Текст книги "Простое море"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Мне лучше знать, как с вами обращаться, – говорит Неле, забирает бутылки и уходит в комнату.

33

Все тише становится ветер. С востока плывет дымчатый зимний рассвет. Все спокойно на «Нептуне». Мерно ухает машина в его глубоком металлическом чреве. Кроме вахты, все спят. Кое-кто нашел еще силы раздеться. Некоторые сняли резиновые куртки, ватники и сапоги. Некоторые свалились на койки в ватниках и в сапогах. Игорь разделся донага, но тратить дорогие минуты на распитие чаев не стал. Михаил Васильевич обошел судно, проверил, убрано ли все лишнее с палубы, выпил три стакана горячего чаю и только после этого пошел в каюту. С десяти часов он будет стоять вахту с третьим. Сейчас на мостике капитан и второй.

Каховский сидит на ракетном ящике, закрыв глаза. Возможно, он дремлет. Август Лееман ходит по мостику, заложив руки за спину, и следит за поведением «Аэгны». Уже почти совсем светло. Видно, как она болтается на буксире и зарывается носом в воду. Издали на ней все выглядит благополучно. Демидов только что передал, что у него вышло из строя рулевое управление: при ударе повреждено перо руля. Он пробовал работать машиной, чтобы увеличить ход, но шхуна сразу начинает уходить в сторону. Август заходит в рубку.

– Что? – спрашивает Каховский, не открывая глаз.

– Норма. Демидов спрашивал, нужно ли подрабатывать машиной. У него руль заклинило на правам борту. Я ответил, что не надо.

– Почему так ответили?

– Он будет тянуть нас вправо. Это мне ни к чему. Час выигрыша во времени теперь не так уж необходим. Во-вторых, пусть у него люди отдохнут. Они не железные.

Каховский открывает глаза.

– В прошлом году – вас еще не было – мы снимали у Гогланда с камней одного немца. Здоровый пароходище, на три тысячи тонн. Подошли мы к нему в двадцать два часа с минутами. Тоже шторм, снег. У берега уже припай был. Он плотно сидел. Имел две пробоины. Часов пять мы его дергали в одиночку. Потом подошли два военных буксира. В общем, сняли мы его в десять утра. Потом два часа откачивали из него воду и заделывали пробоины. Немцы к тому времени ползали, как мухи по стеклу. Ни один бруса поднять не мог... Вот такая картина. Четырнадцать часов никто из нашей верхней команды не сходил с палубы. Работали как черти. Это с одной стороны. А с другой стороны – попробуйте вы этого же самого матроса заставить отстоять лишних два часа на вахте при совершенно нормальной погоде. Он разноется, как молочница, и заявление в судовой комитет напишет, что его эксплуатируют.

– И правильно, – возражает Август. – Самая тяжелая работа – это лишняя работа.

– Бывают, знаете ли, соображения высшего порядка, – говорят Каковский. – Приходится заставлять человека делать работу, которая ему кажется лишней. А практически – она необходима... Есть такое ходячее выражение: распустить вожжи. Вам оно известно?

Август настораживается.

– А почему вы меня об этом спрашиваете?

Каховский поднимается с ракетного ящика, становится рядом с помощником и продолжает так, чтобы не слышал рулевой:

– В конце декабря Гулин уходит от нас в Ленинградскую контору. Вам уже двадцать восемь лет, дело вы знаете, кое-какой опыт у вас есть. Попробуйте подобрать вожжи. Только всерьез. Когда вы сегодня пришли на судно, от вас разило сивухой. Я это замечаю не первый раз. Все чаще вы возвращаетесь с берега усталый, в мрачном настроении. Это заставляет меня думать, что у вас там не все в порядке. Я не считаю, что вам нужна какая-то особая помощь. Вы человек сильный, справитесь сами. Но так больше продолжать нельзя. Иначе я вынужден буду оставить вас вторым и просить себе другого старшего.

– Учту.

– Вот и хорошо. Извините за вторжение в вашу личную жизнь. Впрочем, она ведь не совсем личная. Какой-то стороной ваша личная жизнь влияет и на меня, и на матросов, и на тех людей, ради которых мы работаем. Правильно?

