Текст книги "Игра с джокером"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Теперь она решила дать себе не меньше месяца отдыха – работа была выполнена и она могла расслабиться, с чувством выполненного долга. Уже две недели она только и знала, что спускалась утром к завтраку в уютной гостиничке в центре Стокгольма, потом гуляла, подолгу простаивала на том или другом из многочисленных стокгольмских мостов, созерцая окрестные городские пейзажи и текущую воду, не успевающую замерзнуть, выезжала за город покататься на лыжах, а после обеда устраивалась в своем номере, читая или смотря телевизор – в основном, она включала французские каналы, поскольку французский язык знала лучше прочих, но интересный и достаточно насыщенный действием фильм можно было смотреть на любом языке, хоть на английском, хоть на польском. Всего телевизор в её номере предоставлял больше шестидесяти европейских каналов. Были даже первые две программы российского телевидения – дань времени, их подключили после того, как за последние годы число русских туристов возросло в десятки, если не в сотни раз. Но русские программы она не смотрела никогда – с неё хватало той российской реальности, которую она повидала.

Многие боевики вызывали у неё ироническую улыбку, особенно те, где действовали женщины – убийцы и суперагенты, но с тем большим удовольствием она смотрела эту "чушь", не имеющую, по её мнению, никакого отношения к реальности.

Словом, она наслаждалась покоем и одиночеством – прерванным телефонным звонком, раздавшимся около пяти вечера по шведскому времени.

– Мадемуазель Блан?

– Да, я. Что вам угодно?

– Это говорит представитель "Лионского кредита". Вы просили сразу же известить вас, если с того вашего счета, который вы сделали совместным с Андреем Хованцевым, будет снята крупная сумма по его кредитным карточкам. У нас отмечено, что вы должны быть проинформированы, если будет снята сумма больше трех тысяч долларов.

– Все точно. И какая сумма снята?

– Двадцать тысяч долларов.

– Где оформлено снятие денег?

– Русский город Самара. Вы знаете, где это?

– Да, знаю. Когда это произошло?

– Буквально пять минут назад. Честно говоря, мы ещё не подтвердили разрешение на выплату денег. Ваши распоряжения составлены таким образом, что мы предпочли убедиться, что вы не пожелаете заблокировать выплату.

– Все нормально. Подтвердите, что деньги можно выдать.

– Благодарим вас.

– Это вам огромное спасибо.

Она положила трубку. Три тысячи долларов – это был тот предел, который Андрей мог бы снять, не вызвав гнева Повара. Тот предел, который не привлек бы ничьего внимания и не "засветил" счета, дав наводку "заклятым друзьям" Повара. Если снято больше – значит, с Андреем стряслась беда, и он зовет её на помощь.

Но Андрей слишком горд, чтобы звать на помощь ради себя.

И деньги сняты не где-нибудь, а в Самаре.

Значит, беда стряслась с мальчиком...

С её племянником – с единственным кровным родственником, который остался у неё во всем мире.

А вопросы крови значили для неё очень много. Во всех её ипостасях: и как для Богомола, которой она стала теперь, и как для Люды Венгеровой, которой некогда была – и которую до сих пор иногда в себе ощущала.

Если бы она знала, что Андрей некоторое время считал её матерью Леньки – она бы рассмеялась от души.

Но сути дела это не меняло. Случилось что-то очень серьезное, и она не должна медлить.

Буквально через десять минут она летела на такси в аэропорт. В аэропорту она взяла "билет последней минуты" на ближайший московский рейс.

В Москве она приземлилась около девяти по московскому времени: одинокая красивая француженка, неплохо говорящая по-русски. Российская виза в её французском паспорте имелась всегда.

В этот день Игорь Терентьев отвез Наталью в роддом. Там он пробыл до предельно допустимого срока, а около десяти вечера ему предложили не маячить в приемном отделении и не осведомляться каждые две минуты, как идут дела. У его жены только начались схватки, и всерьез ей займутся часа через два. Он может звонить – или подъезжать, как хочет – к семи утра. Да, вот ему телефон ночного дежурного, сидящего на справке.

Игорь все-таки остался сидеть в большом холле приемного отделения. Заставив себя не докучать вопросами всему медперсоналу, он только внутренне молился, чтобы все было хорошо.

