Текст книги "Простое море"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– А почему так везло первобытным?

– Скорее всего потому, что не было всякой химии в воздухе, в воде, в пище... Да, нервы играют в этом не последнюю роль.

– Капитан ждет вас на мостике.

– Сейчас пойду... Вы меня извините, Владимир Михайлович. Я немного не в себе.

– Это заметно, – сказал второй помощник.

– Заметно не то...

Илларион Кириллович вздрогнул и поднял на штурмана красные выпуклые глаза. Владимир Михайлович внимательно посмотрел на его продолговатое смуглое лицо, заканчивающееся аккуратной острой бородкой. В бородке и в редких, гладко причесанных волосах проступала седина, а на скулах и тонком переносье заметны были красные жилки.

«А не запустить ли и мне такую бородку?» – подумал Владимир Михайлович. Ему вдруг очень захотелось спать.

– Я ведь вчера ездил домой, – сказал доктор, помедлив.

– Помирились с женой?

–Гм... У меня очень красивая жена. Вы видели ее фотографию?

– Нет, – покачал головой Владимир Михайлович и зевнул. Ему сейчас не было никакого дела до красивой жены доктора. Илларион Кириллович, торопливо полез в карман, достал большой кожаный бумажник и вынул оттуда фотографию.

– Вот, посмотрите. Она на восемь лет моложе меня. Ей сейчас ровно тридцать. Она очень красива...

– Это я уже прикинул, – сказал Владимир Михайлович, возвращая карточку. – Очень эффектная женщина. Только какая-то холодноватая красота. У нее должен быть плохой характер.

– А что вы хотите, чтобы на жалком фотографическом снимке было отражено что-либо, кроме внешности женщины? Даже художнику редко удается изобразить женщину, а не ее внешний вид. И никогда еще этого не удавалось сделать фотографу. Вы понимаете, какое содержание может быть вложено в эту великолепную форму?

– Вероятно, немалое.

– Вот именно... Такой женщине очень много нужно...

– Разве вы мало получаете?

– Я не об этом... Мне хватит. Я могу получать пятьсот рублей – лишь бы в руках было настоящее дело. А здесь что? Насморки, прыщики, царапины... Доктор встал и зашагал по каюте.

– Здесь вы, действительно, не совсем на месте, – сказал второй помощник и снял правый ботинок.

– А ведь когда-то я был врачом... Настоящим врачом... Вы понимаете, что это такое – быть врачом?

Доктор остановился около кровати и торжественно поднял руку.

– Нет, не понимаю, – сказал Владимир Михайлович и снял второй ботинок. – Я никогда не был врачом.

Илларион Кириллович уронил руку и снова сел на диван.

– Я и сам это понял только после четырнадцати лет работы, – сказал он, пытаясь улыбнуться. – В сорок четвертом году я пришел хирургом в полевой госпиталь... Вам интересно это слушать?

– Да, да, конечно, – сказал Владимир Михайлович и стал снимать брюки. Доктор нахмурился, тяжело вздохнул.

– А в пятьдесят восьмом году мне предложили должность начальника аптеки окружного госпиталя.

– И вы не пошли на должность начальника аптеки? – спросил второй помощник, аккуратно сложил брюки и повесил их на спинку кресла.

– Как видите. Я предпочел уйти в запас. Хотел поехать куда-нибудь в деревню, жить среди простых людей, лечить их, быть им нужным...

– А почему не вышло? – спросил второй помощник и развязал галстук.

– Жена. Ей не место в деревне. В этом она, конечно, права.

– Сложное положение, – сказал второй помощник и снял рубаху.

– Потом я стал приносить домой восемьсот рублей в месяц. После трех с половиной это показалось жене катастрофой. Она пошла работать. Сын остался один – растет разбойником. Я стал пить...

– Вот это уже напрасно, – сказал второй помощник и залез под одеяло.

– Это я понимаю... Приходишь домой и чувствуешь себя грабителем. Правда, дело было хорошее – участковый врач. А жена считала, что раз я ушел из армии – значит, карьера кончена и остается только как-то доскрипеть до полной отставки. Так она и понимала мою работу... Я ведь ее люблю...

– А зачем вы пошли мазать наши прыщики?