– Верно. Не в лесу живу, конечно... Третий от нас тоже уходить собирается, я слыхал.

– Намерен.

Каховский идет к своему излюбленному месту, садится на ракетный ящик и говорит:

– К нашему делу надо иметь призвание. Тут романтика очень своеобразная. А ему пальмы подай, остров Целебес и ручную обезьянку в каюту. Без этих атрибутов он романтику моря не приемлет.

– Подрастет, образумится.

– Хорошо, если образумится. У него слабый характер. Каховский закрывает глаза.

Уже совсем рассвело. Сквозь серые облака размытым пятном просвечивает солнце. Август запахивает полушубок и идет наверх определять место.

34

На «Аэгне» бодрствуют три человека: капитан, боцман и матрос Горбов. Он топит плиту на камбузе и кипятит воду.

Капитан с боцманом стоят в рубке, молчат и смотрят на море. Оно такое же серое, как и небо. С северо-запада идет крупная зыбь. Шхуна ритмично качается с борта на борт. Машина не работает. Непривычно тихо.

– Шел бы ты отдыхать, Григорий Семенович, – говорит Демидов. – Хватит, навоевался за ночь. Поспи до прихода.

– Это можно, – соглашается боцман. Он выходит на палубу, залезает в форпик, потом в трюм и снова возвращается в рубку.

– В трюме воды прибыло на пять сантиметров, – сообщает боцман.

– Полторы тонны. Ходу еще часа четыре. Значит, возьмем тонн семь. Пустяки. Не стоит авралить.

– И я так думаю, – говорит боцман и снова разглядывает море.

В рубку заходит Горбов. В руках у него чайник, стаканы, нож. Под мышкой буханка белого хлеба. Из кармана торчит колбаса.

– Стаканы не разбились. Три штуки, – говорит он. – Будем чай пить.

Боцман берет у него буханку и режет хлеб.

– А вы говорили, что не добросить против ветра, – вспоминает Горбов свой подвиг. – Выходит, можно добросить.

– Мало ли кто что говорил, – ворчит боцман. – Ты кричал, что пора к морскому царю в гости отправляться.

– Я молодой. Мне простительно.

– Паниковать никому не простительно. Скажи спасибо капитану, что у него нервы крепкие. Другой бы на его месте тебе шею свернул. Давайте, моряки, ешьте.

Боцман раздает хлеб и колбасу. Демидов берет свою долю и медленно, нехотя ест. Горбов быстро справляется с завтраком, забирает остывший чайник и уходит.

– Вы не переживайте, Василий Андреевич, – говорит боцман. – У всякого может быть такое. Что это за капитан без аварии? Главное – как из этого положения вывернешься. Что же касается помощника, то он по собственной неосторожности пропал. Ни к чему это было – канаты рассматривать. Все равно не помог бы.

– А я и не переживаю. – Демидов откладывает хлеб в сторону. – С чего это ты взял? Просто аппетита нет. Случилась, ну и случилась. Сам виноват. Надо было сразу возвращаться, когда ветер усилился.

– А кто из нас виноват не бывает? Никто не поступает безошибочно. Вы прогноз имели на пять баллов. Один виноват, что прогноз неправильно составил, другой виноват, что не вовремя через борт перегнулся, вы виноваты, что больше поверили прогнозу, чем морю. А теперь всю вину на себя берете. Неправильно это.

– Эх, боцман! В конторе сидят специальные люди – разберутся.

– В море не трусишь, а начальства боишься. Так тоже толку не будет.

– Брось, боцман... – Демидов берет хлеб и через силу ест его. – Я чужие вины разбирать не хочу. А свою знаю. Вот, посмотри – меня на веревке тащат. Мог я этого избежать? Мог. Вот и весь разговор. А ты иди, поспи. Надо будет – подниму.

– Добро, – соглашается боцман. – Пойду, пожалуй.

Он выходят из рубки, снова лезет в форпик, в трюм, вылезает из трюма, идет на бак, стучит сапогом по буксирному тросу. Потом боцман закуривает и смотрит на серое, в крупной зыби море.