Он не замечал ничего вокруг. Это был тот редкий случай, когда даже его, при его колоссальном опыте и мгновенной реакции, можно было бы брать голыми руками. Все его мысли были там, в родильном отделении... Он едва обратил внимание, что в кресло рядом с ним села женщина. И уж, конечно, не повернул голову, чтобы поглядеть, кто она. Поэтому он чуть не подскочил, когда она негромко проговорила:

– Привет. По-моему, мы заочно знакомы.

Да, её лицо Игорь знал по фотографиям. И меньше всего ожидал увидеть её здесь.

– Ты... – у него перехватило дыхание. – Ты – Богомол... Но если ты... – он осекся.

– Не волнуйся, я не хочу ничего дурного, – сказала она. – Объясни мне, зачем Андрей улетел в Самару.

Игорь с минуту её разглядывал.

– Ты не можешь держаться подальше от Андрея? – осведомился он.

– С ним стряслась какая-то большая беда, – спокойно, глядя в пространство, проговорила эта взявшееся ниоткуда исчадие ада. – По своим каналам я получила весточку от него. Просьбу о немедленной помощи.

– Как ты меня нашла? – спросил Игорь.

– Это было совсем несложно. Нет времени объяснять. Так что он делал в Самаре?

– Банда, похищавшая людей – и убивавшая их, получив выкуп, вместо того, чтобы вернуть, – ответил Игорь. Взвесив все "за" и "против", он пришел к выводу: Богомол говорит полную правду, Андрея надо немедленно спасать, и лучше этой красотки со стальными ядовитыми коготками здесь никто не справится.

– Когда он последний раз выходил на связь?

– Вчера звонил. Сегодня вечером пока не появлялся.

– И не появится. Его, скорей всего, взяли в заложники. И не только его. Его племянника, мальчишку двенадцати лет, тоже. Ты можешь это проверить?

Игорь поглядел ей в глаза. Ее взгляд можно было бы назвать равнодушным, лишенным всяких эмоций, если бы не черные тени, сгущавшиеся в его глубине. Только по этим теням можно было понять, насколько она напряжена и насколько готова разорвать любого, кто посмел задеть близких ей людей.

– Я попробую, – сказал Игорь.

Он вынул мобильный телефон и набрал номер. Будь он более адекватен сам себе, он бы заметил, что Богомол, чуть скосив глаза, подсматривает, какие цифры он нажимает, и повернул бы телефон так, чтобы она не могла определить самарский номер, с которым соединился Терентьев.

– Это я, – сказал он. – Из Москвы. Что, у Андрюхи неприятности? видно, собеседник поинтересовался "Откуда знаешь?", потому что Игорь хмыкнул. – Слухом земля полнится... Ладно, выкладывай все начистоту. Его захватили наши отморозки, так?.. Вот как, и мальчика тоже?.. Так... Так... Да... Есть, точно... Хорошо, передам... Я? Из роддома, вот-вот папашей стану... Уж как-нибудь! Скажи лучше, что от меня требуется?.. Ладно, понял, сижу и не рыпаюсь. Счастливо.

Игорь убрал телефон.

– Все точно, – сказал он. – Сперва похитили мальчика, потом Андрея, когда он повез выкуп. Обещали отпустить мальчика, когда Андрей привезет деньги, но мальчик пока что не появлялся. Его бабушка с ума сходит, полковник сейчас у нее. Есть информация специально для вас.

– Ну? – она вытащила сигарету и, поскольку курить в холле было нельзя, медленно вертела её в пальцах. Курила она все те же "Давидофф лайт" – своим привычкам не изменяла.

– Во-первых, пока нельзя определенно сказать, кто именно похитил Андрея и мальчика. Андрей напал на след настоящих убийц своего двоюродного брата – тех, кто его заказал – и дело оказалось крутым, с щупальцами в день сегодняшний. Во-вторых, велено рассказать вам все, что нам известно об этой банде из Имжей. В-третьих, что он гарантирует вам полную безопасность и всяческую поддержку, пока вы на его территории и играете на нашей стороне, но Испанию он вам все равно не простит, поэтому после Самары лучше ему не попадайтесь.

Она слегка кивнула.

– Как говорится, учту на будущее. А теперь рассказывайте все, с самого начала.

Игорь сжато, но достаточно полно рассказал ей обо всем, что ему самому было известно.

Она обдумала услышанное.

– Кто эти дни находился в квартире Пигарева?

– Некий Михаил Григорьевич Соловьев, его бывший сослуживец, военный пенсионер.

– Понятно, – она встала. – Можно будет через Андрея передать подарок новорожденному?