– Потому и пошел. Во-первых, платят за прыщики полторы тысячи, во-вторых, крыша над головой. Всегда есть куда деться от домашнего скандала... Ненавижу себя за это! – выкрикнул доктор и стукнул кулаком по колену.

Владимир Михайлович приподнялся на локте, выключил свет и сказал:

– Все это прекрасно, но у капитана болят зубы. От вас требуется минимум усилия: принести ему в рубку зубные капли. А я хочу спать.

– Верно, – тихо сказал Илларион Кириллович. – Спите спокойно, вы этого заслуживаете. Он взял со стола свою фуражку и вышел из каюты.

4

Письмо Коли Боброва женщине, с которой он познакомился весной в поезде Владивосток – Москва. Приводится с большими сокращениями.

«Капитан «Градуса» встретил меня настороженно и даже как-то недружелюбно. За одну эту навигацию от него ушли уже два старпома. Один, как мне рассказали, ушел потому, что плавать на судне, основной задачей которого является расстановка вех и буев, показалось ему недостойным высокого штурманского звания. Другого капитан выгнал сам...

Я до сих пор вспоминаю нашу первую встречу. Я сижу на диване, он – на кресле. Тихо. Жужжит вентилятор, размалывая струйки табачного дыма. Сергей Николаевич сверлит меня глазами, и на его круглом мясистом лице крупными буквами вписано страдание. Догадаться о его мыслях не трудно: 1) А не являюсь ли я холодным соискателем заработной платы? 2) Не таятся ли во мне различные пороки, дурной нрав и стремление сбежать в пароходство, как только мне вновь откроют заграничную визу? А во мне в это время кипела обида честного человека, которого заподозрили черт знает в чем. Прости за черта...

Катенька, я пишу и буду писать тебе предельно откровенно. Ты знаешь, что папы с мамой у меня нет, с другими родственниками связь давно потеряна по причине отсутствия необходимости в таковой, друзья разбросаны по белу свету, да и писать не любят. А у меня иногда появляется такая потребность. Я даже несколько раз принимался за дневник. Только получался он очень похожим на судовые журналы – бросал. Если и это письмо получится таким же журналообразным, то я его лучше выкину за борт, чтобы не позориться.

В общем, когда Сергей Николаевич понял, что просверлить во мне дырку ему не удастся, он перевел взгляд на вентилятор и начал деловую беседу. Он покопался в моей биографии, объяснил специфику работы на гидрографических судах и поставил меня в известность о печальных судьбах предыдущих старпомов. Под конец разговора ледок немножко подтаял. Сергей Николаевич сказал:

– Биография ваша, несмотря на всю ее запутанность, показывает, что вы человек с головой, хоть и без царя в оной. Думаю, что справитесь.

Сергей Николаевич не вмешивался в мои действия. А я вовсю крутил колесо, приводя в порядок хозяйство, основательно запущенное моим предшественником. Карты не корректировались больше месяца, журналы велись неаккуратно, в поддерживающей жидкости гирокомпаса плавали какие-то странные хлопья, спирт из шлюпочных компасов был изъят, и вообще на всем как будто лежала пыль. Матросы обращались ко мне: «Эй, старпом...», а двое, проплававшие года по три и поэтому считавшие себя обросшими ракушкой, стали сразу говорить мне «ты». Я поначалу не обижался и делал вид, что так и надо. Другого ничего и сделать не мог. Когда я, например, приказал боцману помыть борта, отскрести палубу, расходить талрепа и скобы, он просто убил меня обилием причин, в силу которых это невозможно сделать. Знаю, что бывают случаи, когда нет возможности помыть борта или подтянуть штаг-карнак, но ведь это бывает не при стоянке в гавани! Я сказал боцману:

– Вон два ваших матроса шатаются по стенке. Третий сидит и покуривает на баллоне с ацетиленом... И все они вместе поплевывают на боцмана. Тошно ходить по этой мерзости, – закончил я и сплюнул на палубу первый раз с тех пор, как стал штурманом.

Через час насквозь мокрый боцман ввалился ко мне в каюту и доложил, что палуба выдраена. И когда я потом проверял работу, он шел рядом, всем своим гордым видом показывая, что матросы на него не поплевывают и делают свое дело отлично...