35

Александр сидит у стола на диване. С противоположной стороны сидит Неле. Он пьет мало. Неле очень стесняет его своим присутствием. Удовольствия не получается, она совсем не похожа на других женщин. В ней есть что-то мужское, сильное, подавляющее чужую волю. И как это Васька с ней валандается? Говорить с ней невозможно. Она мыслит, как логическая машина, замечает любую фальшь, двумя словами ставит человека в глупое положение. Посмотреть на нее с чисто мужской точки зрения у Александра не хватает смелости. Впервые в жизни. Молчать тоже неудобно. Подумает, что совсем дурак.

– Зря вы не пьете, – говорит он. – Шампанское – это специальный дамский напиток. Хотя бы попробуйте.

   – Вы стесняетесь пить в обществе трезвого человека?

– Мне все равно. Но приятнее пить вместе. Он отпивает полрюмки рома и ест булку с маслом, чтобы не пьянеть. Черт знает что такое. До чего дожил!

– Кем вы служите на пароходе? – спрашивает Неле.

Ему очень хочется сказать, что он – старший помощник капитана. Она ведь все равно не узнает. Но Александр боится ее понимающей усмешки и, вздыхая, говорит правду:

– Пока третьим помощником. Переведут во вторые, когда второй уйдет на пенсию. В нашей системе трудно расти. Судов мало, штурманов много. Торговлишка с капиталистами – так себе. Вот и держатся за место.

– А если талантливый молодой штурман работает третьим помощником, его тоже не переводят во вторые, пока кто-нибудь не уйдет на пенсию?

– А кто заметит, что он талантливый? Для этого надо быть нахальным. Держать себя на виду у начальства. Не каждый способен...

– Плохие дела у вас во флоте, – вздыхает Неле. Скромному штурману нет возможности выбиться в люди.

– А третий помощник – не человек?

– He придирайтесь к словам, Саша. Вы же сами стремитесь выбиться во вторые помощники. С другой стороны, вы упорно держитесь за место третьего. Август, например, в прошлом году покинул транспорт, на котором он был третьим и плавал за границу. Он перешел вторым помощником на «Нептун». Я уверена, что он будет старшим раньше, чем вы станете вторым.

– Ваш Август, конечно, гений, – уныло говорит Александр. – А мне не дано. Я доволен своим местом. Я люблю работать при галстуке. Надевать ватник и полуболотные сапоги мне неохота.

– Рановато вы привыкли работать в галстуке.

Александр допивает ром и поднимается.

– Этот разговор ни к чему. Каждый живет как понимает. Втолковывать ему инородные истины бесполезно. Я не стал лучше сегодня.

– Встречи с вами для людей вредны, – обобщает Неле. – Вы создаете отвратительное впечатление о флоте и моряках.

Она поднимается со стула. Александр подходит вплотную.

– Думайте, как вам удобнее. Я не считаю, что я отвратителен. Мои друзья тоже так не считают. Но я на вас не обижен. Женщине многое прощается. Тем более красивой. Я еще ни разу не целовал милиционера...

Он резко обнимает Неле, тычется губами ей в щеку – и тут же падает на спину.

– И вероятно, никогда не поцелуете, – усмехается Неле.

Александр поднимается, морщась от боли. Он подходит к столу и выпивает еще рюмку.

– Ваське здорово повезло, – говорит он. – О такой женщине можно только мечтать. Ну, я кланяюсь.

Он выходит в прихожую. Неле идет за ним. Одевшись, он подает ей руку.

– Встреча с вами принесла мне пользу, – говорит он, прощаясь. – Хотя еще и не знаю какую. Очень вам благодарен.

– Я рада, – говорит Неле, – если это правда. Что передать ему?

– Передайте, что я ему сегодня немного позавидовал. И умоляю, не рассказывайте, какой я был скотиной. Хорошо?

– Ладно, – усмехается Неле. – Я не болтлива.

36

Игорь окончательно просыпается уже на мостике. К своему удивлению, он чувствует, что руки и ноги работают нормально, пальцы не отвалились, нос и уши на месте. И насморка лет. Только все мышцы болят, как будто он целую ночь таскал мешки с крупой. Он уже предвкушает, какую гордую повесть можно будет написать в Ленинград студентке Эллочке. Она все еще не верит, что он настоящий штурман, и удивляется, широко раскрывая глаза: «Гарик, неужели ты корабли водить можешь?»

