Текст книги "Игра с джокером"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Сажусь в машину, отъезжаем мы, и я говорю:

– Значит, ты и будешь Шипов, тот самый шофер директора?

– Ну? – откликается. – В котором смысле "тот самый"?

– Да в том, – говорю, – что тебя как раз, надо понимать, Сизов поминал, когда я сейчас в милиции был.

Шипов напрягся – аж шапка на затылке у него наморщилась.

– Как это? – говорит, чуть не зубами скрипя. – Милиции поминал?

– Нет, – успокаиваю. – Только мне. Минутку улучил.

– И что сказал?

– Найди, говорит, Шипова, директорского шофера, и передай ему, чтобы адвоката хорошего мне приискал. Иначе, говорит, потоплю по тем делам, которые за ним знаю.

– И все?

– Нет. Еще, сказал, пусть учтет, что на адвоката могут наехать те, которые стреляли. Поэтому адвоката пусть ищет не от своего имени, что-нибудь придумает, чтобы следов не оставлять.

– Ишь ты! – усмехается Шипов. – Как припекло, мозгами шевелить начал! Не ждал от него! А тебе, дед, вот что хочу сразу сказать – какие там делишки за мной ни водятся, а в безобразии, учиненном в квартире твоего друга, я не участвовал. Больше того, поймал бы мерзавцев – лично бы придушил, потому что они нам всю фишку поломали! Хозяин уже почти договорился с Пигаревым, чтобы новую совместную палатку открыть, да и у меня был свой интерес... Почему я Сизовых и удерживал, чтобы не очень на стариканов наезжали. Это чтобы недомолвок между нами не было, а то ещё вздумаешь меня милиции сдать!

– Да я, – говорю, – перепугался в усмерть. Так Сизову и сказал: мол, передать передам, и после этого забуду напрочь, как будто ты мне ничего не говорил, а я ничего не слышал. Охота мне лишние неприятности иметь!

– Правильно, дед, – говорит Шипов. – И больше ничего он не сказал?

– А больше и времени не было. Начальника как раз к телефону отозвали, почему у нас и пара минуток наедине выдалась, а тут начальник от телефона вернулся.

– Ясно... В общем, дед, забывай все это, как обещал, остальное – не твоя забота.

– Вот ты говоришь, что мерзавцев, которые над семьей Васильича такое учинили, ты бы собственными руками придушил, – замечаю я. – А Сизова защищать собираешься. Выходит, ты считаешь, что не Сизовы это были?

– Считаю, – говорит.

– И твой хозяин тоже так полагает.

– Он полагает, а я знаю наверняка. Незачем было Сизовым, при всей их дурости...

– Так что же он пошел чужую вину на себя брать?

– Значит, выгоду в том увидел... Все, дед. Больше ни о чем не спрашивай. Не твоего ума это дело. И хозяину – ни слова.

– Он с тебя шкуру сдерет, за какую-то самодеятельность?

– Вот именно. А мне, в отличие от Сизова, за чужие грехи отдуваться неохота. Все, приехали!

И тормозит он возле здания "профсоюза", о красоте которого мне столько уже наговорили.

Как мы перед роскошным подъездом остановились, Шипов выскакивает, дверь мне спешит открыть, словом, полный лебединый балет исполняет, как перед важными персонами положено. И провожает меня вовнутрь, на глазах у охраны. Нас при входе представительный мужик останавливает.

– Оружие, – спрашивает, – газовые пистолеты или баллончики, колющие или режущие предметы есть?

– Брось! – смеется Шипов. – Какое у него оружие?

– Да пусть досматривает, – говорю, – порядок во всем нужно соблюдать.

А сам радуюсь, что пистолет дома оставил. Вот бы, неровен час, засыпался!

Охранник усмехнулся, но для порядку рукой по мне провел, скорей обмахнул, чем прощупал.

– Проходите! – говорит.

– Вот мы проходим на второй этаж, там нас в отдельном кабинете Букин ждет, встречает меня ласково, в кресло усаживает.

– Я, – говорит, – все бумаги подготовил, вам только подписать. Да. И ещё ваши паспортные данные вставить. Ведь паспорт при вас?