В половине девятого следующего утра чистенький «Градус» вышел за молы и взял курс на Высокое, где находится база средств навигационного ограждения. Там мы должны были погрузить триста ацетиленовых баллонов и взять какую-то публику для доставки на острова. Первое плавание на «Градусе», первый выход в море на новом судне. Я был так счастлив, что на некоторое время забыл, что старшие помощники, особенно молодые, должны быть угрюмыми, озабоченными и непроницаемыми. Даже сейчас, когда я вспоминаю это тихое июльское утро, меня охватывает ощущение ничем не омраченной радости. Редко бывает в жизни такое состояние, – но, как видишь, бывает. Это связано именно с работой. Еще с библейских времен людишки канючат, что работа – это проклятие божие, и вообще лучше сидеть в кабаке, чем напрягать руки, душу и мозг. По-моему – ерунда все это... Наверное, при коммунизме будет только один вид наказания для провинившихся: лишение права работать на некоторое время. Ну, это уже другое...

Неукротимо сияло высоко поднявшееся солнце. Оно проникало всюду – выбеливало палубу, сверкало на холмиках зыби, заполнило серебром графин в рубке. Сергей Николаевич, убедившись, что я веду судно грамотно, спустился вниз. А я отдавался своей радости – оттого, что я снова на мостике, снова нахожу свое место на поверхности мирового океана, веду соответствующие записи в журнале и отдаю команды рулевому. Я вышел из рубки, залез на верхний мостик – там было больше ветра. Я сдернул галстук, швырнул его за борт и распахнул ворот. Милая Катенька, мне ведь только двадцать семь лет, и двенадцать из них я провел в море. Я видел апельсиновые рощи Калифорнии, древние кедры на гребне Ливанского хребта, цементные скаты Гибралтара и розовые острова Архипелага. Я расписался на подоле статуи Свободы и утопил золотое кольцо в Гольфстриме. Меня затирали льды в проливе Лонга, я тонул в проливе Лаперуза и спасал людей в Норвежском море... Теперь я буду ставить для моряков вехи, которые люди двенадцать лет ставили для меня.

Вот какая лирика. Видимо, придется это письмо не отправлять. Ну и ладно. Напишу другое, а это покажу тебе через несколько лет.

На подходе к Высокому я вызвал наверх капитана. Мы вошли в гавань по узкому проходу между двухметровой банкой и затопленным кессоном, развернулись и ошвартовались левым бортом к пирсу.

– Займитесь погрузкой, – сказал мне капитан и снова спустился вниз.

Только потом я понял, что это была проверка. Сергей Николаевич любил и находиться на мостике, и заниматься погрузкой и прочей работой. А мне тогда не очень хотелось заниматься погрузкой, потому что это – дело второго помощника. Я еще был гордым. Но я не стал объясняться с капитаном, приказал боцману готовить стрелу, а сам пошел в контору базы оформлять документы на груз. Когда я через полчаса вышел оттуда, баллоны были уже подвезены и матросы, застропливая сразу по шести штук, грузили их в трюм. Боцман уверенно распоряжался работой, и я, сочтя свое присутствие излишним, удалился в каюту. Через час я вышел на палубу. Сергей Николаевич стоял на пирсе. Когда я подошел к нему, он внимательно осмотрел мое лицо и спросил:

– Вы больны, Николай Николаевич?

– Нет, пока здоров, – сказал я, сразу поняв, о чем будет речь. Конечно, мне следовало бы присутствовать наверху: все-таки баллоны с ацетиленом...

– Тогда я не понимаю вашего поведения, – задумчиво сказал капитан.

– Если бы вы все понимали, вы были бы президентом Академии наук, – брякнул я не слишком вежливо и отошел к трюму проверить, как уложили баллоны. Я был уверен, что мне придется в тот же вечер записать самому себе выговор в книгу приказов...»

5

Сергей Николаевич вылил на вату полфлакона капель и, состроив тоскливую мину, сунул вату в рот.

– Ну и как ваш зуб? – спросил старпом, когда доктор, получив конкретное указание отправляться спать, вышел из рубки.

– Вроде легче... Третий раз у меня такая петрушка. Придется, видимо, в больницу идти.

