не шла на такие мелкие подтасовочки, поэтому статистика у меня зачастую выглядела хуже, чем у других врачей – но зато все роженицы рвались попасть именно ко мне, и все жены и дочери начальства ко мне стремились попасть, поэтому никто никогда не заикнулся о том, чтобы трясти меня и выворачивать наизнанку. Да и в любом случае мне было на это наплевать. А Пряхина – не из таких. Она вполне могла записать в мертворожденные ребенка, прожившего всего несколько секунд.

– Но вы её как-то слишком не любите, – заметил Андрей. – Вы ведь не хотите сказать, – он нервно рассмеялся, – что она была из таких, кто мог бы и дать ребенку умереть, если бы, скажем, родители несовершеннолетней матери попросили её об этом за некую мзду?

Столпникова ответила не сразу.

– Вы знаете, – медленно проговорила она после затянувшейся паузы, иногда мне казалось, что она из таких... Во всяком случае, – торопливо добавила Аглая Ивановна, – спасение жизни такого обреченного ребенка – это всегда не норма, а чудо. У меня такие чудеса иногда случались, а у Пряхиной – ни разу. А мне всегда казалось, что у врача, более чуткого к людям, чем к деньгам, хоть раз за всю его медицинскую практику такое чудо должно произойти! – она задумчиво взглянула на медицинскую карту. – Но здесь не стоит подозревать злой умысел. Митина была из простой семьи, и вряд ли у её родителей имелись хоть какие-то деньги. Тысячи причин могли сказаться, вплоть до того, что её родители могли быть алкоголиками, и это отразилось... Вот, перепишите, если хотите, все её данные, которые есть на медицинской карте. Хотя, я думаю, они давным-давно устарели.

Андрей переписал телефон Елены Митиной, адрес, а также номер школы, в которой она училась. То, что она осталась учиться в старших классах, а не ушла в ПТУ после четырнадцати лет, кое о чем говорило. Хотя бы о том, что её семья не была совсем пропащей.

Он поблагодарил Аглаю Ивановну, и та, отмахнувшись с досадливым видом, стала шарить в своей сумочке.

– Курите, если хотите, – предложила она. – В моем кабинете можно курить.

Она извлекла пепельницу, стоявшую на полочке для бумаг прямо под столешницей. Андрей с удивлением увидел, что пепельница наполнена окурками "Парламента" – причем не "лайт", а крепкого. И из своей сумки Столпникова извлекла початую пачку "Парламента".

– Я никогда не отказываюсь, когда люди хотят меня "отблагодарить", сказала она, перехватив удивленный взгляд Андрея. – Но никогда не принимаю "благодарности" заранее или за то, что не смогла сделать... Всю жизнь курила "Дымок", с мундштуком, но теперь "Дымок" не производят, а "Парламент" оказался неплохой заменой... – Столпникова как-то зябко передернула плечами. – Только сегодня положила себе, что не буду курить хотя бы до вечера, чтобы завтра вообще без сигарет продержаться, и вот на тебе!.. Меня все эти истории и разговоры вечно выбивают из колеи, хотя пора бы привыкнуть, – она чуть натужно рассмеялась, как бы для того, чтобы смехом отогнать наползшую на день темную тень. – Как говорил Марк Твен: "Нет ничего легче, чем бросить курить – я бросаю каждый день!"

Андрей Хованцев и Столпникова расстались почти друзьями. Добираясь до школы, в которой некогда училась Елена Митина, он с улыбкой думал о её неравнодушии, которое она без особого успеха маскировала под профессиональную жесткость и приземленный практицизм. Она была из тех замечательных врачей, которые просто не могут понять, как это другие могут быть плохими врачами.

То, что она – несколько нехотя – рассказала о Пряхиной, вполне соответствовало схеме, уже возникшей в представлении Андрея. Пусть у родителей Митиной денег не было – и деньги, и все возможности "отблагодарить" не только деньгами были у родственников Людмилы Венгеровой, так? Если бы удалось найти хоть какие-то доказательства – даже намек на доказательства – того, что в роддоме под именем Елены Митиной оказалась Людмила Венгерова...

Тогда не представляло бы сомнений, что Пряхина исхитрилась подменить новорожденных, и что "родился мертвым" – а на самом деле, был убит ребенок Некрасовой, а ребенок "Митиной" – это Ленька.