Теперь он напишет ей, что стоял больше двух часов на самом верхнем мостике и делал самое важное дело – освещал прожектором аварийное... нет, гибнущее судно. Днем эту работу выполняло бы солнце... Глядя на море, которое всегда настраивает на серьезные мысли, Игорь задумывается: а точно ли он делал самое важное? Пожалуй, самое важное дело делал все-таки капитан. На место Игоря можно было бы поставить кого-нибудь другого, а вот вместо капитана никого не поставишь. Придется написать, что они вместе с капитаном делали самое важное дело. Но море, серое, холодное и суровое, напоминает Игорю, что он еще не все продумал до конца. «Придется написать и об Августе Эдуардовиче, – думает Игорь, – как он стоял вахту, потом три часа по пояс в воде уродовался с буксиром, а потом еще отстоял за меня два часа вахты». Далее Игорь вспоминает старшего помощника, боцмана, матросов – и ужасается: какое длинное получится письмо! И роль его уже не выглядит самой важной. Вообще, ни у кого не получается самой важной роли. И ни без кого нельзя обойтись. Игорь ловит себя на мысли, что ему больше нравится поведение других людей, чем свое собственное. Сам он, откровенно говоря, едва вынес такой пустяк, как простоять два часа на мостике, да еще в полушубке. Игорь задумывается: стоит ли тогда вообще писать письмо? Ну конечно, стоит. Работать с такими людьми – тоже большая честь. И почему их никто не знает? Ведь перед таким человеком, как капитан Каховский, надо на улице шапку ломать! А он идет в своем потертом кожаном пальтишке, и никто даже не посторонится...

Игорь спохватывается, что отвлекся от основного дела. Правда, в рубке старпом, он не допустит, чтобы что-нибудь случилась, но на вахте все-таки третий. Значит, третий и должен все делать. Игорь подходит к карте. Так и есть. Он чуть не проворонил поворот.

– Пойду возьму пеленжок на бережок, определю местечко, – говорит Игорь. – Вроде пара ворочать.

– Да, почти, – соглашается старпом. – У вас уже отрабатывается штурманское чутье.

Игорь любит, когда его хвалят, но ему каждый раз почему-то становится совестно. Видимо, не привык.

– Надо думать. С каким старпомом плаваю! – И он поскорее выскакивает из рубки, чтобы не попало за дерзкую шутку.

37

«Нептун» подтащил «Аэгну» к Рыбачьей гавани и передал ее мелкосидящему портовому буксиру, чтобы тот отвел шхуну к ремонтным мастерским. Демидов побывал на борту «Нептуна» и подписал документы о спасении своего судна. Теперь спасатели получат премию, а он получит... Вернувшись на шхуну, Демидов заперся в каюте и лег спать, предупредив вахтенного, чтобы в течение четырех часов его не будили ни для кого и ни для чего.

«Нептун» вышел на рейд, дал два гудка и двинулся в сторону тортового порта. Как бывает в конце значительного и удачного плавания, в рубке собрались все штурманы. Матросы тоже поднялись и под командой боцмана скалывают лед с палубы и обивают с бортов исполинские сосульки.

– Вот мы и дома, – говорит Игорь. – Ушли, спасли, пришли, стали у стенки. Приходная вахта старшего помощника. Третий идет гулять.

– Не говори «гоп», Гарик, – смеется старший. – Мы еще не стоим у стенки. А вдруг аварийная? Тю-тю – и в море.

– Хватит, – мрачно заявляет Август Лееман. – Плаваешь тут с вами, жениться некогда.

– Жениться собрались, Август? – удивляется старший.

– Угу. Хватит тараканов смешить. Сегодня пойду и женюсь. У нас морякам – без очереди.

– А на ком, Август Эдуардович? – интересуется Игорь.

– Придешь на свадьбу, тогда увидишь.

В рубку входит Вера Владимировна. У нее в руках бланк.

– С подарками можете не торопиться, – шутит Каховский. Все поворачиваются к радистке.

– В порту места нет, – сообщает Вера Владимировна. – Пока распоряжение стать на рейде на якорь.

– Вот это финт! – восклицает Игорь.

– Совсем не финт, – говорят Каховский. – Шторм собрал сюда всех – и наших и не наших. Посмотрите, сколько судов на рейде.