– Рвать его надо, Сергей Николаевич, – убежденно сказал рулевой Преполивановский. – У меня есть знакомый доктор – совершенно без всякой боли рвет. У него дома даже специальное кресло стоит.

– А потом с дыркой ходить?

– Затем с дыркой? Железный вставить можно. Как у меня. – Преполивановский растянул губы и ногтем большого пальца сделал глиссандо по верхней челюсти.

– Сейчас новый способ придумали, – сказал старпом. – Берут костяной зуб с шурупом и ввинчивают прямо в челюсть. Десяток седых волос, зато зуб – как настоящий.

– Не рассказывайте ужасов, Николай Николаевич, —вздрогнул капитан. – Мне я без того кисло.

– Это не ужасы, а медицинский факт, – засмеялся старпом. – Высшее достижение зубной техники.

– Вам смешки... – проворчал Сергей Николаевич и стал ходить по рубке.

– Когда я еще на военке служил, —припомнил Преполивановский, – был у нас старшина катера, Митрошкин по фамилии. Так он медные пятаки зубами гнул. Зажмет пятак между зубов и пальцем его кверху загибает. Проволоку перекусывал запросто. Я тоже пробовал – только зубы поломал.

– Стульторум инфинитис, – вздохнул капитан, облокотился на тумбу машинного телеграфа и стал смотреть вперед.

– Ага, – поддакнул Преполивановский. – Этот Митрошкин был чемпионом флота по штанге. Кра-а-сивый значок носил...

– Это черт знает что за чудовище, – вдруг сказал капитан и указал пальцем вниз, на палубу. – Когда вы за нее возьметесь, старпом?

Вдоль борта шла буфетчица Настя с тазом мокрого белья. Она прошла на бак, установила таз на брашпиле, по-хозяйски сняла с утки бросательный конец и стала натягивать его между вантиной и вентиляционной трубой гальюна.

– Сейчас начнет трикотаж развешивать, – вздохнул старпом. – Сколько раз уже ей говорилось, что флаги расцвечивания поднимаются на судах только по праздникам...

– Пропесочьте ее так, чтобы перья полетели, – посоветовал Сергей Николаевич.

– Какие там перья – ей все как с гуся вода, – сказал стартом, опуская стекло левого окна.

Настя продолжала развешивать белье. На ветру заполоскались сорочки, чулки, панталоны ядовитой химической расцветки и какие-то неопределимые дамские тряпочки. Старпом включил микрофон.

– Настя! – рявкнул он так, что та вздрогнула и выронила из рук боцманские кальсоны. – Вам сколько раз говорилось, что нельзя развешивать белье на палубе?

Настя подняла кальсоны, повернулась и закричала:

– Командовать каждый может, а сушилку освободить от всякого барахла у вас руки не доходят! На всех судах сушилки как сушилки, а у нас кладовку устроили. Совести у вас нет!

– Повесь в душевой! – крикнул стартом. – А на палубе чтобы этих флагов больше не было!

– В душевой места мало! – не сдавалась Настя.

– Хватит тебе там места. Говорю, снимай тряпки! После перепалки, продолжавшейся еще минуты две, Настя покорилась и, ворча, стала снимать белье.

Старпом выключил микрофон и, отдуваясь, сказал:

– До чего же склочная баба... Хотя, в сущности, она права. Сушилка предназначена для сушки белья – от этого никуда не денешься. Что там механики держат?

– Запчасти от вспомогательного двигателя и кое-какой инструмент. В машине некуда деть.

– В машину можно еще черта с рогами засунуть, – возразил старпом. – Акроме того, у них в трюме кладовка. Пусть в трюм положат запчасти.

– B трюм каждый раз лазить надо, – с усмешкой заявил капитан. – Это дело трудоемкое. А в сушилке все под рукой.

– И из-за их лени я должен вести эти баталии с Настей? Нет уж, слуга покорный. Прикажите стармеху сегодня же вынести оттуда свое железо. А то я боцмана настропалю – он сам все в машину поскидывает.

– Если бы вопрос упирался только в Настины удобства, я бы вам это сделать не позволил, – сказал капитан. – Но у нас матросы будут промокать насквозь при работе с вехами. Им надо где-то сушить обмундирование. Поэтому придется железо на время убрать в трюм. Можете передать стармеху такое мое приказание.