Надо думать, осуществить это технически было для Пряхиной не слишком сложно – все-таки врач, обладающий довольно большими правами и полномочиями. Как именно, в какой момент младенцев можно было подменить, при этом отправив одного из них на тот свет, так, чтобы никто ничего не заподозрил – это смогут объяснить специалисты, лучше Андрея знающие, как строится работа в роддомах, как они функционируют. Андрей не сомневался, что найдет специалистов, которым можно доверять. В конце концов, неужели Столпникова откажется помочь, если Андрей сумеет достаточно веско обосновать перед ней свои подозрения?

А стоит ли вообще распутывать это дело? Ведь в любом случае Ленька сын Леньки-старшего, племянник Андрея. Не лучше ли не трогать старых черепов – и пусть гробовые змеи спокойно спят? Нет, не лучше, ответил себе Андрей.

Правду надо знать. И правда, по всей видимости, в том, что они с Богомолом связаны крепче, чем Андрей предполагал до сих пор. И чем больше он будет знать о прошлом Богомола – тем лучше будет представлять, как с ней вести себя, если она вновь всплывет в его жизни. А что она всплывет, и не раз – Андрей не сомневался.

Он был готов к этому. Более того, он ведь запрограммировал её немедленное "всплытие", на всякий случай: иметь дело с бандой "отмороженных" похитителей людей – это не шутки. Но Андрей очень надеялся, что ему не придется нажимать кнопку пуска этой программы. После Богомола всегда остаются трупы, и Андрею очень не хотелось оказываться причастным к очередной кровавой бойне, которую она наверняка учинит. Только если его жизни будет угрожать непосредственная опасность...

И ещё эта странная история с записью на магнитофон...

Но, скорее всего, на магнитофон было записано признание Люды Венгеровой в беременности. И эта пленка давным-давно благополучно уничтожена, а копии не осталось.

Была во всем этом какая-то странность – мелкая, очень мелкая неувязка, которая, при всей крохотности, являлась очень важной, но которую Андрей не мог ухватить, хотя шестым чувством угадывал её присутствие. Казалось, только руку протяни – и поймаешь в воздухе. Но пальцы всякий раз захватывали пустоту.

Директриса школы не удивилась его объяснению (Андрей и это объяснение сопроводил очаровательным презентом – на сей раз, приобретя в попавшемся по пути универсаме флакончик "Паломы Пикассо": и настоящие дорогие французские духи произвели на директрису даже более сильное впечатление, чем он ожидал): его двоюродная сестра, объяснил Андрей, некогда училась в этой школе. Недавно, перебирая свой фотоархив, она обнаружила, что пропала её выпускная фотография, которой она очень дорожила. Узнав, что он, Андрей, едет в Самару, она попросила его зайти в школу и одолжить негатив, чтобы отпечатать новый снимок в ближайшем фотосервисе, а если негатива не найдется – то хотя бы попробовать снять копию с самой фотографии, ведь по одному-двум экземплярам фотографий хранятся обычно в архиве школ... Излагая все это, Андрей подумал, с сухой и горькой иронией, что чему он действительно хорошо научился за время своей работы на детективном поприще, так это изобретать правдоподобные предлоги, чтобы завести с людьми разговор на нужную тему и выудить из них нужные сведения.

– Что ж, попробуем найти, – сказала директриса. – В каком году ваша сестра закончила школу?

– Она сказала – в восемьдесят восьмом... – Андрей задумался. – Или в восемьдесят девятом? Простите, вдруг засомневался... – он виновато улыбнулся директрисе. – Вы знаете, я мог бы ей перезвонить и уточнить, но, может, проще будет проверить два года?

– Разумеется, проще, – согласилась директриса. – В те годы мы выпускали по три параллельных класса. Как фамилия вашей сестры?

– Сейчас она замужем, – сказал Андрей. – А тогда была Венгерова. Люда Венгерова.

– Посмотрим, – и директриса открыла шкафы с архивом.

– В крайнем случае, я мог бы узнать её на фотографии, – сказал Андрей.

– Хорошо, тогда проглядите сами, – директриса нашла и протянула ему конверты с фотографиями за нужные годы.