– Нам-то могли оставить местечко...

– Давайте становиться на якорь, – приказывает Каховский. – Игорь Петрович, идите на бак.

– Есть идти на бак, – вздыхает Игорь. – И это нас, спасателей!

38

«Нептун» стоит на якоре. Солнце осветило город. Он как на ладони. Чистый, сверкающий, манящий. Даже море поголубело и уже не кажется таким холодным.

Игорь сидит в салоне, обедает и смотрит в иллюминатор. Он все еще не может понять, как это их, спасших людей и судно, промучившихся ночь в море, не пускают в порт! И почему никто, кроме него, не возмущается? Все так спокойны, как будто это безобразие – в порядке вещей. Спокойно жуют, разворачивают салфетки, отламывают кусочки хлеба... Игорь разражается речью:

– Спасатели – это особая категория людей. Это герои! Сегодня мы совершили подвиг. И сколько еще таких подвигов нам предстоит впереди? Может быть, через час нам снова придется идти в море, и никто не знает, сколько мы там проторчим. А нас не соизволили впустить в порт. Это просто бесчеловечно!

Горячая речь Игоря вызывает улыбки. Капитан Каховский поднимает голову от тарелки.

   – Молодой человек, позвольте вам кое-что объяснить. Забудьте слово «подвиг» на пять лет. Не бросайтесь им, пока вы еще молоды и не знаете, что оно означает. То, что мы сегодня сделали, – это не подвиг. Это наша основная работа.

Капитан Каховский снова принимается за борщ.

Солнце над городом. Люди опускают воротники. Лица у них теплеют. В городском сквере к замерзшему фонтану слетаются голуби. Выведенные на прогулку дети кидают им недоеденные булочки. Патрули внимательно следят за тем, чтобы матросы отдавали честь как положено, а не просто махали рукой.

У кассы кинотеатра стоит школьница, пряча за спину портфель. Она растерянно смотрит на часы. Мимо нее проходит Неле. Она идет к порту, чтобы взглянуть на четвертый причал, прежде чем пойти на работу. Почему-то именно сегодня Август ей особенно дорог... А на четвертом причале старый Пыльд отдает швартовы тяжелого черного парохода, едва ли не более древнего, чем сам Пыльд. Третий помощник капитана, высокий парень с чуть вывороченными губами, стоит на крыле мостика. Диспетчер составляет радиограмму о том, что освобождается четвертый причал и спасателя можно впустить в порт.

Игорь пишет письмо. Август Лееман спит. Капитан Каховский сидит в каюте и читает Шерлока Холмса по-английски. Пустая книжка, но читается легко.

И кажется, что не было никакого ветра.

Навигацию закрывает «Градус»

1

По утрам Коля Бобров, старший помощник капитана гидрографического судна «Градус», выходил на мостик, тер руки и, ничего не разобрав на оледеневшем термометре, изрекал:

– Ноябр-р-р-рь... Цыган шубу покупает.

– Недельки две еще поплаваем, а там и кончится наша миссия, – поддакивал рулевой Преполивановский, снимал одну рукавицу и записывал в журнал метеорологических наблюдений температуру наружного воздуха.

– Твоими бы устами да пиво трескать... – покачивал головой Коля Бобров.

– Непонятно, к чему это механики профилактику затеяли.

«Градус» уже третьи сутки стоял в гавани без дела. Механики выпросили себе четыре дня профилактического ремонта и свирепо набросились на двигатель. Они вскрыли цилиндры, разобрали медные кишки машины и запачкали мазутом палубу правого борта. Обедать они ходили после всех, бочком пробираясь в салон, – переодеваться было некогда. Мотористы хлебали борщ, присев на корточки у двери камбуза. Бросив в амбразуру раздаточной пустые миски, они без перекура ныряли обратно в машинное отделение. Старшему помощнику приходилось не замечать беспорядка, потому что механик постоянно торопил своих людей, как бы предчувствуя недоброе.

Под конец третьего дня на судно зашел командир отряда. Через минуту вахтенный вызвал старшего механика в каюту капитана. Стармех поплелся туда с недовольной физиономией, вытирая руки ветошью и оглядываясь на дверь машинного отделения. От капитана он вышел мрачнее тучи и запретил увольнять на берег машинную команду. За ужином старший помощник объявил экипажу, что на девять утра назначен выход в Усть-Салму.