– С большим удовольствием, – облегченно вздохнул старпом. – Кажется, Славный на горизонте, – сказал он, посмотрев вперед.

Стартом взял бинокль, поднес его к глазам, подкрутил правый окуляр.

– Маяк уже видно, – сообщил он и положил бинокль. – Так что́ мы решили: сразу начнем работать или сначала сходим в Усть-Салму?

– Сходим в Салму. Надо посоветоваться с начальником участка, как он себе работу планирует. Может, он снял уже что-нибудь поблизости. У него ведь солидный катер есть. А торопиться нам некуда. Все равно домой еще не скоро попадем.

– Почему не скоро? – поднял брови старпом. – Я полагаю, что к субботе мы эту работу кончим.

– Вы только полагаете, – располагают другие.

– А в чем дело? Вы что-нибудь знаете?

– Тоже – полагаю... Определите-ка местечко, Николай Николаевич. Мне кажется, мы чуть правее фарватера идем. А здесь где-то есть затонувшее судно.

– Над ним должна веха стоять, – сказал старпом, посмотрев на карту.

– Должна, конечно. Только я ее не вижу. Веха вообще вещь ненадежная. Вы, как гидрограф, должны это знать...

Стартом вышел на мостик, взял три пеленга, вернулся и проложил пеленги на карте.

– Так я и думал, – сказал капитан, взглянув на линии, пересекшиеся несколько правее пунктира фарватера. – Возьмите три градуса левее. – Сергей Николаевич взял карандаш и поставил крестик впереди на линии курса.

– Отсюда повернем на Орловский мыс. Рассчитайте-ка время поворота. Минут, наверное, двадцать осталось...

Дав рулевому новый курс, старпом быстро прикинул на бумажке время, нужное для того, чтобы дойти до поставленного капитаном креста.

– Двадцать четыре минуты, – уточнил он. – Как раз в двенадцать повернем.

– А что, уже полдвенадцатого? – встревожился Преполивановский. – Тогда разрешите сходить вахту поднять.

– Иди. Только поживее, – разрешил старпом и принял от него штурвал.

Преполивановский потянулся, хрустко зевнул и выскочил из рубки.

– В понедельник в отряд приезжает комиссия из министерства, – заметил Сергей Николаевич.

– Не завидую тем, кто будет в базе в это время, – отозвался старпом. – До семи потов авралить придется.

– Вряд ли кто останется в базе к этому времени, – усмехнулся капитан. – Командир все суда по морям разгонит. Оставят парочку наиболее визитабельных. Чем меньше судов – тем меньше замечаний.

– Вот оно что! Теперь понятно, почему вы думаете, что в субботу мы не вернемся, – сообразил старпом. – А может, все-таки пустят? – спросил он.

– Безнадежно. Кому это надо, чтобы в базе стояло грязное, только что пришедшее с работы судно? Вот уедет комиссия – тогда пожалуйста.

– Никак не могу привыкнуть к таким комбинациям, – вздохнул Коля Бобров. – Показуха, очковтирательство.

– Все люди. Всем хочется жить спокойно. Ведь вы тоже иногда мне втираете очки? Не смущайтесь. Я знаю, что вы это делаете из лучших побуждений... Я, брат, многое понимаю, хоть я и не президент Академии наук.

Капитан улыбнулся и похлопал старпома по спине.

– Вы все еще сердитесь на меня за тот случай? – спросил Коля Бобров.

– Нет, я и тогда не сердился. Просто присматривался.

– Не согрешишь – не покаешься, – сказал стартом.

– Грешить при погрузке ацетилена – весьма рискованное дело. Такие грешники иногда каются непосредственно на небесах.

– Я везучий, – пошутил Коля Бобров. – Вот и рулевой возвращается, – показал он рукой. – Уже успел что-то на камбузе подхватить!

По палубе шел Преполивановский, искоса поглядывая на окна рубки. Он на ходу застегивал ватник и что-то торопливо дожевывал. Поднявшись на мостик, он несколько секунд потоптался у двери рубки, проглотил последний кусок и открыл дверь.

– Долго ты странствовал, – сказал старпом, передавая ему штурвал.