– Всегда при мне, – отвечаю. – Как же без паспорта?

– Ну, тогда сразу мы все и заполним.

– А если б, – спрашиваю, – паспорта при мне не было, а я все его данные на память помнил? – это я, значит, припомнил, как Васильич свою доверенность на жену оформлял.

– Тоже сошло бы, – смеется. – Что мы, бюрократы какие?

– Да уж, – говорю. – У вас здесь скорее аристократией, чем бюрократией пахнет, – а сам оглядываюсь.

Он опять посмеивается.

– Нравится? А ведь все это люди на свои кровные, на тяжкий труд создали. Ну, и я им помогаю, потому что грузчики всюду нужны, и нашему заводу в том числе. Таких людей уважать надо, потому что умеют пахать, пока все вокруг разваливается. Нам бы побольше таких работяг трудолюбивых страна бы давно из разрухи поднялась!

Ладно, мыслю, впаривай мне поболе. Я-то уж знаю, что тут за грузчики и работяги, и каким манером ты ихний профсоюз уважаешь. Но молчу, естественно, только головой киваю: мол, во всем согласен, и вправду здорово.

– Но что ж мы так сидим? – говорит он. – Надо бы наше соглашение обмыть, а?

И достает бутылку водки хорошей, "Смирновъ", который с твердым знаком. Тут же сигналит, чтобы нам закуску принесли, и закусон – бутербродики такие с огурчиком и селедкой хорошей – тоже здоровый мужик приносит, кобура из-под пиджака выпирает. Я-то, понимаешь, думал, что закуску симпатичная девка подаст – ан нет, у них, оказывается, даже здесь соображения безопасности соблюдаются.

Тяпнули мы по стопочке, я и говорю:

– От кого ж это вы защиту такую возводите? Неужто профсоюз надо с пушками охранять?

– Лучше охранять, – вздыхает Букин. – Ты ж видишь, что творится... Да вон, Феликс Васильевич самый свежий пример. Я-то, понимаешь, с ними в лучших отношениях, а ведь есть такие подлые предприниматели, которым сознательные рабочие, объединившиеся и борющиеся за свои права в смысле ставок и прочего – как кость в горле. Они таких бандюг могут наслать, что иначе не отобьешься!

Чего ж, думаю, на твоем заводе люди без зарплаты сидят и забастовок не устраивают, если ты так сознательных рабочих приветствуешь и за профсоюзы и своевременные выплаты агитируешь? Ну, да, ладно, это я так, про себя комментирую, на лице-то у меня ничего не написано.

– Хорошая водочка, – говорю.

– Хорошая, – кивает он с довольным видом. – Ну, как, в милиции побывать успел?

– Успел, как не успеть.

– Сизова видел?

– Видел. Сидит, как мешком дерьма по голове стукнутый...

– Оно и понятно... Не знаешь, чего он там говорил?

– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Начальника спросил, он отвечает показания дает. Какие показания – не расшифровывал. А мне с Сизовым говорить не о чем.

– Это разумеется... Просто любопытно, кой черт понес его милиции сдаваться.

– Так мы ж с вами говорили, что это яснее ясного: смерть брата их напугала! – изумляюсь я.

– Это верно... Что такое? – спрашивает у мужика, заглянувшего в дверь.

– Вас спрашивают... Срочно.

– Кто спрашивает?

– Ну... – мужик замялся.

– Понял, – говорит Букин. – Иду... Извините, неотложные дела.

– Да я-то что... – руками развожу. – Я понимаю.

– Хорошо, – говорит. – Тогда не стесняйтесь, выпивайте, закусывайте.

Вышел, а я и не стесняюсь. Еще стопарик водки принял, выбрал бутербродик с бочком селедки пожирнее, зажевал... хорошо!

И чтой-то, думаю, Букин насчет милицейских дел такой любопытный, и насчет того, что рассказал Сизов, а что не рассказал. Видно, есть у него свой резон. И вообще, вся эта ситуация ему, похоже, как шило в заднице. Но почему?

Возвращается он, вполне спокойный. Будто услышал что-то, его обрадовавшее. Заодно и документы с моим паспортом принес.

– Все! – говорит. – Теперь, Михал Григорьич, распишитесь только здесь и здесь – и мы с вами компаньоны!