Перед уходом на берег капитан вызвал к себе второго помощника.

– Насколько мне известно, вы сегодня на вахте... – начал капитан, многозначительно глядя на второго.

– Совершенно верно, – подтвердил Владимир Михайлович, вынул из кармана нарукавную повязку и водворил ее на подобающее место.

– Вот так, – удовлетворенно сказал капитан. – Завтра в девять выходим в Усть-Салму. Не делайте такой вид, как будто вам все ясно, – я еще не кончил... Будем снимать там вехи и три буя. Вот вам номера и координаты. Обозначьте все это на карте. – Капитан подал помощнику листок бумаги. – Команду увольнять до восьми утра. Машинную команду совсем не увольнять, у них не все готово. И вообще стармех грозится, что и к утру они всего не соберут.

Второй помощник снова сделал такой вид, как будто ему все ясно, и спрятал листок бумаги в карман кителя.

– Гирокомпас запустите в пять часов, – продолжал капитан, – в шесть дадите на пост заявку на выход. В семь часов проверьте радиолокационную станцию и эхолот. Машина должна быть готова к восьми. Посмотрите, приготовил ли боцман все необходимое для снятия вех и буев. Я буду к половине девятого. Теперь все. Вопросы есть?

– Надолго идем, Сергей Николаевич?

– Это вопрос праздный, – ответил капитан, – но вы его задали кстати. Поймайте сейчас содержателя, пока он еще не скрылся, и проверьте, чтобы на борту полностью был двухнедельный запас продуктов. Если их нет – пусть срочно получает. Да, еще одно: пусть боцман проверит брашпиль и лебедку. Это очень важно. Еще вопросы есть?

– Через недельку лед станет.

– Этого я вам не могу гарантировать. Лед – он, знаете ли, человек вольный. Ну, счастливой вахты. Вот вам моя электрогрелка на ночь. Механики топить будут плохо – им сейчас не до этого.

– Спасибо. Постараюсь ничего не забыть, – пообещал Владимир Михайлович, взял под мышку электрогрелку и понес ее к себе в каюту, с отвращением думая о том, что сейчас придется лезть в холодную, пахнущую крупой провизионку – подсчитывать продукты.

2

Стылая, чуть затронутая портовыми фонарями ночь нехотя уплывала на запад, за низкий бетонный мол. Промозглое утро постепенно обнажало ледяные блины на воде, покрытые инеем суда, скрючившихся вахтенных и приземистые здания складов и мастерских. Вдоль пирса медленно прохаживался охранник в валенках, со старой винтовкой. По хрустящему инею, покрывающему палубы, потянулись первые аккуратные дорожки следов.

На «Градусе» двигатель работал с шести часов утра, а осунувшиеся, чисто умытые механики сидели в салоне и наливались крепким чаем, повесив тужурки на спинки кресел и расстегнув верхние пуговицы на свежих робах. Дизель ровно гремел, и палуба подрагивала. Вместе с палубой вздрагивал стол, нежно звякали ложечки в стаканах, и темная поверхность чая морщилась волнами, похожими на условное обозначение возвышенностей на топографических картах. В батареях отопления голубем ворковала вода. Свет везде горел исправно. Брашпиль и лебедка оказались в порядке. Обе топливные цистерны налиты соляром под завязку. Что еще надо механику для полного счастья?..

В восемь часов второй помощник капитана Владимир Михайлович вышел из рубки и направился на корму, посмотреть – не забыл ли вахтенный матрос поднять флаг. Такое с вахтенными случалось приблизительно раз в две недели. Вахтенным сейчас стоял Абрам Блюменфельд – тихий, могучий и низколобый матрос, у которого на плече наколот синий туз, проткнутый кавказским кинжалом, три строго вертикальные кляксы и коряво написанное слово «Маруся». Работать Абрам мог за троих, а вот сообразительности у него заметно недоставало.

Абрам стоял у флагштока и накручивал флаг-фал на утку.

– Доктор только что пришел, – сказал он, увидев вахтенного штурмана. – Сказал, что на Парковой улице ночью ларек обчистили.