– Писаренку никак не разбудить было, – объяснил Преполивановский. – И у второго помощника дверь закрыта. Я долго стучался, пока он открыл.

– Николай Николаевич, возьмите еще пеленжок на Славный, да будем поворачивать, – сказал капитан. – Время выходит.

6

Пройдя узкий и извилистый входной фарватер, «Градус» ошвартовался у пустынного усть-салминского причала. В пятидесяти метрах от причала начинался лес. У крайних, облетевших уже березок, опустив голову, бродила однорогая корова. Далеко от причала, на самом берегу Салмы, стояло деревянное двухэтажное здание гидроучастка; а в стороне от него выстроились рядком, как утята за уткой, маленькие домики служащих. Недалеко от пирса в беспорядке были разбросаны черные длинные бараки складов. Под тесовыми навесами штабелями лежали вехи, бакены, голики и пустые ацетиленовые баллоны. На причале, на земле, на крышах домов и складов желтели пятна подтаявшего снега. Корова задрала нескладную голову, звякнула колокольцем, подвешенным на шее, и заревела густым, пароходным басом.

– Уныло здесь людям живется, – произнес второй помощник и выплюнул окурок на причал. – Сколько отсюда до ближайшего села?

– Километров пять-шесть, – ответил капитан и спросил: – Хотел бы я знать, куда они угнали свой катер?

– Могли поехать рыбки половить, – предположил второй помощник.

– Какая уж тут рыбка, – отмахнулся капитан. – Сходите-ка на участок, Владимир Михайлович, разузнайте, как у них дела. Найдите начальника...

– Васильева?

– Да, Петра Федоровича. Попросите его сюда зайти. Он мужчина крепкий, ему добежать до нас ничего не стоит... Интересно, где же их катер. Вы в море его не замечали?

– Нет, не замечал. Зато я, кажется, Васильева вижу, – указал он на берег.

От здания гидроучастка шатал высокий, очень широкий в плечах человек, одетый в прорезиненную куртку и высокие сапоги. Еще издали он помахал рукой капитану. Сергей Николаевич приподнял фуражку. Второй помощник тоже мотнул фуражкой в воздухе.

– Залезай сюда, Петр Федорович, – сказал капитан, когда Васильев подошел к борту. Начальник гидроучастка взбежал по трапу и поднялся на мостик.

– Пришел на тебя работать, – сказал Сергей Николаевич, пожав ему руку. – Что новенького? Ничего еще не снял?

– Нет. Посадил только, – криво усмехнулся Васильев.

– Катер посадил?

– Его. Вчера надо было радиста на Славный переправить. Хотел я тебя дождаться, да уговорили меня эти головотяпы. Разрешил им на катере пойти. Сердце у меня болело, когда они от пирса отходили, – как чувствовал. Через час ветерок поднялся, сильная зыбь с норда пошла. А вечером я получаю радио со Славного: «Сидит твой катер в двух кабельтовых от восточного берега на косе». Хороша история? У них ни воды, ни продуктов. И шлюпка с маяка туда не подойдет – сам понимаешь.

– Понимаю. Так чего же ты хочешь?

– Давай подумаем, как этих мореплавателей выручить...

– А чего думать? У меня пять метров осадка. Ничем не могу помочь.

– Во-первых, у тебя четыре с половиной, но не в этом дело. У тебя мотобот есть. Хоть снабжение им забрось.

– Снабжение я заброшу, – улыбнулся Сергей Николаевич, – а ты потом станешь просить, чтобы я и катер снял? Так, что ли?

– Буду просить?.. Правда, буду... – сознался Васильев.

– Людей сниму – и весь разговор. На этом мой моральный долг кончается.

– А я хоть помирай? – Васильев шутливо припер капитана к переборке. – Ты понимаешь, сколько с меня шкур снимут за катер? Есть у тебя моральный долг помочь товарищу?

– Тихо ты, бык! – сказал Сергей Николаевич и, взяв Васильева двумя руками за поясницу, легко отодвинул его от себя. – И не бросайся терминами, – продолжил он назидательно, – я их сам произносить умею. Бензину дашь?

– Хоть бочку.

– Возьму бочку. Только помни: обещаю снять людей, – больше ничего не обещаю...

– Там посмотрим на месте. Ты когда сможешь выйти?