– Только не букет орхидей! – усмехнулся Игорь.

Букет из роз и орхидей – или только из орхидей – Богомол присылала тем, кому объявляла войну на уничтожение.

– Вы много обо мне знаете, – спокойно заметила она, когда телефон Игоря затрезвонил, он быстро ответил и поспешил окликнуть Богомола:

– Вернитесь! Это вас!

– Кто? Полковник?

Игорь вручил ей телефон.

– Полковник сказал Татьяне Андреевне, кто вы такая. Чтобы она заранее переварила это известие и чтобы вы могли у неё остановиться, если пожелаете. Ведь вам все равно придется с ней встретиться.

– Алло? – сказала Богомол в трубку. – Вы, Татьяна Андреевна?.. Да, понимаю... Не плачьте. Я везу достаточно денег, чтобы выкупить кого угодно! Да, мы теперь должны держаться вместе, несмотря ни на что... Я прилечу первым возможным рейсом. Вы только держитесь, я буду очень скоро...

Она отключилась от связи и вернула телефон Игорю.

– Так кто вы, в конце-то концов? – спросил он.

– Пусть Андрей вам расскажет... – ответила она. И пробормотала под нос. – Терпеть не могу, когда плачут.

– Ни пуха ни пера, – очень серьезно сказал Игорь ей вслед.

– К черту! – ответила она, с улыбкой не такой пустой, как ещё секунду назад. Она поняла, с каким трудом далось Игорю это пожелание – и как много он в него вложил.

Еще раз кивнув Игорю, она покинула роддом.

Через час она была в аэропорту, взяла билет на ночной рейс – уже по российскому паспорту, как нормальная российская гражданка – и, как уже было сказано, в четыре утра оказалась в Самаре. Из аэропорта она взяла такси но поехала не к Татьяне Андреевне, а по адресу Лианы Некрасовой.

Из такси она вышла за квартал от дома Некрасовой. Прошлась пешком, в темноте и безлюдье, и насторожилась, увидев у подъезда Лианы машину. За рулем машины сидел шофер, мотор работал.

Решение пришло немедленно. Она сняла шапку, растрепала волосы и, чуть покачиваясь и напевая под нос, побрела к дверям подъезда – этакая подгулявшая шалава, возвращающаяся под утро после бурно проведенной ночи. Шофер понаблюдал с иронией, как она исчезает в подъезде, выписывая ногами легкие кренделя, но нисколько не насторожился.

Она поднялась на лифте на восьмой этаж, переждала несколько минут и очень тихо спустилась на седьмой. Конечно, машина с шофером могла не иметь никакого отношения к Лиане Некрасовой, но, в данном случае, никакая осторожность не была лишней. Ведь недаром прозвучало предупреждение, что щупальца давнего дела, которое разворошил Андрей, тянутся в день сегодняшний. Значит, и Лиану, непосредственную свидетельницу тех давних событий, эти растревоженные щупальца могли попытаться схватить.

На лестничной клетке было все тихо. Она подкралась к двери Лианы и слегка толкнула. Дверь подалась очень легко – открыта!

Она проскользнула в прихожую – и услышала странные звуки из ближней по коридору комнаты. Дверь комнаты была приоткрыта, и Богомол заглянула вовнутрь.

У самой двери валялся невысокий коренастый человечек с темным кавказским лицом. Он получил бутылкой из-под водки по черепу: голова была окровавлена, осколки бутылки валялись вокруг. Двое мужиков занимались Лианой: один крепко держал её, зажимая при этом рот, так что Лиана могла лишь глухо мычать, её глаза округлились от ужаса, второй уже размахнулся кухонным ножом... Все понятно: они зарежут Лиану, вложат нож в руку человеку с разбитым черепом, и тихо смоются. Будет полная видимость того, что Лиану убил в пьяной драке её сожитель...

Богомол метнулась быстрее молнии и перехватила занесенную руку, одновременно дав мужику подсечку. Он полетел на пол, его рука при этом вывернулась так, что он заорал от боли. Второй выпустил Лиану и полез под пиджак – видно, за пистолетом. Лиана отчаянно заорала, но Богомол тут же выключила её, ударив ребром ладони "в дыхалку" – лишний шум и Богомолу был ни к чему. В следующую секунду она высоко взмыла в воздух и ногой выбила у мужика извлеченный им пистолет. Тот, что был с ножом, пытался встать на ноги, его вывернутая рука висела беспомощной плетью, лицо кривилось от боли. Следующим ударом ноги, пришедшимся ему в челюсть, Богомол отправила его в глубокий нокаут. Второй рванулся было поднять с пола пистолет, но Богомол нанесла ему резкий и беспощадный удар в висок. Мужик рухнул, даже не ойкнув. Богомол наклонилась над ним, пощупала пульс и недовольно пробормотала себе под нос:

– Перестаралась...