Я расписался, паспорт во внутренний карман пиджака убрал, где ему и находиться положено.

– Вы, я гляжу, паспорт пуще зеницы ока бережете! – смеется Букин.

– Еще бы не беречь! – отвечаю. – Паспорт – дело первейшее. Без него никуда. Вон, у Васильича паспорт пропал – поперли, видимо – и сколько проблем из-за этого. И с похоронами, и с прочим.

– Как это поперли? – изумляется Букин. – Никто у него паспорта не крал!

– Как же не крал, – возражаю, – когда и меня, и всех родных милиция из-за этого паспорта дополнительно трясла? Ведь его паспорт аж в Москве всплыл, где совсем другой человек им воспользовался, для какой-то финансовой махинации – кажись, деньги из банка увел!.. – тут я осекся. – А откуда вы знаете, что у Васильича паспорт не крали? – спрашиваю с подозрением. И ругаю себя на чем свет стоит: ведь помолчал бы насчет милиции – глядишь, Букин и поведал бы мне о пропаже паспорта что-то дельное и ценное. По всему видать, что-то ему известно. Но теперь, после упоминания о милиции и о мошенничестве, замкнется, точно. Впрочем, судя по всему, известие о том, что паспорт в Москве возник, и для него оказалось полной неожиданностью – сидит, пасть отвесил, глаза выпучил, ну чистый рак!

– То-то меня сейчас по телефону тягали, – вырывается у него, – а я как дурак!..

Я молчу, жду. Вдруг поосновательней проговорится? Но нет, взял себя в руки, себе и мне по стопарику водки налил, кивает:

– Давай выпьем.

Выпили.

– Так в чем все-таки дело? – спрашиваю.

– Да в том, – говорит он, – что мне буквально на днях Феликс Васильевич данные своего паспорта по телефону диктовал, мы соглашение составляли, такое же, как с вами, да подписать не успели, из-за этой беды...

– Ну, это, – говорю, – ничего не значит. Он данные своего паспорта наизусть знал, так что диктовать мог сколько угодно, а паспорт в это время, как выясняется, был давно потерян... Вот видите, без бюрократии не обойтись. Скажем, подписали бы вы соглашение, а в этот же день в Москве задержали бы человека с паспортом Васильича. Как бы вы потом объясняли, что паспорт раздвоился?

– Да, – говорит он. – Нехорошо получилось. Видно, по этому поводу и звонили мне из самарского угрозыска, спрашивали... А я, как последний идиот, всякую чушь им наболтал!

Вроде, логично все объяснилось. Но ещё один вопрос у меня остался – я ещё подумал, задавать его или не задавать, но решил, что задать будет естественней.

– Тогда ещё одного не понимаю, – говорю. – Мне все компаньоны Васильича, с которыми я говорил, рассказывали, будто он был против того, чтобы подписывать соглашение с вами. А вы говорите, он подписать хотел...

– Он и в само деле очень долго был резко против, – отвечает Букин. Подвох подозревал. Но я его убедил, что с заводом ему будет работать и выгодней и надежней, и он изменил мнение. Буквально накануне смерти мы с ним договаривались, чтобы все оформить... Да я ж вам об этом при нашей первой встрече упоминал, разве нет? А компаньонам решил ничего не говорить, пока свою подпись не поставит. Заявил, что все-таки ещё подумает, все документы проглядит, и не станет подписывать, если увидит что-то не то. Но ведь для предварительного оформления документов паспортные данные все равно были нужны, вот он мне их и продиктовал. Я был уверен, что с паспорта мне зачитывает!

Вроде, складно все сходилось, но ведь с Букиным не разберешь, где правда, а где вранье, это я уже понял, так что все равно считал себя обязанным ухо востро держать. Но пока что оставалось принять все эти его объяснения – все убедительно, жизненно, иголочки не подсунешь. Так что высказывать открытые сомнения было бы для меня последним идиотизмом. Я и должен был оставаться для Букина одним из тех пескарей, которые любую наживку проглотят и только рады будут на сковородку попасть.

Так что мы с директором посидели, и он меня на машине домой отправил. Да ещё и обнадежил.