– А он не сказал, что ты флаг задом наперед поднял? – спросил Владимир Михайлович. – Пора бы проснуться к концу вахты-то...

Абрам несколько секунд смотрел на флаг, пока не сообразил, что звезда и серп и молот, которым полагается быть в верхнем углу, оказались в нижнем. Он стал торопливо развязывать фал.

– Извините, я не заметил... У меня всегда что-нибудь не так получается, – вздохнул Абрам. – С полвосьмого думал о том, как бы не забыть флаг поднять...

Он перевернул флаг и снова закрепил фал.

– Кого еще нет? – спросил второй помощник.

– Ломакина, Преполивановского, старпома и Сергея Николаевича. Остальные все дома, – сказал Абрам, посмотрел на берег и добавил: – Вон стартом идет. А Ломакин вчера на день рождения пошел. Хорошо, если к самому отходу прибежит.

– Я ему прибегу к отходу, – погрозил Владимир Михайлович. – Две недели будет бессменно гальюны драить.

Абрам улыбнулся.

– Раза три заставите подраить, потом простите. У вас характер мягкий.

– Не говори ерунды, – сказал второй помощник. – У меня мягкий характер, пока вы не пытаетесь сесть мне на шею.

Легко взбежал по трапу Коля Бобров .

—Привет службе, – улыбаясь, сказал он, подавая руку второму.

Абрам спрятал за спину грязные руки, сделал шаг назад.

   – Здравствуйте, товарищ старпом, – сказал он. – Сегодня ночью на Парковой улице ларек обчистили. Вы не слыхали? Это доктор мне рассказал.

Коля Бобров громко расхохотался.

– А ты там руку не приложил случайно? Ну как дела, Володя? Заявку дал на выход?

– Подал. А дела – в норме. Машина, как слышишь, тарахтит. Механики ходят, как новорожденные.

– Доктор трезвый пришел?

– Вряд ли. А вообще – я его не видел.

– Преполивановский явился, – сказал Абрам.

– Где?

– За рубкой пробежал и прямо в кубрик юркнул, чтобы вы не видели. Вот хитрый!

– Не хитрый, а ушлый! – назидательно сказал Коля Бобров. – Ну, Володя, пойдем в рубку. Покажешь мне, какие вешки дергать будем.

– Нельзя, начальник. Сейчас капитан пожалует – надо встретить. Ты посмотри сам. Я все обозначил на карте – три буя и двадцать восемь вех. Это не считая обстановки Усть-Салминского фарватера, которую – чует моя душа – тоже снимать придется. А лучше всего – сходи пока попей чаечку, съешь булочку. До Салмы шесть часов ходу. Успеешь разобраться.

– Святая правда. Одно нехорошо – опять на Настин фартук смотреть придется. Ну, будь что будет! – махнул рукой старпом и пошел к трапу, ведущему на главную палубу.

С буфетчицей Настей у старпома были очень напряженные отношения. Настя всегда умела дотошно объяснить происхождение полос и пятен на своем зеброобразном фартуке. Коля Бобров, которому по долгу службы приходилось выслушивать эти объяснения, молча наливался багровой злобой, пускал пену и вдруг, обрывая деловитую Настину скороговорку, зловеще шипел:

– Сгинь... Сгинь...

Настя поспешно удалялась под спасительную сень камбуза.

Когда ушел старпом, Абрам захихикал и сказал:

– Настя вчера после ужина очистки от картошки прямо за борт выкинула. Боцман увидел – ну, было! Я так думал, что он ее саму за борт кинет эти очистки вылавливать. Только они, конечно, утонули. Одни корки хлебные плавать остались... Вон капитан идет, – указал Абрам пальцем на берег. Засунув руки в карманы шинели и глядя под ноги, по пирсу шел Сергей Николаевич. Подойдя к форштевню «Градуса», он поднял голову, остановился и минуту стоял на месте, осматривая судно. Потом медленно прошел до самой кормы, наклонился и стал рассматривать воду.

– Осадка кормой четыре метра сорок сантиметров, – сказал сверху Владимир Михайлович.

– Сорок пять, – поправил капитан. – Ну и ободранная же у нас корма. Смотреть совестно. Хоть бы суриком закрасили... Все готово?