Мужик был мертв.

Но второй-то дышал, так что один бесценный свидетель имеется. Если ей удастся ещё и шофера скрутить – полковник будет ей вполне признателен и закроет глаза на её промах с третьим налетчиком.

Она похлопала Лиану, осевшую у стены и державшуюся за то место, по которому пришелся удар, по щекам.

– Очнись, фефела! Не время кваситься.

Лиана смотрела на неё с ужасом, едва ли не с большим, чем перед этим на направленный в её сердце нож.

– Ты?..

– Как видишь. Скажи спасибо, что я успела вовремя. Если б мне кто-нибудь рассказал, что мне придется спасать тебя от смерти – я бы со смеху померла! – она оглянулась на мужика с вывернутой рукой, который застонал и, вроде, начал приходить в себя. – У тебя есть крепкая бельевая веревка?

– В стенном шкафу, при входе на кухню...

Богомол принесла веревку и крепко связала мужика по рукам и ногам. Потом она обследовала кавказца с разбитой головой.

– Будет жить, – заключила она. – Это кто такой? Любовничек?

– Нет... Один из жильцов... Я им сдаю две комнаты...

– И спишь с ними? – презрительно бросила Богомол. – Ладно, не отвечай. Где остальные жильцы?

– Поехали товар получать, они на рынке торгуют... Эти, видно, специально следили... Ворвались, когда остался только он один... Я открыла глаза, когда его приволокли в мою комнату... Ему тут же дали бутылкой по голове, я хотела закричать, но один из них мне рот зажал, и держал, пока второй ходил на кухню и выбирал нож побольше...

– Все ясно, – кивнула Богомол. – Теперь быстро говори, о чем тебя расспрашивал Андрей.

– Обо всем... И о тебе тоже...

– Что ты ему рассказала?

– Все.

– Конкретно? Я должна знать, потому что этот человек в беде. И твой сын, кстати, тоже.

Лиана глотнула воздуха, закашлялась и перевела дух.

– Я рассказала ему всю историю с магнитофоном. Насколько сама её знала.

– Что за история?

– Ну, Ленька записал что-то на магнитофон, и из-за этого его убил Гузкин... Только якобы из-за меня, понимаешь? На самом деле, по заказу каких-то очень крутых людей. Которые потом организовали мне эту квартиру и велели дать такие показания на суде, чтобы Гузкин получил наименьший срок. И никогда никому и словом не заикаться о магнитофоне, если мне жизнь дорога. И как можно меньше видеться с сыном и с родственниками Леньки...

– Ты не знаешь, что Ленька записал?

– Нет.

– Почему ты мне это не рассказала... когда мы виделись в прошлый раз?

– "Виделись"! – горько усмехнулась Лиана. – Да я бы скорее сдохла, чем лишнее словечко тебе поведала!

– Ладно! – Богомол выпрямилась. – Где у тебя телефон?

– Два аппарата, на кухне и в комнате жильцов.

Богомол прошла на кухню и набрала номер, который, как она запомнила, набирал Игорь, после когда города Самары.

– Алло? – сказал чуть подсевший басовитый голос.

– Поздравляю, товарищ полковник! – насмешливо сказала она. – Лучше надо охранять ценных свидетелей.

– Кто? – сразу спросил полковник.

– Лиана Некрасова. Хорошо, я вовремя подоспела. Один из пытавшихся её убить сам мертв, второй крепко связан, сейчас попробую разобраться с шофером, который ждет их в машине. Будет упакован к вашему приезду.

– Уже выезжаем, – сказал полковник. – Думал навестить Лиану утром... Спасибо.

– Что за история с магнитофоном, из-за которой погиб мой брат?

– Хованцев расскажет. Он все знает. Более того, он все и нарыл. Пока.

– До свидания, – Богомол повесила трубку и вернулась в комнату.

– Значит, так, – сказала она Лиане. – Кончай хлюпать и истерить. Сейчас подъедут люди, за которыми ты будешь как за каменной стеной. Приведи себя в порядок – и, надеюсь, больше никогда не увидимся.