– Жди, – говорит, – через несколько дней свои первые деньги получишь, если все хорошо пойдет.

Вот и везет меня Шипов, и спрашивает:

– Ну, что, все уладил с хозяином?

– Все, – говорю. – Подписали документы чин-чином, так что я теперь навроде хозяина помельче получаюсь.

Он ухмыляется.

– Забавный ты, дед... А о том, как в милиции было, не расспрашивал?

– Расспрашивал... – и говорю, выстреливая наугад – а чем черт не шутит, может и сработать, где хозяин воды в рот набрал, там шоферюга может проболтаться. – Он изумился очень, когда узнал, что у Васильича паспорт исчез.

У Шипова руки дернулись, машина вильнула – хорошо, улица пустая была, никого рядом.

– Милиция про паспорт тебя расспрашивала?

– Разумеется, – говорю. Я помню, конечно, что майор Наумкин мне наказывал до срока о паспорте не болтать, чтобы преступников не вспугнуть но ведь и врачи в больнице этот паспорт искали, и Настасью я расспрашивал, и в милиции не один Наумкин знает – так что шила в мешке не утаишь. Главное – он мне наказывал, чтобы как меньше шло трезвону, что паспорт в Москве всплывал. Об этом я Букину проговорился, да. Честно признаюсь, сперва выскочила из меня эта информация, потому что я разомлел. А вот потом "разбалтывался" вполне сознательно – увидел странную реакцию директора, и решил прощупать, чем она вызвана. Ведь Букин – ещё тот мошенник, это как дважды два понятно. Но я понял, что о мошенничестве в Москве он ничего не знал – и оно ему даже невыгодно было, потому что это возникновение паспорта в другом месте его собственным делишкам могло повредить. А вот каким делишкам – это, авось, из шофера можно будет вытянуть.

– Разумеется, – говорю, значит. – Ведь без паспорта документы на похороны нельзя оформлять. Вот все и стоят на ушах. Я сам всю квартиру обыскал, не нашел нигде.

– А что хозяин?

– А твой хозяин изумился очень. Сперва высказался, что сам видел у Васильича паспорт, незадолго до его смерти. А потом выяснилось, что лично не видел – Васильич ему все паспортные данные по телефону диктовал, вот директор и решил, что Васильич паспорт в руках держит.

– Ну да! Ведь вы, старики, все паспортные данные назубок помните. Разволновался, небось, хозяин, а?

– Малость разволновался, потом успокоился.

– Это понятно, – говорит Шипов. – Ведь он Васильича оформлял куда-то то ли в службу охраны завода, то ли ещё о каких делах они договаривались, так что ему вся лишняя суматоха ни к чему. А больше ничего про тот паспорт милиция не говорила?

– Да... – я задумался – сказать или нет. А, к лешему, думаю, скажу потому что чую, что на горячий след напал! Только сказать надо очень осторожненько. – Сомнения какие-то у них. Вроде, видели этот паспорт в другом месте, в руках у другого человека, и подозревают, что это с каким-то мошенничеством связано, только достоверных данных нет. Вот они и копают.

– Ни хрена себе! – говорит Шипов. – Хозяину это совсем не на руку.

– Мне показалось, что вообще как шило в задницу, – замечаю я, стараясь ехидство скрыть.

– Интересно, – задумчиво говорит шофер, – откуда у милиции такие сведения? Ведь не просто так они возникли, кто-то должен был подбросить...

– Вот этого сказать не могу, – развел я руками. – Сам не больше вашего знаю.

– Не нравится мне это... – бормочет Шипов.

– Думаете, с охотой на Сизовых как-то связано? – закидываю я очередную удочку.

– Думаю. Слишком все сходится, мать их так!.. А впрочем, дед, не любопытствуй. Слышал ведь поговорку – меньше знаешь, крепче спишь?

– На сон пожаловаться не могу! – ухмыляюсь.

– Вот и дальше спи так же крепко, – говорит Шипов, подчаливая к моему подъезду.

Я выхожу, прощаюсь с шофером, поднимаюсь наверх.