– Неудобное сейчас время... – задумался капитан. – Пока дотопаем, уже темнеет. Может, с утра?

– Что ты, родной! Если ветерок чуть посильнее задует – они к богу в рай наикратчайшим курсом отправятся. Вместе с посудой.

– Тоже верно... В это время на погоду уповать нельзя... Владимир Михайлович, – обратился он к помощнику, – свистните в машину – через пятнадцать минут выходим. И предупредите команду. Ужинать будем в море.

– Есть, – сказал второй помощник и направился к переговорной трубе.

– Ты, конечно, со мной пойдешь? – спросил капитан у Васильева.

– Пойду непременно. Бензин тебе сейчас доставить или потом можно?

– Потом. У меня еще есть немного. Ну, пошли в каюту. Расскажешь, как жена, как детишки...

– Жена как граммофонная пластинка, – рассмеялся Василиев. – Всю плешь проела одной песенкой: переводись в цивилизованное место, я здесь жить не в состоянии! А сыну нравится – воля.

– А тебе?

– Мне – тем более. Сам себе начальник, мороки никакой, работа на природе – мечта, да и только. Меня теперь отсюда пряником не выманишь!

7

Теплый зюйд-вест, усилившийся баллов до четырех, унес последние клочья тумана. Видимость заметно улучшилась, несмотря на то что стало смеркаться. На Славном включили маяк. Каждые полминуты он прореза́л сиреневатое небо ослепительной вспышкой. На южном мысу острова, от которого шла злополучная песчаная коса, часто мигал красный огонек навигационного знака.

– Не видишь еще свой флот? – спросил капитан у Васильева, не отводившего от глаз бинокля.

– Вижу. Немного ниже знака, – сказал Васильев и передал бинокль капитану.

– Ага! И я вижу! – по-детски обрадовался Сергей Николаевич. – Старпом, дайте-ка сюда карту.

Коля Бобров принес из штурманской рубки карту и разложил на гирокомпасе. Капитан некоторое время прикидывал, бормоча и показывая самому себе что-то на пальцах. Потом послал старпома наверх «определить местечко поточнее» и «взять пеленг на этот паршивый катер».

– Думаешь, Сергей Николаевич? – вкрадчиво спросил Васильев, когда старпом вышел.

– Соображаю.

– Сообразил что-нибудь?

– Погоди...

– Ты имей в виду, сколько с меня шкур снимут за эту ржавую развалину, не дай бог что случится.

– Вернется старший – установим, сколько шкур с тебя причитается. Надо думать, не так уж много.

– На мне одна.

– Другая вырастет. Доктор поможет...

Старпом возвратился в рубку и нанес на карту место судна, потом провел пеленг на катер и на пересечении этого пеленга с двухметровой изобатой поставил кружок.

– Вот он сидит, – сказал старпом и разогнул спину. – Они нас уже видят, фонарем машут. Как дальше жить будем?

– Сбавьте ход до малого и ложитесь на пеленг. Эхолот включите. Второй помощник где?

– Использует право на отдых.

– Не время. Вызовите его сюда.

Старпом сбавил ход, дал рулевому новый курс и включил эхолот. Пoтoм он включил трансляцию и вызвал на мостик второго помощника. Капитан молча следил за его действиями. Сергей Николаевич встрепенулся только тогда, когда в рубку, на ходу застегивая китель, зашел Владимир Михайлович.

– Звали? – спросил второй помощник.

– Владимир Михайлович, – обратился к нему капитан, – у нас, как мне помнится, есть бухта стального швартового троса где-то в трюме?

– Есть такая.

– Сколько в ней метров?

– Сто ровно.

– А сколько она приблизительно весит?

– Приблизительно сто килограммов с лишком. А точно, – Владимир Михайлович прищурился и четко произнес, – сто тридцать пять.

– Лихой помощник! – похвалил его Васильев.

– Грамотный, – согласился капитан. – А кормовой швартов у нас, кажется, семьдесят пять метров?

– Осталось метров шестьдесят восемь, – уточнил Владимир Михайлович. – Помните, когда швартовались в Лебяжьем в прошлым месяце, оторвали кусок. Вы ход дали не вовремя.