– Я тоже... – пробормотала Лиана.

Богомол забрала пистолеты нападавших и покинула квартиру.

Из подъезда Богомол вышла в расстегнутой шубе, покачиваясь, напевая и размахивая зажженной сигаретой. Она отошла от подъезда метров на двадцать, потом, как бы вдруг спохватившись, вернулась к машине.

– Мужик! – постучала она по стеклу. – Мужик! Почему они все говорят, что я здесь не живу?

– Ошиблась, значит, – буркнул мужик. Стекло было приоткрыто на самую малость – только чтобы не задохнуться в машине.

– Вот тут они ошибаются! – великолепно изобразив блаженненькую пьяную улыбку, заявила Богомол. – Где-то здесь я все-таки живу... Слушай, давай потреплемся за жизнь, а? И потом я дальше пойду искать свою квартиру.

Шофер бросил на Богомола сомневающийся взгляд. С одной стороны, соблазнительно очутиться в машине с пьяной красоткой. С другой – вот-вот выйдут его товарищи, и надо будет быстро смываться... А вообще-то, почему не смыться вместе с красоткой? Она, наверно, не будет очень против, и троих обслужит не хуже, чем одного, особенно если её ещё подпоить.

Все эти мысли, очень явно читаемые, промелькнули на лице шофера, и он распахнул дверцу.

– Садись!

Он вряд ли успел понять, что произошло. И, конечно, никак не успел удивиться, почему это красотка так быстро протрезвела.

Богомол крепко связала потерявшего сознание шофера, закрыла дверцу машины и, не оглядываясь, пошла прочь.

Ей надо успеть ещё очень многое за наступающий день.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

"Сопроводил я Максимку в больницу, потом стал домой собираться. Пистолет и патроны я заранее, ещё до появления Максимки, в свою сумку переубрал.

– Значит, – говорю, – завтра приеду и подсоблю насчет похорон. А сейчас тебе лучше всего стакан водки принять да и уснуть, с дороги и после всех переживаний. Если один стакан не поможет, выпей два.

– Ой, дядя Миша! – отвечает он. – Ты прямо как тот старый поп из анекдота, что молодому наставления давал. Помнишь, чем все кончилось? "Я тебе говорил "остаканься", а ты обутылился..."

Ладненько, думаю. Видно, что на душе у него кошки скребут, и чуть не слезы в глазах стоят, но раз шутить пытается, значит, дела ничего.

Вскинул я свою сумку на плечо и заковылял к остановке. Мне все равно, в общем, что на электричке, что на автобусе, но на автобусе все-таки получше. Вот я и вышел к автовокзалу. Автобус быстро подошел, и я в путь пустился. Проехали мы место, где Шипов насмерть погиб, там машина перекореженная на обочину отволочена, да и в автобусе разговорчик пробежал, что вон, мол, то самое дерево, о которое директорский шофер навернулся.

– Видно, здорово был пьян, – говорят. – Дорога-то прямая, кати себе и кати.

Только у меня сильные сомнения имеются, насколько Шипов был пьян. По тому, что я знаю, он кому-то сделался совсем не нужен. Тому же директору, хотя бы. Ведь он Букина, надо понимать, за горло держал, угрожая приплести его к делу о похищенных и убитых. А Букин – он ведь такой, ехидна с подковырочкой. Сладко поет, и жалобиться любит, но, по моему разумению, на убийство завсегда пойдет, если его шкурный интерес слишком больно заденут. Да и другие есть люди, которым Шипов совсем не интересен живым.

Но, кроме этого, домой я добрался без приключений. Огляделся в квартире, чайничек поставил, перед телевизором сел. И тут – телефонный звонок.

– Вернулся, дед? – полковник спрашивает.

– Вернулся, – говорю, – на сутки перед похоронами и с новостями для вас. Во-первых, Шипов, шофер директорский, погиб, и не верится мне, что это была случайность.

– Это я уже знаю, и мы с этим работаем. Что еще?

– Во-вторых, нашел я следы той пуговицы, которую вы в подвале нашли.

– Вот это совсем интересно! Выкладывай, дед.

Я ему все рассказываю: и про палатку на рынке, и про ателье, и про галантерейных оптовиков, которые этими пуговицами торгуют.

– Вот спасибо, дед! – говорит товарищ полковник. – Если бы ты знал, как ты нас выручил.

– Это ещё не все, – сообщаю.

– Да ну? Еще какие вести?