Что же это такое получается? Похоже, я в самое что ни на есть "горячо" попал, и это "горячо" каким-то боком с паспортом Васильича связано. И так ломаю голову, и этак, а тут почтальонша приходит, приносит мне телеграмму от сына Анастасии. Мол, выезжаю через день, постараюсь успеть на похороны.

Я подсобрал вещички по списку Настасьи, двинулся в больницу. Время около семи, как раз самое приемное. Еду в автобусе, все думаю. Что потеря паспорта Васильича для Букина была невыгодна – это раз. Что шофер убежден: милицию на след мошенничества с паспортом навели те самые люди, которые братьев Сизовых постреляли – это два. Тут Шипов, конечно, ошибается, усмехаюсь я про себя – но ведь откуда-то у него эта убежденность взялась, так? Не на пустом месте, выходит? Получается, он вместе с Сизовыми влез в какие-то мошеннические дела, где они кому-то дорогу перешли – и теперь трясется и за свою шкуру, и за то, как бы директор не узнал? Допустим, думаю, Васильич отдал паспорт шоферу, для передачи Букину, а шофер этот паспорт заиграл, чтобы в своих мошенничествах использовать, а Васильичу сказал – потерялся, мол? Нет, не складывается, Васильич шум поднял бы.

Словом, как ни верчу – в нормальную картинку не собирается. Но чувствую, что я где-то рядом.

Сошел я с автобуса возле больницы, по пути в поздний магазин зашел. Взял Валентине два яблока, больших и красивых, и апельсин. В такую они влетели копеечку, что у меня в глазах потемнело, но пусть, думаю, девчонка порадуется.

Она чуть получше была – психологически, во всяком случае. И Настасья тоже. Посидел я и с одной, и с другой, разговорами развлечь постарался. Вроде, даже улыбаться они попытались. Но ладно... Тяжело про это рассказывать. Я, вроде, часть груза с их душ снял – и получилось, что этот груз на себя переложил.

Возвращаюсь я домой, поздно уже, совсем темно, и мороз злющий. Подхожу к подъезду, захожу, поднимаюсь по лестнице – и, не успел ключи достать, как неприятный такой холодок по спине, чую, рядом со мной кто-то есть, прямо сзади. Был бы у меня пистолет – я бы за долю секунды успел выхватить и шугануть негодяя, но пистолет так и лежит в мусорном ведре. А без пистолета я что – хромой старик, да ещё после директорской водки обалдевший. И так я после неё с большим напряжением туда и обратно в больницу таскался хорошо, такой мороз, что почти все повыветрил и меня встряхнул, по жаре я вообще раскис бы так, что двух шагов не прошел бы.

В общем, втянул я голову в плечи, удара жду. Вот, думаю, и пришел тебе, Григорьич, конец. Видно, за эти дни – особенно за сегодня – ты какое-то осиное гнездо излишне старательно расшевелил, по дурости своей, и будешь ты теперь валяться тут, пока соседи не обнаружат, и ни с кем ты не поквитаешься за обиду близких, и смерть твоя ненужной и незамеченной пройдет.

И вот ведь что интересно – мыслей много, а мелькают они с такой скоростью, что все успеваешь передумать в такие секунды, когда впечатление, что с жизнью прощаешься.

Но удара в тот момент не последовало.

– Здорово, дед, – говорит густой голос.

Я поворачиваюсь медленно... И... И..."

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Андрей Хованцев не спеша брел по морозцу. Было полчетвертого – как раз успеет к обеду, и увидит племянника, впервые за много лет. "Словно заново познакомлюсь!" – хмыкнул Андрей.

Ему было о чем подумать. Кроме тех соображений, которые он высказал полковнику, имелось ещё одно – о котором Андрей вслух ни словом не обмолвился, но которое тоже могло значить очень многое. И которое, скорей всего, было понятно полковнику не меньше, чем Андрею. Слишком понятно, чтобы дополнительно о нем говорить. А с другой стороны, слишком зыбкое, чтобы уделять ему время.

Почему после отсидки Гузкин не вернулся в родные места?