– Ломакина нет.

– Без Ломакина как-нибудь обойдемся. Лебедку проверяли?

– Проверили. Тянет, как зверь.

– Сергей Николаевич, а сегодня ночью на Парковой улице ларек обчистили. Доктор рассказывал, – вставил Абрам Блюменфельд.

– А почему вы опять без нарукавной повязки? – спросил капитан. – И стоять надо у трапа, а не за шлюпкой.

– Я флаг подымал, – объяснил Абрам.

– А-а, я это знаю... – махнул рукой капитан и пошел к трапу.

– Немедленно надень повязку, – рыкнул на Абрама Владимир Михайлович. – И не смей мне объяснять, почему ты ее до сих пор не надел!

3

Ровно в девять капитан спустил стекло с правой стороны. Рулевой Преполивановский зевнул и перекатал руль на полборта влево. Коля Бобров пощелкал пальцем по мембране микрофона. Второй помощник проверил машинный телеграф. Боцман Ваня Хлебов натянул рукавицы, оперся задом на брашпиль и впился глазами в высунувшееся из рубки лицо капитана. Васька Ломакин с разбегу прыгнул с пирса на палубу и помчался на корму, где было его место по швартовому расписанию.

В девять часов тридцать две секунды выражение лица капитана чуть заметно переменилось.

– Отдать носовой! – басом скомандовал Ваня Хлебов.

Рулевой Черемухин и матрос Писаренко мгновенно сбросили трос с кнехта.

– Отдать носовой, – солидно произнес в микрофон Коля Бобров.

Охранник, положив винтовку прямо на снег, снял огон швартового троса с тумбы. Черемухин и Писаренко в мгновение ока вытянули трос на палубу.

– Носовой чист! – громко доложил боцман.

– Дайте самый малый, – сказал Сергей Николаевич.

Второй помощник передвинул ручку машинного телеграфа на «самый малый вперед», и нас «Градуса» плавно покатился влево. Капитан вышел на мостик. Коля Бобров последовал за ним с микрофоном в руке.

– Скомандуйте, чтобы кормовой отдавали, – сказал Сергей Николаевич, когда нос «Градуса» указал на оконечность Восточного мола. – И почему второй торчит в рубке, когда его место на корме?

– Отдать кормовой, – сказал в микрофон старпом. – А на корме и без него обойдутся. Он это понимает.

– Все с понятием, – вздохнул Сергей Николаевич. – Читают, пишут, жалуются... Не виляйте, Преполивановский! У вас что, под мышкой свербит? Держите на выходной буй.

– Я держу, – сказал Преполивановский.

– А-а, я это знаю... – махнул рукой капитан. – Приучите, Николай Николаевич, второго помощника находиться на месте во время швартовок. Какой сигнал на посту?

– «Добро» на выход.

– Дайте средний. Вы можете идти отдыхать, Владимир Михайлович. Заодно пришлите на мостик старшего механика... И доктора. Чего-то у меня зуб болит. У него есть какие-то капли.

– Пришлю.

– Спасибо. Дайте полный ход... Видимость сегодня ни к черту. Правее, правее! Николай Николаевич, выводите на створ.

– Значит, мне можно идти, Сергей Николаевич? – спросил второй помощник.

– Идите, я же сказал.

Владимир Михайлович вышел из рубки и спустился вниз. Пройдя коридор кормовых помещений, он заглянул в машину, вызвал старшего механика и пошел в каюту к доктору. Доктора не было. Тогда Владимир Михайлович передал первому попавшемуся матросу, чтобы он вызвал доктора на мостик, и пошел к себе с намерением сразу же завалиться спать.

На диване в его каюте сидел доктор и рассматривал обтрепанный край рукава своего кителя.

– Мое почтение, Илларион Кириллович, – кисло сказал второй помощник. – Вас вызывает капитан. У него зубная боль и скверное настроение.

– Пустое, – отмахнулся доктор. – Вы извините за вторжение? В моей каюте холодно и тоскливо – она ведь громадная, как дровяной сарай. А у вас уютно... Кстати, у первобытных людей – питекантропов, неандертальцев – никогда не болели зубы. Они не знали такой болезни, как кариоз. В то же время болели, например, ревматизмом.