– Помню, помню, – торопливо согласился капитан. – Надо вытащить бухту из трюма и перенести на норму. Возьмите боцмана, матросов и быстренько это проделайте. Затем соедините коренной конец бухты со швартовом.

Владимир Михайлович протяжно свистнул.

– Вот вы что хотите! А конец им на мотоботе завезти?

– На мотоботе.

– Значит, готовить его к спуску?

– Готовьте.

– Одним ходом мы его не сдернем. Я представляю, как его там засосало за сутки.

– Положим якорь, подтянемся на брашпиле.

– Это другое дело, – кивнул второй помощник. – И то сомнительно. Можно идти?

– Действуйте. Постарайтесь поживее – катер уже близко.

– Уж как могу, – пожал плечами второй помощник и вышел из рубки.

– Как там глубина? – спросил Сергей Николаевич.

– Девять метров держится, – ответил Васильев. Он все время смотрел на эхолот и только изредка переводил взгляд на огонек своего катера. Некоторое время в рубке молчали. Сумерки сгустились. Силуэт катера был едва заметен. До него оставалось метров пятьсот. Эхолот показал глубину семь метров. Капитан дал «самый малый». В рубке стало совсем тихо. Только предельно напрягая слух, можно было почувствовать, что где-то в глубине судна работает двигатель.

– Не страшно пока? – спросил Васильев и улыбнулся невеселой улыбкой. Капитан не ответил. Васильев не стал переспрашивать.

Расстояние до катера медленно сокращалось. Так же медленно сокращалась глубина. Когда красные вспышки неоновой лампы забились на цифре 6, капитан повернулся к Васильеву и сказал:

– Вот теперь страшно.

На этот раз промолчал Васильев. А «Градус» все полз вперед...

В рубку зашел второй помощник и доложил, что все распоряжения выполнены.

– Добро, – кивнул капитан. – Пусть боцман готовит брашпиль. Сейчас будем становиться на якорь. Николай Николаевич, на мотоботе вы пойдете?

– Могу я, – согласился старпом.

– Возьмите с собой каких-нибудь продуктов и анкерок с водой. Хорошенько осмотритесь, узнайте точно, как сидит катер. Вернетесь – обмозгуем, что делать дальше... Какое до него сейчас расстояние – кабельтов будет?

– Как раз.

Сергей Николаевич подошел к телеграфу и перевел ручку на «стоп».

– Ну, пошли трудиться, – сказал старпом и обнял за плечи второго. Помощники вышли из рубки.

«Градус» стал на якорь в ста восьмидесяти метрах от катера. Потихоньку стравливая якорцепь, он спустился еще метров на пятьдесят. Эхолот отбивал глубину пять сорок. Мотобот отвалил от борта и, загрохотав мотором, понесся в сторону катера. Капитан и Васильев стояли на корме, провожая его глазами.

– Еще бы подползти метров на полста – в самый раз было бы, – мечтательно сказал Сергей Николаевич.

– Ты капитан, тебе и решать, – вздохнул Васильев. Он понимал, что дальше ползти уже невозможно. – Особой надобности тебе нет на приключение нарываться. Людей снял – и твое дело сделано.

Сергей Николаевич внимательно посмотрел на приятеля и беззвучно засмеялся, не разжимая губ.

– Что ржешь, конь ретивый? – удивился Васильев.

– Эх ты, мученик... – сказал Сергей Николаевич, не переставая смеяться. – Я из спортивных соображений хочу попробовать. Видал моего старпома?

– Видал. Хороший парень.

– Так вот, однажды выхожу я из твоей Усть-Салмы – август, кажется, был, – до входного буя дошел, оставил его на мостике, а сам отправился в салон чай допивать. Жую я положенную булку с сыром и чувствую вдруг, что у меня кусок поперек горла встает. Запиваю его чаем – все равно не лезет. Отложил я эту булочку, выхожу на палубу. Смотрю налево – у меня аж фуражка на голове заерзала: под самым бортом буруны! Перебежал я на правый борт—та же картина: гряда камней, буруны, ужас... Ничего не понимаю. Зажал я рукой сердце, поднялся на мостик – старпом мой стоит, джаз слушает, посвистывает. Я молча к карте. Смотрю, у него курс проложен между Медвежьей банкой и банкой Потапова...