Как ни крути, он был "бытовушником", ведь убийство-то он совершил на бытовой почве любви и ревности, все его связи были в этих краях, вся шпана, которая ему поклонялась, и которая даже после семи лет отсидки встретила бы его – тем более встретила бы! – как признанного лидера. Все до единой завязки его жизни сходились в одну точку... Это "воры в законе" и преступники некоторых других категорий после отсидки могут рвануть в любую точку России, где, по их мнению их лучше примут или где они с наибольшим успехом затеют очередное "дельце". Но такие, как Гузкин, практически всегда возвращаются в родные места – если только нет исключительных обстоятельств.

Какие это могли быть исключительные обстоятельства?

Не надо забывать, что Гузкин сел ещё в советское время. Тогда действовал закон, сейчас отмененный, что "сидельца" можно было лишить прописки и права на жилплощадь, по заявлению родственников или соседей по коммуналке, не желающих жить с вернувшимся уголовником. Тогда, по возвращении из лагерей, человеку должны были предоставить социальный минимум жилой площади в каком-нибудь другом месте – порой в другом городе или населенном пункте.

Но для того, чтобы услышать "ты здесь больше не живешь", Гузкин все равно сначала должен был бы вернуться в родные места.

А вернувшись, на стал бы смиряться с "несправедливостью". Судя по его характеру, скорей всего поселился бы у кого-нибудь из своих дружков и постарался бы "отомстить" тем, кто выставил его из дома.

И вообще, если бы было заявление о том, чтобы лишить Гузкина прописки, полковник бы об этом знал – и рассказал бы Андрею. Не был бы полковник "без понятия", куда девался Гузкин.

То есть, этот вариант отпадает.

Какие ещё могли быть особые обстоятельства?

Как Андрей ни ломал голову, ему приходило на ум лишь одно объяснение: какие-то могучие силы взялись отмазывать Гузкина от самого сурового приговора – и даже наняли для него лучшего адвоката – выдвинув встречное условие, что после освобождения Гузкин не вернется в родные края. Что для него заранее будет готово какое-то другое место жительства – где-то далеко от Самары – куда он приедет со справкой об освобождении и пропишется там.

Но если ему выдвинули такое условие – значит, для чего-то оно было необходимо. Выгодно и нужно кому-то.

Кому?

Об этом обязан знать адвокат. Ведь только адвокат мог передать это условие Гузкину. А значит, отлично представлять, кто его выдвигает и почему.

И выдвигал его кто-то не слабый – раз Гузкин не решился его нарушить. И не вернулся, наплевав на него, в родные края, чтобы опять верховодить местным отребьем и чувствовать себя королем.

Конечно, объяснение исчезновению Гузкина может быть самым простым и банальным. Загнулся в лагерях, например.

Но в любом случае порасспрашивать адвоката стоит. Для собственного спокойствия: чтобы знать потом, что ты снял все неясности.

Занятый такими мыслями, Андрей не спеша добрел до дома тети Тани.

– Здравствуйте, дядя Андрей! – услышал он звонкий мальчишеский голос, когда уже подходил к подъезду.

Перед Андреем стоял мальчишка в шапке-ушанке густого меха, с опущенными и завязанными под подбородком ушами, в меховом полушубке, больших рукавицах и зимних сапогах. Лицо мальчишки разрумянилось от мороза, и на этом румяном лице сверкали синие-синие глаза.

– Здравствуй, племянничек! – сказал Андрей, протягивая ему руку. – Как это ты меня узнал?

– Вы на папу похожи, по фотографиям... И потом, бабушка мне описала, во что вы одеты.

– Ну, и ты на отца похож... – Андрей осекся и стал пристальнее вглядываться в мальчика. – Так ты меня специально ждешь?

– Да. Бабушка сказала, что вы к обеду придете, и я решил вас на улице встретить. Спасибо вам за машину!

– Что ж, вот и встретил. Пойдем обедать.

Мальчишка заторопился в подъезд, то и дело оглядываясь, успевает ли за ним Андрей.

А Хованцевым овладело смутное чувство тревоги и легкого недоумения. Когда зашел разговор о сходстве, ему померещилось, что Ленька-младший напоминает ему не только погибшего отца...

"Это чушь!" – сказал он себе. – "Бред, навеянный моими вечными страхами последнего времени..."

Но к племяннику приглядывался теперь с особой, почти болезненной остротой.