– Букин паспорт вернул.

– Об этом тоже слух дошел. Но ты давай-ка в подробностях.

– А подробности такие... – и пересказываю я ему весь разговор с Букиным.

– Очень хорошо! – говорит. – Ты ведь понимаешь, что это значит?

– Еще бы не понять! – говорю. – Букин перетрусил хуже некуда.

– Вот-вот... – откликается он. – Ну, я рад, дед, что у тебя все в порядке. Отдыхай пока. Запиши мои телефоны и, если что, звони.

– Обязательно, – говорю. – И всегда на меня рассчитывайте.

Поужинал я после этого, и спать лег. Проснулся рано, стал вещи перебирать, что бы такое одеть на похороны. Вроде, уместней всего парадный мундир будет, со всеми наградами, но при парадном мундире моя хромота заметней и совсем комическое чудо получается – вид у меня становится как у цыпленка в петушиных перьях. Примерил я мундир, поковылял перед зеркалом туда и сюда, потом снял его, черный костюм надел, тоже в зеркало посмотрелся... Нет, думаю, в простом черном костюме нормальней будет. Да и незачем сейчас боевыми наградами звякать – пересекусь с Букиным, он может решить, на весь мой нагрудный иконостас глядя, что я не так прост, каким кажусь. А мне Букина вспугивать нельзя.

Снял я костюм, почистил его щеточкой, повесил на плечики, белую рубашку проверил, хорошо ли поглажена. Вроде, все нормально. Я себе ещё чайку приготовил и перед телевизором уселся. Мне о многом надо было подумать, а под телевизор оно как-то легче думается. Ну, и день надо использовать, раз он таким спокойным выдался, чтобы передохнуть и с силами собраться, а заодно ещё раз все известное переварить и по полочкам в голове разложить, чтобы потом нигде не ошибиться. Наступил такой момент, когда мне ошибаться заказано.

Я, вроде, и задремал даже чуток, в кресле перед телевизором сидючи, потому что легкость и равновесие наступили у меня необыкновенные. Такие, знаете, легкость и равновесие, которые на горечи и печали замешаны, потому что боль и обида не проходят, и ещё ясней понимаешь, что мертвых друзей не вернешь и покалеченного не выправишь, но зато видишь, как себя вести и как действовать, чтобы им спокойно в земле лежалось, будто этот путь перед тобой по воздуху нарисован.

И тут – в дверь звонок. Кто бы это мог быть, думаю. Иду, пистолет на всякий случай за пояс под свитер засовываю, спрашиваю:

– Кто там?

– Михаил Григорьевич? – женский голос спрашивает. – Я к вам по делу.

Я дверь приоткрыл – девка стоит. Девка, прямо скажу, ослепительная. Мне бы годков двадцать сбросить – я бы уж перед ней раскуражился! Только глаза нехорошие. Слишком спокойные такие глаза, понимаете, будто ей все до лампочки, даже она сама.

– Слушаю вас, – говорю.

– Может, все-таки в квартиру впустите? – осведомляется. – У меня дело такое, что не хотелось бы на лестничной клетке обсуждать.

– Проходите, – говорю. От девки, думаю, вреда не будет.

Она заходит, снимает свою дубленку роскошную, шапку, из-под шапки волосы рассыпаются, прямо золотом сверкают. И вообще, она всем этим голливудовским актрисам, которые сейчас постоянно в нашем телевизоре, нос утрет.

– Где мы поговорить можем? – спрашивает.

– А в комнате, где телевизор, – и провожу её в комнату. – Вот, садитесь, – сажаю её в одно кресло, сам сажусь в другое, напротив.

Она смотрит на меня, её глаза округляются. И что она такое во мне увидела, недоумеваю я? А она вдруг как расхохочется!

– Ах ты, старый хрыч! – говорит. – А я-то тебя сейчас расспрашивать стала, как последняя дура!..

– В чем дело? – спрашиваю.

– Пистолет из-за пояса убери. Или ты меня боишься?

Я поражаюсь – и как это она разглядела, что у меня за пояс что-то заправлено, и тем более поняла, что это пистолет? Ведь ни Букин не замечал, никто другой из таких, кого на мякине не проведешь. Правда, на мне тогда, кроме толстого свитера, ещё пиджак застегнутый был, и за своими движениями я следил, а тут расслабился, шлепнулся в кресло так, что, действительно, пистолет на какую-то секунду неудобство доставил, и лишние складки на свитере нарисовались. И все равно, я был уверен, что женщине уж точно насчет пистолета не додуматься. Словом, я понимаю так, что эта девка не только красива, но ещё и во всяких переделках побывала. Что ж, вот и объяснение, почему у неё такие глаза.