Андрей тщательно вглядывался в каждое лицо на крупноформатных групповых фотоснимках. Если он ошибся, и Богомол училась совсем в другой школе... Как тогда перевести разговор на Митину? Но если он движется в верном направлении, то вероятность ошибки невелика. "Дублершу" должны были искать где-то рядом...

Он узнал её сразу, едва вынул из конверта снимок класса "Б" выпуска восемьдесят девятого года. Была ещё в ней подростковая угловатость, и руки она держала так, как будто не знала, куда их девать, но все равно она уже почти превратилась в ту потрясающую красавицу, которую знал Андрей.

– Вот она! – провозгласил он.

Негатива не было. Да Андрей на это практически не надеялся – негативы почти всегда остаются у фотографов, и только в редких случаях оказываются у заказчика.

– Замечательно! – сказала директриса. – Рада была вам помочь.

– Вы не против, если я пока возьму эту фотографию? – спросил Андрей. Я видел неподалеку фотомастерскую, в перечне услуг которой указано "копии с черно-белых и цветных фотографий, при утраченном негативе". Надеюсь, они недолго делают.

– Возьмите на столько времени, сколько вам нужно, – великодушно разрешила директриса. – Только не забудьте вернуть.

– Ни в коем случае! – горячо заверил Андрей. – Да, вот ещё что... Моя сестра просила меня восстановить, по мере возможности, все имена и фамилии одноклассников, и написать их на оборотной стороне, вместе со схемкой, кто где стоит. А то она уже начала забывать, с кем училась и кто есть кто.

– Ну, тут вам сможет помочь только... – директриса поглядела на снимок, какая учительница снята вместе с классом. – Да, Надежда Леонтьевна. Она была их классным руководителем. Я-то помню только самых ярких. Вот этот мальчик, Володя Казин, он всегда был отличником, и поступил после школы на физтех, в Москве... А вот эта, Елена Митина, она тоже не забываема, но по другим причинам – обратного порядка, так сказать... – директриса даже скривилась – видно, и спустя много лет в ней живо было кошмарное воспоминание о потрясшем школу скандале.

Андрей посмотрел на девушку, на которую указывал негодующий палец директрисы. Милая мордашка, выражение несколько простоватое – может быть, из-за широких скул и зачесанных за уши волос. В отличие от многих одноклассниц, её формы были совсем сформировавшимися, формами взрослой женщины...

– Что она натворила? – спросил Андрей.

– Родила ребенка, вы представляете? И это школьница!..

– Но из школы её не исключили, – задумчиво проговорил Андрей. – Хотя я помню, что тогда каждый такой скандал рассматривался как ЧП, требующее самых суровых мер. Я учился приблизительно в то же время, немного пораньше.

– Ее пожалели, – сказала директриса. – У неё родился мертвый ребенок, и решили, что в подобных обстоятельствах исключение из школы может стать только лишней травмой для её неокрепшей психики. Не знаю, пошло ли ей это на пользу... – директриса пожала плечами.

– И не знаете, что с ней сталось? – полюбопытствовал Андрей.

– Знаю только, что сразу после окончания школы она уехала в другие края. Говорили, куда-то далеко. Может, и возвратилась когда-нибудь в наш город, но мне об этом, естественно, неведомо.

– Еще раз спасибо, – сказал Андрей. – И подскажите, когда лучше всего перехватить Надежду Леонтьевну?

– Часов в пять, в полшестого, – сказала директриса. – Обычно в это время она ещё в школе, а уроки уже кончаются.

– Обязательно подойду... Да, кстати! – Андрей хлопнул себя по лбу. Ведь, наверно, как раз в вашей школе учится и другой мой родственник мальчик, в семью которого я приехал в гости!

– Как фамилия? – поинтересовалась директриса.

– Жилин. Леонид Жилин.

– Как же, слышала о нем! Хороший мальчик, только, говорят, слишком непоседливый... Ведь в его семье тоже была какая-то трагедия?

– Да. Его отца убили.

– Конечно, теперь припоминаю... А вы сами чем занимаетесь?

– По образованию я филолог. Но, сами понимаете, наукой не проживешь, так что я зарабатываю на жизнь как сотрудник частного детективного агентства... Но вы не волнуйтесь! – сразу добавил Андрей. – В Самару я приехал по чисто семейным делам.