– В самый раз подошли! – обрадовалась тетя Таня. – Борщ уже горячий, можно разливать.

– А я дядю Андрея издали углядел! – похвастал Ленька. – И сразу узнал!

Он снял полушубок и шапку – и перед Андреем сверкнуло золото его волос. У Леньки-старшего волосы тоже были светлые, но скорее их русыми можно было бы назвать, не было в них такого роскошного золотистого оттенка.

"Пуганая ворона куста боится!" – напомнил себе Андрей. – "И вообще, мерещится – перекрестись!"

Но к концу обеда он увидел то, что его, как говорится "добило". Они пили чай с конфетами, привезенными Андреем. Ленька взял конфету, продолжая разговаривать с дядей, и при этом смешно вывернув запястье и кося одним глазом, чтобы не промахнуться мимо конфеты повкуснее. Это был сугубо индивидуальный жест – из тех жестов, которые достаются от предков, всплывают из какой-то генетической прапамяти.

И точно таким жестом сластена-Богомол брала пирожные.

– Что с тобой? – спросила встревоженная тетя Таня, увидев, как изменилось лицо Андрея.

Андрей рассмеялся.

– Ничего, простите... Ленька и в самом деле так похож на отца, что жутко становится.

Что Андрею стало жутко – это факт.

Но он справился с собой и продолжил разговор в прежнем шутливом тоне.

От тяжелейшего испытания этот разговор поддерживать его избавил звонок Федора.

– Я сейчас исчезну на сутки. Что-нибудь нужно?

– Нужно узнать насчет некоего Гузкина Сергея Макаровича. Сколько лет из своего семилетнего срока он отмотал и куда девался после отсидки. Но это я могу и через Москву узнать.

– Узнаю я тебе... – проворчал Федор. – Давай полные данные. По какому делу сел, в каком году...

Андрей продиктовал ему все, что удалось узнать.

– Ладно, жди. А вообще что собираешься делать?

– Собираюсь навестить некоего Задавако Германа Феоктистовича.

– Это что за фрукт?

– Один из самых известных адвокатов Самары. Говорят, чуть ли не основной адвокат мафии, поразительно удачно ведущий дела всех "крутых".

– Он защищал этого Гузкина?

– Да. Что интересно. Потому что Гузкин – птица не того полета, чтобы кидать на его защиту такие силы.

– Не ходи к нему, – сказал Федор после паузы.

– Боишься, что нарвусь?

– Береженого Бог бережет. Подожди до завтра. Я вернусь – и соберу для тебя всю информацию. Или прикрою тылы, или вместе сходим. Чтобы, если что, я на месте сделал внушение этому Задаваке. Обещаешь без меня не соваться?

– Обещаю, – сказал Андрей.

В конце концов, один день ничего не решает. И Федор прав – лучше идти во всеоружии.

– Тогда до встречи, – и Федор положил трубку.

Хованцев вернулся на кухню, допил чай и извинился: должен немного передохнуть, а то с ночи на ногах. Тетя Таня сразу заохала, что как же она сама не сообразила, что Андрюша устал, держит его разговорами, захлопотала, доставая ему подушку и плед, наказала Леньке не шуметь – и через несколько минут Андрей вытянулся на тахте, прикрыв глаза.

Но ему не спалось, несмотря на усталость. Слишком поразительным было то, что ему открылось.

Такое сходство не может быть случайным. А если оно не случайно – то стоит ли удивляться, что чуждая сентиментальности Богомол так печется о мальчике, шлет на него такие деньги – по меркам российской провинции, просто несусветно огромные. И, наверно, слала бы больше, если бы не боялась привлечь ненужное внимание к излишне "богатенькой" семье.

Да, все встает на свои места. И картина складывается предельно ясная.

Не было никакой несчастной детской влюбленности издали – была настоящая любовь, со всеми её последствиями.

Мог ли шестнадцатилетний Ленька закрутить роман с четырнадцатилетней девчонкой и обрюхатить ее?

Вполне мог. Даже в достаточно престижной московской школе, в которой в свое время учился Андрей, был такой случай. А что уж говорить о школе заводского района, где многие девицы рано начинали половую жизнь?