– Ладно, – говорю, – выложу.

И выкладываю пистолет на стол.

– И я тоже, – говорит она.

Извлекает так изящненько "Макаров", родной брат моему, и тоже на низенький этот столик кладет.

– Значит, – говорит, – это ты одного из братьев Сизовых хлопнул? И, может, второго? Может, этот уцелевший Сизов со страху брешет, что его брат сбежал?

– Сбежал, – говорю, – на метр под землю.

– Полковник знает? – спрашивает она. – Если не знает, то я не проговорюсь.

– Полковник все знает, – отвечаю.

– Это хорошо. И что он о тебе говорит?

– Что сразу обо мне догадался, потому что я гений, – сообщаю с гордостью. – Правда, во-первых, засекреченный, во-вторых, по старости из гениев как бы и списанный.

– Какой гений? Снайпер?

– Ну да, стрелок.

– Забавно, – улыбается она. – Полковник мог бы и предупредить. Ведь знал, что я с тобой буду встречаться.

– Откуда ж ему было знать, что ты пистолет заметишь?

– Уж он-то знает, что я все замечаю... – улыбается она.

– А что он о тебе говорит? – интересуюсь.

– Что такой гадины ещё свет не видывал, – докладает спокойненько.

Я подумал.

– Так, значит, ты из этих, из исполнительниц каких-нибудь?

– Угадал, – кивает она. – Кстати, скажи, как к тебе обращаться. На "старый хрыч" ты, я видела, поморщился.

– За "хрыча" ответишь! – смеюсь.

– А полковник как тебя называет?

– "Дед".

– Хорошо, и я тебя буду "дед" называть. Устраивает?

– Лучше бы ты меня милым и дорогим называла, – шучу.

– Об этом не проси, если жизнь дорога. Я милыми и дорогими называю только тех, кого в работу беру.

– Вот как? – тут, наверно, у меня глаза округлились. Понял я, что за птаха ко мне залетела. – И ты так открыто об этом рассказываешь?

– Так полковник, наверно, все равно тебе расскажет, раз он на тебя ставку сделал. Лучше уж, подумала, я сама тебе скажу. Ты ведь болтать не будешь.

– Это точно, – соглашаюсь, – я не из болтливых. Выходит, полковник тебя терпеть не может, потому что ты на человечьей крови живешь, но и обойтись без тебя у него никак не получается?

– В данном случае, да, – кивает. Вытаскивает сигареты – дорогущие, мать их так, я бы такие курил, у меня бы всей пенсии на них не хватило, хоть пенсия у меня и не маленькая – зажигалкой щелкает, закуривает, пепельницу к себе пододвинув. А по мне, кстати, все эти западные роскошества – дрянь одна. Табак должен быть ядреный, чтобы чувствовался, а не так, чтобы дымком щекотал. Я когда-то "Памир" курил, потом, как его выпускать перестали, на "Казбек" перешел, а сейчас, как видите, все больше "Примой" балуюсь. Но это я так, к слову...

– Неплохо тебе платят, – замечаю.

– Не жалуюсь, – говорит. – Так с чего начнем? Ты мне расскажешь все, что знаешь, или я сперва расскажу, почему я в это дело влезла?

– Давай сначала ты, – предлагаю.

– Хорошо, – говорит. – Банда похитителей, в которую входили Сизовы, захватила двух очень близких мне людей. Один из них – ребенок, мальчишка всего лишь двенадцати лет. Их будут держать в заложниках, чтобы торговаться. Но торговаться никто не намерен. Охота за бандой вывела на след более крупного дела – я ещё точно не знаю, какого, хотя представляю в общих чертах – и попытка освободить заложников может повредить этому более важному расследованию. Поэтому если я – или мы с тобой, коли надумаешь присоединиться – их не освободим, то их никто не освободит.

– Неужели полковник даст им пропасть? – возражаю я. – Не верю!

– У полковника руки связаны. Он, конечно, может определить, где их прячут, и пойти на штурм, но их почти наверняка успеют убить. А вести детальную разработку полковнику не позволят, чтобы не спугнуть более крупную дичь. Если хочешь, можешь позвонить полковнику и спросить, так ли это. Но лучше не звонить. Если что, он не должен знать, что мы решили действовать. Не должен, понимаешь? Поэтому одним звонком мы можем его подставить, – и, помолчав, добавила. – Если бы полковник был уверен, что вытащит заложников своими методами, он бы не согласился на мое вмешательство в это дело.