Но Богомол была не из простой семьи. Она упоминала про занятия французским, музыкой, в спортивных секциях – и вообще, по сумме косвенных намеков, были не из последних людей в городе.

И вот такие люди обнаруживают, что их четырнадцатилетняя дочь беременна и срок аборта прошел. Более того – их дочь и не хотела делать аборт, потому что по уши влюблена в "мерзавца"! Зная характер Богомола, Андрей отлично представлял, что и в четырнадцать лет на неё ни у кого не нашлось бы управы.

"Тоже мне, Ромео и Джульетта", – с горечью подумал он.

Что делают "большие шишки", родители Богомола? Они находят некую Лиану Некрасову, которая согласна взять грех на себя. Она исчезнет на какое-то время, а потом появится со справкой из отдаленного роддома, что это она родила младенца, а ей за это отвалят неплохие деньги, и устроят по обмену новую квартиру, получше – и подальше.

У Некрасовой роман с Гузкиным. Значит, сам Бог велел нанять Гузкина, а не кого-нибудь другого, чтобы свести счеты с "мерзавцем". Можно было бы, конечно, попробовать его посадить, обвинив в изнасиловании или растлении несовершеннолетних – но ведь тогда придется огласить свой позор. Кроме того, Богомол наотрез откажется давать показания, без которых обвинению в изнасиловании ходу не дашь...

Гузкину обещан самый мягкий приговор, помощь лучшего адвоката, безбедная жизнь, когда он выйдет из лагерей. С условием – он уедет жить в совсем другое место, в дальние края, где ему помогут с устройством и пропиской, но он никогда больше не должен возникать в родном районе Самары.

И все разыграно как по нотам...

Но они не знали свою дочь. Богомол перебила всех, причастных к убийству возлюбленного.

И она упоминала Андрею, что ей не было восемнадцати, когда она осталась круглой сиротой...

Да, такая, как она, и родителям не простила бы.

Андрей поежился. Какие бы мрачные бездны он ни предполагал в прошлом Богомола, такого он представить не мог. Четырнадцати – или пятнадцатилетняя мать, у которой отбирают ребенка, пережившая жуткую гибель любимого и полная решимости отомстить за него...

И – убийца собственных родителей.

От такого кто угодно станет психопаткой.

Андрею хотелось спрятаться и больше не искать никаких следов прошлого. Он сам был не рад, что начал его ворошить.

Но, раз уж начал, он обязан довести расследование до конца. Теперь любая правда будет для него лучше неясности.

Значит, он должен искать семью, достаточно известную в городе, семью, в которой между восемьдесят седьмым и девяностым годами произошла трагедия: родители погибли и дочь осталась сиротой. Дочь – блондинка, занимавшаяся... Чем же она занималась? Теннисом? Надо бы разузнать, какие тогда были теннисные секции в городе – и обойти всех тренеров, которые могли работать в то время.

Он узнает настоящую фамилию Богомола, её настоящую биографию!

В дверь осторожно заглянул Ленька.

– Дядя Андрей, вы не спите? Вас там к телефону, говорят, что по работе...

– Спасибо, племянничек, – улыбнулся Андрей. – Сейчас подойду.

– Здравствуйте, – сказал в трубке незнакомый голос. – Я звоню по поручению Федора Григорьевича. Перед отъездом он просил подсобрать для вас кой-какие сведения. Так вот, Гузкин Сергей Макарович отсидел три года из семи, был освобожден по амнистии и за примерное поведение, а отбыл, судя по документам, в Иркутск.

– Спасибо огромное, – сказал Андрей. И медленно положил трубку.

Вот и ещё одно достаточно веское доказательство того спектакля, который некогда был разыгран.

– Неважные новости? – сочувственно спросил Ленька.

– Нет, наоборот... – Андрей улыбнулся ему. – Просто сегодня мне придется проехаться в ещё одно место. А так не хотелось никуда выползать! Поваляюсь ещё полчасика – и двинусь... Кстати, ты не мог бы оказать мне одну услугу?

– Какую? – охотно откликнулся мальчик.

– Разузнать адреса и телефоны самых хороших теннисных залов. Вряд ли у меня будет время, но если будет – я разомнусь с большим удовольствием.