Все это следовало обдумать и осмыслить. Поэтому я посидел, повертел в голове то, что от неё услышал, и говорю.

– Только представься сначала. Ведь я даже имени твоего не знаю.

– Как хочешь, так и называй. А вообще-то, меня зовут Людой.

– Что ж, Людушка-голубушка, слушай мой рассказ.

И рассказываю ей обо всем. Как я закончил, она с уважением стала на меня поглядывать.

– Здорово, дед! Значит, у тебя тоже личные претензии к ним имеются. Это хорошо. Сработаемся, и за рукав меня держать не будешь. Но начнем с главного. Заложников прячут либо в "профсоюзе", либо в доме директора Букина.

– Почему ты так думаешь? – спрашиваю.

– Паспорт.

Я понял, что она имеет в виду, но на всякий случай прошу:

– Объяснись.

– Букин отдал тебе паспорт – практически сразу после того, как у него должен был состояться крутой разговор с Шиповым. Из-за паспорта к нему могла нагрянуть милиция. Ведь про то, что твой друг Васильич отдавал паспорт Букину, могли знать и юрист завода, и кадровичка, и мало ли кто еще. Они бы, конечно, по просьбе Букина держали язык за зубами – но ведь могли и проговориться... И даже если б никто не проговорился, милиция все равно могла подъехать, чтобы расспросить Букина, какие у него были отношения с Васильичем и на какую работу он хотел Васильича взять. А раз он отдал паспорт тебе, а ты передал паспорт в милицию – значит милиция Букиным больше интересоваться не будет. Так?

– Так, – говорю я. – И что из этого следует?

– А то, – отвечает, – что возникает вопрос: с чего это Букину срочно понадобилось избавляться от вещи, из-за которой к нему может нагрянуть милиция? Выходит, ему есть, что скрывать в своем доме.

– В своем доме или в "профсоюзе"? – уточняю.

– В своем доме, конечно! Ведь именно там он отдал тебе паспорт!

Я головой качаю.

– Нет. Тут ты не совсем права. Что заложников должны были спрятать в самом неожиданном месте – это факт. Что неожиданней места, чем один из этих двух особняков в самом центре города, не найдешь – это тоже факт. Что Букин отдавал паспорт, чтобы милиция вдруг не вздумала к нему вязаться – это третий факт, против которого не поспоришь. Но смотри, со мной Букин заключал договор в особняке "профсоюза". Все необходимые документы он держал в сейфе этого особняка. Полковник не сомневался, что и паспорт Васильича должен быть там же, со всеми документами. И вдруг Букин забирает паспорт из этого сейфа и переносит к себе домой, чтобы там мне отдать. Как тебе это нравится? – она молчит. И я продолжаю. – И ведь вот что получается. Спроси у меня в милиции ещё вчера, где Букин со мной договор подписывал и где его главные документы находились, я бы ответил "в профсоюзе". И милиция потопала бы туда. А теперь милиция знает, что паспорт мне Букин отдал у себя дома. Значит, если к нему дополнительные вопросы возникнут, они к нему домой потопают, а не в "профсоюз". Выходит, Букину спокойней и выгодней, чтобы милиция его дома навещала, а не в его кабинете, который он в здании "профсоюза" занимает. Почему? Да потому что в его доме никаких заложников нет, и там он милицию завсегда принять может! И ещё одно не забывай. Охрана "профсоюза" намного внушительней, чем охрана директорского личного особняка. Они никого не впустят, даже милицию, если у милиции не будет весомого довода. На какой довод милиция могла бы у прокурора бумагу получить, чтобы войти внутрь здания? Правильно, на подозрение, что паспорт Васильича спрятан в директорском сейфе. Теперь этот предлог у милиции отняли и, если она все-таки сунется, бандюги будут наверняка знать, что она идет освобождать заложников – и настоящий бой дадут. Бой, в который только бригада полковника может себе позволить втянуться. Если же, как ты говоришь, полковник из игры выключен, то и некому заложников отбивать! В отличие от директорского дома, где охрана против милиции не сдюжит, а если там лишнюю охрану поставить, так это сразу в глаза бросится и вызовет вопросы с подозрениями. Разве не так?